Лев Мадорский: Три рассказа

Loading

Повисло молчание. Длившееся довольно долго. А дальше… то ли Лёха был прав — покаяние возможно только между двумя; то ли Володя встал не с той ноги. А, может, обида, нанесённая много лет назад, снова всколыхнулась в воздухе. Дальше всё покатилось наискосок. Глупо и нелепо.

Три рассказа

Лев Мадорский

Аллергия

Согласно опросам, 25% немцев в восточных землях и 23% в западных недовольны присутствием в Германии иностранцев. Другими словами, каждого четвёртого немца иностранцы раздражают. Каждый четвёртый предпочитает, чтобы они жили где-нибудь подальше. Кто этот Четвёртый? Где найти его?

— Чудак. Выйди на улицу и сосчитай до четырёх — посоветовал приятель.

Я попробовал. Не везло. Четвёртым оказывался то «турецко-подданный», то угольно-чёрный уроженец Берега Слоновой Кости, то наш соотечественник. Таинственного Четвёртого встретить не удавалось. А так хотелось узнать, чем он недоволен? Что именно его в нас раздражает? Может, мы, иностранцы, поработали бы над собой, исправили недостатки и всё было бы путём.

— А, может, — фантазировал я, — события будут развиваться совсем по-другому.

В последнее время Четвёртый (назовём его Шмидт) чувствовал себя плохо. Стал он нервным, раздражительным, пропал аппетит. Тело покрылось сыпью. Обратился к врачам — просвечивали, выстукивали, мерили давление. Бесполезно. Никто не понимал в чём дело. Только один опытный, пожилой доктор, наконец, поставил диагноз:

— Аллергия на иностранцев. Общайтесь только с немцами.

— Но это невозможно. Я работаю в отеле. Администратором. У нас сплошные иностранцы.

— Придётся сменить работу. Ничего не поделаешь, — врач замялся и смущённо добавил. — Придётся также сменить врача. Я могу вызывать у Вас аллергическую реакцию. Моя бабушка была наполовину француженка.

Четвёртый ушёл из отеля и стал искать новое место. Это оказалось не просто. Где бы он ни работал (официантом, рабочим на стройке, страховым агентом), после первых же дней у него начинался насморк, слезились глаза, тело покрывалось сыпью, типичные признаки аллергии. Шмидт чувствовал себя хуже и хуже. Он не мог ездить на трамвае, поезде, ходить в магазин, в кино. Постепенно болезнь обострилась. Четвёртый стал давать аллергическую реакцию на человека, имеющего любую, даже самую незначительную примесь иностранной крови. Более того, теперь он каким-то непонятным образом ощущал, какие именно национальности присутствовали у этого человека и в каком поколении. Сюрпризы сыпались со всех сторон. Аллергию стали вызывать соседи, приятели. Даже от друга детства у Шмидта стали слезиться глаза. Он отчётливо ощутил у него еврейскую наследственность. Последний удар нанесла жена, у которой прабабушка оказалась венгеркой. Шмидт развёлся и целый день сидел дома, опасаясь выходить на улицу. Кругом были иностранцы. Мир полный иностранцев. Безумный мир, вызывавший у Шмидта аллергию.

Теперь Четвёртый выходил гулять ночью. Когда все спали. Он бродил по пустынным улицам и чувствовал себя лучше. Несколько раз полицейские проверяли у него документы и Шмидт автоматически фиксировал: «Мама на четверть полька, дедушка наполовину австриец». Однажды, во время ночной прогулки, уже под утро из переулка вынырнул мужчина средних лет с длинными, закрученными кверху усами и подошёл к нему. Невероятно! Четвёртый ничего не чувствовал. Это был настоящий немец. Без примесей. Они стояли рядом, молчали, удивлённо рассматривая друг на друга. Мужчина с усами первый нарушил молчание:

— Вы немец?

— Да — ответил Шмидт — Я немец.

