Борис Э. Альтшулер: «Зверь из Смиловичей» — пророк европейского Апокалипсиса. О жизни и смерти художника Хаима Сутина. Окончание

Loading

Драма творчества, судьбы и болезни Хаима Сутина — это трагедия евреев российской диаспоры, зажатых чертой осёдлости. Вырвавшись из неё, художник так и не научился дышать полной грудью; ему всегда словно не хватало воздуха. Печать еврейства Сутин всегда остро ощущал — с момента рождения в духовном гетто и до смерти в оккупированном нацистами Париже.

«Зверь из Смиловичей» — пророк европейского Апокалипсиса

О жизни и смерти художника Хаима Сутина

Окончание. Начало здесь

Борис Э. Альтшулер

7.

В 1918 г. последовала материальная поддержка от Зборовского, который продал, наконец, произведения Сутина шведскому коллекционеру Неттеру, что позволило художнику вместе с Модильяни сбежать от немецких бомбардировок Парижа, голода и соблазнов пьяных застолий на Юг. В 1919 г. Збо купил несколько работ Сутина по 5 франков за каждую. Художник уехал вначале в городок Сере во французских Пиренеях, а затем на Ривьеру к Моди — в Кань-сюр-Мер. Оба места были давно облюбованы французскими художниками. Модильяни остался после этого на Лазурном берегу, в Ницце, лечить туберкулёз. Тогда же Зборовски заключил договор с Сутиным, который предоставил ему исключительное право на продажу картин, и также гарантировал ежедневную оплату в 5 франков. Из-за своей нищеты Сутин зависел от Зборовского.

По совету и при финансовой поддержке своего кредитора Сутин отправился на три года в «столицу кубизма» Сере в Пиренеях, недалеко от испанской границы, где уже рисовали Пикассо и Брак. Поработав в парижских ателье, он попал в свободную природу, где непосредственно вошёл в диалог с сюжетом.

Жизнь в Сере, однако, стоила ему большого напряжения, что и произвело, вероятно, решающие перемены в его творчестве. Здесь, вдалеке от его предыдущих работ и контактов с коллегами в кафе, в непосредственном противостоянии с природой Сутин создаёт на пейзажах присущий только ему живописный язык. В Сере, где его называли «грязным художником», Сутин согласно легенде не переодевался в течение трёх лет. Кисти он вытирал своим же костюмом.

Когда Модильяни с Жанной Эбютерн уехали на юг, то пригласили Сутина присоединиться. В Вансе Сутин жил у Фелиси Сандрар, первой жены швейцарско-французского писателя. Зборовски послал ему немного денег на покупку краски и холста, а также 200 франков в счёт будущих работ, но результат маршана тогда разочаровал. Сутин остался на юге Франции (Ванс, Кань-сюр-Мер и Сере) в общей сложности почти на семь лет с перерывами. Его впечатляла красота местных пейзажей и три года он работал на износ.

Леопольд Зборовски вспоминал:

«Сутин отправился в провинцию, и жил там как бродяга в каком-то свинском окружении. Он вставал в три часа утра и отправлялся за 20 километров искать подходящий пейзаж, а ночью возвращался в свою берлогу, забыв, что ничего не ел. Он снимал только что написанные холсты с подрамников: одни, как матрас, раскладывал на полу, другими закрывался, как одеялом, и засыпал».

По воспоминаниям Маревны в Кань Моди и Сутин какое-то время «жили и работали вместе; их дружба была настоящей и прочной, с чувством преданности с обеих сторон». Критики считают, что там сложился фирменный стиль Сутина — «драматический колоризм <…>, одержимость рубиново-красными тонами <…>, деформации изображения, открытая эмоциональность письма» (В. Кулаков). Там же, в 1920 г. Сутин узнал о смерти Модильяни в Париже. После этого его охватила депрессия и к 1923 г. ему явно осточертел Лазурный Берег. Сохранилось письмо Зборовскому из Кань, датированное этим годом. Оно полно подлинного отчаяния. Поблагодарив за письмо и денежный перевод, Сутин пишет:

«Первый раз в жизни я не в состоянии ничего делать. Мне плохо. Я деморализован, и это сказывается на работе. Я написал только семь холстов. Прошу Вас простить меня за это. Я хотел уехать из Кань-сюр-Мер, я больше не в силах выносить этот пейзаж. <…> Я должен писать мерзкие натюрморты вместо пейзажей. <…> Не могли бы вы сказать мне, куда податься, поскольку уже несколько раз я собирался возвращаться в Париж». [22]

Поразительнее всего, что для Сутина самый важный аргумент — не то, что ему плохо, а то, что «это сказывается на работе».

Не склонный к комплиментам Константин Коровин считал Сутина одним из пяти лучших художников мира. Модильяни написал замечательный портрет молодого Сутина (1917). Он совсем не похож на «Автопортрет» Сутина. Тот написал себя страшноватым, неуклюжим, даже уродливым, похожим на калмыка. У Модильяни его друг Сутин спокойный, уравновешенный, в чем-то даже симпатичный, со сложенными на коленях руками.

Как-то у Сутина спросили:

— Вы ведь жили тяжело, верно? И были несчастны в жизни?

— С чего это вы взяли? Я всегда был счастливым человеком! — ответил художник. И сказал это с вызовом.

С этим трудно не согласиться, когда читаешь письма Сутина, написанные в 1939 г. из Бургундии, некоему кавалеристу Жоржу Грогу, который оказался родом из-под Минска(!) и даже побывал в Смиловичах. На носу Вторая мировая война, разумные люди собирают манатки и уезжают в Штаты. А еврей Сутин, сидя в бургундской глуши, жалуется кавалеристу Жоржу, который служит в Алжире, на отсутствие… бумаги и красок в магазинах:

«Если сможешь купить мне в Алжире тюбики масляной краски и гуашь, покупай всё, что найдёшь. Привезёшь их когда приедешь на праздники. Ты меня очень обяжешь. Раввин Ибрагим, которому ты посылаешь привет, передал мне, наконец, мои семейные документы из Смиловичей. Он, если помнишь, когда-то преподавал там древнееврейский. <…> Я встретил также Исаака Спорча из Минска, который работает у одного парижского торговца картинами. Он мне иногда приносит краски, потому что мне без того просто не выжить…»

Та же просьба — «краски в тюбиках или в коробках, покупай все!» — повторяется в письме 1940 г., когда немцы уже были на подступах к Арденнам… 

8.

Первая по-настоящему удачная покупка работ Сутина принадлежала американскому врачу и коллекционеру Альберту Барнсу, который купил полотно Сутина «Портрет молодого кондитера в белом колпаке». Это произошло в 1922 г. Американец увидел необычного, с большими печальными глазами, человека на картине и воскликнул:

«О, это первый сорт!»

Состоялась сделка, о которой тогда нищий художник и богатый коллекционер вспоминали по-разному.

Сутин: «Никогда себе не прощу, что пошёл на поводу у этого невежды и дал себя так провести…»

А Барнс вспоминал:

«Наконец привели ко мне его — пьяного, больного, несчастного. И я уговорил его за гроши отдать всё, включая даже те пять картин, которые он собирался сжечь!»

Впоследствии Барнс очень гордился картинами Сутина и выставил их рядом с работами Ренуара, Пикассо и Модильяни в галерее своего фонда в Пенсильвании.

Став богатым и признанным художником, Сутин нисколько не цивилизировался. В своей комфортабельной парижской квартире, куда поселил его агент Барнса, Сутин никогда не пользовался телефоном и ванной. Он так и не понял для чего нужен телефон и как надлежит обращаться с обогревателем воды.

Всю жизнь неспокойный Хаим Сутин не мог найти себе места: менял квартиры, рвался из Парижа, надолго уезжал в деревню или на средиземноморское побережье, но в тихих и прекрасных местах создавал самые неистовые и буйные пейзажи — такова была натура художника. Как заметил американский галерист Данкен Филлипс:

«пейзажи Сутина реагируют на грядущие катастрофы, у него словно предчувствие агонии нашего мира, тотальной войны».

