Белла Езерская: Рудольф Фурман. «После перевала»

Loading

И меньше нетерпимости
и недоброжелательства…
Своей неповторимости
Не растерять бы качество.

Рудольф Фурман. «После перевала»

Белла Езерская

Никогда еще чья-то поэзия, в том числе и Рудольфа Фурмана, не совпадала с моим внутренним настроем больше, чем эта последняя его книжка стихов «После перевала». Потому что мы оба спускаемся с Перевала жизни, и испытываем схожие ощущения, хотя автор почти на поколение моложе меня. Речь в этой книжке идет не о столько о событиях, сколько о времени, в котором эти события происходят; или шире — о Времени в философском смысле слова, стремительно несущегося сквозь нашу жизнь.

Не верится, что прожито немало
И что осталось жить совсем немного.

Стремительный бег времени набирает скорость с каждым прожитым днем, и ни остановить его, ни заставить двигаться быстрее, нельзя. Можно попытаться осмыслить его, впрочем, тоже без особого успеха.

Не говори о времени. Пока
Ты говоришь— оно уже другое,
Оно вошло в другие берега
И в них течет, и говорить— пустое…
………………………….
Не торопись осмыслить и понять
Что времени должны мы возвращать
И чем оно обязано нам тоже.

Известно: процесс стихотворчества напрямую связан вдохновением. В старину его называли Музой. Недаром наши классики так стелились перед этой капризной и своенравной дамой: тот, кого она покинула, выпадет из специальности, что равнозначно — из жизни. И, что хуже всего, останется в вечном долгу у Времени.

Как петля затянулось молчание.
Стало жить тяжело и дышать.
Вот— вот-вот — и поставит отчаянье
На последней надежде печать.

И останется существование —
Нестерпимая скука и тишь,
Только эту не жизнь— доживание
Ты себе никогда не простишь.

Поэт выплеснул свой страх перед читателями. Не каждый на это решится. Это одна из особенностей поэзии Фурмана — предельная искренность. К счастью, Муза его не покинула, она просто дала ему передышку, и обратила его внимание на явления и предметы, вполне достойные описания. Например, на северный ветер или осенний парк. Или летний день.

День чист был от начала,
Как агнец, без грехов
………………………………..
Не чувствовал, не ведал
Ни я, ни белый лист,
Что будет он к обеду
Не первозданно чист.

А встанут строчка к строчке,
Не нарушая лад,
Без всякой заморочки
В свой стихотворный ряд.

Одна из особенности поэзии Фурмана — умение находить красоту в окружающей природе — качество напрочь утерянное поэтами-урбанистами. Осень жизни в его стихах мягко вплетается в осень природы: картина пишется не маслом-сангиной. И сколько же в ней светлой грусти!

Пойдем, пройдемся по аллеям,
подышим осенью осенней,
пока прописан воздух ею.
а ветер сдержан, но едва.
Пойдем, пройдемся, поглазеем
до эры жертвоприношений,
пока на ветках пламенея
еще живет, живет листва.

Однажды поэту приснилась зима, по которой он, северянин, тайно тосковал. Стихотворение так и называется «Сон о зиме». Зима была снежная, петербургская. Я посмотрела в окно на заснеженную улицу имени президента Мэдисона, на засыпанные по крыши машины, на пешеходов, перебирающихся через наваленные сугробы и подумала о поэте. Так же ли он радуется снегу, добираясь на работу через эти завалы? И незлим тихим словом помянула нового мэра Нью-Йорка, которого снегопад застал врасплох, хотя о нем трубили все прогнозы. Но мне на работу не ехать, пересижу дома. Вспомнил ли поэт свой вещий сон, порадовался ли снегу наяву?

Это стихотворение почти единственное ностальгическое в этом сборнике. В нем ностальгия из острой формы перешла в хроническую, которая не только совместима с жизнью, но не исключает любовь к вновь обретенной Родине.

Всего-то всего-то
Не больше десятка часов,
И я уже дома,
Что звался когда-то — чужбина.
И радость от встречи
Превыше восторженных слов.
Разорвана с бывшей
страной пуповина.

Недаром говорят (проверила на практике), что визит на родину излечивает от ностальгии.

Всего-то всего-то,
Но как же дышать здесь легко,
Как дорожат здесь
Людьми и свободой и честью…
Думал — от прошлого
я улетел далеко,
но из него
все летят ко мне черные вести.

Я иногда думаю: почему Рудольф — эпидемиолог? Не врач — врачами были и Чехов, и Вересаев, и Булгаков, и Горин, и другие, а — эпидемиолог, да еще и кандидат медицинских наук. Значит, не ошибся в выборе профессии, раз продолжал совершенствоваться? И первую книжку стихов издал в 1994 году — не юношей. А раньше что, не писал? Или писал в стол? И все-таки, почему эпидемиолог? Какие у нас были в Советском союзе эпидемии? Может быть, я говорю глупости. У нас там, в Союзе все было военной тайной. В том числе и эпидемии.

У автора много друзей. Почти каждое стихотворение посвящено кому-то из них. Некоторых — как Евсея Цейтлина — я знаю лично. О других слыхала или читала. Цейтлину посвящено одно из лучших стихотворений сборника.

Уже хватает мудрости
Спокойно жить, без зависти,
и радоваться юности
чужой и друга радости.

И все сильней желание
Жить скромно, но без скупости,
а славы и признания
не стоит ждать —
все глупости.

Яснее понимание
Что значит сердца сжатие
и что самопознание
не лишнее занятие.

Что стыдно быть бесчувственным
и обществом прилизанным.
Прибавилось сочувствия
несчастным и униженным

И меньше нетерпимости
и недоброжелательства…
Своей неповторимости
Не растерять бы качество.

Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.