Михаил Хайкин: Прибамбасы. Из «Историй Гончарной улицы»

Loading

И когда у него спрашивают, что это такое прибамбасы, он удивляется — «Вы что, не знаете? Так я вам скажу. Если вас уговаривают отдать за что-то деньги, без чего можно прекрасно обойтись, это ЧТО-ТО и есть ПРИБАМБАСЫ!»

Прибамбасы

Из «Историй Гончарной улицы»

Михаил Хайкин

У нас, на Гончарной, люди жили не бедно, но в обрез. В семье считалась каждая копейка. В то время, о котором я рассказываю, квалифицированный рабочий получал в месяц около сорока рублей. С этих денег забирали подоходный налог, профсоюзные взносы, плату за жильё, электричество, вывозку нечистот и другое. И если иметь в виду, что рабочему по карточке полагалось 850 граммов мяса в месяц, а на базаре килограмм его стоил десять рублей, то вы представляете как надо было крутиться, чтобы прокормить семью? Люди каждую копейку отрывали от себя с кровью. А тут, ежегодно весной, начиналась компания по вовлечению населения в различные общества, каких в Витебске было, что грибов в лесу. Это и безбожники, и поддержка старых каторжан, и за здоровый быт, и, (вы не поверите), землеустройства еврейских трудящихся (ОЗЕТ), и множество других. Собирались и различные пожертвования, как на самолёт-гигант «Максим Горький», который разбился в первом же полёте, на постройку туалетов в общественных местах, на памятники коммунистическим вождям и другое. Для этого привлекалась целая армия активистов-добровольцев, которые штурмовали предприятия, учреждения, учебные заведения, агитируя каждый за своё общество. Появлялись они и на Гончарной. Наши люди рассматривали значки и членские книжки этих обществ, с интересом слушали о их работе, но, узнав, что ежемесячно надо платить членские взносы, вежливо отказывались. И никто из агитаторов на них не обижался. Нет — так нет… Но Берту Циферблат с Песчанной улицы это задевало, особенно после её стычки с сапожником Шнеером Фабрикантом.

Берта агитировала за Международное общество помощи революционерам (МОПР). «МОПР,— говорила она,— это поддержка сидящих в тюрмах борцов за мировую революцию» — и она показывала значёк МОПРа, на котором сквозь тюремную решётку была просунута рука с красным платком. И вот как-то, когда как обычно под вечер на нашем крыльце собирались соседи, к ним подошла Берта. Поздоровавшись, она обратилась к Шнееру Фабриканту.

— Я третий раз спрашиваю у Вас, уважаемый реб Шнеер, вы хотите стать членом МОПРа?

— А я третий раз отвечаю Вам, уважаемая мадам Берта, что нет.

— Но почему нет?! — кипятилась Берта.

— Я уже говорил Вам, что мне это не надо.

— Так Вы что, против мировой революции?!

— Лично для меня достаточно нашей.

— Хорошо,— не отступала Берта,— а поддержка тех, кто сидит в тюрьмах — это Вас не трогает?

— Если Вы хотите знать правду, так чтобы да, так нет.— и Шнеер, встав со ступенек, пошел домой.

— Вы совершенно бездушный человек!— крикнула ему вслед Берта и повернулась, чтобы приняться за ещё кого-нибудь, но все уже разошлись.

Несмотря на Бертын вспыльчивый характер, её никто не обговаривал. Многие у нас знали её отца, Файвула Цифирблата. Файвул был чтецом Торы в синагоге. И хотя в Витебске до революции было 77 синагог, лучше его Тору никто не читал. Послушать его приходили евреи даже с другой стороны Двины. Но это ничего не давало ему на жизнь, и его многочисленная семья постоянно испытывала нужду. Может быть поэтому Берта верила в мировую революцию, при которой, как говорила она, все будут равны и счастливы. Вот так она говорила и никто над ней не посмеивался. Когда как-то зашел разговор за это равенство и счастливую жизнь, извозчик Шмуэл Блат в ответ на чьё-то шутливое замечание сказал: «Я вот что вам скажу, евреи. Кто в это не верит — не имеет сердца, а кто верит — не имеет мозгов».

Но если от этих обществ и от пожертвований можно было как-то открутится, то от такой напасти, как ежегодная подписка на Государственный заём, было невозможно. Установка была железная: подписываться не меньше чем на месячную зарплату. На это вымогательство была нацелена вся мощь партийной и государственной машины. И попробуй не подпишись. Как-то Соломон Рудерман заявил, что он подписываться не будет. И что? А то. Не прошло и двух дней как ему стали давать в ремонт только «ходики» с гирями и простые будильники, а на них много не заработаешь. Так он быстро заявил, что его неправильно поняли.

Конечно если бы по этим облигациям кто-нибудь, когда-нибудь, сколько-нибудь, пусть даже не у нас, а даже на другой улице, то была бы хоть какая-то надежда: «А вдруг и нам повезёт». Хотя я вам скажу, что на это, не то что мечтать, думать было бесполезно, и люди кряхтели, но подписывались, хотя так и хотелось послать эту мелоху (власть) навстречу пожеланием трудящихся. Правда, изредка облигации погашались, то есть людям возвращали то, что у них забрали. Но и этому они были рады.

