Внук мой считает, что дед родился в первобытную эпоху, угрюмое детство без компьютера. Нет, он слышал от меня о голодном фурункулезе, о том, как десятками мёрли дети от холода и голода, от гриппа и скарлатины. Но это он представляет абстрактно, а ужас бескомпьютерного существования ощущает вполне конкретно.

Сны моего разума

Иосиф Рабинович

ВИЗИТ К ПСИХОТЕРАПЕВТУ

Я — Игорь Южинский, теперь уже, наверное, Игорь Борисович, потому как родился до войны. До какой, спросите вы? Да и была она только одна на моей памяти. Остальное — конфликты, ограниченные контингенты, наведение конституционного порядка, братская интернациональная помощь борющимся за… и прочая словесная эквилибристика, хотя ребят наших там полегло порядком и жаль их ничуть не меньше, чем наших отцов, выстлавших своими телами путь от Москвы до Берлина. Внук мой считает, что дед родился в первобытную эпоху, угрюмое детство без компьютера. Нет, он слышал от меня о голодном фурункулезе, о том, как десятками мёрли дети от холода и голода, от гриппа и скарлатины. Но это он представляет абстрактно, а ужас бескомпьютерного существования ощущает вполне конкретно.

Мы практически не воевавшее поколение, хоть нам война и досталась. А вот за компьютеры пришлось нам повоевать. Доказывать, что кибернетика — не лженаука мракобесов, а необходимое знание и прочее, и прочее… И пусть мне кто угодно доказывает теперь про колбасу по 2 р. 20 к., я твердо знаю, что и нашему невоевавшему поколению досталось. А кому не досталось в моей стране, больше века живущей в эпоху перемен? Да, мы уже сходим со сцены, и организм барахлит, и нервишки. Вот и мне в последнее время всякая чертовщина стала сниться — кричу во сне, даже кулаками машу. Сны-то мне всегда снились, но тут совсем достало — ночью просыпаюсь, и потом уж, как водится, соску в зубы и не спишь!

Тут все меня лечить принялись — и половина дражайшая и друзья. Накопали какого-то дорогущего профессора, заплатили ему (есть среди друзей моих люди небедные) и направили к этому светиле.

Профессор с усами и эспаньолкой сразу напомнил мне психиатра из фильма «Мастер и Маргарита», того, что лечил Ивана Бездомного. Я ждал, что он скажет: «Ну-с, батенька, рассказывайте, что это нам снится?» Но профессор оказался вполне приличным мужиком — он мягко пояснил мне, что я просто переутомился и надо малость скорректировать.

— Доктор заранее предупреждаю: я не чувствую себя больным и никаких таблеток и уколов с капельницами не хочу.

— И не надо, ответил эскулап, — я вам предложу совсем другое. Но это другое потребует от вас умственных усилий, — и он улыбнулся.

— А именно, доктор?

— Я вас попрошу, как только вам приснится что-нибудь, неважно, что, вы утречком излагаете это на бумаге, то бишь на компьютере. Отсылаете мне, а назавтра заходите вечерком, и мы беседуем. Согласны?

— Доктор! Любые сны? И даже…

— Именно любые, и нечего меня стесняться, — добавил он твердо, — я врач.

Я подумал, что если откажусь, начнется тягомотина с близкими, и согласился.

Вот так и родились эти, с позволения сказать «Записки спящего». Люди ведут дневники, а тут получился «ночник».

Теперь оглядываюсь назад и перелистываю странички моих «воспоминаний» подчас просто бредовых, ибо во снах я был и римским гладиатором, и старым евреем-парикмахером, и даже… женщиной, я сам поражаюсь! Если верить в переселение душ, то, может, и вправду все это мои прежние реализации, вместилища моей души. Ох, и непоседливая она дама в таком случае…

Профессор в переселение душ не верит — он объяснял все мудреной латынью и вел со мной недолгие, но непростые беседы. Их я, естественно, не записывал, да и не хотел записывать, тем более предавать гласности. Хватит с меня и того душевного стриптиза, который я представляю вам по настоятельной рекомендации друзей, которые с нескрываемым любопытством все прочли. Я не сомневаюсь в их к себе отношении и только поэтому решаюсь на публикацию.

Не суди меня строго, читатель, — вспомни, какая чертовщина порою тебе снится…

СЧАСТЬЕ — БЫЛО!
(первый сон Игоря Борисовича Южинского) 

Поезд постукивает колесами и прорезает ночь, как метеорный рой черное небо. Мне повезло — в купе я один, и не надо ни с кем общаться, можно спокойно обдумать все. Но спокойно все равно не получается. Я еду к тебе — это, наверное, безумный шаг, но первый шаг уже сделан, и мне как мужчине негоже давать задний ход.

