Розалия Степанова: Бердяев о еврейской судьбе

Loading

Ещё в своей марксистской юности, стараясь проверить правомерность материалистического подхода к истории, он столкнулся с тем, «что величайшим препятствием для этого является судьба еврейского народа, с точки зрения материалистической совершенно необъяснимая»

Бердяев о еврейской судьбе

Розалия Степанова

140 лет назад, 18 марта 1874 г. родился Николай Александрович Бердяев.

Среди недюжинных талантов серебряного века, которых вызвали к жизни освежившие духовную атмосферу России идеи Владимира Соловьёва, возвышается фигура Николая Александровича Бердяева, мыслителя, опередившего своё время.

Тем, кто сегодня безуспешно силится создать в пробирке новую русскую идею, неплохо было бы вспомнить, что рождению жизнеспособного дитяти обязательно предшествует период беременности, а он точно не наступит без внесения доброго семени. В качестве такового огромную пользу могут принести труды выдающегося сына России, чьи заслуги были по достоинству оценены (правда, только за её пределами) ещё при его жизни. Труды Бердяева оказали стимулирующее воздействие на развитие западноевропейской мысли. Что же касается судеб России, которым он уделял сугубое внимание, то наследие этого замечательного религиозного философа особенно актуально именно сейчас, в начале нового тысячелетия.

Как же случилось, что до последних дней личность такого масштаба была не просто не востребована, но практически неизвестна на родине? В советские времена имя Бердяева, если когда и упоминалось, то лишь в виде пренебрежительной клички «бердяевщина». И это при том, что по советской классификации его с полным правом можно отнести к числу подпольщиков с дореволюционным стажем. Причина станет очевидной, если проследить жизненный и творческий путь этого выдающегося человека.

Николай Александрович Бердяев родился, как говорится «с серебряной ложкой во рту». Он был прямым потомком богатого славного и заслуженно высокопоставленного рода. Все предки Бердяева были военными. Его дед был генералом, героем войны 1812 года, начальником штаба Войска Донского, отец участвовал в русско-турецкой войне, позднее был предводителем киевского дворянства, председателем Земельного Банка, почётным мировым судьёй. Матерью будущего философа была урождённая княжна Кудашева, а девичья фамилия княгини-бабушки была Шуазель-Гуфье.

С детства мальчика окружали внимание и любовь. Он был единственным обожаемым сыном, получил отличное домашнее образование. Природа наградила его рано проявившимся талантом (уже в 14 лет его любимым чтением были труды Канта и Гегеля) и редкой красотой. Одному человеку Фортуна нечасто дарит, как Бердяеву, всё и сразу. Судьба, как бы заранее расстелила перед ним ковровую дорожку. Однако он по ней не пошёл. Родители хотели, чтобы их наследник, как это принято в роду, избрал военную карьеру, поэтому определили его в Пажеский корпус, но он вышел из него и вопреки отцовской воле поступил в Киевский Университет. Сначала он выбрал естественный факультет, через год перешёл на юридический.

Как и многие представители этого поколения (он родился в 1874 году в Киеве) Бердяев поддался повальному увлечению марксизмом. В студенческой среде он сошёлся с революционной молодёжью и в 1898 году вступил в члены нелегального киевского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». В том же году полиция арестовала весь социал-демократический комитет, а с ним и молодого Бердяева. Месяц он провёл в тюрьме, на время следствия был выпущен под подписку о невыезде и после суда административно выслан на три года в Вологду.

Всё это время он жил напряжённой духовной жизнью, много читал и размышлял над философскими вопросами. В ссылке начался его путь от критики марксизма к идеализму. Попытка выработать собственное мировоззрение на основе сочетания материалистического понимания истории и этического учения Канта вылилась в увидевшую свет в 1901 году первую книгу Бердяева «Субъективизм и индивидуализм в общественной борьбе». Она была написана ещё под заметным влиянием марксистов, однако уже в следующем году Бердяев вступил с ними в полемику, раньше других нащупав самый опасный изъян в их пока ещё не практическом, а только философском подходе к проблеме нравственности. В дальнейшем Бердяев обратился к религиозной философии, испытав серьёзное влияние идей Достоевского и Владимира Соловьёва. О своих взглядах того времени он впоследствии написал, что «вернулся от социальных учений, которыми одно время увлекался, на свою духовную родину — к философии, религии, искусству».

В 1903 году он возвратился в Киев и в следующем году женился на красавице Лидии Трушевой (по первому мужу Рапп). К этому времени вместе со своей сестрой она прошла путь, типичный для многих выходцев из богатой интеллигентской среды, изнывавших от болезненного чувства вины перед простым народом. Вначале было увлечение толстовством, затем марксизмом, включая подпольную деятельность в родном Харькове, за чем с неизменностью последовали арест тюрьма и ссылка.

На этом типичность кончилась, потому что сценарий судьбы двух сестёр сошёл с накатанной колеи и привёл к ссылке, более похожей на награду. Наверняка постарался богатый и влиятельный отец девушек, носивший необъяснимое имя Юдиф при самом обычном отчестве — Степанович. Из Харькова, где они попались на нелегальной типографии, их сослали — никогда не догадаетесь, куда — в Киев!