Искусствовед Фальк описывал свой визит в последнюю квартиру Сутина, которые тот часто менял:

«Дверь не заперта. В первой комнате открытый чемодан на полу и куча грязного белья. Во второй — прекрасный старинный стол чёрного дерева, три жестянки из-под консервов. В третьей комнате роскошная кровать с грязным-прегрязным кружевным бельём. На ней спит Сутин под атласным рваным одеялом небесно-голубого цвета. Больше ничего из вещей. На полу возле кровати разостлана газета, и на ней его костюмы…»

В 1932 г умер Леопольд Зборовски. К этому времени Мадлен Кастен уже стала агентом и меценатом Сутина. В период 1930 по 1935 гг. художник проводил летние месяцы в поместье и замке семьи Кастен вблизи Шартра. Друзья и знакомые, посещавшие Сутина дома в Париже в годы его материального преуспевания, отмечали, что художник жил не один. Комнаты были полны старыми людьми и странными бродягами. Вполне возможно, что экстравагантный Сутин так создавал свой собственный мирок, парижский слепок со Смиловичей.

Словом, очень одинокий, непрактичный и рассеянный художник. А в творчестве — глубоко неудовлетворённый собой и неистовый. Если работа его не устраивала, бежал на кухню, хватал нож и кромсал холст. Затем иногда сдирал его и сжигал. Зборовски старался побыстрее забрать у Сутина готовые картины, чтобы спасти их. Случалось, что художник выкупал что-то из своих ранних вещей — исключительно для того, чтобы их уничтожить. Одну из картин Сутина, «Гротеск», проницательный критик назвал «безжалостной, жестокой работой, проникнутой презрением к самому себе».[23]

9.

Как-то в молодости, ещё будучи нищим художником, Хаим Сутин из-за болей в желудке должен был посетить врача. У него был тогда лишь плащ, который он носил даже в жаркие летние дни, так как он был под ним совершенно гол. Для визита к врачу он выпросил и одолжил у такого же нищего, как и он сам, художника рубашку. В своей тяжёлой ситуации даже самостоятельно перекроил откуда-то полученные длинные брюки к этой рубашке.

После денежного дождя коллекционера Альберта Барнса болезненный Сутин стал подозрительным, одиноким и меланхоличным. Он мог быть высокомерным и не заботился о своих друзьях с Монпарнаса, прогонял их от дверей своей квартиры, явно не придерживаясь принципов фаланстера утопического коммуниста Шарля Фурье. Сюда же относятся его жалобы на Модильяни, умершего друга и покровителя, который несмотря на то, что знал о болезни Хаима, поддерживал пьянство художника. С годами, добившись признания, Хаим Сутин пытался дистанцироваться от Модильяни, попойкам с которым он после смерти Моди приписывал вину за свою болезнь. И когда Сутина как-то спросили, был ли Модильяни его лучшим другом, он с заметным раздражением ответил:

— Нет. Мы не были друзьями. Пили вместе, это верно. Но кто не пил в Париже с Модильяни?

Пинхус Кремень, с которым Сутин рассорился, то ли не сойдясь во взглядах на творчество Сезанна, то ли обидев друга неблагодарностью и швырнув ему в лицо деньги, дожил до 91 года. Говорят, на вопрос о Сутине Кремень отвечал, что никогда не слышал о таком художнике…

Когда наступило финансовое благополучие, врачи не разрешали ему покупать еду, которую он раньше не мог себе позволить. Он был вынужден держать строгую диету, состоявшую из тушёных помидоров, супа и молока, — иначе снова заболевал. В знаменитых монпарнасских анекдотах о Сутине рассказывали, что он для облегчения болей в желудке пил только кофе с молоком или цветочный липовый чай в кафе с благовониями. Так он пристрастился к запаху ладана.

Став богатым, Сутин стал интенсивно учить французский язык, пошил себе синие костюмы на Rue François Premier, выявил любовь к красным шёлковым галстукам и шарфам, покупал десятки шляп, посещал боксёрские поединки и соревнования кэтча — и в таком виде ходил гулять между «Le Dôme» и «La Rotonde». Большие суммы он тратил на свои бесчисленные поездки на такси по Парижу. Забыв свою юность, он сказал об одном неудачливом художнике:

«Я не понимаю, почему он продолжает рисовать. Я не рисовал бы без успеха. Я бы стал боксёром».

Раз он пригласил друга, художника из совместных времён в «Улье» на ужин в ресторан, но сам не пришёл в назначенное время. В другой раз предложил бывшему коллеге по Академии художеств в Вильно дать тому рекомендацию для своего артдилера, но из этого ничего не вышло. Эммануэль Мане-Кац (Emmanuel Mané-Katz), художник и иллюстратор, знакомый с Сутиным ещё из Вильно, которого судьба также забросила в «Улей», рассказал, что уже известный Сутин как-то посетил его в мастерской. Он был прекрасно одет, носил великолепную шёлковую рубашку и радостно сообщил, что только что продал холст за 10.000 франков. Потом он вздохнул: «Почему они все на Монпарнасе против меня

Он был женат на художнице и певице, еврейке Деборе Мельник, которую знал ещё из Вильнюса. После рождения дочери Эми (Aimée) Сутин отрицал своё отцовство, развёлся и оставил мать с ребёнком. В течение двадцати лет он больше не показывался в старых знакомых местах на Монпарнасе, вокруг трущоб около «Улья». О своей еврейской семье и раннем детстве он говорил со знакомыми редко, а если это имело место, то с большой горечью и презрением. Судя по различным указаниям, контакт с семьёй он всё же поддерживал. Как-то раз к нему пришло письмо от больного отца из России, который просил денег и спрашивал, собирается ли он посетить Смиловичи после долгих лет отсутствия. Сутин сказал по этому поводу Маревне:

«Это письмо, Маревна, действительно заставило меня загрустить! Хотя он и мой отец, он для меня чужд. Поверь мне, он никогда не любил меня, а теперь он пишет и просит о помощи! Я пошлю ему немного денег и пусть он делает что хочет. Это не оживит маму. Но я не хочу туда ехать, это было бы несправедливо по отношению ко мне самому».

Сутин даже виртуально никогда не возвращался в местечко Смиловичи. Он не оставил ни одной картины с видами своей родины, ни портретов его семьи — матери, отца, его братьев и сестёр, — ни воспоминаний детства, ни фотографий или холстов периода учёбы в Академии художеств в Вильно, которые он назвал «большим головотяпством». Своё прошлое Сутин подавлял где только мог. Лишь иногда, когда он уже окончательно оставил «Улей» и переехал в другую студию, с улицы можно было услышать его громкий речитатив и пение песен на идиш во время работы. От своего русского гражданства Сутин никогда не отказывался.[24] Он даже нанял учителя французского, и в некоторых труднопроизносимых словах отделался от родного местечкового акцента. Услышав однажды в «Ротонде» его звук «ю», веселый Кислинг презрительно крикнул:

«Старый поц, ты что, не можешь говорить, как все люди?!»[25]

Подробностей о жизни и творчестве Сутина на Юге Франции и его работе на пленэре, на натуре дня, известно мало. Кстати, появление и употребление художниками современных тюбиков с краской обязано этой художественной манере. До этого краски изготавливались в мастерских самими мастерами. Поэтому особенно ценно т. н. «Досье комиссара Бюрля». В конфиденциальном досье Сутина, собранном французской полицией во время немецкой оккупации и известным под полным названием «Досье комиссара полиции Бюрля», сохранилось свидетельство из антисемитского письма коллеги и современника Ж. Франкёра.

Во время войны полиция разыскивала Хаима Сутина по поручению гестапо. Сохранившиеся фрагменты досье состоят из девяти папок, содержащих письма, вырезки из газет и отчёты, составленные работниками Префектуры полиции, a также других государственных учреждений, в которые комиссар Бюрль направил запросы. Ниже несколько отредактированный перевод письма Жюстина Франкёра.

«Уважаемый г-н комиссар, в ответ на Ваше письмо от 30 ноября относительно еврея Хаима Сутина я имею честь отослать Вам эти строки, в которых я изложил мои личные воспоминания о встречах с ним в Париже и на юге.

В дополнение к этим воспоминаниям, вероятно субъективным, я позволю себе приложить к своему письму брошюру под названием «Вырожденческое искусство или закат Запада», которая была мне заказана Министерством народного образования (правительства Виши — Б.А.).