Наше знакомство — цепь фантасмагорий. Как-то зазвонил мой мобильник, и милый женский голосок спросил Павла. Я ответил, мол, разве я похож на Павла? Ты стала уточнять, называть какую-то фирму, жалуясь, что тебе дали неверный телефон. Я, уж и не знаю с чего, пообещал найти эту фирму и узнать телефон ее. И нашел. Хоть и пришлось попотеть. Позвонил тебе и небрежно сказал номер телефона, с удовольствием слушая твои восторженные благодарности. Потом позвонил на Новый год, потом, потом… Потом списались по интернету, и завязался легкий флирт. И вот результат — я еду к тебе за тридевять земель и не могу не ехать. Хоть это и смешно, наверное…

Схожу с поезда и сразу же вижу твою ладную фигурку и золотистую челку. Ты пробираешься в толпе встречающих, вдруг замечаешь меня… Эта улыбка, она дорогого стоит, столько в ней детской непосредственности. Наверное, и я расплылся при виде тебя. Я спрыгиваю с подножки и впервые касаюсь тебя. Ощущение легкого удара током — слишком долго я ждал этой минуты, хотя мне казалось, что знаю тебя всю, всю, всю… Но только сейчас, коснувшись тебя, понял, что и не знал тебя вовсе.

Я наклоняюсь к тебе и целую тебя — мы ничего не понимаем, целоваться на перроне не след: ты тут живешь и будешь еще жить, а я уеду и не вернусь, видимо, никогда. Но эти разумные соображения придут в голову потом, в сейчас мы просто целуемся на виду у всего вокзала. Ты ведешь меня к автомобилю, стоящему на привокзальной площади, и мы едем.

— Куда? — спрашиваю я, глядя сбоку на твое лицо — ты пытаешься выглядеть серьезной, но улыбка, чудесная улыбка прорывается наружу.

— Мы едем ко мне, — отвечаешь ты. — А куда бы ты хотел, на природу, например?

Но я не хочу на природу, этой природы я навидался в своей жизни, а сейчас мне она по барабану.

— А сынуля твой где? — задаю я идиотский вопрос.

— Он уехал к приятелю в Бураново.

— Это ты его отослала? — спрашиваю я.

— Нет, он сам, как узнал, что ты приедешь.

«Настоящий мужик», — думаю я про себя.

И вот мы входим. Мне кажется, что я тут не в первый раз, все знакомо. И шоколадные шторы, и люстра — все это я видел на фото, что ты присылала. На кухне стол, накрытый празднично — какие-то яства, я плохо вижу. Иду мыть руки и мы садимся за стол.

Вкуса водки я не почувствовал — пью как воду и не спускаю с тебя глаз. Едим как-то без аппетита, и мне и тебе, видно, совсем не до еды. Я пьян и без водки — твои глаза похлеще героина. Повисает тишина — мы молчим, потом ты встаешь, берешь меня за руку, ведешь в другую комнату и как-то буднично показываешь на расстеленную постель и бросаешь: «Ложись я сейчас».

Не знаю, сколько прошло времени, — мне показалось, вечность — и ты появляешься, закутанная до пояса в купальную простыню. Маленькие капельки воды сверкают рубинами в свете красного торшера, Боже, я сейчас с ума сойду!

Ты рядом, я чувствую твое горячее, хоть и после душа, тело и целую тебя в губы, в грудь. Я хочу сказать: «Солнушек, я очень боюсь, что я старый и у меня ничего не получится». Но сегодня день чудес — ты каким-то шестым женским чувством уловила мою мысль и жарко шепчешь мне на ухо:

— Не волнуйся, мой хороший, все будет хорошо, радость моя, я сама, я сама…

И твои руки скользят по моему телу, и твои жаркие влажные губы тоже. Где я, что я? Меня нет — я улетаю на небеса — ты фея, ты принцесса мох грез, сердце колотится, как метроном. Волны тепла и ласки качают нас, мы одно целое, и это целое плывет к блаженству, ведомое твоими ручками, твоим ротиком. На мгновенье сознание возвращается ко мне, и я понимаю, что не могу только брать — я мужчина и должен давать радость. И я заключаю тебя в объятия и беру тебя всей силой, что оставлена мне богом. Твои ножки обнимают меня, твой стон звучит мне райской музыкой, пением сладкоголосых сирен. Ты бурно отвечаешь на ласки — ты Женщина с большой буквы, ты и целомудренна и бесстыдна по-хорошему, как и положено такой женщине. Все как в тумане — время остановилось — мы одни в этом мире.