— Знаю, — облегчённо рассмеялся мужчина. — Чувствую.

— У Вас тоже аллергия на иностранцев? — догадался Шмидт.

— Да. В тяжёлой стадии.

И немец без примесей (назовём его Миллер) рассказал свою историю. Очень похожую на историю Четвёртого.

— Вы не подумайте, — добавил Миллер. — Я не нацист. У меня нет ненависти к иностранцам. Просто они меня раздражают. Вызывают аллергию. Это совсем другое дело.

— Конечно, — согласился Четвёртый. — Мы не нацисты. Это другое дело.

Теперь товарищи по аллергии ночью вместе гуляли по улицам города и думали как вылечиться от ужасной болезни. Гениальная мысль пришла в голову Миллеру, когда они случайно остановились около туристского агентства и рассматривали выставленное в витрине предложение о поездке в Париж. На две недели. С проживанием в трёхзвёздочном отеле. Полупансион. И всё за 430 марок.

— Эврика! — крикнул он. — Крик его далеко разнёсся в гулкой, ночной тишине. — Придумал! У нас аллергия на иностранцев. Давайте поедем в Париж. Там мы сами будем иностранцами.

Через несколько дней Шмидт и Миллер гуляли по оживлённым, парижским улицам. Днём. Дышали полной грудью. Чувствовали себя прекрасно. Аллергия исчезла бесследно. Ликованию Шмидта и Миллера не было предела. К вечеру они заблудились. И тут произошло нечто удивительное. Когда Шмидт на своём ужасном французском спросил дорогу к отелю, у проходившего мимо молодого человека в беретке заслезились глаза и он стал чихать. Потом, не переставая чихать, махнул рукой и быстро ушёл куда-то в сторону.

— Потрясающе? — воскликнул Миллер. — Невероятно! У этого парня аллергия на иностранцев. На нас…

Прохожие, которых было много в этот тёплый вечер на парижских улицах, смотрели на двух хохочущих, умирающих от хохота мужчин, и сами начинали улыбаться.

Прощение из прошлого

Он стоял перед дверью, обитой чёрной, местами порванной клеёнкой, и не решался позвонить. Что говорить? Какими словами? Прошло столько лет.

А началось всё… Трудно сказать, с чего всё началось. Может, возраст подобрался к точке, когда пора камешки собирать. Может он, Алексей Селезнёв, или, как друзья звали его, Лёха, всё чаще стал заглядывать в православный храм. Сначала для общения с русскоязычными, а потом что-то в душе проснулось. Ранее неизвестное, волнующее, уходящее высоко. Может, сама эмиграция, жизнь в стране, где всё не так, всё непривычно, включила новые точки отсчёта. Трудно сказать. только на 62-ом году жизни его, жителя Потсдама, а в прошлом Москвы, стали мучить сомнения.

И раскаяние. До дрожи в руках мучить, до боли в сердце (раньше он не знал, где сердце находится), до бессонницы.

Лёха просыпался среди ночи, ворочался, стараясь не разбудить свернувшуюся в клубок Марию, смотрел в потолок, болезненно кривился и не мог заснуть. Вспоминались случаи, сценки, поступки из юности, детства, но, чаще, из взрослой жизни. Причём, такое вспоминалось, где проявил он себя полным дундуком, или трусом или даже сволочью и мерзавцем.

Особенно часто почему-то вспоминался один случай. Который произошёл тоже давно. Более тридцати лет назад. Лёха тогда работал учителем истории в школе. Его выбрали парторгом. Молоденькая, только после института учительница химии, закрутила роман с 16-летним старшеклассником и забеременела. Парторг Селезнёв не дал спустить дело на тормозах, как хотело большинство учителей, а добился суда. Учительницу не только с работы уволили, но и дали год условно. Позже, кстати, ученик и учительница поженились, и у них получилась очень даже неплохая семья. Алексей знал про это, но всё равно считал, что поступил правильно.

