Вскоре черносотенные газеты «Киевлянин» и «Ки­евские огни» обвинили евреев в стрельбе по добровольче­ской армии. Три дня пресса нагнетала погромную истерию, публикуя списки домов, из которых якобы стреляли.

Шульгин, Эренбург и другие

Марк Шехтман

В период с 1917 по 1921 год в Украине произошло 1520 погромов. В списке погромщиков лидируют местные украин­ские банды. Второе место, опережая петлюровцев, поляков и мелкие банды, занимает цвет русского воинства — состоящая наполовину из офицеров добровольческая армия, по кото­рой теперь проникновенно проливает горькие слезы госпо­дин Михалков. Послушаешь Никиту Сергеевича — самому плакать хочется. Посмотрите на них — обаятельных, интелли­гентных, элегантных, стойких и храбрых. Только «Адъютант его превосходительства» и его благородный генерал чего стоят! А молодой офицер Мики, который чуть не застрелился из-за того, что нечаянно подслушал беседу генералов. Или Высоцкий-Брусенцов в фильме «Служили два товарища»! В том же фильме банда тупых, небритых украинцев, у которых на уме только сало и колбаса. Почитайте «Белую гвар­дию» Михаила Булгакова. Какие у него русские офицеры — и какие бандиты-украинцы. Разве можно сравнить? А сколько еще подобных книг, фильмов и пьес.

Что же на самом деле тогда представляла собой рус­ская армия? Какими были офицеры? Генералы? Солдаты?

Начнем с генералов. Временно оставляя Киев, гене­рал Драгомиров обратился к офицерам со следующими сло­вами:

«Мои друзья, вам известна, как и мне, причина на­шей временной неудачи на Киевском фронте. Когда вы, мои геройские и бессмертные орлы, снова возьмете Киев, я вам предоставлю возможность расправиться с грязны­ми евреями».

Что он и сделал в октябре 1919 года. Ничуть не лучше был и его коллега Бредов — генерал немецкого про­исхождения (в командном составе русской армии немец­кая прослойка была весьма высокой).

Перед нами весьма приблизительная статистика с 1917 по 1921 год (число погромов):

Банды…………… 989
Деникинцы… 226
Петлюровцы….. 211
Поляки…………..   47
Балаховцы….…..  47

Белые занимают почетное место среди украинских по­громщиков. На их долю в абсолютных цифрах приходится лишь 20% всех погромов, но здесь рассматривается период в четыре года, тогда как погромы Добровольческой Армии про­должались лишь несколько месяцев, и за это время белым удалось побить все предыдущие и последующие рекорды.

Осенью 1919 года деникинские войска под командова­нием генералов Драгомирова и Бредова вновь заняли Киев. Под трехцветными знаменами полки добровольческой армии вступали в город, чеканя шаг и распевая такие куплеты:

Смело мы в бой пойдем
За Русь святую.
И всех жидов побьем
Напропалую!

И еще:

Выпьем за крест святой
И за литургию,
И за лозунг: Бей жидов!
И спасай Россию!

Хорошо знакомый «лозунг» последнего куплета был нанесен по трафарету на дверях каждой солдатской теплуш­ки. Кстати, оригинальный текст первого куплета звучал не­сколько иначе и, как теперь бы сказали, политкорректно:

«Смело мы в бой пойдем
За Русь святую
И, как один, прольем
Кровь молодую!»

В несоизмеримо меньших масштабах, но все-таки приложила руку к погромам и ведомая «жидокомиссарами» Красная Армия, в которой тоже пели эту песню. Текст, прав­да, был уже совсем другой:

«Смело мы в бой пойдем
За власть Советов!
И, как один, умрем
В борьбе за это!»

Это не единственный случай использования одной пе­сни по разные стороны фронта. В том же 1919 году, находясь в занятом деникинцами Ростове-на-Дону, молодой компози­тор Дмитрий Покрасс по заказу одного из белых генералов написал мелодию к маршу Дроздовского полка, начинавше­гося такими словами: «Из Румынии походом шел Дроздов­ский славный полк».