Здесь Лидия Юдифовна стала женой Бердяева. Их брак был долгим и на редкость гармоничным. В 1904 году супруги переехали в Петербург, где Бердяев вместе с принявшим впоследствии сан Сергием Булгаковым организовал Религиозно-философское общество. Задачу этого начинания Бердяев видел в поиске «нового религиозно-философского сознания», которое позволило бы найти нереволюционную альтернативу развития России. Этой животрепещущей проблеме посвящены опубликованные в 1907 году сборники его статей «С точки зрения вечности» и «Новое религиозное сознание и общественность».

В 1908 году супруги переехали в Москву. Здесь завершился переход Бердяева к мистическому реализму, к видению процессов в их полноте, не ограниченной только лишь тем, что воспринимается непосредственно. Позиции религиозного понимания жизни он уже никогда не покидал. В последующие годы он сотрудничает в христианско-философских журналах, принимает активное участие в трёх программных сборниках русского либерализма («Проблемы социализма», «Вехи», «Из глубины»), разрабатывает свои главные темы: свобода, творчество, философия истории, судьбы России. В 1911 году вышла в свет его «Философия свободы», в 1916 году — «Смысл творчества». Книги и статьи Бердяева стали привлекать к себе всеобщее внимание и вскоре он приобрёл широкую известность как предвестник новой эры в религиозно-общественном развитии человечества. К величайшему сожалению, его и поныне остро актуальные идеи продолжают оставаться преждевременными.

Февральскую революцию Бердяев встретил с энтузиазмом. В первые дни, когда в Москве ещё не было ясно — за кем пойдёт армия, он выступил в Манеже перед солдатами, призывая их не стрелять в народ. Октябрьский переворот он счёл величайшей ошибкой, но не эмигрировал и не участвовал в борьбе с узурпаторами власти, поскольку «возврата нет к тому, что было до большевистской революции, все реставрационные попытки бессильны и вредны… Возможно только движение вперёд».

В голодные и холодные послереволюционные годы Бердяевы жили очень бедно, Николай Александрович перебивался случайными лекциями и торговлей книгами в Книжной лавке писателей. Положение не намного улучшилось после того, как в 1919 году его избрали профессором Московского университета и пригласили читать лекции по философии. Он учредил «Вольную академию духовной культуры», где вёл семинар по Достоевскому, а фактически по вопросам теологии. У себя дома он собирал цвет московской интеллигенции и вёл свободные дискуссии по любым вопросам. Уже тогда ему было ясно, что новая власть «рассматривает грядущее коммунистическое общество не как продукт развития капитализма, а как конструкцию, являющуюся продуктом сознательных организаторских усилий всемогущей советской власти».

Вначале большевики отнеслись к Бердяеву благосклонно — милостиво выдали охранную грамоту на его собственную квартиру и библиотеку. Однако долго терпеть его свободомыслие они, конечно, не смогли — ГПУ дважды арестовывало его, но отпускало. Один из допросов вёл сам Дзержинский. В 1922 году, когда эта контора приняла постановление «О высылке наиболее активных контрреволюционных элементов из среды профессоров, врачей, агрономов, литераторов», а фактически — цвета российской интеллигенции, Бердяев оказался в списке изгоняемых. Вместе со многими из тех, кто составлял гордость российской мысли, он получил приказ отплыть в Германию на пароходе, получившем впоследствии меткое название — философский.

Для новых властей «гнилая интеллигенция» ценности не представляла. Но на своём уровне понимания происходящего они всё же позаботились оградить государственные интересы от наносимого этой акцией ущерба — высылаемым разрешено было взять с собой только по две пары белья. По словам Лидии Юдифовны в Германию Бердяевы прибыли, имея вид зеленовато-землистый. Однако они были живы. Несколькими годами позже карающие органы отправили бы свободомыслящего философа уже в другом географическом направлении, а здесь у него появилась возможность вернуться к делу, для которого он был рождён.

Он сразу же окунулся в плодотворную полемику и редакционно-издательскую деятельность, организовал Религиозно-философскую Академию, опубликовал несколько работ. Среди них такие, как разоблачающая советскую идеологию «Философия неравенства», а также имевшая огромный успех «О смысле истории». В Париже, куда в 1924 году Бердяевы переселились, Николай Александрович погрузился в любимое творчество, благо, после смерти одной из французских почитательниц его таланта, он неожиданно унаследовал особняк с садом в пригороде Кламар, так что материальное положение семьи относительно стабилизировалось. Здесь к многогранной плодотворной деятельности Бердяева добавилось редактирование журнала «Путь», руководство издательством «ИМКА-Пресс», чтение лекций в Российском союзе христианских демократов и многое другое.

Однако главным для него было, конечно, письменное творчество. Среди опубликованного им — создавший ему мировую славу этюд «Новое средневековье» и последовавшие за ним: «Правда и ложь коммунизма», «Судьба человека в современном мире», «Философия свободного духа», «О назначении человека», «Происхождение и смысл русского коммунизма», «Русская идея», а также, делающие ему честь работы: ранняя — «Судьба еврейства» и зрелая — «Христианство и антисемитизм», на которых стоит остановиться особо. Но прежде — несколько слов о нём как о человеке.