Когда появлялась газета с таблицей выигрышей, Гончарная пустела, как в наше время пустели улицы, когда по телеку показывали «Семнадцать мгновений весны» с Вячеславом Тихоновым. Люди сидели дома и по несколько раз проверяли свои облигации. Но хоть десять раз проверяй — результат один: номер совпал — серия не подходит, серия подошла — номер не тот. Несмотря на это, наши женщины ещё и ещё раз заставляли своих мужчин проверять облигации.

— Что это ты так быстро закончил проверять?— наседала Зелда Гиммельштейн на своего мужа. — Ты посмотри как Гробштейны проверяют. У них на это уходит больше часа.

— Ну и что с того? Они от этого когда-нибудь выигрывали?

— Нет… Но всё же…

Иногда это заканчивалось напряжением в отношениях.

— Залман, — пристала однажды Ривка Соловейчик к своему мужу, — Их бет дых (я тебя прошу), проверь ещё раз. Я чувствую, что на этот раз мы обязательно выиграем .

— Да я уже три раза проверял, горништ (ничего), — устало отвечал Залман. — У меня уже финстер ин ды ойгун (темно в глазах) от этих цифр.

— Вы посмотрите на него! — завелась Ривка. — Ему, видите ли, трудно проверить ещё раз. Мне вчера приснилось, что моя мама, унз оф ланге ёрун («нам на долгие годы», так говорят евреи при упоминании о умерших близких), принесла нам локшенкугул (макаронную бабку). Это к выигрышу. Зол их озой лэбун (чтоб я так жила).

— Швер зих нит (не клянись), — остановил её Залман. Твоя мама за всё время нам стакан чаю не вскипятила, не то что локшенкугул. Но если ты так уверена на это, то проверяй сама, а с меня хватит, — и Залман, отбросив газету, пошел спать. Но не успел он как следует улечься, как в спальню ворвалась Ривка.

— Ага! Что я говорила! Посмотри, шлимазул ду эйнэр (ни на что не годный человек). Мы, таки, выиграли! — и она протянула Залману газету, с отчёркнутой ногтем строчкой цифр. Залман не спеша взял газету.

— Ты бы хоть очки надела. Посмотри, у нас номер 81, а здесь 87.

— Нет! — закричала Ривка, — Это, таки, 81, семь всегда перечёркивается палочкой. Спроси у кого хочешь!

Когда Ривке обьяснили, что это всё-таки семёрка, она обрушила на мишпоху (власть) водопад слов, из которых самыми нормативными были: зол зэй брэхун ды коп мит а штыкул галдз (чтоб они сломали себе голову с шеей).

И всё же выигрыш на Гончарную однажды пришел. Принёс его парикмахер Иче Лэйб. Правда, он выиграл не по облигации, а по лотерейному билету Осовиахима. (Общество содействия авиации и химзащиты), который он купил за рубль. За этот рубль его жена, Рахиль, «пилила» его, может быть, месяц, а он терпеливо ждал газеты с розыгрышем. И дождался. Его билет выиграл! Размахивая газетой Иче Лэйб забежал в дом.

— А что я говорил тебе! А что я тбе говорил!

— Шрай нит (не кричи) и не маши газетой, остановила его Рахиль.— Что ты мне говорил?

-Что я обязательно выиграю и…— Он хотел что-то добавить, но тут к ним стали заходить интересующиеся.

Известно, что когда собираются три еврея, шума хоть отбавляй, а когда их с добрый десяток… Представляете что началось?

— Вот видите, кричали оптимисты, — люди всё-же выигрывают!!

— Во — первых, не люди, а Иче Лэйб, — возражали им пессимисты. — И, во-вторых, надо ещё посмотреть, что он там выиграл.

Посмотрели газету. Оказалось, что его билет выиграл бесплатный полёт на самолёте, точнее или-или, то есть, он может или полетать, или получить четыре рубля.

Иче Лэйб захотел лететь.

— Исак! — взмолилась Рахиль,— Их бет дых (я прошу тебя) не лети. Ты что забыл по тот аэроплан, на который собирали деньги? Если ты не думаешь про меня, то хоть за детей подумай. — Но на Иче Лэйба «нашло».

— Нет! Я полечу! Я знаю, что некоторые считают, что я забоюсь. Так оф цулохес (назло) им я, таки, полечу.

Опять начались споры и крики. Каждый, не слушая других, хотел вставить своё слово. Но тут поднял руку Шнеер Блат, и шум утих. Вот такой авторитет был у него.

— Вы меня извините, — обратился он к Иче Лэйбу, — но я имею на это к Вам интересный вопрос.— Все уставились на него. — А на чём, уважаемый рэб Иче, Вы, собираетесь лететь, хотел бы я знать.

— Мне просто смешно Вас слушать, уважаемый реб Шнеер, естественно на аэроплане,— с апломбом ответил Иче Лэйб.

— А Вы, реб Иче, когда-нибудь видели в Витебске хоть один аэроплан?— ядовито спросил Шнеер.

