А потом началась война. Мы эвакуировались. Когда летом 1944 года вернулись в Одессу, она еще дымилась.

Учительница первая моя

Быль

Белла Езерская

Лицо ее сохранилось в моей памяти нежно очерченным овалом, над которым пламенели пышные, остриженные по моде тех времен, волосы. Она всегда носила одно и то же: белоснежную, туго накрахмаленную блузку, черную юбку и туфли на низком каблуке с перепонкой. У нее была легкая летящая походка. Мы ее обожали. Она была нашей первой, и поэтому самой сильной любовью нашего четвертого «А» класса. Она вела этот класс с «нулёвки» уже пятый год, и мы были ей, как дети.

Я пришла сразу во второй класс, поскольку умела читать, писать и считать до ста, чем гордилась. Я была толстушкой с длинными косами — вечным соблазном для мальчишек. У меня были проблемы. Арифметика была моим крестом. Самая примитивная задачка с бассейнами и пешеходами ввергала меня в ступор. В конце концов, в доме появился репетитор, и дело понемногу наладилось. В четвертом классе я даже получила похвальную грамоту. Как я завидовала нашим отличникам — Белле Курц, Софе Розенталь, Мирону Авербаху, у которых и без репетиров путешественники всегда сходились в нужной точке, а бассейны наполнялись в положенное время…

Смуглая красавица Белла Курц вышла замуж и уехала к мужу на Дальний Восток… Толстушка Софа Розенталь проводила меня во Львове до станции Чоп. Мы обе ревели, и были уверены, что расстаемся навсегда. Но Бог милостив: мы встретились спустя 20 лет в Германии. Конечно же, она стала учительницей математики… Мирончик Авербах… Однако по порядку.

Мы учились, дружили, ссорились, писали друг другу записочки, срывали уроки, словом — росли. Как во всяком нормально развивающемся коллективе, у нас были свои партии и лидеры. Лидерами были девочки. Они вообще были социально активны. Мальчишки же отлынивали от любой работы, и занимались чистой наукой. Майорчик был прирожденным математиком и подавал большие надежды. Зинаида Андреевна его обожала и особо отличала. Самый маленький Шура Гиндин, наш левофланговый занимался в музыкальной школе по классу скрипки, а Олег Фотиев лучше всех знал географию. Однажды он уверенно показал на карте три сибирских реки, которые нам на дом не задавали: Яну, Индигирку и Колыму. Мы были сражены его эрудицией.

Помню, как в третьем классе нас принимали в пионеры. Сколько было страхов! Я была уверена, что как только обнаружится, что мама заплетает мне косы, меня точно не примут. Мы заучивали пионерскую клятву, как молитву: «Я юный пионер Советского Союза перед лицом своих товарищей торжественно клянусь…». На дворе стоял 1938 год… Были и события помельче. Шура Айзенштейн поменяла фамилию на Гизниченко. У нее умерла мать, и тетка удочерила ее и дала ей свою фамилию. Мы долго не могли привыкнуть к новой шуриной фамилии. Я вспоминаю: учителя никогда не называли нас по именам, только по фамилиям, и нам это не казалось странным. Нас муштровали, как солдат. Все эти переклички, игры в зарницы и поиски шпионов. Нас готовили к войне.

Между тем, необъявленная перманентная война между мальчишками и девчонками неожиданно закончилась весной 1940 года. Зинаида Андреевна заболела, и мы решили всем классом пойти на прогулку после уроков без нее. Мы впервые почувствовали себя взрослыми. Мальчишки, притихшие и серьезные, помогали девочкам на крутом спуске к Ланжерону. Девочки были смущены и благодарны. Мы знали, что Зинаида Андреевна не будет на нас сердиться за эту вылазку. В этот день мы прощались со своим детством.

Приближался конец учебного года. Мы переходили в пятый класс. Зинаида Андреевна уходила от нас к малышам. Мы ее заранее ревновали. Наши мамы соревновались, кто подарит ей лучший букет на выпускном вечере. Мой оказался самым красивым: колированная сирень и тюльпаны. Мы были грустны, мы теряли любимую учительницу, наши мамы— друга и советчика. Почему-то с папами у Зинаиды Андреевны не было такого контакта. Я вспоминаю единственный случай, когда в школу был вызван папа— это когда бузотер Рывкин вылез в окно и прошелся по карнизу на уровне четвертого этажа…

А потом началась война. Мы эвакуировались. Когда летом 1944 года вернулись в Одессу, она еще дымилась. На улицах стояли ларьки, где продавали вкусную сдобу. Откуда в разоренном городе взялась мука, из которой выпекали эти булочки, для меня является тайной и поныне… Мы собрались на «традиционный сбор» — мальчики и девочки 4–А класса, пережившие войну. Собрались мы в квартире Леньки Ибрагимова, как раз напротив нашей 101 школы, у парка Шевченко. Мы повзрослели, возмужали и с трудом узнавали друг друга. От смущения мы переходили с «ты» на «вы». По военной традиции первый тост был «за тех, кто опоздал на торжество». «Опоздавших» было трое: Валя Овешникова, Лора Щмуклер и Мирончик Авербах. Валя погибла во время бомбардировки Одессы, Лора и Мирончик погибли в гетто. Мы почтили их светлую память минутой молчания. Потом я предложила тост за Зинаиду Андреевну. И тут произошло что-то необъяснимое. Шура выскочила из-за стола, выбежала на кухню и разрыдалась. Я бросилась было за ней, но Вовка Нисензон (русский, несмотря на свою фамилию) удержал меня. Кроме Шуры он, единственный, из нашего класса оставался в оккупации. Он и рассказал нам всё…

Во время оккупации Зинаида Андреевна служила осведомительницей в сигуранце. Она разыскивала евреев, скрывающихся от угона в концлагеря, и выдавала их румынам. За это ей разрешалось брать себе их имущество. Она разыскала Мирончика, скрывавшегося в русской семье на Пересыпи, и выдала его румынам. Она знала, где он скрывается: доверчивая мама Мирона поделилась с ней тайной. За Шурой Зинаида Андреевна явилась в сопровождении двух полицаев. Тетка истерически кричала, вырывая Шуру из их лап: «Не дам! не пущу!!! Она русская, русская! У меня документы! Она русская, ее родители русские!» Зинаида Григорьевна хладнокровна сказала: «Она лжет. Девочка — еврейка. Ее настоящая фамилия Айзенштейн. У нее отец еврей». И добавила, обращаясь к шуриной приемной матери: “Я не понимаю, зачем вам в доме нужна эта жидовка?».

Шуру удалось выкупить…

Зинаида Андреевна дожила до победы. Ее не арестовали, не отдали под суд, хотя свидетелей было больше чем достаточно. Она уехала в Измаил, это был режимный город, и там ее не знали. Она даже преподавала в школе. Ее не дисквалифицировали. Потом она вернулась в Одессу, в свою квартиру. Ее адрес, я запомнила навсегда (она часто нас приглашала): Отрадная 4, квартира 3. Однажды моя мама на улице ее встретила и быстро перешла на другую сторону. Зинаида Андреевна прокричала ей вслед: «У меня забрали всё, всё до нитки». Она имела в виду — всё награбленное. Она была уверена, что это снимет с нее грех предательства.