Твой крик и судорога поражают меня, как удар молнии, твое тело, напряженное, как тетива, выгнулось дугой, и я улетаю вместе с тобой, наслаждение и боль пронзили меня. Этот адский коктейль — я чувствую, как вместе со счастьем в сердце входит осиновый кол боли, вот такой финал счастья, подумал я…

— Неужто все? — промелькнула мысль.

— Да, — ответил я сам себе, — благодари бога, что он подарил ее тебе напоследок.

И все исчезло, мир померк!

Боже, где я? Берег озера, я лежу на траве, и в нескольких метрах от меня — ты, вся одежда на тебе — венок из кувшинок. Ты смотришь на меня и не обращаешь внимания.

— Солнышко, рыжик! — кричу я, но ты даже бровью не повела.

— А ее здесь и нет, — раздался голос откуда-то сверху и сбоку. — Это плод твоего воображения и писательской фантазии!

— А я-то что, где я?

— Ты? Там, где и положено, твой путь завершен, ты хорошо пожил и ушел как мужчина.

— А где она?

— Она — в своей квартире, вызвала «скорую» и рыдает над тобой.

И тогда я кричу, нет — ору:

— Не плачь, все будет хорошо, ведь было счастье, я испил твоей прелести, я преклоняюсь пред тобой! Не плачь — все будет хорошо, я молюсь за тебя, ты будешь счастлива, я так хочу! Солнышкооооооооооо!

И тут, о чудо, ты оборачиваешься, улыбаешься мне своей замечательной улыбкой и таешь в воздухе.

— Солнышкооооооооо! — я кричу и бью кулаками по траве.

Я колочу руками по… дивану и просыпаюсь от собственного сдавленного крика. За окном серая ноябрьская московская ночь. Часы на стене показывают 3.15. Встаю, закуриваю и сажусь к компьютеру. Сижу и думаю: могу ли я поделиться этим счастьем с кем-нибудь? А оно было. Потому что реально только то, что мы себе представляем. С этими мыслями я выкуриваю вторую сигарету и проваливаюсь в тяжелый сон без сновидений. Просыпаюсь в 10.00, и первая мысль: все-таки счастье было! 

Продолжаю цикл «Сны моего разума» В одном из рассказов Клиффорда Саймака речь идет о практически виртуальной жизни в будущем — там главную роль (компьютеров в современном виде еще не было тогда) играет супер-кино: есть фильмы мужские, женские и общие. Во избежание извращений сделано так, что при попытке просмотра «не своего» фильма нарушитель испытывает головную боль и все. Мой последний сон принес мне много головной боли — это был «женский» сон.

ПОСЛЕДНЯЯ
(второй сон Игоря Борисовича Южинского)

Зовут меня Лана, родители постарались: именно Лана, а не Светлана какая-нибудь. Ну, куда с таким именем? Не девчонке, а взрослой женщине, слава богу, четвертый десяток живу. Мне кажется, что все улыбаются внутренне, когда говорят «Лана Витальевна». И на кафедре, где преподаю, и так. Или того хуже — представлюсь Ланой, а мужчина, так с насмешечкой: «А полное имя как?» Думает, под девочку работаю. Я, правда, и выгляжу молодо, но росточку небольшого. Потому заклятые подружки язвят: «Маленькая собачка — до веку щенок». Что поделаешь, бальзаковский возраст — у всех одни проблемы.

Каждое утро вглядываешься в зеркало, как впередсмотрящий, и с мазохистским удовольствием ищешь морщинки и прочую гадость. Зачем — сказать трудно, есть тайная надежда, что ничего нового не найдешь, и когда она сбывается, настроение повышается, и в университет бежишь, как студентка, и кажется, что парни-студенты кидают вослед нескромные взгляды, и это нравится. Дура, скажет иной или иная, — но это медицинский факт, как любил говорить мой бывший благоверный.

Замуж я вышла не очень рано — университет и аспирантура были уже позади. Вроде и голова на плечах, и собой ничего, просто в аспирантуре не до замужества было, да и нравился мне мой шеф — профессор Золотницкий, ему бы в позапрошлом веке профессорствовать, и ведь не старый, подтянутый, благородная седина и все такое. И он тоже на меня, или мне казалось, — ох как часто мы, женщины, принимаем желаемое за действительное — поглядывал ненаучным взглядом. Но у меня такое воспитание: женатые — табу. «Ну и дура», — говорит моя подружка с геофака Иренка Хлыстова. Но — не могу, и все тут.