После окончания Гражданской войны у песни появил­ся новый, теперь хорошо известный текст: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…»

Но мы отвлеклись. Что же происходило в Киеве?

Гремели полковые оркестры, нарядная толпа рукопле­скала марширующим освободителям, а на афишных тумбах красовался плакат, где крючконосый еврей корчился под ко­пытами коня Георгия Победоносца. Население Киева после тяжелых испытаний с радостью встретило Добрармию, на что та ответила грабежами и убийствами.

Что было, то было: среди радостно встречавших попа­дались и евреи. Одна из киевских евреек, вышедшая встре­чать деникинцев с цветами, вспоминала:

«Ненависть к евреям объединяла всех, и какая ненависть: «жиды, жидовка, комиссар, комиссарши», «бить, резать и грабить» — в толпе был слышен только один разговор на общую для всех тему: «жид».

16-тилетняя московская школьница Нелли Пташкина, бежавшая от большевиков в Киев (ее отца разыскивала ЧК то ли как бывшего служащего, то ли как крупного буржуя) и ждавшая добровольцев как избавления, записала в свой дневник 22 августа 1919:

«Радостное настроение постепенно сменяется тяжелым предчувствием. Воздух жужжит от несущихся со всех сторон ругательств на евреев: «жид, жид, жид!» Ужасно!… Хочется сердцем и не можется — примкнуть к этой толпе, а между тем и твое сердце радуется русскому флагу, и ты чувствуешь в храб­рых освободителях родных и близких. Больно щемит сердце от этой насильной отчужденности».

Еще цитата из воспоминаний:

«Еврейская семья пригласила на ужин двух солдат-добровольцев. Те весело шутили с хозяевами и нахваливали угощенье, а потом один сказал с некото­рой мечтательностью: «Вот теперь бы на Подол забрать­ся жидов резать. Самая подходящая погода».

Владимир Галактионович Короленко написал строки, как нельзя лучше характеризовавшие всю Добрармию в ее отношениях с местным населением:

«Большевики отлично «вступают», и уж только потом, когда начинают действо­вать чрезвычайки, их власть начинает вызывать всеоб­щее негодование и часто даже омерзение. Деникинцы же вступили с погромом и все время вели себя так, что ни в ком не оставили доброй памяти, такое впечатление, что добровольчество разбито не только физически, но и убито нравственно».

Вскоре черносотенные газеты «Киевлянин» и «Ки­евские огни» обвинили евреев в стрельбе по добровольче­ской армии. Три дня пресса нагнетала погромную истерию, публикуя списки домов, из которых якобы стреляли. Евреев обвиняли в стрельбе из засады, они будто бы обливали солдат кипятком, забрасывали их гранатами. Вспыхнувший в итоге погром продолжался шесть дней — с 1 (14) по 6 (20) октября 1919 года. По официальным данным, тогда было убито 600 евреев, но, скорее всего, эта цифра занижена. В отличие от предыдущих, «традиционных» погромов, совершаемых бан­дитскими шайками, этот был хорошо организован и прово­дился без лишнего шума. В привыкшем к погромам Киеве деникинцы действовали не по старым шаблонам. Голубая кровь, белая кость — русские офицеры-аристократы и дворя­не, купавшие когда-то лошадей в шампанском и бросавшие под ноги цыганским певицам целые состояния, — это не раз­нузданная чернь с Демиевки и Подола. Дни октября 1919 войдут в историю украинского еврейства как киевский «ти­хий погром», который теперь вела армия.