Где бы ни находился Бердяев — в своём киевском родовом гнезде, в вологодской ссылке, в голодной послереволюционной Москве или тихом парижском предместье, где он провёл последние 25 лет жизни, он всегда был погружён в интенсивную духовную работу, результат которой просился излиться на бумагу. Во время обстрела Москвы в октябре 1917 года, когда в окна их арбатской квартиры залетали пули, он перебрался в коридор и не прервал работы даже, когда в дом попала бомба. Пробив третий этаж, она провалилась в квартиру Бердяевых, к счастью, не взорвалась, закатилась под кровать и затаилась там, как кошка, а он продолжал писать. Однажды, встав из-за обеденного стола, уже немолодой и не слишком здоровый Николай Александрович бегом побежал вверх по лестнице в кабинет. «Что с тобой, Ни?» — спросила обеспокоенная Лидия Юдифовна (так она всегда называла мужа). «Не могу дождаться, когда сяду за письменный стол», — был ответ, и это было именно так.

О себе Бердяев как-то написал: «Вся моя природа как бы всегда погружена в разрешение мировых вопросов». Писать для него было — как дышать. «Когда я пишу, я переживаю экстаз, выход из моего я». «Если бы мне прописали, хотя бы неделю ничего не писать и не читать, — пошутил он однажды, — я бы стал буйно помешанным!»

Мог ли этот кристальный человек обойти вниманием такой, поистине мировой вопрос, как еврейский? На этой проблеме споткнулся, а нередко и потерял лицо, как нынче говорят, «прокололся», не один серьёзный мыслитель. Вспомним, хотя бы тех же Достоевского, Розанова, Солженицына. Для религиозного философа, стоящего на христианских позициях, это более чем крепкий орешек.

Поначалу интерес к еврейской проблеме был у Бердяева лишь косвенным следствием другого вопроса. Кардинальный сдвиг истории, которому он имел несчастье быть свидетелем в России, послужил, по-видимому, причиной того, что уже в 1923 году, то есть вскоре после прибытия в свободный мир, Бердяев опубликовал одну из важнейших своих работ «Смысл истории». Излишне говорить, что теперь его трактовка движущих сил исторического процесса уже не могла быть ни материалистической, ни марксистской. В развитии событий истории, в её неочевидной философии он усматривал неотъемлемый метафизический компонент. Эта, признаваемая им «соль» истории, а также естественная потребность наглядно проиллюстрировать свой подход с неизбежностью подтолкнули Бердяева к еврейской проблеме. В том же 1923 году он опубликовал первую работу на эту тему, характерно озаглавленную — «Судьба еврейства».

Отправная мысль автора состояла в следующем. «Основа исторического лежит в той или другой форме религиозного сознания», поэтому в самом зарождении взглядов на существование человечества как на поступательный процесс, определяющую роль сыграли основные представления иудаизма. Имеются в виду те, в соответствии с которыми, у мира было начало (Творенье), есть цель (ожидание прихода Мессии) и будет, так называемый Конец времён, знаменующий переход в «новую мировую эпоху».

В мессианской идее, то есть в обращённости иудаизма к грядущему Бердяев видит причину столь характерного для евреев напряжённого чувства своей исторической судьбы. Ещё в своей марксистской юности, стараясь проверить правомерность материалистического подхода к истории, он столкнулся с тем, «что величайшим препятствием для этого является судьба еврейского народа, с точки зрения материалистической совершенно необъяснимая», позитивно-историческому истолкованию вообще не поддающаяся.

Марксистские догмы Бердяев давно изжил. Ещё в своём «Смысле истории» он исследовал не поверхностно-описательную, а глубинную, скрытую сущность судеб народных и пришёл к пониманию того, что постигнуть её можно только, перешагнув грань, отделяющую историческую реальность от её метафизической составляющей. За единственным исключением, которым является история евреев. Постижение её внутреннего смысла не обусловлено преодолением этой грани, потому что само препятствие в ней исчезает. И вместо него непредвзятый ум безошибочно ощущает «таинственное и чудесное явление», ясно указывающее на «особые предначертания», на «неисповедимость Божьих судеб».

Поразительный феномен выживания еврейского народа, одного из самых древних в мире, его неистребимость даже в совершенно исключительных условиях «указывает на особые, мистические основы его исторической судьбы». О ней Бердяев судит, исходя из христианских представлений, в соответствии с которыми центральным моментом истории человечества является рождение еврея Иешуа из Назарета, имя которого греки произносили как Иисус.

