Александр Левинтов: Май 14-го. Заметки

Loading

Чтобы творить исторические безобразия и преступления, необходимо прежде всего обессмыслить прошлое, настоящее и будущее, превратить их в приторный сироп лжи и безнадёжных иллюзий.

Май 14-го

Заметки

Александр Левинтов

Выздоровление

В реанимации я трое суток пролежал навзничь, в меня бесконечно много и долго вливали какие-то растворы, один пол-литровый пузырек за другим, потом какие-то щепотки с таблетками, потом укол — и тяжелое, бессонное забытьё, почти сразу, наповал, как орясиной по затылку, до тех пор, пока не вернется нестерпимая боль: я подам голос — и никуда не спешащая, расположенная за стеклянной ширмой дежурная сестра вколет тоненьким шприцем что-то успокаивающее, и я опять затихну в сладком забытьи, только и успев подумать: «хотя бы отосплюсь здесь, перед смертью».

Но она отступила. Реаниматолог прочитал мне некролог о моей жизни впредь — и это было очень грустное назидание и наставление: а зачем тогда жить?

Меня привезли в нашу 16-ти коечную палату, а ведь могли и в холодильник, на полку безо всяких матрасов и удобств. Старожилы приветствовали моё возвращение, а я с тихой затаённой злобой вспоминал, кто и как из них храпит и стонет по ночам, и не дает уснуть — тут меня колоть снотворными никто не будет, кончилась эта лафа.

Но перед сном меня всё-таки укололи, не говоря, чем (они вообще никогда ничего не говорят, чтобы ты, часом, не узнал через эти лекарства свой диагноз и близость к смерти).

И я забылся в уже ставшим привычным несуществованием, которое, конечно же, богаче, интересней и осмысленней небытия.

Проснулся я, потому что пробил пот, очень обильный и очень холодный: простыня и подушка совсем мокрые, будто их вынули из воды, белье такое же.

В сильном ознобе и немощной слабости я растянул простыню тентом на спинках койки, подушку и бельё разложил-развесил по стульям.

Совсем голый, я подошёл к распахнутому на обе створки окну. Стояло седое как Pinot Grigio, белесое предрассветное утро. Тополиные листочки ещё не все освободились от своих клейких оболочек и издавали аромат, раз и на всю оставшуюся жизнь запоминающийся. Ниже нашего второго этажа тянулись кипы белой и сортовой сирени, источающие дурман первой любви, загадочных ночных поцелуев и шёпотов. Вся зелень облита обильной холодной росой, точно такой же, как мой недавний пот. Над дальними домами становилось всё светлей, но мир всё ещё стоит тихий и неподвижный, ещё ничто и никто не проснулся — я один, один, один.

Одновременно — и вялая слабость и невероятная бодрость.

Я сел за стол у окна, отодвинул от себя общепалатный казенный электрочайник, смахнул в сторону (не на пол же!) засохшее хлебное крошево, достал из своей тумбочки блокнот и ручку, ещё раз всмотрелся в очарованный пустотой мир и начал писать стихотворение.

Первомай

черемух белых опьяненье,
дурман дворами истекает,
и тишина — лишь птичье пенье
в коротком, кротком, синем мае
и липкой зелени забава,
топóля в веере листвы,
и только чёрная дубрава
здесь не теряет головы,
на солнце — пьяниц прозябанье,
на небе — в белом лоскуты,
ты на мечты меняешь знанья
пред тихим гимном чистоты…

Анализ и синтез: вопрос первичности

Чем древние греки были хуже нас? — ничем.

Ими были заложены понятия и смыслы слов, живущие и по сей день. Кто вспомнит, что такое айпод — не через три тысячи лет, а хотя бы через тридцать? Кто сейчас из молодых помнит, что такое флоппи-диски, а ведь всего десять лет тому назад они ещё были в полном ходу?

Слово «анализ», по М. Хайдеггеру, ввел Гомер в «Одиссее»: по ночам Пенелопа распускала («анализировала») рубашку Одиссею, которую ткала («синтезировала») днями.

Выходит, синтез предваряет анализ, первичен относительно анализа. Вот, и черви анализируют наши трупы, разлагая мертвую плоть на упрощенную органику. И, если у нас кроме тела-плоти ничего нет, то и остается от нас только жёваная-пережёванная примитивная органика, плавно переходящая в минеральное состояние.

Но мы — не только плоть. Мы — это и нетленные души. Мы — это те духовные ценности, которые мы оставляем после себя, если создаем их. Мы — примеры и образы поведения и жизни, если наши поведение и жизнь были образны, а не безóбразны и безобрáзны.

Человеческому мышлению очень важна изначальность синтеза, порождающего онтологическую полноценность и целокупность, пусть даже и незавершённую, как рубашка Одиссею: Пенелопа знала «онтологию» рубашки и «онтологию» супружеской верности и во имя второй распускала, «анализировала» первую.

Мышление, не опирающееся на онтологию, ничего, кроме уродливых вывертов и вывихов логического и деятельностного порядка, не порождает. Это блестяще доказывается и образцами современного «интерактивного» образования, и политической практикой. Онтологическая безбашенность перестройки и агрессии «Крым — наш!» — яркие тому доказательства и свидетельства.

Чтобы творить исторические безобразия и преступления, необходимо прежде всего обессмыслить прошлое, настоящее и будущее, превратить их в приторный сироп лжи и безнадёжных иллюзий.