Я очень хорошо помню первую встречу с Сутиным на занятиях у г-на Пьестра, которого все называли просто Кормон, в парижской Школе Изобразительных искусств. Войдя в зал в первый раз, я не сразу обратил внимание на этого персонажа, одетого в тесную чёрную куртку, подчёркивавшую его худобу. Он писал, скрывшись за своим мольбертом, который как бы защищал его от товарищей. Черные жирные волосы, глаза, все время избегающие контакта… Он водил кистью по холсту, напевая сквозь зубы какую-то мелодию, как я понял позже, на идиш. Частенько я видел эту малопривлекательную фигуру в кафе в компании Модильяни и других наших соучеников. Сутин много пил и практически не раскрывал рта, оставляя роль рассказчика итальянцу, который утомлял всех своими бесконечными странными монологами, пока их не выставляли из зала, потому что они были слишком пьяны или никто не соглашался заказать для них последний бокал красного вина.

Мне представилась горькая возможность проверить насколько сильна расовая связь между этими людьми, когда я обратился к Модильяни с просьбой попросить за меня у одного торговца искусством, у которого была галерея на улице Ля Боэси. Несмотря на свои обещания, Модильяни нечего не сделал чтобы представить меня Шерону, и в то же время он всё время приставал к тому, чтобы этот взялся продавать ничтожные картинки Сутина!

Однажды в октябре 1918 г. я пришёл в «Ротонду». Проходя по залу, я пожал руку Либиону, который был занят спором с Ильёй Эренбургом. Я уже собирался расположиться за столиком, когда вдруг заметил Сутина, сидящего в одиночестве за чашкой кофе с молоком. Он писал письмо. Я подошёл к нему сзади, чтобы поздороваться, и машинально взглянул на листок бумаги, лежавший перед ним. Он быстро чертил какие-то непонятные знаки справа налево, как Леонардо да Винчи, чьи тексты можно прочитать только с помощью зеркала (речь идёт о письме на идиш — Б.А.). Я дружески похлопал его по плечу. Он резким движением прижал письмо к груди, как бы для того, чтобы спрятать его от меня, и испуганно посмотрел. Такое поведение вызвало у меня подозрение — это происходило во время войны (1-й Мировой — Б.А.) — и на следующий день я решил выполнить свой долг французского гражданина, отправил письмо с описанием этого случая в комиссариат полиции.

Потом война кончилась победой, солдаты возвращались с фронта, Париж шумел, кипел жизнью. Больше всего на свете я хотел разделить с ними радость победы, поговорить с ними о сражениях, но мне пришлось сидеть в складском отделении и пересчитывать лоты одеял, ватников и портянок. Тогда я решил искать утешения в своём искусстве.

Весной 1919 г. я покинул Париж и уехал на юг, в Сере, куда уже переехали Маноло, Брак и Пикассо. Я снял маленький домик около Ле Кастейа, недалеко от монастыря Капуцинов. Однажды, возвращаясь со своим мольбертом и складным стулом из Ванту, я повстречался вечером с Мишелем Жоржем, который только что приехал из Парижа.

— Слышали ли Вы, что наш друг Пьер Брэн сумел убедить этого нелюдима Сутина переехать сюда? — спросил он меня.

— Батюшки, весь городок Фальгюйер (Ситэ Фальгюйер в Париже — Б.А.) соберётся здесь, — ответил ему я.

После его переезда в Сере я часто встречал Сутина, одетого в страшненький бежевый вельветовый костюм, усеянный пятнами краски, и вооружённого мольбертом и свёрнутыми холстами, который шёл в горы. Он шагал уверенной походкой и был похож на носильщиков в лохмотьях, которых часто можно увидеть в сельской местности. Голова у него была всегда опущена, как будто он хотел пересчитать все камни на дороге, и он едва поднимал её, когда я приветствовал его издалека, и тут же шёл дальше быстрым шагом, почти бегом, как будто хотел утаить что-то постыдное.

Как мне сказали, Сутин жил в каком-то хлеву за городом и не принимал никого, кроме своего маршана (фр. для артдилера — Б.А.), поляка Зборовского, который приезжал и дал тому немного денег.

Из профессионального любопытства я несколько раз попробовал застать Сутина за работой, но он никого не подпускал к себе. Однажды утром, когда я дождался его ухода для бродяжничества в окрестностях, … заглянул в его берлогу. Я чуть не задохнулся от чудовищного запаха, царившего в ней. Тем не менее, превозмог свою тошноту и вошёл. Этот субъект закрыл единственный источник света несколькими слоями холста.

Андрэ Массон, которому я позже рассказал о своём приключении, сказал мне, что Сутин хотел таким образом защитить свою живопись, потому что боялся того, что она погибнет от солнечных лучей.

Я погрузился во мрак, покинув четырёхугольник света, который открытая дверь вычертила на пыльном полу, и каждый шаг утверждал меня в моем впечатлении: Сутин был сущей скотиной! Я зажёг спичку, чтобы найти какую-нибудь лампу или свечу и рассеять эту зловещую тьму, и увидел две кучи на соломе, покрывавшей земляной пол. Первая состояла из холстов разных размеров, сложенных живописью внутрь, а вторая — из чистых или соскобленных холстов, на которых эта скотина по всей вероятности спала.

Я стал переворачивать холсты из первой кучи один за другим, погружаясь в музей ужасов, созданный мозгом, генетическая составляющая которого попирала все законы искусства. Как найти слова чтобы описать этот сгусток насилия?

Я помню первый холст, кажется, пейзаж, в зеленоватых, оранжевых и красных тонах, с персонажем на первом плане. Этот персонаж был едва намечен, но все-таки узнавался локоть с синим пятном на месте лица. На заднем плане были написаны какие-то тусклые красные, бежевые, серые полосы, которые образовывали как бы заглавную букву «М» на серебристом фоне, посередине которого была вертикальная чёрная полоска и какие-то щупальца молочно-зелёного цвета, более напоминавшие гигантского осьминога, чем деревья, которые они должны были изображать.

Сутин писал пастозно, и холсты, которые я поднимал, чтобы приблизить их к двери и рассмотреть при дневном свете, были тяжёлыми от краски, наложенной с яростью. В следующем пейзаже был изображён тот же мотив, но на этот раз чёрная трещина заглавного «М» между крышами домов находилась почти в центре картины.

Сутин мог возвратиться в любую минуту, и я не мог допустить, чтобы он застал меня в своём хлеву. Но я продолжал разглядывать эти чудовищные работы, ужасаясь грубости его живописи, но в то же время заколдованный морем насилия, пытаясь понять это искусство и удивляясь своей собственной снисходительности или, точнее, терпимости…

Я покинул эту мерзкую берлогу и с облегчением вздохнул, оказавшись на природе, среди стройных кипарисов. Я пересёк железнодорожный мост и стал смотреть на детей, играющих у берега реки. Вдоль дороги простирался спокойный послеполуденный пейзаж, контрастирующий с разъярёнными стихиями, изображёнными Сутиным. Фруктовый сад, вдоль которого я возвращался домой, на его картинах превращался в какое-то извержение вулкана с кипящей лавой, через которую проглядывали фигуры с чудовищными гримасами, «фигуги», как сказал бы Сутин со своим смехотворным акцентом идиш.

Мирный холм, вырисовывавшийся за крышами домов, становился на его холстах угрожающим видением. Я думаю, у Сутина были проблемы с равновесием объёмов в картинах. Часто чувствуется, что ему удалось спасти картину в последний момент — особенно в портретах, которые Вам должны быть известны.

Я вспоминаю портрет девочки с глазами навыкате, сидящей в кресле, которое кренится налево, который был выставлен на витрине галереи Зборовского примерно в 1920 г., и который, в конце концов, в 1929 г. оказался в коллекции Неттера, или портрет женщины в красном с маленькой зелёной шляпкой, тело которой смещено к левому краю картины, или портрет старухи в чёрном, облокотившейся на какой-то невидимый предмет, купленный американцем Барнсом — все они съезжают куда-то влево, всегда влево.

Теперь я понимал, почему каждый раз, когда Сутин видел, что я приближался к нему во время работы, он хватал свой холст и скрывался за деревьями. Он не смел показать результаты колебаний и топтания на месте художнику-сопернику, хотя этот соперник с удовольствием дал бы ему дружеские советы.