И ещё многое вспоминалось Лёхе в долгие бессонные ночи такого, от чего, как писал революционный классик, «…было мучительно больно…» Странно. Никто ни о каких поступках ему не напоминал. Ни с кем из тех, перед кем Лёха считал себя виноватым, жизнь его здесь, в другой стране, не пересекалась. Тем не менее, ему было, действительно, больно и стыдно. Лёха потерял аппетит. Раздражался из-за пустяков. Даже флегматичная Мария не выдержала и удивлённо заметила: «Надо тебе, Алёшенька, нервы подлечить». Однажды Лёха натолкнулся на рекламу берлинского психотерапевта. Русскоязычного. Записался на приём.

Небольшого роста старичок слушал, не перебивая. Иногда что-то записывал. Алексей рассказал о том, что его мучило. Не смягчая и не приукрашивая. Если замолкал, старичок делал рукой круговые движения: «Рассказывайте, рассказывайте…» Наконец, Лёха закончил. Психотерапевт заговорил короткими фразами, подчёркивая отдельные слова всё теми же не совсем обычными круговыми движениями.

— Согласен. Это неприятно и больно. Сесть в кресло. Расслабиться. И вспомнить глупости и ошибки, которые делал в жизни. Но, с другой стороны, это очищение. Которое нужно нашей душе. В жизни человека многое предопределено. Он действует, находясь во власти заложенной в него программы. Выйти из алгоритма которой, практически, невозможно.

— Что же делать? Где выход?

— Выход? — Психотерапевт улыбнулся со странным выражением. — Прошлого не вернёшь. Но покаяться можно. Покайтесь. Это помогает.

— Каялся я, — Лёха не мог скрыть разочарования. — В церковь ходил. Много раз.

— Вы каялись перед Богом. А теперь покайтесь перед людьми. Перед теми, кого обидели. Найдите их и покайтесь…

И вот теперь он стоял перед дверью и не решался позвонить. Только вчера он прилетел в Москву. Остановился у сестры. Прямо с утра пришёл к этому дому. В квартире, с дверью, покрытой чёрной, местами порванной клеёнкой, раньше жила та самая учительница. Которую много лет назад по его настоянию уволили и осудили. Кто-то спускался по лестнице. Лёха позвонил. Открыли сразу. Как будто полная женщина, в домашнем халате с яркорыжими, крашеными волосами стояла около двери и ожидала звонка.

— Вы к кому? — Лёха с трудом находил в женщине черты той молоденькой, учительницы с осиной талией.

— Здравствуйте, Анна Тимофеевна. Не узнаёте? — Женщина удивлённо всматривалась в его лицо.

— Здравствуйте, Алексей Викторович. Проходите на кухню. Извините, в комнате неприбрано.

«Слава Богу, мужа нет дома», — подумал Лёха. Почти всю ночь он не спал и повторял слова, которые будет говорить. Слова эти, по сути, по внутреннему смыслу, по эмоциональной достоверности (так, во всяком случае, Лёхе казалось) были рассчитаны на одного человека. Только между двумя людьми, смотрящими друг другу в глаза, они звучали искренне. Только между двумя протягивалась ниточка понимания. Как только возникал третий, ниточка разрывалась, и всё становилось похожим на дешёвую мелодраму.

Кухня была маленькая, чистенькая. Сели на складные, деревянные стулья. Анна Тимофеевна смотрела в сторону, стараясь не встречаться с Лёхой глазами. В её напряжённой позе, в неподвижности взгляда он чувствовал волнение, ожидание. И старую, незаживающую обиду. Но голос прозвучал сухо, без эмоций: «Слушаю Вас, Алексей Викторович».