В ядре синтетической работы заложены смыслы. Именно они позволяют говорить о полноценности и целокупности даже незавершённой и несовершенной онтологии. При этом смысл понимается как разделяемая группой (от семьи до человечества) индивидуальная мысль, ухваченный и приватизированный человеком фрагмент истины.

Собственно, так и работает элита — та часть общества, что порождает (синтезирует) смыслы. И если эти смыслы получают общественное одобрение (при жизни или посмертно, elte el elite) и распространение, то предназначение и миссию элиты можно считать выполненными.

Так как синтез предшествует анализу, то он и алогичен или, по крайней мере, логика в смыслообразовании (=синтезе) необязательна.

Именно поэтому синтетические произведения чаще всего поэтичны и художественны: Тора, Евангелия и Коран; Рафаэль и Микеланджело; Бах, Моцарт и Бетховен; импрессионисты и абстракционисты, Достоевский и Ницше.

Отсутствие синтетических работ и произведений диагностирует собой упадок и разложение. Даже наука, строго говоря, ориентированная на аналитическую работу, нуждается в синтетических прорывах (Галилей, Ньютон, Эйнштейн), открывающих новую научную парадигму, как ее понимали Т. Кун и П. Фейерабенд. Тем не менее, «тяж» синтеза приходится на философию: Платон, Августин Блаженный, Кант.

И мы, убогие и скучные аналитики, кладбищенские черви, должны быть благодарны им, художникам и мыслителям, за противостояние нам и опережение нас — с них всё начинается и нами всё заканчивается.

Форос, 2009

помнишь, приятель? — когда-то давно
пили с тобою в Форосе вино,
были отчаянно счастливы, впрямь,
я был чуть пьян, да и ты, вроде, пьян
ночь голубая, гальки тепло,
и «бастардо» словно в душу текло,
в споре о смыслах каждый упрям,
месяц над морем — и тот, кстати, пьян
я вспоминаю частенько те дни,
ночь напролёт мы сидели одни:
нам не нужны были выплески драм —
каждый был мыслями полон и пьян

Язык как рефлексия речи

Речь мы осваиваем прежде языка и, свободно овладев родной речью, только после этого, мы начинаем изучать родной язык.

Безусловно, язык есть рефлексия речи: мы изучаем и начинаем понимать, почему и как мы говорим, пишем, читаем и слышим.

К сожалению, мы никогда особенно не задавались этой особенностью языка. Более того, в середине 19 века тогдашним министром просвещения (кажется, это был адмирал Путянин) был реконструирован гимназический курс «русский язык и логика» в просто «русский язык», а ведь именно логика и есть «скелет» правильной (нормативной) рефлексии речи.

До конца 20-го века мы всё-таки, худо-бедно, изучали в школе, то есть изучали все, в силу обязательности школьного образования, русский язык, потом всю жизнь, мучаясь и скрепя сердце, переучивались из-за постоянных реформ и мини-реформ русского языка.

Всё это, увы, рухнуло в 21 веке.

И причин лингвистической катастрофы в нашей стране две.

Первая — компьютеризация.

90% использования компьютера в диалоговом режиме — это игры и общение в аськах, эсэмэсках и на форумах различных сайтов. Верх информативного использования компьютера — Википедия. Поиск информации, как правило, далее не идет. Это общение — калька разговорной речи, без запятых и прочей пунктуации, «тока» вместо «только», слова сливаются и разливаются произвольно, управление глаголов, падежи, согласования прилагательных и уществительных, вообще все правила орфографии и пунктуации игнорируются, интонации передаются смайликами — а зачем тут нужен язык, ведь и так всё понятно?

Закончив школу безъязыкими, «немцами», люди, попав в систему профессионального образования, через два-три года учебы начинают понимать, что писать на русском языке не могут и не умеют, а потому все свои презентации, рефераты, курсовые и дипломные работы делают методом copy-paste всё из той же Википедии, чужих презентаций, рефератов, курсовых и дипломных работ, которые (убедился на собственном примере, на собственных текстах, постоянно и беспощадно разворовываемых) также весьма далеки от оригинальных.

И совершенно нечему удивляться, что текстовое воровство (плагиат) стало тотальным явлением, от школьной скамьи до докторских диссертаций.

Но ведь эта энтропия довольно скоро кончится: воровать будет нечего, поскольку уже заметно исчезают носители и креаторы языка и мыслей.

Вторая причина — ЕГЭ.

Реально в школе перестали изучать русский язык: идет натаскивание и дрессура сдачи ЕГЭ. Какие там причинно-следственные связи? Какая логика? Какая рефлексия речи? — необходимо втемяшить в головы мёртвые лингвистические правила, знания и терминологию, которые не имеют непосредственного выхода на речь, а потому и воспринимаются как географическая номенклатура, сухая и бесполезная.

Строго говоря, тут русский язык не одинок. Также выхолощены и объегэвились и все остальные предметы, не считая физкультуры.

Лингвистические знания, очень нужные и важные для ученых языковедов, Бархударовых и Крючковых, нелепы и не нужны носителям и пользователям речи, как не нужны геоморфологические изыски типа «озы, камы и друмлины» для пользователя и созерцателя рельефа.