Вслед за признанием сокровенного смысла еврейской проблемы, Бердяев приходит к выводу о том, что именно «вокруг неё разыгрывается особо напряжённый драматизм истории». И более того, судьба еврейского народа является как бы осью истории, в то время как «в чисто арийском духе такой напряжённости нет. В арийстве (под этим термином, ещё не запятнанным нацистскими измышлениями, Бердяев подразумевает языческое, нееврейское. Прим авт.) есть некоторая пресность, созерцательность». Эти свойства он противопоставляет активной волевой природе и историческому характеру еврейского народа. Среди отличительных черт еврея он выделяет присущую ему с древнейших времён страстную мечту о справедливости в земной судьбе. При этом отмечает, что сама идея справедливости вообще не была свойственна арийским народам.

Своё видение проблемы Бердяев поясняет словами Ренана, французского жизнеописателя Иисуса: — «Иудей неспособен, как христианин, к покорности Провидению. Для христианина нищета, унижения — добродетели, для иудея это — бедствия, с которыми надо бороться. Злоупотребления, насилия, переносимые христианином со смирением, иудея возмущают».

Будучи христианином, Бердяев исходит из того, что Мессия уже приходил в мир, но евреи этого не признали и продолжают напряжённо ждать его прихода, неизменно предъявляя «всё то же настойчивое и упорное требование, чтобы будущее принесло с собою всеразрешающее начало, какую-то всеразрешающую правду и справедливость на земле». В готовности во имя неё бороться со всем светом, в несогласии по-христиански ограничиться лишь «чаянием жизни бессмертной» усматривает он «духовную особенность еврейского народа», вследствие которой «еврей легко становится революционером и социалистом».

Исходя из нереальности осуществления в этом мире подобных чаяний, остроумно названных им «вымогательством к будущему», он приходит к выводу о сути завладевших умами поколения марксистских идей. В них он видит видоизменённое «еврейское требование земного блаженства в социализме» и чуждое христианству активное стремление к тому, «чтобы правда, во что бы то ни стало, победила на земле». По меткому наблюдению Бердяева при всём отказе от своего еврейского происхождения Маркс лишь перенёс мессианскую идею о евреях как избранном народе Божьем на класс, на пролетариат, который якобы призван освободить и спасти мир.

Считая, что «никакой мессианизм в еврейском старом смысле слова невозможен», и что позаимствованное у евреев «мессианское ожидание… есть ожидание ложного Мессии», Бердяев проницательно предсказывает, что под видом такого «Спасителя» может скрываться мессианизм национальный либо классовый. К столь точному диагнозу можно добавить также, что под той и другой личиной угадывается завистливое присвоение идеи, извращающее её суть.

Прогноз этот был опубликован 1923 году. Тогда мало кто предвидел масштабы, которые вскоре приобретут именно эти две угрозы цивилизованному человечеству — ещё не вполне окрепший большевизм и мало кем всерьёз воспринимавшийся нацизм. Таким образом, истоки обеих этих идеологических монстров Бердяев возводил к иудаизму. К счастью для него, нацисты его трудов по-видимому не читали.

При всей человеческой симпатии к еврейскому народу и стремлении к объективности Бердяев разделял общую в те времена для всех христианских конфессий уверенность в виновности евреев в распятии Иешуа из Назарета. В ней видел он причину драматизма и парадоксальности судьбы евреев, «гонимого народа Божия». Поэтому и считал, что в пределах истории еврейский вопрос неразрешим и что с ним не в силах справиться даже «сионизм — самое благородное течение в еврействе». Не берясь оценивать правоту или ошибочность такого пессимизма, можно лишь отметить, что он хорошо сочетается с другим высказыванием Бердяева: «Быть в мире — уже падение».

Замечательно, что, даже разделяя христианскую убеждённость в мнимой вине евреев, столь тяжко повлиявшую на их страдальческую судьбу, Бердяев невольно высказывает и истинную подоплёку этого прискорбного явления. Вначале он признаёт ту очевидную для евреев истину, что «христианство не осуществилось в мире, не удалось». И причиной этой болезненно переживаемой Бердяевым трагедии он называет «свойственное арийскому племени не менее, чем еврейству», отвержение Христа. В этом Бердяев усматривает основной парадокс всей истории — и еврейской, и христианской. «Без еврейства христианство было бы невозможно, и невозможна была бы христианская история». Но «христианская история находится во внутренней борьбе с еврейским духом», не осознавая, что «в пределах самой христианской истории происходит постоянное взаимодействие начал юдаистических и начал эллинских, которые и являются главными источниками всей нашей культуры» и постоянно сталкиваются в самой христианской церкви.

На данном здравом суждении философ остановился. А жаль! Потому что его следовало бы развить, к примеру, следующим образом. В соответствии с христианской доктриной право быть избранным народом, заключившим Завет с Богом, перешло от евреев к христианам, которые вступили с Ним в новый Завет, вследствие чего стали Новым Израилем. Но признав, что «христианство не удалось», Бердяев как бы лишил своих единоверцев права «перенять» у евреев их избранность. Следуя этой логике, надо признать, что христиане не смогли, хоть и утверждают, стать ни новым партнёром Бога, ни Новым Израилем. Так что, Творцу остаётся только «довольствоваться» иудеями, законными участниками Завета, что подтверждает его вечную нерушимость.