Вот именно шеф и сосватал меня замуж. Нет он не знакомил, он просто послал меня прочитать лекцию о раскулачивании и расказачивании, и кому — в контору, в ФСБ, уж они-то много знают и об этом тоже… Но шеф срочно уехал в Москву, а лекция стояла у них в плане.

И вот стою я, малышка, и рассказываю сотне мужиков свой диссер будущий. Скалятся многие. Сначала смущалась, потом зло взяло. А я когда злюсь — все смущение проходит и даже голос становится ниже. Так бойко все излагаю — и посматриваю строго. Очки надела, хоть для дали они мне ни к чему — так, для солидности. После лекции, когда вопросы кончились, подходит такой с усиками и спрашивает, не хочу ли я в архивах поработать, в открытых. Еще бы не хочу! Он все устроил — так я и замуж вышла…

Нет, не зря говорят: выйти замуж не напасть, как бы замужем не пропасть. И года не прожили, я уже беременная Мишкой ходила, когда от него услышала: больно умная ты, Ланка! И чувствую я, что трудно ему со мной, напрягается мой Сережа, хоть и капитанские погоны носит. В общем, разошлись, и рожала я уже незамужней. Нет, Мишку он любит и помочь никогда не отказывается, только вот одна я и все тут…

Тут и в университете начались сложности — шеф уехал по контракту в Бельгию лекции читать, а новая метла — она и есть новая: вроде и часов для меня не хватает и профиль у меня не тот… Хорошо, хоть Сергей помог, даром что бывший, а контора его всегда вес имела и имеет.

В общем, нервы помотали, но осталась я на месте. И вот сейчас в универе каникулы. Еду на Азовское море, в пансионат Ростовского университета, у нашего Воронежского с ними дружба с совковых времен, вот я и раздобыла путевочку, чтоб Мишку на море и самой подзагореть, а то в сентябре буду как бледная немочь выглядеть.

Села в вагон — еду, судьбу свою по косточкам разбираю: за полгода до отъезда, еще зимой, написал мне в интернете какой-то странный мужчина, наш же, воронежский, все просил встретиться, отставной офицер, летчик, постарше меня лет на 15. Что за жизнь! Все, кто на меня западает, обязательно старше намного, может, они не боятся, что больно умная. А так хочется быть дурочкой и уткнуться лицом в чье-то сильное и доброе плечо! И Иренка мне все твердит: чем он старше, тем ты ценнее и краше, от наших ровесников толку мало!

Ну, согласилась я встретиться с этим подполковником: пригласил в дорогой ресторан, машина виповская, сижу, ужинаем, удивляюсь и слушаю, а сама помалкиваю. Бизнес у него — пару раз звонили ему на мобильник, он сказал, что потом перезвонит, обхаживал, намекал на перспективы, и так непрозрачно, что я чуть не покраснела. Но что-то мне подсказывало: Ланка, смывайся, смывайся, тут опасность. Ну, сказала, что ребенка кормить, купать надо — на его тачке домой приехала и даже улыбалась. Наверно, с радости, что все позади. И надо же, как в воду глядела. Он после звонил, я ссылалась на болезнь, свою и ребенка, грипп у нас и вправду тогда лютовал. Потом и звонить он перестал. Иренка сказала: «Дебилка, такого кадра упустила!» А тут по городским новостям показали его — арестован, находится под следствием, лидер одной группировки, вот тебе и летчик, вот полетала бы!

Только я про летчика-налетчика вспомнила, как входит в купе мужчина с проводником — поглядел он:

— Здравствуйте, Лана Витальевна!

Господи, гляжу — приезжал он к нам зимой из Питера, профессор, экономист.

— Мальца к морю везете? — кивнул на Мишку, что уже сопел на верхней полке. И улыбается — все старики на меня западают. — А я в университет еду, а вы?

— Я на университетскую базу отдыха.

— Кстати, я там буду рядом. Позвольте вас навестить? Там недалеко ферма любопытная есть — цесарок разводят, хозяин — мой добрый знакомый, у него и кафе есть — птицу готовят отменно, не возражаете?

— Ну почему же. Только вот Мишка…

— А вы берите его, на птиц полюбуется.

— Ладно, парень любит всякую живность, давайте съездим.