Одним из мощнейших средств освоения родного языка и рефлексии родной речи является иностранный. Разумеется, мы учим иностранные языки не только ради этого (нам пока еще нужны эти средства общения с носителями иностранных языков и культур), но рефлексия собственного языка дается прежде всего в сравнении с чужим. Без этого даже переход на разговорную практику, осуществляемый ныне в педагогической лингвистике, мало что дает: мы понимаем слова, но не смыслы и понятия, стоящие за словами иностранного языка. Мы, например, под «индустрией» понимаем промышленность, а европейцы (и американцы) — трудолюбие. В «дисциплине» нам слышится диктатура, а других языках это восходит к аскезе школяра. Под «элитой» мы подозреваем частоту мелькания лиц и фамилий в СМИ, власть и деньги имеющих, а все другие — героическую самоотверженность (elte el elite — «со щитом или на щите»).

Эти ламентации и плачи Ярославны на стене Путивльского кремля ничего не стоят, если не предлагать чего-то нового. Предлагаю. Уроки и практика информатики должна строится на поиске не связей, а информации и знаний. Необходим немедленный отказ от ЕГЭ или инверсия этих тестов до рабочих инструментов контроля за освоением текущего учебного материала и не более того. Необходима реальная ответственность, вплоть до уголовной, за текстовое воровство и плагиат.

Из школьного

молчком молчит Петруша из буфета
от «Горя от ума» — в ответ молчу и я,
от Лизаньки опять всё шашни да приветы,
у Чацкого желчь слов стекает с острия

мне жаль Володю — из-за дуры Ольги
скандал, дуэль и ранняя кончина,
от книг классических уже прогнулись полки,
и скука, как перед «Авророй» в Зимнем

«Что делать?», если о «Былом и думах»
ни говорить, ни спорить нет охоты?
лежит Обломов, стоптанные чуни
Тургенев выбросил с Герасимом в болото

и Ниловна, вот матерь-перемать,
про «Сокола» заводит разговоры,
нам Репку дёргать иль пора сажать
за политические вздоры?

белеют паруса, а были ведь и алы,
Наташа с Петей борются за мир,
и Филиппок, забавный сельский малый,
мне «Идиота» зачитал до дыр

Буза

Мы с Вовкой Ивановым решили, что мы эльфы и как народ эльфов имеем право на самоопределение. Мы именно так и самоопределились и поэтому решили, что нам, как самоопределившемуся народу, нужна территория. Нам много не надо — мы посчитали, что четырех квадратных километров нам вполне хватит и у России с её семнадцатью с гаком миллионами не убудет. А эти четыре квадратных километра — как раз Кремль, Красная площадь и первая линия ГУМа, чтобы всё мороженое было нашим.

Но наши враги из второго «Б» класса, Лёнька Петров и Никитка Сидоров, объявили, что они — орки, самоопределились и потребовали себе свою территорию — Лубянскую площадь с «Детским миром», всеми зданиями ФСБ и Политехническим — вот, упыри!

Девчонки — дуры, что с них взять? — самоопределились феями и потребовали себе Кузнецкий мост вместе с ЦУМом и Большим театром — театр-то зачем этим дурам понадобился? Там ведь только эту муру, оперы и балеты, показывают.

Как два самоопределившихся народа, мы с орками начали воевать, майданы им устраивать, блокпосты, флаги им наши вывешивать (на голубом фоне лук и стрелы, а сверху двуглавый голубь мира), побили их, но всего разик и несильно. С девчонками связываться не стали — ну, их, плаксы, потом отвечай за них.

И весь наш класс, и вся школа, с первого по четвертый класс, стали самоопределяться, кто чем попало, провозглашать республики, а кое-кто и монархии. Даже таджики, совсем тихони тихонями, объявили Российское Таджикское Ханство Золотой Орды и захватили в плен Великое Армянское Царство братьев Хачакянов, Ромки и Амирки, армянский военно-морской флот назвали таджикским, а армяне им за это газ, ну то есть воду в уборной перекрыли и перестали поставлять пахлаву и алани (ничего вкусней не ел).

А потом пришла Светлана Владимировна, наша завуч, очень строгая, и прекратила бузу.

Мы с Вовкой Ивановым дружно сказали перед классом «я больше не буду», и родителей в школу вызывать не стали, опять обошлось.

Сила мысли

Товарищи!

Вчера по каналу «Культура» был показан сюжет под названием «Сила мысли», в котором было сказано, что ученые доказали: люди должны быть ответственны за свои мысли, намерения и желания, поскольку силой мысли управляется их здоровье, жизнь и даже судьба.

Открытие это сделали не наши, а в Великобритании, а, значит, этой информации можно доверять как вполне достоверной. От нас требуется только засекретить эту информацию. На оперативном совещании, проведенном вчера же вечером нашим управлением, было принято решение, которое вам следует сейчас обсудить и принять. Вот основные пункты этого решения.

Первое.

Охваченность Интернетом у нас значительно ниже, чем в западных странах, всего 50% населения. Необходимо в сжатые сроки добиться 100%-ного охвата населения. Если надо, необходимо либо резко сократить тарифы на пользование Интернетом, либо сделать его вовсе бесплатным, но непременно всеобщим и обязательным. Например, уклоняющихся можно привлекать к уголовной ответственности по статье «измена Родине» или «шпионаж в пользу иностранного государства».

Второе.

При растомаживании иностранных компьютеров, ноутбуков, айфонов, мобильных телефонов и тому подобной техники в каждый прибор монтируется датчик мыслей, разработка которого уже поручена СКБ «Наночугунтекстильпром», а в Англию направлена группа офицеров нашего управления по изъятию образца этого датчика.

Третье.