Заканчивая своё исследование судьбы еврейского народа выводом о её исторической неразрешимости, при том, что «тема, поставленная древней еврейской историей, — всемирная тема», Бердяев высказывает опасение по поводу скорого наступления кровавой схватки. Причину её он по-христиански видит в якобы свойственной иудаизму материальной прикованности к миру сему, унаследованной и капитализмом, и социализмом. А в качестве символов того и другого называет, с одной стороны — Ротшильда, а с другой — Маркса. — Опять евреи! Ну не хотел этого милейший Николай Александрович!

Однако шутки в сторону! Очень скоро признаки трагедии христианства, его генетической болезни выступят на теле Европы язвами гитлеризма. Пытаясь убедить общество в том, что религиозное постижение судеб еврейства не должно приводить к оправданию антисемитизма, Бердяев вряд ли ожидал, что не только не исчерпал эту тему, но что через 15 лет вынужден будет вернуться к ней и написать серьёзный труд, особенно актуальный сегодня. Он был опубликован за несколько месяцев до начала Второй Мировой войны и посвящён заболеванию, от которого Европа не излечилась до сих пор. Название этой работы говорит само за себя — «Христианство и антисемитизм».

Грозные тучи уже сгустились над горизонтом Европы. Мог ли этот человек высокой души, наделённый безошибочной чувствительностью, промолчать о надвигающемся обострении опасной хронической болезни общества, предвестники которой им явственно ощущались? — Ответ очевиден. Нетрудно предугадать и обычную реакцию людей на подобного рода пророчества. В лучшем случае не обратят внимания.

Бердяев никогда не боялся открыто излагать свои взгляды, но к счастью, настоящие политические преследования выразились для него лишь в обернувшейся спасением насильственной эмиграции из зачумлённой большевистской России. В остальном он благополучно прожил свою плодотворную жизнь всё в том же уютном доме в парижском пригороде среди родных, друзей и сподвижников. Исключая период фашистской оккупации Франции, он всегда имел возможность публично высказывать свои мысли.

Какую же угрозу человечеству усмотрел этот провидец ещё в 1938 году, и дозрел ли мир до понимания его идей, хотя бы сегодня? — Чтобы разобраться в этом, надо отчётливо представить себе — сколь необычной личностью он являлся. По его собственному признанию, творческая работа совершалась у него без усилий и напряжения, как бы пассивно. Она базировалась не на логике, а на интуиции. «Когда я пишу, — пытался он объяснить этот феномен, у меня такое чувство, что мной овладевает сила, которой я не могу сопротивляться». Внутренне он начинал ощущать, будто какие-то волны поднимаются всё выше и выше, становятся всё светлее и светлее. Из этих волн рождалась мысль. Из этих волн, а не из стройных умозаключений! Они приходят на помощь позже и уже как вспомогательное средство. Вот один из афоризмов, которыми изобилуют сочинения, Николая Александровича, мне он особенно дорог: «Законы логики — это болезнь бытия».

Естественно, что к низинному миру этот истинный небожитель испытывал лишь жалость. Сферой подлинного бытия, первореальностью был для него высший мир. И с этих высот духа он вынужден был спуститься в мир обыденности, которого всегда чуждался. Спуститься, чтобы попытаться преградить дорогу полному одичанию христианского мира, признаки какового безошибочно ощущал. Многие ли тогда (впрочем, и сегодня) способны были понять всю глубину такого его предвидения: «Гитлер — это знак того, что человеческая история закончилась, и мы вступили в метаисторию, где действовать будут уже не люди, а через людей демоны». Так и сказал!

С тревогой и горечью отмечая нарастание мутных волн антисемитизма, грозящих опрокинуть гуманитарные теории XX века, Бердяев не мог остаться в стороне и продолжать разбираться в тонкостях религиозного сознания ради духовного очищения и воспарения. И всё же, он, по-видимому, не предполагал, что после опубликования в 1923 году своей работы «Судьба еврейства», в которой, рассуждая как истинный христианин, выявил исключительное центральное значение еврейского народа в человеческой истории, обстоятельства заставят его ещё раз вернуться к этой теме. Ещё менее вероятными представляются выводы, к которым он пришёл в результате пристального вглядывания в лицо современного христианства.

Более чем за год до начала Второй Мировой войны Бердяев открыто назвал по имени признаки грозного наследственного заболевания, проступившие на лице Европы, и не ограничился одним диагнозом. Угрожающее развитие событий он пытался предупредить, призывая вскрыть вызванное расизмом духовное нагноение и очиститься. Пока ещё не поздно. Речь идёт о его уже упомянутой работе «Христианство и антисемитизм», изданной в мае-июне 1938 года. К глубочайшему выводу о логике как «болезни бытия», содержащемуся в приведённом выше афоризме, он, по-видимому, пришёл уже после написания этой работы, потому что, пытаясь разбить штампы антисемитских аргументов, апеллировал именно к ней.