Я пересёк площадь c церковью и вспомнил как Сутин изобразил её: высокие деревья окружающие церковь, у него на холсте смыкались, как бы поймав её в ловушку. Сама же церковь заламывала себе руки, стеная в своей растительной тюрьме. Строгие линии дома Господня начинали дрожать, как при качке, и останавливались в отвратительной сладострастной кривой. Очаровательный южный городок превращался в видение ада.

Дорогой г-н комиссар, я хотел бы закончить свое свидетельство упоминанием последней увиденной мной картины Сутина, незадолго перед его отъездом из Сере, где местные жители не сохранили никаких воспоминаний об этом персонаже, прожившем среди них несколько лет, но никогда не общавшимся ни с кем.

Я возвращался с прогулки в полях. Пахло грозой. Вдруг метрах в тридцати я увидел Сутина. Рядом с ним на мольберте стоял подрамник с большим холстом — не менее, чем метр на полтора. Это был панорамный пейзаж, выдержанный в зелёных и охристых тонах. Внезапно Сутин согнулся вдвое, держась руками за живот, и застонал. Я испугался и бросился бежать не оглядываясь. Позже я узнал от Пьера Брэна, что Cутин с детства страдал язвой желудка. Может быть, эта информация поможет Вам найти его, потому что, скорее всего, он постоянно нуждается во врачах.

Надеюсь, дорогой г-н Комиссар, что смог быть Вам полезным. Очень сожалею, что не могу помочь Вам более конкретной информацией, но я больше не встречался с Сутиным и знаю о нем только из статей в газетах.

Я желаю Вам удачи в Вашем расследовании и заверяю Вас в своём совершенном почтении.

Жюстен Франкёр
Перпиньян, 18 декабря 1942 г.» [26]

Жюстен Франкёр (Justin Francœur) — псевдоним Эмиля Буррашона (1895–1988). В 1923 г. тот основал частную школу изобразительных искусств в Перпиньяне. В 1930-х гг. опубликовал серию популярных пособий по изобразительному искусству: «Писать акварелью — легко!», «Писать маслом — легко!», «Рисовать…» и т.д.

Во время оккупации Франции создал большое количество афиш для Вишистского правительства. После войны эмигрировал в Испанию, но в 1952 г. вернулся в Перпиньян, где и прожил до смерти. Свою автобиографию опубликовал в 1950-х гг.

10.

В 1922 г. Сутин привёз из Cере в Париж около двухсот работ. А год спустя в галерею Леопольда Зборовски зашёл какой-то незнакомый господин и, просмотрев сваленные в кучу грязные холсты Сутина, спросил:

— Сколько стоят эти работы?

— 25 тысяч франков, — ответил Зборовски наугад.

— Я беру их все, — сказал иностранец.

— Очень хорошо, месье. Сообщите секретарю ваше имя и адрес.

— Вот моя визитная карточка. Я буду покупать все работы этого художника, которые у вас появятся.

Збо посмотрел на визитку. Господин оказался ни кем иным, как знаменитым американским врачом Альбертом Барнсом.

Альберт Барнс (Albert C. Barnes) был тогда, безусловно, одним из крупнейших на обоих континентах коллекционером современного искусства. Врач и фармацевт, он безумно разбогател на изобретении новых медицинских препаратов и создал у себя в Филадельфии грандиозную коллекцию искусства ХХ века. Художник, попавший под его покровительство, мог считать себя обеспеченным на всю жизнь, а свою репутацию прочно установившейся. Именно Барнс «открыл» Амедео Модильяни. Наконец, это произошло и с Сутиным — с тех пор художник уже больше никогда не испытывал материальных затруднений.

Барнс скупил оптом произведения малоизвестного Хаима Сутина всего за $ 50 за картину. В следующем году Леопольд Зборовски продал уже довольно много полотен Сутина. Через десять лет после своего прибытия в Париж из Смиловичей он выбрался из нищеты и стал тратить все, что зарабатывал.

В январском номере журнала «Искусство в Париже» появилась об этом статья художника и маршана Поля Гийома:

«Однажды, поехав в мастерскую одного художника, чтобы посмотреть работу Модильяни, я заметил в углу картину, которая мне безумно понравилась. Это была работа Сутина, а на картине изображён кондитер — кондитер нереальный, фантастический, награждённый художником гигантским и великолепным ухом, неожиданным и совершенно правильным, — это был шедевр! Я купил его. Потом доктор Барнс увидел его у меня.

– Но это невероятно! — вскричал он. Восторг, который он испытал от этой картины, решил судьбу Сутина, его внезапный успех. Со дня на день его картины стали пользоваться огромным спросом, пришло признание».[27]

После лет, проведённых на юге Франции, Сутин возвратился 1925 г. в Париж, где въехал в просторное ателье на улице Мон Сен-Готар, недалеко от площади Данфер-Рошро. Именно здесь он рисовал серию разделанных бычьих туш и многочисленные натюрморты с рыбой и птицей.

Два года спустя, в 1927 г. состоялась первая персональная выставка Сутина в одной из парижских галерей. Он знакомится с Марселеном и Мадлен Кастен, которые позже, вслед за Зборовски, взяли опеку над художником. А два года спустя, в 1929 г., познакомился с искусствоведом Эли Фором и тот написал первую монографию, посвящённую его творчеству.

В 1935 г. работы художника впервые выставлялись в рамках коллективной экспозиции в Чикаго, в США. Два года спустя, в 1937 г., состоялась выставка 12 картин художника в Государственном музее «Пти Пале» в Париже в рамках коллективной выставки «Мастера независимого искусства 1895–1937».

К началу войны, в 1939 г. Сутин переехал из Парижа в деревеньку Сиври, что в департаменте Йонна в Бургундии. Там в это время проживала Герда Грот (Gerda Groth, geb. Michaelis), дочь магденбурского меховщика, которая бежала из Германии, спасаясь от преследования нацистов. Сутин сблизился с рослой немецкой еврейкой, которой он дал прозвище «Mademoiselle Garde» (Mlle Garde — мадемуазель Охрана). Три года она была его подругой. Грот охраняла его от забот, много сделала для улучшения быта и, зная о язве, приучила к строгой диете. После оккупации Франции немецкими войсками 15 мая 1940 г. её вместе с другими живущими в Париже немцами задержали как еврейку и депортировали в концентрационный лагерь Гюрс (Camp de Gurs) в Пиренеях.

Летом 1939 г. Хаим Сутин писал сцены в Сиври-сюр-Серен (Civry sur Serein), недалеко от Осер, в том числе знаменитый «Ветреный день в Осер и возвращение из школы после бури». Эта работа Сутина считается знаковой для конца предвоенного периода. Искусствоведы видят в ней реминисценции о Смиловичах. Герда Грот рассказала о её создании:

«Дорога к острову Сюр-Серен была обрамлена высокими тополями … Сутин написал несколько эскизов на этой дороге. Одним из них является картина в галерее Филлипс…, которой присвоили название «Ветреный день в Осер», хотя на самом деле она показывает дорогу … написанную под грозовым небом».[28]

Соседом Сутина и Герды по дому в Париже был американский писатель Генри Миллер.

«Этажом ниже тихо живёт художник Сутин со своей рыжеволосой подругой, — писал Миллер в своём дневнике в 1939 г. — Похоже, он стал ручным и пытается прийти в себя после прежней бурной жизни».

Герда Грот вспоминала:

«Я никогда не видела, как Сутин рисует. Он даже не рисовал на салфетке в кафе, как это обычно делают все художники. Он всегда начинал писать прямо на холсте в цвете, без предварительного рисунка».[29]

Тихая жизнь Сутина и Герды была опрокинута поражением Франции и гитлеровской оккупацией. Когда началась война, Хаиму предлагали уехать в США. Он дважды пытался записаться добровольцем на фронт, а потом остался в любимой Франции. В армию его вновь не взяли по состоянию здоровья.[30] А Герда Грот оказалась в концлагере.

«Сейчас всё кругом рушится, всё происходящее несёт людям горе, — в отчаянии сообщал Сутин другу после того как увезли его подругу. — Чтобы забыть об этом кошмаре, я пишу картины, рисую, читаю».