Независимо от того, включено или не включено электронное устройство, имплантированный в него чип реагирует на политически неблагонадежные мысли, намерения и желания, даже если они возникли во сне, и отсылает эту информацию в нашу информационно-аналитическую систему, которая в принципе уже существует и охватывает всё население всех возрастов, от первого крика при рождении до последнего вздоха перед смертью.

Четвёртое.

Систему необходимо срочно модернизировать и дополнить:

а) классификатором поступивших сигналов о мыслях граждан,

б) набором реакций обратной связи как ответственности за возникшие мысли, намерения, желания.

Например, за послание не всего правительства, а только отдельного его элемента сгоряча и не подумавши к черту, чертовой бабушке, чертям собачьим генератору этой взбалмошной идеи направляется легкое недомогание, вывих голеностопа, потеря портмоне, очередной отпуск в ноябре. Если посыл направлен заметно дальше, наказание усиливается до опоясывающего герпеса, перелома одной из костей, непрохождения аттестации, лишения премии.

Если мысль касается всего правительства и/или национальных лидеров, наказание резко ужесточается.

Это что касается спонтанных мыслей.

Регулярные мысли, плетение интриг, умыслов и заговоров уже на начальном этапе замысливания караются ДТП разной степени тяжести, потерей работы, бандитским нападением.

Пятое.

Цели нашего предложения сводятся к двум пунктам:

— политический аспект — в исторически короткие сроки избавиться от балласта инакомыслия в головах всего населения,

— социальный аспект — кардинальное сокращение численности населения силами мыслей самого населения до размеров, сопоставимых с нуждами добычи, транспорта и экспорта углеводородов.

Шестое и последнее.

Необходимо определение круга лиц у нас наверху, охваченных ответственной самокритикой с тем, чтобы они были освобождены от чипов, улавливающих политические мысли, намерения и желания.

Я кончил, товарищи.

Приступаем к выработке резолюции и разработке плана конкретных мероприятий, для исполнения которого требуется создать соответствующую комиссию, которую готов возглавить я.

Из истории болезни и жизни

Когда дым рассеялся, пыль осела и пепел перестал туманить воздух, собралась авторитетная комиссия судебно-медицинской экспертизы. Вердикт консилиума оказался суров и безнадёжен: «Вменяем, а потому социально опасен».

Помещать пациента в психушку бессмысленно: его нечем и не от чего лечить, а душевнобольным он может нанести непоправимые психические травмы. Неподсудный и обладающий конституционным иммунитетом, он не может быть посажен в тюрьму, а процедура импичмента усложнена им до полной невыполнимости.

Поэтому, а также памятуя о его особой любви к диким животным и птицам, решено было разместить его в зоопарке, в вольере с макаками, заодно и извлечь хотя бы минимальный коммерческий смысл из его существования. Рядом с табличкой «макака-резус» (далее идет латинское название, описание этологии и питания, ареал обитания вида) появилась ещё одна: «кацап безрогий».

Разумеется, народ повалил валом в зоопарк и именно к этой вольере. Отросшая седенькая бороденка, щуплый вид и горящий козлиной ненавистью к миру взгляд и впрямь делали его похожим на старого козла, «кацапа».

Известно, что обезьяны, как бы за ними ни ухаживали, пованивают. Но, конечно, не так отчаянно, как это делают козлы. Разъяренный альфа-самец стайки макак сразу заподозрил новичка в сексуальной агрессивности и ловко и метко забрасывал его калом. Макаки-самочки жались от ужаса к решётке и старались держаться вместе.

Он же совершенно не обращал на них внимание, тихо и вкрадчиво, тщательно пережёвывая, ел положенные ему бананы и часто впадал в раздумья-воспоминания.

Он действительно очень любил диких зверей, настолько сильно любил, что во имя этой любви однажды до смерти закололи снотворными амурскую тигрицу, а он гладил ее издыхающее тело и думал: «как, всё-таки, я велик!».

Ещё он вспомнил стаю стерхов: белых журавлей привезли из теплой, хотя и ненастной Рязанщины на суровый и неприветливый Ямал. Долго не могли разрешить вылет на юг — международные дела и связи, переброска финансов в более надёжные и глухие офшоры мешали; наконец, он прилетел, на дельтаплане показал стерхам кузькину мать, то есть дал направление, куда лететь молодым, хотел даже принять их в «Молодую гвардию».

Обтрёпанные и изнемогшие птицы на полдороге выдохлись окончательно и их, обессиленных, на самолете доставили назад, под Рязань. После такого стресса они утратили последние сексуальные силы — и стая выпала из эволюции, навсегда.

Он очень любил ловить рыбу, которую ему цепляли на блесну спиннинга: здоровенных щук, гигантских окуней и, разумеется, сомов и осетров. Есть он их, конечно, не ел: обмеривал, обвешивал и выбрасывал. Раки обожали места его рыбалок.

Он сидел и вспоминал лихие матчи по бадминтону, броски на татами, комбайн, на котором он собирал кукурузу, жаль, конечно, что они так мало тогда собрали, а всё остальное разлеталось по полю. Вспоминал, как тушил пожар на реке, ловил в море античные амфоры, водил танки и самолеты, опускался в пучины и почти летал в космос…

Если мальчишки совсем уж доставали его своими дразнилками, он вставал во весь свой небольшой росток, сжимал кулачки и говорил сквозь зубы: «идите сюда, бандерлоги!». Именно на эти сцены и валил народ в зоопарк, именно так он заслуженно получал свои бананы.