Призывая не забывать, что евреями были Иисус, Мария, апостолы и все пророки, и что вся священная литургия почерпнута из еврейских книг, то есть, что само «христианство по своим человеческим истокам есть религия еврейского типа», он поражается легкомысленному кощунству христиан, оскорбляющих и унижающих еврейскую расу. Не ограничиваясь политическим, правовым, экономическим и культурным уровнем рассмотрения еврейской проблемы, он углубился в самую её суть, «затрагивающую судьбы человечества», для которых «таинственная историческая судьба евреев» «это ось, вокруг которой вращается религиозная история».

При таком подходе очевидно, что еврейский вопрос «имеет особенную важность как вопрос внутренне христианский». Напоминая, что «антисемитизм в прошлом был создан, главным образом, христианами», в основном, средневековыми феодалами, которые «преследовали и уничтожали евреев, чтобы не платить им долгов», он приходит к, казалось бы, естественному, выводу о том, что на тех, кто виновен в этом грехе — «именно на христианах лежит долг защиты евреев». Подкрепляя свой вывод высоким авторитетом Владимира Сергеевича Соловьёва, он напоминает, что тот «считал защиту евреев с христианской точки зрения одной из важных задач своей жизни». Уместно вспомнить, что этот истинный праведник умер со словами «я должен молиться за евреев». «Для нас, христиан, — развивает свою мысль Бердяев, — вопрос не … о том, хороши или плохи евреи, а… о том, хороши или плохи мы, христиане. Со скорбью приходится сказать, что христиане в этом вопросе… бывали много хуже евреев». Своим единоверцам он ещё раз напоминает, что «евреи — народ исключительной религиозной судьбы» и что «христиане принуждены признать богоизбранность еврейского народа, этого требует христианское вероучение».

Отвечая на излюбленный аргумент антисемитов о недостатках евреев, Бердяев утверждает, что «о каждом народе надо судить по его вершинам, а не по низинам», а «ненависть к целому народу есть человекоубийство, и ненавидящий должен нести ответственность». Написано это было ещё до того, как от призывов к убийству, которые европейские правительства посчитали несерьёзными, Гитлер перешёл к реальному человекоубийству. Вся же эта бердяевская мысль и сегодня является актуальной и даже злободневной.

Социальная болезнь, замеченная и заклеймённая Бердяевым ещё тогда, не была выкорчевана и пустила глубокие корни. А ведь ещё в 1938 году он предупреждал: «Мы живём в эпоху звериного национализма, культа грубой силы, настоящего возврата к язычеству. Происходит процесс, обратный христианизации и гуманизации человеческих обществ». Закономерный вывод о том, что «расовый антисемитизм совершенно недопустим, что он непримиримо сталкивается с христианским универсализмом», к сожалению, остался лишь теоретическим.

Восхищает своей безошибочностью вскрытые Бердяевым психологические корни болезней, от которых человеческое сообщество не освободилось до сегодняшнего дня: «Национализм должен был бы быть осуждён христианской церковью как ересь… Но евреи падают жертвой не только этого национализма. Причины антисемитизма глубже. Несомненно, существует мистический страх перед евреями. Этот страх, правда, испытывают обыкновенно люди довольно низкого культурного уровня, которые легко заражаются самыми нелепыми и низкопробными мифами и легендами». Увы, не только они. Взять, хотя бы, Солженицына…

Чтобы победить противника, его необходимо хорошо понять. И Бердяев проводит основательный разбор наиболее распространённых видов вражды к еврейству. Не посчитав достойным серьёзного внимания эмоционально-обывательский антисемитизм, он остроумно высмеивает расовый: «Евреи объявляются расой низшей, отверженной, враждебной всему остальному человечеству. Но при этом эта низшая раса оказывается самой сильной, вечно побеждающей другие расы в свободной конкуренции».

Попутно Бердяев вскрывает самую суть расизма, проницательно замечая, что он, не просто бесчеловечен, поскольку «отрицает ценность личности и допускает обращение с ней как с врагом, подлежащим истреблению», но «есть самая грубая форма материализма, гораздо более грубая, чем материализм экономический. Расизм есть крайняя форма детерминизма и отрицания духа». Применительно же к евреям эта идеология дегенеративно вырождается до уровня первобытно-языческих представлений о «фатуме крови». С научной точки зрения расовые теории несостоятельны, относятся к области мифологии, поскольку «раса есть категория даже не антропологическая, а зоологическая, предысторическая». «Соединение религии с … национальностью, вера в избранность народа, охранение чистоты расы — всё это древнееврейского происхождения. … Замечают ли германские расисты, что они подражают евреям?» Еврейский расизм подобного рода «вынашивал универсальную религиозную истину». Немецкий расизм произрастает из агрессивно-завоевательных претензий заурядности.

Что же до экономического и политического антисемитизма, вещей логически взаимосвязанных, то в нём явно просматриваются низменные мотивы конкурентной борьбы. «Евреев обвиняют в том, что они очень успешно спекулируют и наживаются, побеждая другие народы в экономической конкуренции. Но у обвинителей чувствуется желание самим спекулировать более успешно». «Ненависть к евреям часто бывает исканием козла отпущения … Нет ничего легче, как убедить людей низкого уровня сознательности, что во всём виноваты евреи». «Есть что-то унизительное в том, что в страхе и ненависти к евреям их считают очень сильными, себя же … — неспособными выдержать свободной борьбы с евреями. Русские склонны были считать себя очень слабыми и бессильными в борьбе, когда за ними стояло огромное государство, … евреев же считали очень сильными и непобедимыми в борьбе, когда они лишены были элементарных человеческих прав и преследовались».