В том же году друзья, спасая Сутина от преследований нацистов, снабдили его фальшивыми документами и помогли укрыться в маленьком городке в Нормандии. В годы гитлеровской оккупации Сутин не уехал из Франции. По одной версии он не смог получить визу. По другой, более вероятной, отказался уезжать. Многие художники-евреи — Шагал, Цадкин и другие — смогли перебраться в Америку. Вряд ли такому, тогда уже широко известному, в том числе и в США, художнику отказали бы в визе.

В 1941 г. Сутин вернулся в Париж. Там он познакомился и сблизился с Мари-Берт Овранш (сокращённо для друзей Ма-Бе), разведённой женой немецкого художника-экспрессиониста Макса Эрнста.

Актриса и художник Мари Берт Эрнст (Marie Berthe Ernst), урождённая Мари-Берт Овранш (Marie-Berthe Aurenche), осталась известной в истории кинематографа по скандальному в своё время сюрреалистическому фильму классика французского кино режиссёра Луиса Бунюэля[31] по сценарию «Луиса Бунюэля, Сальвадора Дали и маркиза де Сада»  L’âge d’or, 1930 («Золотой век»), в котором вместе с женой снимался тогда и сам Эрнст. Это сюрреалистический фильм-притча на темы эроса и цивилизации, когда любовникам мешает то полиция, то высший свет, то церковь. Фильм любопытен для сенеастов и сегодня, сопровождается хорошей музыкой. Интересно, что тогда — в 1930 г. — фильм вызвал скандал и даже был запрещён правительством, возможно из-за сцен сексуального характера, хотя по современным меркам они вовсе невинны.

11.

Жилось Сутину во время войны трудно. В изобразительную палитру художника вдруг врывается ностальгический мотив: он пишет полную лирической тоски, грусти и ностальгии серию картин «Возвращение из школы после грозы», где практически присутствует такой узнаваемый, щемящий душу и до боли знакомый белорусский пейзаж… Друзья спасают его, помогают уехать из Парижа подальше — в Шампиньи-сюр-Вод вблизи Тура, где он прятался в годы войны, или на юг, в Сере во французской части Каталонии.[32]

Сутин покупал для себя преимущественно синие шляпы — их было у него бесчисленное множество. При этом он зашёл так далеко, что неправильно истолковывал свой фетиш как «шапку-невидимку». Во время немецкой оккупации Франции еврейский художник в шляпе был нередко замечен праздношатающимся по улицам Парижа. Когда один из друзей предупредил его об опасности быть узнанным и арестованным нацистами с последующей депортацией в концентрационный лагерь, Сутин невинно возражал, что его нельзя было узнать, потому что на голове у него была новая синяя шляпа. После указа о регистрации евреев Хаим, выходя из офиса, случайно встретил скульптора Хану Орлову (Chana Orloff) и показал удостоверение с размытым штампом. Сутин сказал ей со смехом: «Они испортили моего еврея».

С другой стороны Хана Орлова вспоминала, что Сутин в отличие от Марка Шагала, который cмог вовремя эмигрировать, тщетно пытался получить разрешение на въезд в США в американском посольстве. В то же время с другой стороны рассказывают, что Сутин не хотел уезжать из оккупированного Парижа, потому что опасался не найти в свободной зоне или за границей доступа к свежему молоку, так необходимому для его желудка. В конце концов зарегистрированный еврей Хаим Сутин был вынужден искать убежище за пределами Парижа в маленьких городах и там прятаться. В 1941 г. он уехал в деревню у г.Ришелье, недалеко от Тура. В атмосфере напряжённости, страха и жизни по поддельным документам его язва желудка обострилась.[33]

Он прятался от облав, старался избегать встреч с людьми, которые могли бы обратить внимание на его семитскую внешность и донести. Симона Синьоре вспоминала впоследствии, что она покупала для опасавшегося встречаться даже со знакомыми Сутина краски. Сам Сутин после неудачных попыток «отъезда» в США укрывается в Шампиньи (Champigny-sur-Vuede). Недалеко оттуда, в Клу (Cloux), более четырёхсот лет назад до Сутина, скончался Леонардо да Винчи.

В июле 1942 г. по распоряжению, полученному из Берлина, посольство Германии обратилось к французским властям с просьбой разыскать художника Хаима Сутина и конфисковать все его работы. Префект полиции Лёгэ поручил комиссару Бюрлю провести поиски художника, а также собрать информацию о нём в конфиденциальном досье. Вполне возможно, что это поручение объясняет желание понять загадочный интерес нацистов к Сутину. Досье состоит из девяти уже упомянутых папок, содержащих письма, вырезки из газет и отчёты, составленные работниками Префектуры полиции или других государственных учреждений, в которые комиссар Бюрль направил свои запросы. Одни считают, что этот интерес был обусловлен высокой ценой, которой достигла живопись Сутина особенно на американском рынке и желанием продать конфискованные произведения. Другие говорят, что немцы попытались попросту физически уничтожить Сутина-еврея и Сутина-художника во имя нацистской теории о вырожденческом искусстве. В принципе, эти версии не противоречат друг другу.

По неизвестным причинам комиссар Бюрль не передал досье своему начальнику. На первой странице фигурирует надпись, сделанная красными чернилами:

«Сутин скончался 9.08.1943. Передать досье в архив. 10.09.0943».

Неизвестно насколько многочисленны были собранные Бюрлем документы. Есть основания полагать, что после войны он отобрал некоторые из них, возможно, с целью написания биографии Хаима Сутина.

21 апреля 1943 г. мадам Мадлен Кастен (после смерти Зборовского она на какое-то время стала маршаном Сутина, но потом они рассорились) второй раз вызвали в гестапо г. Шартр для допроса по делу разыскиваемого Хаима Сутина, где она проходила свидетелем. В письме, приложенному к досье, говорится, что г-жа Кастен является влиятельным лицом, с которым следует обращаться вежливо. Это может объяснить умеренный тон допроса. Мадлен Кастен вошла в историю искусства как легендарный французский декоратор ХХ в., маршан и торговец антиквитетами.

«Вопрос: Позавчера Ваши показания прервались в начале лета 1939 г. Расскажите что случилось дальше.

Ответ: Сутин со своей подругой Гердой Грот уехал отдыхать в Сиври-на-Серен, около Оксера. Там он написал картину «После грозы», которую Вы видели у меня дома. Вы обратили внимание на использование жёлтого хрома, которое говорит об его восхищении Эль Греко.

Вопрос: А потом?

Ответ: После объявления войны Сутин и Герда зарегистрировались в Префектуре полиции Йонна как политические беженцы. Они жили у друзей. Сутин был вынужден часто показываться врачам из-за своей язвы, которая причиняла ему большие страдания. Будучи иностранцем, Сутин вызвал подозрения у местных крестьян. Однажды кюре, который думал, что Сутин делает топографические планы окрестностей, сообщил о нем в жандармерию. Его задержали, но очень быстро освободили. Однако он жил в постоянной тревоге. Герда заботилась обо всем. Я помню её фотографию, сделанную в это время, где она стоит в поле гладиолусов. Она рассказала мне, что Сутин хотел написать детей, возвращающихся из школы, и ей пришлось купить шоколад и раздать детям, потому что сеансы позировки продолжались часами. Он написал несколько холстов с этим сюжетом. Они всегда напоминают мне «Песни о мёртвых детях» (Kindertotenlieder) Густава Малера.

Вопрос: Продолжайте!

Ответ: Несмотря на поддержку г-на Дюбуа, шефа кабинета г-на Сарро, который обещал, что у них не будет неприятностей, мэр Сиври запретил обоим покидать их место жительства по причине иностранного гражданства: Сутин — русский, а Герда — немка. В конце концов, Сутину прислали из Парижа пропуск, но только на него самого. Герде пришлось остаться в Сиври. В апреле Сутин вернулся и они решили нелегально возвратиться в свою парижскую квартиру. В мае 1940 г. Герде приказали явиться на Зимний Велодром, где собирали лиц перед отправкой в Германию. Потом её переместили в лагерь в Гюрсе (15 мая 1940 г. она вместе с другими немецкими евреями, проживающими в Париже, была депортирована в концентрационный лагерь Камп-де-Гюрс в Пиренеях — Б.А.).