Зоопарк процветал, появились новые вольеры, обновлялся парк животных, улучшалось медицинское обслуживание, заметно прогрессировало образование персонала, а он неумолимо старел и дряхлел, стал терять и память и язык. Кончилось всё довольно гуманно: его усыпили, а тушку скормили виверовым — не пропадать же.

Утренний город после вчерашнего

невнятный с утра, одинокий и снулый,
тащился трамвай, переполненный людом,
слегка матерясь и готовый по скулам,
теснился в проходе — к паскуде паскуда

и солнце играло, и птички болтали,
и дети уже перешли на сандали,
над городом плыли белёсые дали,
но люди в толпе ничего не видали

в газетах все новости стары и хмуры,
дешёвые дуры полуодеты,
повисли на поручнях — словно шампуры
сквозь плотно набитое мясо продеты

трамвай протащился четыре квартала,
устал, ведь силёнок осталось так мало,
а надо пилить, ну, хотя б до вокзала
и сбросить в метро это бритое сало

я еду трамваем, уставясь в окошко:
наш путь пресекает чернущая кошка,
вся жизнь невпопад и как будто нарошно,
мне скушно и муторно, скверно и тошно

Классификация бизнесов

Пора навести некоторый порядок в нашей суверенно-рыночной экономике и взаимоотношениях хозяйствующих субъектов. В России продуктивны только иерархические классификации, а потому мы и выделяем:

Крупный бизнес — это когда бюджетами республик, краёв и областей, городов-миллионников, олимпиадами и миллиардами;

Средний бизнес — вагонами, цистернами и составами, предприятиями невоенного назначения, миллионами;

Малый бизнес — от сотен тысяч до миллиона, школами, больницами, детскими садами, кубометрами, километрами и тысячами киловатт;

Мелкий бизнес — тырить мелочь по карманам, на постах ГИБДД, делать операции, принимать экзамены, собирать милостыню, писать романы и картины;

Микро-бизнес — получать стипендию, зарплату, пенсию, пособие по безработице, брать чаевые в Макдональдсе и других фаст-фудах;

Нано-бизнес — преферанс по копеечке, игра в пристеночек, поэзия, государственные лотереи, ловля блох на продажу, шитьё рукавиц на зоне.

Понятно, что, если в нано-бизнесе заняты десятки миллионов россиян, в микро-бизнесе — миллионы, в мелком бизнесе — сотни тысяч, в малом — десятки тысяч, в среднем — тысячи, то в крупном — всего лишь сотни друзей, родственников и членов дачного кооператива «Озерный». Именно они, последние, и называют себя элитой.

У планеты есть одна примета

У меня есть неприятная привычка: проснешься — и всё утро тебя преследует песня, хорошо бы путная, а то ведь непременно какая-нибудь советская и/или дурацкая. Вот, например, сегодня проснулся с такой: «У планеты есть одна примета — это, это, это целина!». Я уж и зубы почистил, и давление измерил, и кофейку выпил, и на работу из дому уехал, а она всё никак не отвяжется.

И не отвязалась бы, если бы я не понял, чего это она привязалась.

Целина — это середина 50-х: Сталина уже нет, а всё остальное — ещё есть. В том числе и ощущение того, что на планете есть только мы, советские люди, социалистический лагерь и всё прогрессивное человечество, а прочие: капиталисты, империалисты, негры Африки, разрывающие цепи векового рабства, американские негры, которых постоянно линчуют, пингвины, белые медведи, пляшущие человечки, марсиане — лишь временные декорации нашей жизни, совершенно необязательные, потому что в освоении целинных и залежных земель никак не участвующие.

Планета ограничена нами и только нами, а инородное окружение вокруг нас — неразумное, недоброе и невечное.

Эта исключительность (и потому — вседозволенность относительного прочего, ненастоящего мира) большевиками была многократно усилена, но порождена и взлелеяна была предыдущей историей.

Вспомните истерику всенародного ликования по случаю вступления России в Первую мировую.

Вспомните подлинную и мнимую причину Балканской войны 1877 года: нам до зарезу вдруг понадобились Босфор и Дарданеллы под знаменами освобождения Болгарии от турецкого ига (греков мы почему-то не бросились освобождать от того же ига, хотя греки принесли нам христианство, а о болгарах мы впервые услышали из сводок с театра военных действий).

Вспомните, как, зачем и почему мы оккупировали Среднюю Азию. Я в свое время был потрясен и раздосадован донельзя обоснованиями П.П. Семенова-Тянь-Шанского строительства канала Амударья-Сарыкамышская впадина-Каспий: Бухара, Самарканд и Хива благоухают, пользуясь водами Амударьи, а на нашем берегу — бесплодная пустыня.

А пространные путевые заметки российских журналистов об их вояжах и турне по городам и странам Европы, печатавшиеся в «Московских ведомостях» и «Санкт-Петербургских ведомостях» во второе половине 19 века? — создавалось впечатление, что журналисты тщательно выполняли задания по максимальному обливанию помоями и грязью эти народы, их осмеянию и унижению.

Зачем создавались колониальные империи 19-го века?

Прежде всего для и ради торговли, импорта сырья и рабочих рук, экспорта культуры и капитала. Да, империя — это главным образом экспорт и распространение культуры метрополии, установление метрополитанского порядка и закона, утверждение христианства. Чаще всего это называлось цивилизаторской миссией и обходилось метрополиям в огромные потери и расходы.