Из всего этого Бердяев делает безошибочный вывод: В основе антисемитизма лежит бездарность. Людям, которые, задаваясь вопросом — кто виноват, готовы видеть виновника всех несчастий в евреях, масонах и прочих, он предлагает давать с его точки зрения наиболее приличествующий христианину ответ: «Ясно, кто — ты и я». Претензии к преобладанию евреев в науке, философии, культуре, он называет жалкими. А тем, кто хочет с этим бороться, предлагает: «Делайте сами великие открытия, будьте великими учёными и философами». «Свобода есть испытание силы. Унизительно думать, что свобода всегда оказывается благоприятной для евреев и неблагоприятна для неевреев».

Против самых неумных выпадов Бердяев апеллирует к чувству юмора. В ответ на обвинение евреев в создании и капитализма, и социализма, он «сознаётся», что обижен и «не согласен до такой степени всё предоставить евреям». Как мы помним, ранее он считал, что лежащая в основе обеих этих общественных форм «прикованность к миру сему» заимствована у евреев. Возвращаясь сейчас к этой идее, он опровергает выдумку «отбросов русского общества» о мировом еврейском заговоре социалиста Маркса и банкира Ротшильда, обращая внимание на то, что «непримиримые враги в одном заговоре участвовать не могут». Не говоря уже о том, что со стороны, так называемых арийцев безнравственно выдвигать подобные обвинения, по той простой причине, что, исповедуя религию, призывающую к царству не от мира сего, они всегда стремились к экспансии и владычеству и не раз создавали мировые империи.

Сугубое внимание уделяет Бердяев религиозному антисемитизму, считая его единственным заслуживающим самого серьёзного рассмотрения. Его он квалифицирует как антииудаизм и антиталмудизм и признаёт, что христианство враждебно еврейской религии. Он чётко проводит между ними грань, определяя иудаизм как чистый монотеизм, а христианство, как религию, основу которой составляют идеи богочеловечества и тринитарности (троичности). Пропасть между христианским и иудейским сознанием разверзлась, когда будущие христиане уверовали в то, «что в истории явился человек, который назвал себя Богом, сыном Божьим» и «вместо единого Бога явилась Троица».

«Главное религиозное обвинение, которое евреи выдвигают против христианства, состоит в том, что христианство есть измена монотеизму». Согласиться с тем, что «Бог стал человеком — это представлялось евреям кощунством, посягательством на величие и трансцендентность Бога». Язычникам было легче принять Боговочеловечение, им оно было знакомо. Еще менее приемлемым для еврейского сознания было Богоуничтожение».

В вопросе о вине за распятие Бердяев придерживался традиционной церковной позиции обвинения евреев, от которой сегодня открыто отказались многие христианские конфессии, в частности, католицизм. Однако, разделяя эти взгляды, он уравновешивает их теми неопровержимыми фактами, что «евреи же первые признали Христа. Апостолы были евреи, еврейской была первая христианская община», и задаёт вопрос, разумный ответ на который религиозный антисемитизм дать не может: «Почему же за это не восхваляют евреев?» Тем более, что «христиане, или называвшие себя христианами, в течение долгой истории своими делами распинали Христа». Уж «лучше, когда прямо и открыто отвергают Христа, чем, когда прикрываются именем Христа для оборудования дел своего царства». Когда проклинают и преследуют евреев за смерть Христа, «то явно стоят на точке зрения родовой мести», «которая чужда чистому христианству и привносится в него извне, от древнего язычества».

Бердяев признаёт горькую правду: христиане согласились с тем, что «мир сей принадлежит князю мира сего, который очень почитался христианами» (имеется в виду дьявол), а в христианском государстве «никакой христианской правды не осуществлялось». Он солидарен с католическим богословом Жаком Маритеном, утверждавшим, что «христиане приняли истину о небе …, но не применяли своей истины к обществу. Евреи же … были носителями истины о земле, правды в социальной жизни людей». Вынужден Бердяев согласиться и с мнением иудаизма о христианском учении, как в принципе нереализуемом, в то время как еврейская религия реализуема и осуществилась. В защиту же христианства философ приводит лишь слабый довод о том, что «Божественное откровение приходит из иного мира и оно трудно для этого мира», снижая своё оправдание ещё больше признанием того, что «христиане страшно злоупотребили этой нереализуемостью христианства на земле», «смирялись перед грехом и создали систему приспособления к греху».

Переходя к разрешимости еврейского вопроса в пределах истории, Бердяев считает бесперспективным и путь ассимиляции, и сионизм. Что же касается крещения, на котором настаивают религиозные антисемиты, тут его мнение раздваивается. Как христианин, он не может возражать против того, что считает благом, а как кристально чистый человек, признаёт подобное требование «морально двусмысленным и даже ложным». Требование крещения, «приставив нож к горлу», это «моральное безобразие, ничего общего с христианством не имеющее. Почему же не требовать обращения в христианство … народов, которые … держатся за совершенно внешнее христианство?» «Для обращения евреев … важно, чтобы сами христиане обратились в христианство».