Вопрос: Знаете ли Вы, где находится Герда Грот? На неё тоже объявлен розыск.

Ответ: Последний раз я её видела в Каркассоне в ноябре 1940 г. Я была одна — Сутин не захотел сопровождать меня.

Вопрос: Почему?

Ответ: Я думаю, что это было связано с появлением у него новой подруги.

Вопрос: Объясните в чём было дело!

Ответ: В июне 1940 г., когда Герда была в Гюрсе, Сутин вернулся в Сиври за своими вещами. Он продолжал жить на вилле Сёра, но зимой там было слишком холодно, – и он переселился в отель. В октябре 1940 г. Сутин должен был зарегистрироваться как еврей. Одна приятельница рассказала мне, что выйдя из префектуры, Сутин сказал ей со смехом: «Посмотрите, они испортили моего еврея!», потому что оттиск штампа был плох.

Вопрос: А потом?

Ответ: Я открыла антикварный магазин, поэтому у меня было всё меньше времени для встреч с Сутиным. Однажды я заехала к нему. Он очень болел, практически не мог спать из-за своей язвы. Он показал мне несколько своих последних работ, в числе которых был великолепный «Ветреный день в Оксере».

Из-за болей он с трудом говорил. Он рассказал мне как он ехал в поезде в Сиври. Когда он вошёл в купе, уже сидевший там человек внезапно встал и вышел на первой же станции. На той же станции в поезд вошли жандармы. Они задержали Сутина, приняв его за участника Сопротивления, которого искали. Пришлось звонить в Префектуру полиции Парижа, чтобы добиться его освобождения.

Он описал мне картины, написанные им давно, он вспоминал складки на рукаве маленького певчего из церковного хора, он…

Вопрос: Вы начали говорить о его новой подруге…

Ответ: Прошу прощения, я продолжу… Я говорила, что у меня не было возможности видеть Сутина также часто как прежде. Я подумала, что хорошо было найти кого-нибудь, кто заботился бы о тяжело больном Сутине, так как Герда не могла приехать с юга. Тогда я устроила Сутину встречу в кафе «Флора» с одной молодой дамой, которая очень хотела с ним познакомиться.

Вопрос: Вы, что же, подсунули ему тёлку?

Ответ: О, эта молодая дама совершенно приличная особа! Она чудесно заботилась о нем.

Вопрос: Вернёмся к Сутину!

Ответ: Он начал постоянно переезжать с места на место. Его друзья советовали уехать в свободную зону, но он отказался. Какое-то время он жил у друзей, а потом, в июне 1941 г. уехал из Парижа. С тех пор я его не видела.

Вопрос: Он к Вам не заезжал?

Ответ: Мой дом экспроприирован Вермахтом, так что у меня нет возможности принимать гостей».

На этом кончается досье, заведённое комиссаром Антуаном Бюрлем.[34]

12.

Ральф Дутли в своём романе «Последний путь Сутина» пишет о последней подруге Хаима Сутина Мари Берт Овранш (Ма-Бе) так:

«Она считается одной из тех полусумасшедших муз, о которых мечтали сюрреалисты». [35]

Известно, например, что как-то в отсутствие Хаима Ма-Бе оценивающе осмотрела новую картину художника. Спонтанно она взяла кисть и несколькими мазками «поправила» работу. Вернувшийся Сутин взбесился, схватил нож и исполосовал картину.

Во время немецкой оккупации Парижа Сутин скрывался, переезжал с места на место, затем друзья устроили его недалеко от Шинона, где художник продолжал работать.[36] Уникальный культурный ландшафт широкой и самой длинной реки Франции Луары из-за обилия замков и дворцов часто называют «Долиной замков». Луара — это «королевская река», её долина — «королевский сад» и «свадебное платье Франции». Нет ничего удивительного в том, что впечатлительный художник стал добровольным узником этих уникальных пейзажей. Для того, чтобы он мог скрыть своё еврейство, мэр одного из маленьких городков выправил Сутину фальшивый паспорт. Официально художник стал французом и бретонцем. В 1941— 1942 гг. ему шесть раз приходилось менять места жительства. С фальшивым паспортом, скрывшим еврейство Сутина, он даже оправился в Голландию, но долго там не выдержал. Осмотрев в музеях работы Рембрандта и Снайдерса, возвратился в Бретань. И здесь его подстерегла судьба-злодейка. Разгульная молодость, жизнь впроголодь, старый алкоголизм вызвали новое обострение язвы желудка. С сегодняшней точки зрения можно обоснованно предположить, что его язва за годы болезни — тридцать лет после приезда в Париж — малигнизировалась, произошло её превращение в опухоль. Онкологи считают сегодня экспозицию язвы желудка в двадцать лет для такого процесса вполне достаточной. Летом 1943 г. от напряжения и страха, постоянных приглашений в полицию и кратковременных арестов хроническая язва желудка у Хаима Сутина обострилась кровотечением. Существовал официальный запрет на оказание медицинской помощи евреям, а ему нужна была срочная операция. С трудом художник добрался до госпиталя в маленьком городке Шинон, но местный врач не взялся его там оперировать и посоветовал ехать в Париж.

Новая подруга Мари-Берт Овранш на крестьянских повозках (по другой версии в катафалке) окольными путями, через Нормандию(!), больше 24 часов везла умирающего с кровоточащим и перфорированным желудком — накачанного морфием, в прострации — окольными путями на подводе, как «живого мертвеца» в клинику к доктору Гроссет (Doktor Grosset) в Париже, согласившемуся сделать операцию еврею. Но и этот врач не смог спасти Сутина. Художник умер после операции по поводу прободения желудка и желудочного кровотечения 9 августа 1943 г. в шесть часов утра. В его удостоверении о смерти стоит «Connu comme Juif» (известен как еврей).

Операцию Сутину сделали 7 августа, а 9 августа 1943 года он умер от перитонита.[37] Чёрный петух из смиловичского детства забрал художника с собой.[38] Его хоронили в Париже по фальшивым документам Герды Михалис (девичья фамилия Герды Грот) и по ним же купили по еврейскому обычаю «вечное» место на кладбище.[39]

Два дня позже состоялись похороны Хаима Сутина на Монпарнасском кладбище. Для погребения Мари-Берт пришлось за бесценок срочно продать картины, в спешном порядке захваченные по дороге из Нормандии, чтобы купить место недалеко от могилы Бодлера. На траурной церемонии присутствовало пять человек, среди них Пабло Пикассо, Жан Кокто; поэт, художник и крещёный еврей Макс Жакоб (известно, что Жакоб к тому времени скрывался от немцев в одном из французских монастырей), Мари-Берт Овранш и… недавно освобождённую из лагеря и жившую под фальшивыми бумагами мадемуазель Герду Грот.[40] Герда пережила войну, но больше не увидела Хаима Сутины живым. Можно поэтому предполагать, что поездка Мадлен Кастен в концлагерь Гюрс по поручению Сутина прошла успешно.

Двумя годами ранее, в 1941 г. вся семья художника — отец, братья и сёстры — были расстреляны нацистами в Смиловичах.

Согласно тексту одного эссе:

«Покойного положили в гроб, спешно сделанный для него Пикассо, который всё умел — руки были золотые. Хоронили тайно, ночью, втроём: Пикассо, Кокто, Жакоб. Сами вырыли яму, опустили гроб, закопали. Разошлись по одному. Жакоба, уже рядом с убежищем, где он прятался, схватили. Он погиб в концлагере».[41]

В отличие от этого текста Герда Грот вспоминала позже, что был день, а не ночь — и на похоронах присутствовали мало людей.

Макса Жакоба нацисты схватили на улице после посещения мессы. Христианство ему не помогло. Через полгода после похорон Сутина он умер в концлагере Дранси.