Лёха молчал. Слова, которые он готовил, которые много раз повторял, казались сейчас неуместными и вычурными. Он встал, пауза затягивалась. И вдруг отчаяние, и боль, и стыд, и всё, что мучило последние годы, накатывало в долгие, бессонные ночи, всё это захлестнуло, сжало сердце. Лёха грузно, неловко упал на колени: «Простите, Христа ради! Я виноват перед Вами. Ради Бога, простите». Анна Тимофеевна испуганно стала поднимать его: «Да что Вы. Не надо. Вставайте. Я давно простила». И тут… Тут случилось то, чего Лёха так боялся — на кухню вошёл третий. Муж Анны Тихоновны. тот самый старшеклассник, а теперь высокий, грузный мужчина. Он был в трусах и майке, видимо, только что проснулся. Смотрел на стоящего на коленях мужчину с удивлением. Даже протёр глаза — не почудилось ли ему.

— Володя, это Алексей Викторович. Ну помнишь — учитель истории. Он пришёл извиниться перед нами. — Торопливо, словно чего-то опасаясь, сказала Анна Тимофеевна.

— Да, — бывший учитель истории поднялся с колен. — Я пришёл извиниться. — И добавил, ощущая неуместность высокопарных слов. — Снять грех с души.

Повисло молчание. Длившееся довольно долго. А дальше… то ли Лёха был прав — покаяние возможно только между двумя; то ли Володя встал не с той ноги. А, может, обида, нанесённая много лет назад, снова всколыхнулась в воздухе. Дальше всё покатилось наискосок. Глупо и нелепо.

— Значит, извиниться пришли. Снять грех с души, — зло хохотнул мужчина. — Не получится. Не бывает так. А если бывает, то только в рождественских сказочках. Значит, думаете всё так просто. Пришёл, извинился и все довольны. Можно чаи распивать. А то, что Вы жизнь моей жене испортили. Что с судимостью потом никто не хотел её брать не только в школу, но и на другую нормальную работу. Это забыть и похерить? Нет, Алексей Викторович. Не получится. Мотайте отсюда подобру-поздорову и не появляйтесь больше. Пока я Вам физиономию не начистил.

Лёха растерянно взглянул на Анну Тимофеевну, но она отвела взгляд и уставилась куда-то в окно.

Странно, но в эту ночь Алексей Селезнёв, впервые за долгое время, спал хорошо. Не просыпался. А когда проснулся, на душе было светло.

Голубь

С этого дня верю гороскопам. Утром прочитал: «Для «Дракона» день удачный. В бизнесе, поездках, любовных приключениях». И, действительно, повезло. До приключений, правда, дело не дошло. Но авария была неизбежна. Спасло чудо. На узкой, с оживлённым движением улице, недалеко от центра города, подержанная, видавшая виды Шкода, шедшая впереди, неожиданно, как вкопанная, остановилась. Не успев осознать опасности, ударил по тормозам и мой Гольф замер, буквально, в нескольких сантиметрах от бампера Шкоды. Перед глазами поплыли круги. Руки вспотели и слегка подрагивали.

Позже я рассказывал приятелям этот случай и просил отгадать. Почему так неожиданно остановилась Шкода? Каких только версий не предлагали. Заглох мотор. Кончился бензин. Водителю стало плохо. А один знакомый сказал убеждённо: «Всё ясно. Машину специально подставили. На этих делах в Германии целая банда работает. Подставят, а потом ты им выплачиваешь страховку. Неужели не слышал? Со мной было лет пять назад. Выехал старенький БМВ из переулка. И резко встал. Я, конечно, врубился. Потом пришлось приличные бабки платить. А как докажешь? Кто ударил сзади — тот не прав. Неписанный закон».

Но всё оказалось не совсем так. Владелец Шкоды, средних лет, с аккуратной бородкой, в очках, походил, больше, на профессора, чем на бандита. Он виновато помахал мне рукой, но не уезжал. Видно было, как «профессор» наклонился к переднему стеклу и что-то рассматривает. Сзади нетерпеливо загудели. Я оглянулся. За мной уже выстроилась вереница из пяти или шести машин. Наконец, Шкода медленно тронулась с места, сделала сложный манёвр, выехала на встречную полосу и, обогнув невидимое препятствие, снова вернулась на дорогу. Я подъехал ближе и… тоже остановился.