Как формировалась двуглавая российская империя? — Сибирь мы превратили в огромную каторгу, а торговые пути и сети, после Пекинского договора 1861 года, стали тщательно уничтожать. Не по нашей версии, а по версии коренных народов русские принесли им водку и болезни взамен на уничтожение их жизненного уклада и среды обитания.

Россия, точнее Советский Союз, колонизовал Восточную Европу, заваливая ее своим сырьем (то есть, поступая не метрополитански) и идеологией, но тщательно уничтожая местный культурный слой под довольно нелепым слоганом: «национальное по форме, социалистическое по содержанию».

О Кубе лучше не вспоминать.

Вся российская, советская и постсоветская международная политика — это не установление дружеских (стало быть, торговых, миролюбивых, культурных) связей и отношений, а агрессивный захват чужих территорий, подавление чужих народов — и обычно без всякой пользы для себя, превращая аннексированные территории в обузу и обременение.

Мы хотим захватить Северный полюс (по международным правилам принадлежащий Дании как метрополии Гренландии) и уже создали арктические войска. Зачем нам этот полюс, мы и сами точно не знаем (не нефть же добывать там, добыча которой будет стоить в несколько раз дороже мировых цен), но давайте сравним российское вооруженное поведение в Арктике и политику Аргентины, претендующей на владение Антарктидой: там поощряется заключение браков и деторождение на земле Антарктиды.

И мы еще имеем наивность удивляться, почему норвежцы не бросаются к нам в объятия и с подозрением смотрят на все наши инициативы и затеи.

Нас мало, кто любит — особенно среди соседей. Многие откровенно боятся — и при этом мы не устаем говорить: «Святая Русь! Святая Русь», хотя Мордор и «1984» срисованы с нас.

Мы насильственно, с раннего детства и до гробовой доски впендюриваем в самих себя рабский, лишенный разумности патриотизм не как любовь к своей стране, а как обожествление своего государства: именно отсюда исходит общенародный вопль «Крым наш!» — а до того что, он был нам недоступен, чужд и не любим нами?

И эта особенность, несхожесть с другими, исключительность настолько глубоко въелась в нас, что передача гордости за себя типа «слава советскому народу!» и презрения ко всем остальным, теперь передается не только средствами воспитания и пропаганды, но чуть ли не на генном уровне.

Ничего персонального — какие могут быть персоналии, если 83% населения страны и подавляющая масса русскоязычной эмиграции одобряет оккупацию Крыма?

Какие могут быть персоналии, если с утра в зубах вязнет «У планеты есть одна примета — это, это, это целина!»?

Канун третьей мировой

вот и всё, вот и всё, вот и всё,
мы её — не они — развязали,
и теперь нас, конечно, снесёт
в нежилые и тёмные дали

и земля — никому не нужна,
километры, гектары и пяди,
и не к нам, а от нас зазвенела война,
не с чужой, только с собственной стати

прикрываясь гуманным щитом,
в подземелья опустятся власти,
мы же пó миру — наг-нагишом
на себя опрокинем все страсти

и опять, и опять, и опять
все страдания, горести, муки
на себя поднимать и таскать,
и тянуть к состраданию руки 

Шило

Было это во второй половине 50-х, когда основную шпану и уголовщину, казалось, уже поймали и по нарам рассадили, и уже не так страшно стало возвращаться вечером домой по всё ещё беспросветно тёмным улицам, особенно детям и женщинам.

Был танц-вечер в нашей школе. Мы, ставшие после седьмого класса старшеклассниками, впервые получили директорское разрешение на участие в этом вечере перед октябрьскими.

И хотя мы с пятого класса учились с девочками, танцевать никто из нас не умел, да, признаться, и побаивался. Подпирали стены и тупо смотрели, как танцуют более взрослые. Наши девочки тоже подпирали стены, но иногда, шерочка с машерочкой, пытались делать вид, что танцуют, а на самом деле топтались на месте или подражали большим.

В туалете было накурено, хоть топор вешай, и кисло воняло дешёвым красеньким, как тогда назывались все вина вообще.

Тут завели «Маленький цветок». Я стоял, заворожённый и потрясённый, впервые слушая эту чарующую мелодию, и потому пропустил начало какой-то свары. Кто-то кому-то заехал, кто-то побежал. По залу потекли отрывочные слухи: два десятиклассника не поделили девушку, отбивший её влепил своему сопернику звонкую пощёчину, после чего тот позорно убежал.

В более раннем возрасте мне приходилось (и нравилось) участвовать в драках: барак на барак, наши, измайловские, против балканских, калошинских или реутовских — мы все, в общем-то, были шпаной, более или менее.

Так что произошедшее я воспринял как нечто нормальное. Тем более, что всё быстро успокоилось, и «Маленький цветок» завели ещё раз.

Вечер дружно кончился, и все повалили в гардероб и на улицу.

Давшего пощёчину у дверей школы ждал старший брат получившего её. Всё произошло мгновенно: тырчок шилом в живот, сквозь демисезонное тоненькое пальто, парень медленно осел, а оба брата прыснули наутёк.

Пока все охали и ахали, догадались вызвать милицию и скорую, парень истекал кровью на свежевыпавший снежок.

Спасти его не удалось — он умер от потери крови. Тех двух братанов так и не нашли: скорей всего, сховались в какой-нибудь деревне или уехали на Севера, тогда это было в порядке вещей по оргнабору. Это была первая в моей жизни насильственная смерть, страшная своей мгновенностью.