Не обошлось без сюрреалистской трагикомедии после похорон. Мари-Берт продала работы Сутина для покупки надгробной плиты, на которой был выбит большой крест и неправильно указано его имя. Несмотря на то, что при жизни Сутин говорил свободно лишь на идиш и никогда не переходил в христианство, Овранш обосновывала этот шаг, якобы, прижизненными разговорами с художником, в которых тот признавал притягательность христианства. Слева от могилы Сутина Ма-Бе оставила место для своего собственного будущего захоронения.[42] Похожий посмертный, зловещий сюрприз произошёл с захоронением Марка Шагала, – его последняя жена «Вава», Валентина Бродская, похоронила художника, писавшего стихи на идиш, на католическом кладбище. Cоветским вариантом стало перезахоронение останков Исаака Левитана на православном кладбище Новодевичьева монастыря в Москве. Правда, в этом случае был хотя бы выдержан пиетет: на место нового захоронения на монастырском кладбище был перенесён оригинальный надгробный памятник с ивритским текстом.

Немецко-французский художник-сюрреалист, скульптор и график Макс Эрнст попросил в 1959 г. свою кёльнскую галеристку Еву Штюнке в не датированном письме о помощи в поисках потерянных бумаг о расторжении его брака с Мари-Берт Овранш. В 1941 г. он сбежал из Европы вместе с Пегги Гуггенхайм в Америку, где и женился на последней. Теперь Мари-Берт Овранш неожиданно потребовала от Эрнста возобновления супружеских отношений и возмещения расходов на жизнь. Юрист и коллекционер искусства Иозеф Хаубрих сумел найти соответствующие документы о проведённом официальном разводе.[43] Очевидно Мари-Берт была к этому времени в тяжёлой финансовой ситуации. Несколько месяцев после её требования о восстановлении супружеских отношений с Эрнстом психически очень лабильная Мари-Берт Овранш покончила с собой. Её захоронили на стороне могилы Хаима Сутина.

13.

Жизнь Сутина пришлась на эпоху, которую историки характеризуют как ломку еврейского традиционного уклада и мировидения. Абстрактное понятие ломки воплотилось в живописи Сутина буквально: у него изломаны пространство, контуры, гармония цветов. Художник развивал важнейшую тенденцию искусства XX века, ведущую начало ещё от Бодлера: эстетизацию всего, не зависящего от предмета, скорее даже вопреки ему. Ощущение жизни как страдания, а живописи как пути к его преодолению — стало доминантой его творчества.

Страдание, которое было практически естественным и господствующим состоянием Хаима Сутина, одновременно очаровывало и отпугивало его почитателей. Возможно, его отличала от окружающих какая-то специальная форма аутизма. Художник болезненно оберегал от чужих детали своей личной жизни и своей семьи. Судя по написанию писем на идиш, за которым его застал в кафе коллега-антисемит и коллаборационист Жюстен Франкёр, Хаим поддерживал контакт со своими близкими и корреспондентами, но держал это в тайне. Имеются высказывания о том, что он, возможно, материально помогал своей семье в Белоруссии.

Во второй половине жизни, особенно после смерти Модильяни, тяжело больной язвой желудка Сутин стал большим эгоистом и эгоманом. Унижение и нищету молодых лет он компенсировал теперь своим успехом, грубостью и хамством по отношению к старым друзьям: умершему Модильяни и живому Кремню. Перед смертью Зборовски он успел поссориться со своим артдилером и перешёл под патронат нового маршана — Кастен, с которой в конце концов тоже рассорился.

Герда Грот выжила после депортации в концентрационный лагерь в Гюрсе. Судя по протоколу допроса в досье Бюрля, она наряду с Сутиным была объявлена в розыск. Даже с учётом новой связи с Мари-Берт Овранш богатый и очень больной художник смог помочь Герде. В лагерь в Гюрс он не поехал, — с поддельными документами это было очень опасно, зато послал к ней своего маршана Мадлен Кастен. После раздела Франции в 1940 г. Гюрс оказался в свободной зоне и интернированных выпустили. К сожалению, нам не известны детали и результаты визита Кастен, но Герда Грот осталась в живых и опубликовала какие-то воспоминания о Сутине.

Лозунг «Труд, семья, отечество», который правительство Виши с Петеном и Лавалем предложило взамен республиканского «Свобода, равенство, братство», не был просто данью злободневности. Выдвинутый еще в предвоенные годы лигой «Огненные кресты», он обозначил линию раздела между двумя полярными концепциями нации и общественного блага, двумя антагонистичными точками зрения, определявшими политическую жизнь Франции на протяжении двух последних веков. Коллаборационизм и раздел Франции на оккупированную и свободную зону после поражения в войне стали свидетельством процесса поиска места «une grande nation culturelle» в арийской Европе нацистов.

Особенно французская творческая интеллигенция обладала не только личной храбростью, но и с готовностью шла на нарушение закона. Такую готовность поддерживала в них давняя коллективная традиция противостояния тирании. Эта традиция во многом объясняет, почему французское Сопротивление смогло обрести форму подпольного государства, сохранив, несмотря на все внутренние разногласия в условиях жестокой войны, известный «плюрализм» и предложить себя обществу в качестве легитимной альтернативы, казалось бы, законному режиму Виши. Не случайно освобождение многие восприняли и пережили как событие, стоящее в одном ряду с «революционными сражениями» 1789, 1830, 1848, 1871 гг. В рядах Сопротивления было немало иностранцев, движимых желанием защитить не столько французскую землю, сколько «представление и идею о Франции», рождённую Великой Французской революцией.

Михаил Кикоин с семьёй очутились во время войны в концентрационном лагере для евреев около Тулузы, но они выжили. Жена Пинхуса Кремня уехала с сыном в 1939 г. на родину в Швецию, он сам провёл Вторую мировую войну на юге Франции, в департаменте Коррез, трудясь в деревне наёмным работником. Войдя после войны в свою мастерскую, он нашёл её нетронутой. В 1945 г. Кремень поселился в любимом Сере.

Драма творчества, судьбы и болезни Хаима Сутина — это трагедия евреев российской диаспоры, зажатых чертой осёдлости. Вырвавшись из неё, художник так и не научился дышать полной грудью; ему всегда словно не хватало воздуха. Печать еврейства Сутин всегда остро ощущал — с момента рождения в духовном гетто и до смерти в оккупированном нацистами Париже. В годы оккупации он долго скрывался, но сломленный болезнью перед смертью был привезён с кровоточащей и прободной язвой желудка в парижскую больницу. Искусство Хаима Сутина отмечено печатью истинно еврейской обречённости.[44] О творчестве, жизни и смерти художника написаны новеллы и романы, есть непреходящий интерес к его трагической судьбе.

Рамки отдельных школ и направлений тесны для Сутина. По большому счёту он ярко выраженный и до предела очень оригинальный и независимый художник-одиночка, экспрессионист как и его друг Модильяни. В СССР его творчество замалчивалось. Одна картина Хаима Сутина хранится в России в Эрмитаже, на русском языке издано мало книг о нём. О художнике на его старой родине знают не очень много. Он покинул Смиловичи до революции и долгое время был для России «потерянным» гением, как были «потерянными гениями» Марк Шагал, Осип Цадкин, Мойше (Моисей) Кислинг и многие другие.

В 1964 г., через 21 год после смерти, его работы были показаны в Германии на выставке Doсumenta (проводится раз в пять лет) в Касселе, в отделе живописи. Немало его работ хранится в музеях Израиля. Все они сегодня высоко ценятся. Cумасшедший художник, выходец из нищего захолустного местечка, запредельно дорог. На аукционах «Кристи`с» в начале 1990-х гг. цены на работы Сутина измерялись миллионами долларов. Картина «Бычья туша», написанная в 1924 г., была продана на аукционе «Christie’s» в Лондоне в 2006 г. за 13,8 миллиона долларов. В мае 2013 г. картина Хаима Сутина из серии «Маленький кондитер» была продана на другом аукционе Christie’s за 18 миллионов долларов, — об этом сообщило Agence France-Presse. Стоимость лота картины стала аукционным рекордом для его произведений.[45]

До 2012 г. на родине Сутина, в Беларуси, не было ни одной его картины. Наконец и там вспомнили о земляке и решили создать посвящённую ему музейную экспозицию. Картина «Большие луга в Шартре» (предположительно 1934 г.) была приобретена Белгазпромбанком 8 февраля 2012 г. на аукционе Christie’s за 400 тысяч долларов, 9 апреля того же года картину привезли в Минск.[46]