— Ну, вот и договорились, — улыбается, а глаза прямо в душу глядят, мне даже неловко стало.

Нет, сама интеллигентность, и ни слова с намеком, а взгляд, хоть и не придерешься, но как раздетая сидишь. И, что главное, не противно мне, даже нравится вроде, давно за собой такого не помню. Сижу и сама себя ругаю: «Ах ты, кошка, еще не хватало тебе, Ланка, замурлыкать!» Сижу и думаю, угадал ли он мое состояние, и каким-то нутром чую, что угадал.

Сидим, беседуем, поезд постукивает, а я ему жизнь свою рассказываю. И ведь не спрашивает он — сама выкладываю, да с подробностями, и не могу остановиться. А он улыбается так ласково, и глядит на меня этим своим странным взглядом, и показывает, что все понимает, и сочувствует, где надо. Не говорит, а просто глядит понимающе. И чувствую, что хочу положить ему голову на плечо, зажмуриться и ждать, чего ждать — не знаю, но хорошего чего-то. А с другой стороны, сижу как опутанная и двинуться не могу. Нет, руки-ноги свободны, но нутро как скованное, и оторваться не могу — гляжу на него, даже неприлично это, наверное!

Не подумайте, что наша беседа была моим соло — нет, он рассказал и про себя, и про семью, про дочек своих, что старше меня, и про внуков, и показалось мне, что и я его знаю давно, и он мне не то отец, не то бог весть кто.

Особенно, когда он положил свою смуглую лапу на мою руку и сказал:

— Хорошая ты девочка, Лана, только закомплексована до изумления — нервы себе портишь только. Улыбнись жизни, и все в другом свете увидишь!

Здесь я совсем смешалась, чувствую, что сейчас разревусь, как маленькая. Но тут как раз замелькали в темных окнах ростовские пригороды, и проводник, постучавшись, сказал: — Прибываем, граждане!

На перроне нас встретил пансионатский автобус. Аркадий Михайлович помог мне поднести к автобусу вещи и, прощаясь, сказал:

— Ланочка, я позвоню на мобильный про экскурсию-то?

— Да, я буду вас ждать. Аркадий Михалыч, — про ждать вырвалось как то само собой.

— Ланочка, можно без отчества и без «вы», а то совсем себя дедом чувствую, — и опять этот взгляд, и я, как заводная, ответила

— Да, Аркадий.

Разместили нас с Мишкой хорошо— до моря от домика рукой подать. Наутро после завтрака я лежала на шезлонге, подставляя солнышку бледные свои прелести, окунутые предварительно в малосольную азовскую водицу. Но поймала себя на мысли, что, вылезши из воды и вытерев Мишку, полезла в сумку проверить мобильник — не было ли звонка или СМС. Да что это за наваждение такое — вот не буду следить, и все! И после очередного заплыва в сумку не полезла. Но пришли в столовую, стала косметичку доставать, и рука сама легла на мобильник. Да вот, черт бы с ним, с этим дедом! Что он о себе думает? И поняла, что он-то, может, ничего и не думает и позабыл уже о договоре, и это почему-то было очень обидно.

Звонок раздался через пару дней, звонила Иренка Хлыстова — как погода, каковы мужские ресурсы на Азовском побережье. Отвечала я невпопад, и, по-моему, она даже обиделась. А Аркадий позвонил вечером того же дня.

— Ланочка, если не возражаете, заеду за вами завтра где-то в 11.00 — успеете собрать себя и сынишку?

— Да, успею, и позавтракать тоже.

— Ну, это не главное, ждите меня около вашей столовой.

Вечером поймала себя на мысли: что надеть завтра? Загар у меня пока красноватый, так себе выглядит. А что, собственно такого происходит, задала я себе вопрос. И сама же ответила: а ничего, просто женщина при всех обстоятельствах должна выглядеть. На ночь накрутилась, утром встала пораньше, колдовала перед зеркалом, даже малыш мой сказал: «Мамка, ты сегодня такая красивая!» Он даже не расстроился, узнав, что мы после завтрака не пойдем на море, потому что за нами приедет дядя, тот, из поезда, и повезет нас смотреть цесарок.

Он приехал точно во время, на «жигуленке».

— Взял у коллеги, п— ояснил он с улыбкой, — не обессудьте, это далеко не мерседес. А ты, Ланочк,а смотришься просто сказочно, — мне стыдно приглашать тебя в этот раритет.

— Да ладно, будет вам, — ответила я и тут же поправилась, — тебе.

Он улыбнулся довольно, и мы уселись.