Лет, примерно, через десять, произошло столь же стремительное и ужасное.

Мы, молодые участники Западно-Сибирской экспедиции, приехали в Тюмень в начале пыльного лета. На дребезжащем полупустом «пазике» тащимся от вокзала до гостиницы «Заря» в самом центре города, тогда ещё очень зачуханного, сидим со своими багажами на заднем сидении.

У передней двери, друг за другом, трое: какая-то тётка и два парня.

— Бабка, смотри! он же у тебя крадет! — крикнул задний. Вор обернулся и лезвием, своим орудием производства, резко полоснул по глазам несчастного. Тот схватился за лицо, дверь автобуса открылась на остановке, и вор спокойно, даже вальяжно, с достоинством и вызовом сошел, но, как только его ноги коснулись земли, он рванул в толпу и мгновенно растворился в ней, без остатка и следа.

Пока народ в автобусе ахал и верещал, потерпевший истекал кровью. Глаз он, конечно, лишился, но автобус остановили, прямо у аптеки, его вывели и, надо полагать, оказали помощь.

Сидевший рядом с нами мужик встал:

— Больше не будет глазеть, куда не надо, — внушительно и назидательно сказал он нам, оторопевшим и с раскрытыми от изумления ртами, и спокойно вышел из задней открытой двери. Только после этого до меня дошло, что он был на подстраховке, и в случае чего, у этой пары были планы совместных действий и отступлений.

Потом, и в Западной Сибири, и во многих других местах нашей необъятной, я много раз сталкивался с подобного рода инцидентами, не драками и поножовщиной, а именно актами возмездия, скорого и беспощадного.

И я стал понимать, кто обладает подлинной, пусть и эфемерной, властью в этой стране, понял, как хрупка и ненадежна защита людей от этой власти, как само государство не только бессильно перед этой властью, но и пытается действовать точно также.

И при одном только виде носителей власти в нашей стране меня начинает подташнивать, и я предчувствую, как из рукава элегантного и безукоризненного костюма сейчас вылетит зажатая между пальцами бритва или мелькнёт заострённое шило.

Ночью. Сон

я побреду по бреду сновидений,
по тяжким вздохам в глубине ночей,
без времён, пути и направленья,
в следствиях вечернего «налей!»

и ангел черный тихими крылами
меня укроет от забот и суеты,
под нами — мир, и только Бог — над нами,
с которым молча говоришь на ты

всё — впереди: прошедшего не надо,
я помню только будущего прядь,
последний стих пусть будет мне наградой
за то, что время протекает вспять

Рокировка

Из всех подарков, сделанных мне к семидесятилетию, самым неожиданным и приятным оказался сюрприз, приготовленный моим младшим братом. Он нашел в семейном фотоальбоме мою фотокарточку 54— года 9х11, сделанную в фотоателье, качественно, на матовой бумаге, отсканировал её, отретушировал в фотошопе (это он любит и умеет делать), увеличил до размера 40х30 (он и это умеет делать), вогнал в очень элегантную и, как я догадываюсь, дорогущую рамку, приделал с обратной стороны тросик, чтобы можно было повесить на стену и привинтил складывающуюся подпорку, на случай, если я захочу разместить свой портрет на письменном столе.

Словом, расстарался и всё предусмотрел. Он у меня такой.

Я водрузил свой портрет на стену прямо перед собой, чуть выше меня самого, сидящего в кресле за письменным столом.

Теперь я мог вглядеться в себя самого, десятилетнего пацана, чтобы найти и ощутить хоть какое-нибудь сходство и единение.

Пристально вглядываясь в портрет и вспоминая то далекое время, я, потянувшись вперед, чтобы рассмотреть какой-то нюанс, неловко качнулся и буквально впал в свой портрет…

… какое теплое бабье лето, давно уже таких не бывало.

Надо было как-то устраиваться — пенсия, я помню, в те времена была далеко не у всех и никакая, чисто символическая, как и жиденькая прослойка тех, кто умудрился пережить страшные 10-е, 20-е, 30-е, 40-е и дотянуть до 50-х.

Опыт, приобретенный в борьбе за жизнь с совершенно неродным мне государством, помог мне быстро справиться с возникшей проблемой существования.

Первое и главное — хотя дело врачей уже закрыли — не высовываться со своим полуеврейством, а то мы не помним про Говарда Фаста.

Я устроился в управление благоустройства и озеленения Москвы ночным сторожем в цветочно-садовом партере перед только-только открывшимся зданием Университета на Ленгорах. Тут была неприметная сторожка, в которой, по ночам бывало холодновато, но зато так сладко спалось на еще не залёжанной телогреечной рванине. Ночь работаешь, две отдыхаешь — за триста в месяц сталинскими.

Я также устроился на Москворецкую плодоовощную базу, также ночным сторожем: за те же триста, ночь сторожишь — две отдыхаешь, справа рыбкомбинат, слева — пивзавод, с их сторожами всегда можно договориться о натуральном обмене. Конечно, персонал и грузчики Моспогруза беспощадно подворовывали, но меня это не парило: чем больше своруют, тем меньше сгниёт. Лежка моя на базе была гораздо теплее и комфортабельней университетской.

А вот «ночным директором» в Минречфлоте можно было устроиться только с трудовой и после проверки Первым отделом. Зато здесь было очень вальяжно, даже телефон был, и платили аж четыреста.