Вот как это выглядело. Погром отличался полным от­сутствием массовых беспорядков, выбитых стекол и пущен­ного по ветру пуха из еврейских перин. Обычный эпизод «тихого погрома» — группа солдат, иногда в сопровождении офи­цера, заходила в еврейскую квартиру, после чего старший про­износил речь, обвиняя киевских евреев в большевизме, укло­нении от службы в Добрармии (куда их не очень-то брали) и в стрельбе по белым войскам из окон. В качестве компенса­ций требовали денег и драгоценностей. Если же таковых не находилось или предложение не удовлетворяло спроса — на­чинались пытки, имитации расстрела, а то и просто убийства. Бывало и по-другому: элегантный поручик в зеркально начи­щенных сапогах, затянутый в ремни портупеи (их и сейчас показывают такими в фильмах, сериалах, спектаклях) сидит за роялем с дымящейся папиросой в углу рта и, перебирая клавиши, любезничает с помертвевшей от ужаса хозяйкой, в то время, как его солдаты рыскают по шкафам и комодам и бьют прикладами застигнутых в доме мужчин, а то и прист­реливают их во дворе. Вылощенные юнкера говорили дамам комплименты, а потом лихо насиловали их ничуть не хуже своих петлюровских и григорьевских предшественников. На­грабленное увозили на автомобилях. Тогда-то Добровольче­ская армия (Добрармия) и получила новое и вполне за­служенное прозвище — «Грабьармия». Но на Подоле, где ко­мендантом был знаменитый погромщик атаман Струк, обста­новка оставалась прежней. Струк успел послужить и больше­викам и петлюровцам. Он нападал на пароходы, следовавшие из Чернобыля в Киев, и на его совести многие сотни утопленных в Днепре евреев. Генерал Драгомиров считал Струка отъявленным бандитом, которому место на виселице, однако не спешил обуздать его. Кроме добровольческой армии, в го­роде рыскали кровожадные банды чеченцев. В отличие от русских они грабили всех, кто попадался на пути, и христиа­не для них были такими же «неверными собаками», как и евреи. Лишь на шестой день, осознав, что дело зашло слиш­ком далеко и армия, теряя последние остатки морали, стано­вится неуправляемой, генерал Бредов приказал прекратить погром.

И тогда газета «Киевлянин» опубликовала статью Василия Шульгина «Пытка страхом».

Но сначала несколько слов о самом авторе. Одарен­ный журналист и вместе с тем убежденный монархист и чер­носотенец Шульгин известен тем, что в разгар знаменитого дела Бейлиса (1913 год) опубликовал в той же газете «Киев­лянин» статью «Не могу молчать», где обличил позорные методы русской юстиции. Оправдательный вердикт присяж­ных в какой-то степени зависел и от этой статьи. Шульгин от­нюдь не собирался опровергать ритуальный навет и не пре­тендовал на роль защитника евреев. Цель его статьи — огра­дить «Союз русского народа» от обвинений в грязном подст­рекательстве и лжесвидетельствах. Шульгин стремился пере­вести погром на государственный уровень, отказаться от низ­копробных, средневековых методов, подняв тем самым пре­стиж черной сотни. Вот почему он решил пожертвовать по­чти проглоченной добычей — Бейлисом.

Но теперь статью «Пытка страхом» Шульгин публиковал совсем с другой целью. Вот несколько отрывков из этой статьи:

«По ночам на улицах Киева наступает сред­невековая жизнь. Среди мертвой тишины и безмолвия вдруг начинается душераздирающий вопль. Это кричат жиды. Кричат от страха… В темноте улицы появится кучка пробирающихся вооруженных людей со штыками, и, увидев их, огромные пятиэтажные и шестиэтажные до­ма начинают выть сверху донизу…

Целые улицы, охваченные смертельным страхом, кричат нечеловеческими голосами, дрожа за жизнь… Это подлинный неприкрытый ужас, настоящая пытка, кото­рой подвержено все еврейское население.