Ферма была на загляденье — все по-европейски. А цесарки — те же индейки, в общем-то, только голубые. Мишке понравились птенцы — бурые пуховички, ему разрешили их потрогать и погладить.

А потом был обед. Мы сидели под тентом за столиком, и перед нами появлялись всякие вкусности, даже маринованные гребешки цесарских петушков. Аркадий, наливая мне белое донское вино, добавил:

— Ланочка, можешь есть это мясо без страха пополнеть — вы же, девушки, помешались на худобе!

— Я — нет, меня вполне устраивает мой вес.

— Ты знаешь, — ответил Аркадий, — и меня тоже.

Я почувствовала, как краснею, давно со мной такого не было. Господи, как маленькая, но по-другому я уже не могла. И тут он снова положил свою руку на мою и, глядя в глаза начал разговор:

— Ты знаешь, я уже совсем не молод… Нет не перебивай, не переубеждай. Года, когда все мог и мало знал, прошли. Теперь наоборот, и сколько мне осталось — неведомо. Когда увидел тебя в вагоне — влюбился сразу и понял: вот оно. Я не мальчишка и не старый ловелас и потому говорю сразу: я хочу, чтобы ты стала моей последней женщиной, понимаешь?

— Я не хочу последней — живи долго.

Господи, значит, я хочу, и дело только в «последняя — не последняя»? Ланка, куда тебя несет?

— Ты суеверна, как летчики. Ну, не могу я тебе предложить быть крайней, — и он погладил мою руку…

В общем, мы остались ночевать в маленькой гостиничке в двухкомнатном номере. Мишку я уложила в гостиной, уложила, как на автомате, он сразу уснул. А в спальне? В спальне произошло то, что и происходит обычно в таких случаях. Я плохо помню все, что там было, разве что полное отсутствие моей дурацкой стыдливости — куда делись устои и воспитание. Все улетучилось, осталось только ощущение полноты и полета. Однако утром вернулось все — я разбудила Аркадия и попросила уехать, чтоб Мишка не видал его. Он понял меня, договорился с хозяином, чтоб меня днем подбросили в пансионат. Мы поцеловались, я плохо помню, как — остался только горьковатый привкус его сигарет.

— Я позвоню тебе, солнышек, — сказал Аркаша, обнимая меня на прощание. Это я его утром Аркашей назвала. — Тебе обязательно повезет в жизни, верь мне, ты достойна лучшей доли. А мне пора, завтра вылетаю в Питер срочно.

И «жигуленок» исчез в облаке дорожной пыли. Я разбудила Мишку, сказала, что дядя уехал вчера, а мы остались, чтоб утречком прокатиться на лошадках. И вправду прокатились — и в пролетке, и Мишка даже верхом на пони, счастью его не было предела. И моему тоже, хотя я не очень поняла произошедшее. Иренка бы сказала, красиво время провела, но я ей ни слова не скажу! И еще поинтересовалась бы наверняка: а как мужчина твой профессор ничего? И никакой он не мой профессор, да и был ли он, я и не знаю вовсе, может, пригрезилось все и крыша поехала?

Вернулись мы через три недели домой, загорелые и отдохнувшие. Иренка сказала:

— Ну докладывай, сколько мужиков покорила с таким загаром? На мой ответ, что нисколько, усмехнулась:

— Брешешь, подруга, — улыбаешься ты по-веселому, когда нисколько — так не улыбаются!

Прошла осень, ни звонков, ни СМС не было, а сама я не решалась — понимала, что второго акта в этой пьесе не будет. И только под Новый год пришло СМС: «Ланчик мой милый! Поздравляю с наступающим мою последнюю женщину. Я лежу в больнице, некоторые заморочки с организмом, целую нежно. Аркаша». В ответ послала: «Я не последняя — живи долго!» И потом опять молчание. Только в конце января пришло СМС с чужого номера: «Уважаемая Лана Витальевна! Сообщаю Вам, что на днях я потерял своего лучшего друга Аркадия Михайловича. Он просил меня сообщить Вам в печальном случае и пожелать Вам счастья». Подписи не было, но я поняла, что это все, что я и есть последняя.

Я не плакала, просто замкнулась и ушла в себя до весны. Потом надо было готовить Мишку к школе, начались интриги на кафедре, мой бывший супруг хотел вернуться, но я сказала твердое «нет». А в ноябре познакомилась с Владимиром, моим нынешним мужем, и вышла через полгода замуж за него. У него свой бизнес — он хороший и добрый человек, любит меня и Мишку, он хочет своих детей, и я, наверное, рожу ему мальчишку или девочку. Вот только когда мы были в Москве и нам в каком-то шикарном кабаке предложили как экзот блюдо из цесарки, я отказалась, сказала, что не люблю. Не могла же я сказать Володе, что я — последняя!