Прямо перед колёсами, посередине дороги стоял голубь. Крупный «сизарь», с перьями голубоватого оттенка и взъерошенным хохолком. Голубь был, скорее всего, болен. Он стоял, немного склонив голову набок, устало прикрыв глаза и, казалось, о чём-то задумался. Возможно, даже спал. Или у него не было сил сдвинуться с места. Я дождался пока освободится встречная полоса и, как водитель Шкоды, аккуратно объехал птицу. Но, проехав всего несколько метров, почувствовал, (именно, не понял, а почувствовал) ,что действую неверно. Не так как надо. Что правильно было бы выйти из машины и отнести больного голубя с дороги. В безопасное место. Здесь, на проезжей части, он обречён. Чувство было так сильно, что я сделал то, что абсолютно запрещено. Остановился, включив аварийный сигнал, там где стоял. Перед светофором. Других мест поблизости не было. Оглянулся. Все машины выполняли один и тот же маневр. Медленно объезжали голубя по встречной полосе. В это время включился зелёный свет. Сзади возмущённо гудели. Я не выдержал и уехал.

Через несколько часов возвращался по той же улице. На месте, где была больная птица, лежала окровавленная горстка перьев. Всё, что от неё осталось. Потом целый день мучался. Почему я не вышел и не перенёс голубя в безопасное место? Хотя бы на тротуар. Ведь это было так просто. Почему?

Print Friendly, PDF & Email

5 комментариев для “Лев Мадорский: Три рассказа

  1. Дорогой Лев, Бела и я высоко оценили проявление у тебя — я бы назвал — т р е т ь е г о таланта — писательского. Во — первых, ты музыкант и талантливый автор книг по приобщению детей к музыке, а также очень интересны очерки о музыкантах. Во — вторых, чрезвычайно трудолюбивый публицист. Увы, не по всем твоим статьям я давал положительный отзыв, как по выбору далекой от тебя темы, так и. на мой взгяд, за наивно — идеалистические выводы.
    Но, находка темы, особенно актуальной для первого рассказа, и, повторяя слова Маркса Тартаковского \» и умно, и остроумно\» об изложении — ты большой молодец. Дерзай дальше.

    1. Большое спасибо, дорогой тёзка за лестный отзыв.

  2. Умно и остроумно. (Я о первом рассказе; второй пока не прочёл).

  3. Спасибо, дорогая Ася, за тёплый отзыв. Вы пишете:
    И вопрос по ходу. Во второй новелле автору «полегчало». А с чего, собственно? Да, он убедился в самом худшем – его вмешательство испортило человеку жизнь. Неужели само извинение, покаяние и выговаривание запускают некую химическую «лечебную» реакцию?

    На мой взгляд, Вы точно сформулировали ответ на Ваш вопрос. Мой опыт именно такой. Мог бы привести конкретный пример, но не исключаю, что это индивидуально. Я носил в душе много лет камень нехорошего поступка, а потом нашёл обиженного мной человека и извинился. Человек этот удивился. Он давно забыл о произошедшем. Но мне стало легче. Честное слово, правда…

  4. Дорогой Лев, ваши рассказы написаны человеком, у которого внутри есть свой небольшой звенящий набатик. Некоторые его называют совестью, некоторые повышенным чувством справедливости, а кое-кто – и хроническим недомоганием. По моему мнению, этот внутренний колокольчик украшает людей, хоть иногда и мешает им жить. Спасибо!
    И вопрос по ходу. Во второй новелле автору «полегчало». А с чего, собственно? Да, он убедился в самом худшем – его вмешательство испортило человеку жизнь. Неужели само извинение, покаяние и выговаривание запускают некую химическую «лечебную» реакцию?

Обсуждение закрыто.