Русское население, прислушиваясь к ужасным во­плям, вырывающимся из тысячи сердец под влиянием «пытки страхом», думает вот о чем: научатся ли евреи чему-нибудь в эти погромные ночи? Поймут ли они, что значит разрушать государства, которые они не создава­ли? Поймут ли они, что значит по рецепту «Великого Карла Маркса» натравливать один класс на другой? Пой­мут ли они, что значит осуществить в России принципы «народоправства»? Поймут ли они, что такое социализм, из лона которого вышли большевики? Поймут ли они, что теперь им следует делать? Проклянут ли они теперь во всех синагогах и молельнях перед лицом всего народа тех своих соплеменников, которые содействовали смуте? Покается ли еврейство, бия себя в грудь и посыпая голову пеплом, покается ли оно в том, что такой-то и такой-то грех совершили сыны Израиля в большевистском безу­мии?.. Перед евреями стоят два пути: один путь — покая­ния, другой — отрицания, обвинение всех, кроме самих се­бя. И оттого, каким путем они пойдут, зависит их судь­ба… Неужели эта «пытка страхом» не укажет им ис­тинного пути?..»

Посвященный российскому революционному движе­нию журнал «Былое» издавался в 1906-1907 гг. а затем после десятилетного перерыва — с 1917 до 1926 года, когда был окончательно закрыт уже не царской, а советской цензурой. Журнал этот являлся уникальным сборником интереснейших исторических фактов, о которых сейчас уже мало кто помнит. В первом номере журнала за 1925 год писатель Сергей Дми­триевич Мстиславский (Масловский) приводит отклики из газет «Киевское эхо» и «Киевская жизнь», прореагировав­ших на статью Шульгина, В «Киевском эхе» отозвался писа­тель Виктор Финк:

«Я — еврей, не имею другой родины, кроме России, где я родился и где похоронены целые поколения моих предков. Они и я всегда были гонимы здесь, мы всегда жили между страхом и молитвой, но я не имею другой ро­дины. И я люблю ее, потому, что она моя родина. Это глу­пое и бестолковое объяснение, но я не знаю другого. Я лю­блю ее так, как, вероятно, горбуны и калеки любят жизнь: изуродованной, больной, тяжелой, безрадостной любовью, любовью без улыбки, любовью людей, которые хотят жить просто потому, что они живы…Я знаю только, что нет жертвы, которой бы не стоило воссоздание Рос­сии…»

Мстиславский в своей аннотации заключает:

«…Ре­корд…я не побоюсь сказать холопства — побил в данном вопросе И.Эренбург, который откликнулся в «Киевской жизни» статьей, названной так: «О чем думает жид?».

«Научились ли евреи чему-нибудь в эти (погромные) но­чи? Да, еще сильнее, еще мучительнее научился я любить Россию. О, какая это трудная и прекрасная наука… Лю­бить во что бы то ни стало… Я благословляю Россию, по­ою жестокую и темную, нищую и неприютную. …Бла­гословляю ее некормящие груди и плетку вруке.…Есть оскорбления, трудно забываемые, и мне тягостно вспо­минать рыжий сапог, бивший меня по лицу. В первый раз это был сапог городового, изловившего меня «за рево­люцию», во второй раз красноармеец избил меня «за контрреволюцию». Это был сапог того, кто мнился мне месссией. Я не потерял веры, я не разлюбил…»

Число погибших в погромах за эти пять лет оценива­ется в 180000–200000 человек (это, по словам Финка, и есть жертва, принесенная для воссоздания России). В литературе встречаются различные оценки вплоть до 400000. Но точное количество жизней, унесенных погромной волной мы уже ни­когда не узнаем.

В своей знаменитой книге-исповеди «Люди, годы, жизнь» Эренбург вспоминает и о деникинском погроме:

«Во дворе лежал навзничь старик и пустыми глазами глядел на пустое осеннее небо. Может быть, это был молочник Тевье, или его зять, старожил обреченного Егупца (Киев). Рядом была лужица не молока — крови. А ветер беспо­койно теребил бороду старика».

В квартиру тестя Эренбурга — доктора Козинцева во­рвался молодой офицер и завел речь:

«Христа распяли, Рос­сию продали», но, увидев лежащий на столе портсигар, остановился и деловито спросил «Серебряный?»

Только о том, «что думает жид» — в книге ни слова. Забыл, наверное, Илья Григорьевич…

Ведь столько лет прошло…