ЗАКРЫТИЕ АМЕРИКИ
(третий сон Игоря Борисовича Южинского)

Погода выдалась — лучше не надо! Весна в этом году пришла ранняя, и Иссафиорд давно очистился ото льда. Уходим мы при солнце, в хороший день, и это доброе предзнаменование, если верить колдунам. Злые духи спят при хорошей погоде, а добрые бодрствуют. Сведения о пути нам предстоящем — самые неясные. До нас этим путем на закат уже уходили драккары, поговаривали, что одни из них добрались до Зеленой земли, другие ушли в большое море и не вернулись.

Зачем же мы идем в большое море, навстречу опасностям, в неизвестное? Наверное, за лучшей долей. Так пришли триста лет назад мои предки сюда, в царство льда и огня. Мы надеемся добраться до Зеленой земли, до той дальней, богатой зверем и речной рыбой, с луговинами, на которых можно сеять зерно и пасти овец. Есть и еще причина: наш клан, которым издревле руководили мои предки, а теперь я, Сигурдюр Магнуссон, не принял этой новой иудейской веры, пришедшей к нам от восточных франков. Мы продолжали поклоняться нашим древним богам. Жизнь среди христиан становилось все сложнее, не складывались отношения. Там, за большим морем, хотим мы найти новую землю, чтобы жить там по обычаю предков наших: растить хлеб, учить детей, а если надо, то и воевать на земле и в море, благо клан наш с давних пор поставлял воинов и мореходов. Похоже, что и древние боги благоволят нашему начинанию: надутые паруса крепки, как камень, ветер попутный, и белая пена бурунов расходится от носа драккара, как усы старого вояки.

Как же давно это было, клянусь Одином, я вроде и не заметил, как два десятка раз приходил и уходил снег. Каждую весну он сходил, а вот на волосах остался. Боги подземелья забрали мою жену Хельгу, забрали двух дочерей, зятя, и почти всех внуков и внучек. Страшные болезни, неведомые даже колдунам, насылали на нас злые тролли, а где были добрые, я и не знаю. Причем мор косил в первую очередь детей и женщин, надежду нашего рода.

Болезни — болезнями, но теряли мы людей наших еще из-за этих краснокожих с черными, как уголь, волосами. С самого начала они встретили нас враждебно, — конечно же, мы пришли на их землю, и они боялись за свои угодья, за свои семьи. Нас было слишком мало, чтобы пытаться покорить эти племена, как делали наши предки на старой земле. Но и наладить с ними дружбу или хотя бы нейтралитет не удалось. Они нападали, нападали из засад, выслеживая, как росомахи, наших людей. Они охотились даже на наших овец, хотя в лесах хватало дичи. Чего только стоили эти огромные бородатые быки, одним таким столько народа можно было бы накормить зараз! Мы тоже охотились на них, возможно, что и это приводило в бешенство краснокожих.

Мои воины, которым не было равных на открытом месте и в море, не сразу освоили премудрости лесного боя. Сколько лучших потерял я, пока не научились мы действовать подобно лесным зверям, так, как делали краснокожие. Час за часом, год за годом положение наше ухудшалось, наше овечье стадо потихоньку исчезло, мясо мы добывали только охотой. А это было опасно — сколько охотников пропало от рук наших врагов!

Мы с трудом строили судна, чтоб выйти в море за рыбой и зверем. Очень редко удавалось добыть кита и вытащить его на берег. Но уже давно не было нужного количества мужчин для такой охоты. Я чувствовал, что мой народ потихоньку превращается в краснокожих и вымирает. А те с каждым днем становились все наглее и наглее.

И вот теперь наступил конец. Семь дней назад умерла моя дочь, и нас осталось семеро: я, сын, зять и четверо внуков-мальчишек. Было ясно: не осталось ни одной женщины, и клан Магнуса закончился. Я лежал в своем опустевшем доме и думал: что было неправильно? Сна не было, и я вышел на улицу: ранняя осень, мертвая тишина, безветрие, и небо. черное, как и мои мысли, накрывало эту землю. А ведь это я так стремился сюда, и привел народ свой, и вот теперь остался один. Глаза небесных троллей сияли так же ярко, как тогда, над Иссафиордом, в ночь перед отплытием. Да, Сигурдюр, ты ошибся, ты промазал, или боги отвернулись от тебя. Вот стоит он, Один, высеченный из ствола дуба вскоре после того, как мы высадились тут. Скажи мне, что я делал не так, за что ты покарал наш род? Наверное, был я самоуверен: это все равно, что пойти на кита с дротиком, а не с гарпуном. Нет, в эту сказочную страну надо было идти большими силами, сотней драккаров с дружинами воинов. А то ведь мы двадцать лет берегли пуще глаза свое оружие, здесь железа неоткуда достать.