Первым художником Парижской школы, удостоившимся памятника в центре Парижа, оказался Хаим Сутин. Тот самый Сутин, о котором в «Улье» рассказывали анекдоты и невероятные истории, — нищий аутист, голодный, нелепый, пьяный, очень больной, с взрывным характером, застенчивый и гордый. Теперь он стоит в бронзе на Монпарнасе. Этим памятником Париж обязан скульптору Арбиту Блатасу (настоящее имя Арбитблат Неемия, на идиш его фамилия звучит просто Блат), литовскому еврею, дружившему с Сутиным и не раз лепившему его. В 1967 г. по совету Андре Мальро Музей «Оранжери» приобрёл у художника бронзовую скульптуру Сутина. Памятник Х. Сутину был установлен в 1988 г. в Париже на площади Gaston Baty близ вокзала Монпарнас. Он создан по модели Блатаса. А в 1991 г. бронзовая статуя другого художника Парижской школы Ж. Липшица, работы того же Блатаса, была установлена в саду Hotel de Ville в Булонь-Бийанкуре под Парижем.[47]

Памятник Сутину представляет собой белорусского еврея в надвинутой на глаза шляпе с обвисшими полями. Он идёт, засунув руки в карманы пальто, раздуваемого ветром. Художник Хаим Сутин прожил почти вдвое меньше Шагала, но стал с ним вровень. Пока его знают в мире меньше, что означает лишь одно: время Сутина ещё впереди.[48]

 


[22] Жанна Васильева, СЧАСТЛИВЧИК СУТИН, ЛЕХАИМ, ИЮЛЬ 2010

[23] Там же

[24] „Ich spreche keine Sprache nicht“ — über Chaim Soutine

[25] Носик, Борис: Еврейская лимита и парижская доброта

[26] Хаим Сутин (Chaim Soutine)

[27] Там же

[28] О картине Хаима Сутина „После грозы“

[29] Научная библиотека КиберЛенинка

[30] Юлия Королькова: Хаим Сутин

[31] www.kinopoisk.ru/name/367359

[32] Хаим Сутин обнаружил порядок в хаосе

[33] „Ich spreche keine Sprache nicht“ — über Chaim Soutine

[34] СУТЬ СУТИНА — «СПАСИТЕ НАШИ ТУШИ!»

[35] Ralph Dutli: Soutines letzte Fahrt, 2013

[36] Хаим Сутин — биография

[37] Владимир Левин, Еврейская суть Хаима Сутина, Мы здесь, Nr. 404, 2013

[38] Валентин Домиль: Гений из местечка Смиловичи

[39] Аркадий Шульман: На родине Хаима Сутина

[40] Stanley Meisler: Soutine: The power and the fury of an eccentric genius, Smithsonian Magazine, 1988

[41] Маргарита Шкляревская-Кручкова; ЗВЕЗДА И СМЕРТЬ Амедео Модильяни

[42] Stanley Meisler: Soutine: The power and the fury of an eccentric genius, Smithsonian Magazine, 1988

[43] de.wikipedia.org/wiki/Max_Ernst

[44] Валентин ДОМИЛЬГений из местечка Смиловичи

[45] Картина Хаима Сутина установила рекорд на Christie’s

[46] Георгий Мусевич, Брестский курьер, 18 мая 2013 г.

[47] БЛАТАС Арбит (Арбитблат Неемия), Blatas A.

[48] Григорий Анисимов: ЖИЛ-БЫЛ ХУДОЖНИК ХАИМ СУТИН

Print Friendly, PDF & Email

9 комментариев для “Борис Э. Альтшулер: «Зверь из Смиловичей» — пророк европейского Апокалипсиса. О жизни и смерти художника Хаима Сутина. Окончание

  1. Иллюстраций, действительно, очень не хватает. Был бы еще кто другой, а то художник. Мне вспомнилось, как я читала детям «Аленький цветочек» издательства «Малыш» (других тогда было не достать). Газетная бумага, ни одного рисунка, только голубые виньетки по периметру страницы. И ребенок все норовил заглянуть за следующую страницу: « А какой он, аленький цветочек? А где чудовище?». Вот и тут все «заглядываешь», водя курсором….

  2. Уважаемые друзья,
    спасибо за ваши отклики на мою статью о Сутине. Честно говоря о нём, особенно на Западе, написано немало, но многие малоизвестные факты его биографии, которыми я поделился с читателем, по-моему, интерeсны для широкой читающей публики.
    Моя благодарность за отзыв Юлию Герцману, который сам является блестящим знатоком искусства. Молодым парнем Сутин написал свой автопортрет, который сегодня хранится в Эрмитаже. Полвека спустя так стал рисовать Фрэнсис Бэкон.
    Спасибо добрейшему Марку Фуксу за его внимание и сообщение о Хайфском музее „Мане-Кац“. Кстати, о Мане Кац тоже упоминается в очерке. Приятно сознавать, что „Парижская школа“ доехала до Израиля и живёт там в своём музее.
    Спасибо Элиэзеру Рабиновичу за добрые слова о моём тексте. Рад, что вам понравилось. Жаль, конечно, что очерк не был опубликован в „7 искусствах.“ В первую очередь из-за иллюстраций, которые мною были предложены Редколлегии для опубликования и которых так и не увидел читатель.
    Спасибо за отзыв Елене Бандас, прекрасно описавшую трудности жизни и смерти еврейских художников даже в наше время.
    Спасибо за интерес и на добром слове Анатолию Зелигеру.
    Большое спасибо Соплеменнику за отзыв из Австралии и предложение связатся с родственницей Хаима Сутина. Мой электронный адрес есть в Редакции и я буду рад связи с семьёй художника. Замечательно, что нацистам всё же не удалось извести род Сутиных.
    Ешё раз большое спасибо Мине Полянской за развёрнутый отзыв и Льву Мадорскому на добром слове.
    Жаль, что не смогла пробиться в „Отзывы“ Инна Беленькая. Её постинг оказался, к сожалению, похороненным на бескрайних просторах Гостевой.

  3. Уважаемый Борис!
    В Мельбурне живёт, как она говорит, родственница Х.Сутина.
    Можно я ей дам ссылку на Вашу работу?

  4. Да, гении необычные люди. ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНАЯ СТАТЬЯ. Прочту ее еще раз.

  5. Прочла с большим интересом, с печалью о художнике, с восхищением автором статьи, который написал статью с той же основательностью исследования, что и работы по этногенезу. Еврейские грани русской культуры были так скудно освещены, если не вовсе скрыты в отмеренном нам поле зрения. Отношение нашей бывшей родины к \»печати еврейства\» — не только в захоронении И. Левитана на православном кладбище монастыря; в 700-страничном томе \»История русского искусства\» (Минск, 2002) имя Левитана не упомянуто вовсе. О Шагале сказано — \»родился в семье разносчика рыбы\», печать еврейства стыдливо стёрта.

  6. Замечательная статья! Почему не в «Семи искусствах»? Нам еще не случилось съездить в новое здание Barnes Foundation, теперь открытой в центре Филадельфии, но я не помню, чтобы там было так много Сутина, но, наверно, я забыл, и после этой статьи мы посмотрим более внимательно.

  7. Из личной переписки:

    Б.Э!

    Я по поводу Вашей интересной и основательной статьи о Хаиме Сутине.

    Бывают в жизни интересные совпадения. За несколько дней до появления Вашей работы мы посетили Хайфский музей искусств «Мане-Кац», где в эти дни проходит выставка еврейских израильских художников «Парижской школы» 30-40 годов прошлого столетия «Между Тель-Авивом и Парижем».

    Выставлены: Хаим Атар, Менахем Шеми, Моше Кастель, Ицхак Френель, Аарон Авни, Цви Шорр, Моше Макаду, Мане Кац, Хаим Сутин и другие.

    Ваша статья дополнила и окрасила наши впечатления в новые тона. Я хотел бы заметить, что относить Надю Леже (Ходасевич) к еврейским художникам (как сказано у Вас) можно, мне кажется, условно.

    Наша признательность и благодарность.

    Марк Ф.

  8. Отличная статья! Любопытно, что в 1932 году одна из сутиновских картин («Портрет молодого человека») была куплена у Валентина Дуденсинга Джорджом Гершвиным и висела на стене его кабинета до самой смерти композитора.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.