Как видим, несмотря на то, что всему этому исследованию автор дал название «Христианство и антисемитизм» и уточнил его подзаголовком «Религиозная судьба еврейства», оно вылилось в разбор судеб самого христианства, более того — в суд над ним и даже над всей христианской цивилизацией.

Не все выводы, к которым приходит Бердяев, одинаково точны, многие из них жизнь не подтвердила. Ему, например, казалось, что расовые формы, которые принял, в частности, германский антисемитизм, обнаживший свои глубокие, но совершенно не христианские корни, есть приговор христианскому антисемитизму. К величайшему сожалению, приговорённый доныне здравствует.

С мнением о том, что православный антисемитизм гораздо хуже германского, поскольку в большей степени пятнает чистоту христианского мундира (напомним, речь идёт о 1938 годе), скорее, согласятся сегодняшние, а не довоенные евреи. Однако так ли уж это важно? Другое дело, вывод Бердяева о том, что «еврейский вопрос есть испытание христианской совести и христианской духовной силы». Тут с ним не поспоришь.

В прогнозируемых Бердяевым судьбах христианства антисемитизм неизбежно должен был выявить свою антихристианскую природу и послужить его очищению «от тысячелетних наслоений, связанных с приспособлением к господствующим формам государства», того «христианского государства, которое было великой ложью и искажением». Ему верилось, что такого больше не будет.

Русским же антисемитам, «живущим в состоянии аффекта и одержимых маниакальной идеей» будто «евреи правят сейчас Россией и гонят там христиан», он указал, что это фактически неверно и, что справедливость требует признать — «совсем не евреи по преимуществу стояли во главе воинствующего безбожия». А истоки тех гонений, которым в СССР действительно подвергаются верующие, восходят к активному атеизму, явлению специфически русскому, крайним и характерным выразителем которого был русский барин, анархист Бакунин. Гонимому положению христиан под властью атеистов Бердяев горячо сочувствовал, но усматривал в нём также надежду на духовное очищение.

В том, что оно необходимо, его убедили глубокие потрясения, которые он пережил, столкнувшись с дирижируемыми из коммунистической Москвы православными вылазками против выдающихся религиозных деятелей зарубежья — отца Сергия Булгакова и Е.Н.Федотова. Используемые при этом методы напоминали о мрачных временах средневековья. «Ослушников» обвиняли в ереси (это в XX-то веке!), угрожали лишить права преподавания в Парижском Богословском институте и даже отлучить от церкви.

Эти позорные явления Бердяев не побоялся назвать «церковным фашизмом» и предал всеобщему обозрению в разоблачительной громовой статье «Дух великого инквизитора», а позднее — в статье «Существует ли свобода мысли и совести в православии?» Это был открытый вызов официальной церкви, выродившейся в подобие государства, которое управляет душами с помощью сыска, доносительства и угрозы отлучения. Посланцев в рясах, которые выполняли дурно пахнущие задания послушной атеистическим советским властям московской патриархии, Бердяев назвал людьми, «из религии делающими рассадник мракобесия».

Как видим, он вёл бескомпромиссную борьбу за духовное очищение христианства, в частности православия, и верил в её успешность. О том, насколько оправдалась эта надежда, свидетельствует судьба его горячего поклонника, отца Александра Меня, еврея, искреннего христианина, обратившего в православие множество евреев. Справедливо сокрушаясь по поводу невостребованности Бердяева на родине, Мень называл его «преждевременным человеком», «мыслителем XXI века, случайно забредшим в наш». И действительно, многие идеи Бердяева опередили и свое, и наше время. На Западе он получил признание ещё при жизни (он скончался в 1948 году), о чём, в частности, свидетельствует присуждение ему престижнейшим Кембриджским университетом степени доктора «гонорис кауза» (за заслуги). Однако на родине он пришёлся не ко двору.

Сам Мень тоже родился в России как бы не вовремя. Но от советской власти он получил не предписание отплыть в эмиграцию, как в своё ещё «вегетарианское» время Бердяев, а смертельный удар топором. И хотя на дворе сейчас иные времена, не окажется ли Николай Александрович Бердяев «преждевременным» для России и сегодня?

XXI век уже наступил. Счёт пошёл…

Библиография 

Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М.,1990

Бердяев Н.А. Судьба еврейства. // Бердяев Н.А. Смысл истории. Берлин, 1923.

Бердяев Н.А. Христианство и антисемитизм. — «Путь». Париж, 1938.

Бердяева Л.Ю. Профессия — жена философа. — «Молодая гвардия» М., 2002.

Ермичев А.А. Три свободы Николая Бердяева. М.,1990.

Соколов Н.Л. Николай Бердяев //В кн. Политические деятели России 1917. Биографический словарь. М., 1990.

Шикман А.П. Деятели отечественной истории. Биографический справочник. М., 1997.

Print Friendly, PDF & Email