И тут выяснилось, что никаких аэропланов в Витебске не было и нет. Все были обескуражены. Иче Лэйб застыл в недоумении. Рахиль торжествовала.

Эта новость возмутила и оптимистов и пессимистов. «Вы только подумайте,— негодовали люди.— Мало того, что нам морочат голову с этими облигациями, так теперь они перешли на лотерею! Это так оставить нельзя!», и делегация пошла в Осовиахим. Там им объяснили, что поскольку самолётов на все города Белоруссии не хватает, в Витебск из Минска привезли планер, и теперь каждые выходные желающие или выигравшие по лотерее могут на нём полетать.

Посмотреть как Иче Лэйб полетит, с Гончарной пришли все, кто был свободен. На окраине Витебска, за Суходолом толпился народ, а на покрытой травой поляне лежал красного цвета длиннокрылый планер с надписью на боку — ОСОВИАХИМ. Увидев его у Иче Лэйба пропало желание лететь, и появилось желание как можно быстрее унести отсюда ноги. Но как это сделать, чтобы сохранить, как теперь говорят, лицо? Его выручил портной Хаим Гммельштейн, который вдруг закричал. «Посмотрите! У него же нет пропеллера. Как он сможет лететь без пропеллера? Это просто смешно». Все посмотрели — действительно нет. Мало того, колёс тоже нет… Это вызвало среди пришедших лёгкий переполох. «Как нет? Почему нет? Не может быть! — Подошли ближе — Нет и всё! — зашли за верёвочное ограждение и посмотрели с другой стороны,— действительно нет»…

— Вы когда-нибудь слышали, чтобы можно было полететь без пропеллера и сесть назад без колёс? — сказал Залман Кац. -Зря только пришли. Иди, Иче, и меняй свой билет на четыре рубля. Это никуда не полетит.

— Конечно,— обрадовался Иче Лэйб,— без пропеллера никак нельзя, тем более без колёс.

Но тут человек двадцать охотников стали натягивать, прикрепленный к планеру, резиновый канат. Когда канат натянули, диспетчер махнул флажком, стопор, удерживающий планер, отпустили, и он, сорвавшись с места стремительно заскользил по траве и взмыл в воздух, под восторженные крики толпы.

Сделав несколько кругов над Суходолом, планер пошел на посадку, скользнул брюхом по траве, крутанулся пару раз вокруг себя и замер.

— Ага!— закричал Иче Лэйб, теребя свой билет.— Вы видели как его закрутило? Вот что значит без пропеллера. Вы как хотите, а я без него лететь не буду.

— Так перестань комкать билет и иди, пока не поздно, забрать четыре рубля,— подтолкнула его Рахиль. И Иче Лэйб пошел.

Но свои четыре рубля Иче так и не получил. Когда он протянул кассирше лотерейный билет, та швырнула его ему обратно.

— Мужчина! Что вы мне суёте?

— Мой выигравший билет, за который я хочу получить…

— Это не билет, комок бумажки,— оборвала его кассирша.— Приведите его в порядок.

— Ничего я принципиально делать с ним не буду!— завёлся Иче Лэйб и бросил билет кассирше на стол.

И тут порыв ветра подхватил билет со стола и понёс его по полю. С криком — «Держите! Мой билет!» Иче Лэйб оттолкнул милиционера, поднырнул по верёвку ограждения и помчался за билетом, несмотря на крики милиционера.

Это надо было видеть: по полю свистя и требуя остановится бегут два милиционера, отмахиваясь от них и спотыкаясь бежит Иче Лэйб, а впереди, подгоняемый ветерком, то медленнее, то быстрее, катится лотерейный билет.

Вы хотите знать чем всё это закончилось? Так я вам скажу. Это закончилось тремя моментами. Первый момент, это то, что Иче Лэйбу билет догнать не дали. Второй момент, это то, что он до утра просидел в милиции. И третий момент, это что «за хулиганское поведение и сопротивление сотрудникам милиции» — так было записано в протоколе, он был оштрафован на пятнадцать рублей. Знающие люди у нас говорили, что он ещё хорошо отделался.

Теперь, когда при Иче Лэйбе заходит разговор за общества, за пожертвования или другое им подобное, он вскипает: «А маке ин тзеире поним! (фигу им в морду). Никаких лотерей, никаких денег на их выдумки, никаких прибамбасов!» И когда у него спрашивают, что это такое прибамбасы, он удивляется — «Вы что, не знаете? Так я вам скажу. Если вас уговаривают отдать за что-то деньги, без чего можно прекрасно обойтись, это ЧТО-ТО и есть ПРИБАМБАСЫ!»

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Михаил Хайкин: Прибамбасы. Из «Историй Гончарной улицы»

  1. Достаточно миленько. Особенно идиш. Хотя в Одессе идиш звучал несколько иначе. Единственное, что слегка тревожит — то, что все евреи в этом рассказе выглядят несколько глуповатыми. И мне вдруг начало казаться, что это такой расхожий и удобный приём для сварганивания еврейского лубка.

Обсуждение закрыто.