Да откуда взять людей и флот для такого похода — такое даже всем кланам исландским не по плечу. А собрать силы со всей старой земли не получится — там распри да войны. Хотя вот собрались же там в большой поход, доходили слухи, завоевать гроб их римского бога. Только кровь прольют и все. И все равно придут сюда когда-нибудь люди со старой земли, вон какие здесь просторы, краснокожих ведь совсем немного, земли хватает, и потеснить их не составит труда.

Ишь, размечтался, может, и будет, когда нас не будет, а что завтра делать, подумай Сигурдюр, что завтра детям скажешь?

За этими невеселыми размышлениями и прошла ночь. Над морем занималась алая полоска зари, первые лучи восходящего солнца упали на рубленые морщины на лице статуи бога, и показалось, что он усмехается. Чего смеешься, подумал я, вот не станет нас, и пойдешь краснокожим на растопку.

Вот так сидел я с полузакрытыми глазами, и толпились в голове образы далекого прошлого: Иссафиорд, дом мой на родном берегу, Хельга, молодая, рыжая и такая желанная. Нет этого, ушло и не воротишь, тебе надо думать, что дальше делать. Как внукам и детям жить? За этими мыслями и не заметил, как ушли рыбачить сын с зятем. Вскоре проснулась малышня. Покормил их, они начали беготню, игры. Последние потомки Магнуса Эриксона и Эрика длинноволосого, деда моего. Что ждет их? Пожалуй, не бороздить им морей не бросаться в битву с мечами. Я стар уже и охотно бы пожертвовал собой, да кому теперь нужна эта жертва. С этими мыслями дождался я своих молодцов, пришли они с добычей. Сготовили обед — воины в походах умели готовить и без женщин, в этом проблемы не было.

И вот весь мой народ собрался за столом, стол был большой, и места свободного теперь уже хватало. А когда отобедали мы, отпустил я малышей на улицу и сказал сыну и зятю:

— Дети мои, вы знаете, что мы остались одни, и род наш должен прекратиться. Это я привел вас сюда, мне и отвечать. Завтра с утра пойду я к вождю краснокожих, они стоят за бобровой речкой, и буду просить его о мире. Чтоб принял он вас в свое племя и разрешил взять себе жен из их девушек. Мы отдадим им весь наш запас оружия, и вы научите их строить корабли вместо их кожаных неуклюжих лодок. Пусть примет вас и детей, а я останусь доживать тут.

— Отец, — воскликнул зять, — они убьют тебя!

— Может быть, тогда уже вам придется добывать себе мир с краснокожими.

— Отец, мы не можем оставить тебя, — вмешался сын.

— Сможете, Эрик! Сигурдюр Магнусон пока еще жив, и вы будете выполнять мои приказы! А теперь оставьте меня одного, я должен подумать, как мне уломать вождя…

День клонился к закату. Ласковое солнце уходило за багровеющие леса. Надо ложиться, завтра будет трудный день, может, даже и последний. Придется тебе, старый, принять бой. А сейчас спать. Большая лежанка из кленовых брусьев, на которой спали когда-то с Хельгой, была надежна и крепка, я укрылся теплой шкурой оленя и уснул, как провалился.

Проснулся от яркого солнечного света. Неужто проспал столько? Надо спешить. Удивило незнакомое пение птиц и какой-то странный необычный грохот.

— Вставай, Сигурдюр, вставай, что-то случилось!

Яркий свет шел из распахнутого окна, за окном, залитый сентябрьским солнцем, шумел Тимирязевский парк, и под окном дворник-таджик выколачивал ломом мусор из контейнера.

Но осознал я это только тогда, когда босые ноги мои уткнулись в ковровые шлепанцы, недавно подаренные женой. Через пять минут раздался звонок мобильника, и я, уже окончательно проснувшись, услышал в трубке голос начальника экспедиции:

— Борисыч, все утрясено, через 12 дней летим в Исландию нырять в Иссафиорде, надо уже сегодня визы оформлять в посольстве.