Суммарно выходило на круг, с пенсией, почти тысячу двести, как у крупного инженера, и о жилье можно не беспокоиться и не тратиться, и на харч, одежду и прочие радости жизни хватало с избытком. И все дни — мои!

Хорошенько выспавшись на одном из рабочих мест, переодевшись в приличное (у меня во всех трех местах был шкафчик с замочком, где висела затрапезная сменка, днем же я выглядел даже немного солидно, хотя и скромно), я садился на трамвай и не спеша, с трезвоном, ехал в Центр. Моё любимое утреннее место — кафе «Националь» на углу Тверской и Моховой: чайничек хорошего крепкого чаю с лимоном или крохотная чашечка хорошо сваренного кофе, бокал холодного «Твиши» или «Тетры» («Тетра» лучше — незатейливое белое сухое, с минимальной долей сахара. Были и другие, тихие и непафосные места: на Арбате, Петровке, у Цветного, в «Арагви» или «Отдыхе» на Тверской. Газет и книг я не читал, радио не слушал, было бы телевидение, не смотрел бы и его — ничего честного и нового там не было и не могло быть.

В семьдесят лет вместо здоровья появляются проблемы. Бóльшая часть моих доходов уходила на здоровье, которого уже нет, на частных врачей и хозрасчетные поликлиники. За 25 рублей эти кудесники были беспредельно внимательны и чутки, снабжали меня чудодейственными снадобьями, а, если были бессильны, отправляли с записками к светилам, своим учителям и благодетелям. В Сандунах и Центральных банях днем в восьмирублевом люксе не было почти никого. За дополнительный червонец тебя и пропарят, и обмоют, и отмассажируют, так что на воздушок выходишь почти молодым и невесомым.

Вечером рестораны в Москве открываются в пять. Я зачастил в «Иртыш» на Зацепе: моченые яблоки, жареные миноги, селедовка по-еврейски — с яблоками и луком, соленые белые или грузди, самодельные пельмени — чего ещё надо под мысли о том, какую страну просрали?..

… какое теплое бабье лето, как в далеком детстве.

Первое, что я понял, попав в четвертый «А» (а другого и не было): со своим полуеврейством лучше не высовываться, как и со знаниями. «В 1952 году СССР добыл 42 миллиона тонн нефти»: я до сих пор не понимаю, как и зачем это помню и знаю.

Все мои одноклассники были нацелены в будущее: скорей бы вырасти хотя бы еще на пару лет и начать свой бизнес или просто зарабатывать как-то деньги, пусть сначала понемножку, тысяч по десять хотя бы, как бабкина пенсия. Деньги — это независимость от шнурков и вообще ото всех, включая школу, на которую можно тогда плевать слюнями.

Я же наслаждался прошлым — своим прошлым.

Они грезили своим огромным будущим — я погружался в гораздо более необъятное и бездонное прошлое, нимало не заботясь о будущем: там никогда ничего хорошего не бывает, только хуже и хуже. Я даже придумал грамматическую форму состоявшегося будущего — оно ясно показывало, насколько оно непохоже на предполагаемое будущее. Ребята этого не поняли, а училка, дура-дурой и троечница-лузерша, вызвала в школу родителей за хулиганство — они у меня умерли сорок лет тому назад, когда ее даже не проектировали, потому что некому было проектировать.

Зная прошлое, можно зарабатывать лучше и уверенней, чем при знании будущего. В интернете я открыл свой небольшой консалтинговый центр и занимался этим бизнесом не хуже Boston Consulting Group, но безо всяких громоздких расходов и ненужных рисков.

5-6 проектов в год приносили мне полтора-два миллиона рублей. Этого хватало на всё, от скромной двушки в приличном доме до ежевечернего заказа пиццы с двойным топингом пеперони, моей любимой пиццы. Строго говоря, за исключением инфраструктурных расходов на жилье, питание, связь и одежду-обувь пацану тратить деньги не на что. Газет и книг я не читал, радио не слушал, ТВ не смотрел — интернета вполне достаточно, пусть и малыми дозами.

В школе меня интересовала только социальная жизнь. Уроки никогда и никакие не делал — либо выкручивался, либо хватал пары, но итоговые трояки — это я прекрасно понимал — были гарантированы.

Практически меня устраивало всё, но главным достоинством жизни была полная свобода, одиночество и то, что никто тебя не прессует своим авторитетом и жалким до слёз жизненным опытом.

Гоняя день напролет на школьной спортплощадке в футбол, я частенько думал о том, какую страну просрали…

… я очнулся за письменным столом. Передо мной висел портрет, подаренный братом, целый и невредимый — и я заплакал.

Старость

рвутся связи, пропадают люди —
кто на год, а кто и навсегда,
круг друзей пунктирен, вял и скуден,
время — словно вешняя вода

и стучит назойливо сознание:
ты уже не нужен никому,
рвётся в дверь мою предсмертное изгнанье,
на миру, в толпе и на дому

и живу, в себе себя лелея,
в ожидании, когда же я умру,
и никто, наверно, не жалеет
превращения меня в дыру

все ушли, уходят — безвозвратно,
я один, к строке кладу строку,
без обиды, горечи, азарта,
как и не был на своём веку

Yesterday (не с Beatles)

ещё вчера
казалось: жизнь идет с утра,
смертям назло и на ура,
ещё вчера, ещё вчера…

как быстро годы пронеслись,
ты только встал — и вновь ложись,
душа опять стремится ввысь,
она — ты ж к тлению стремись…

и солнце вновь, и почки вновь,
но не волнует маем кровь,
не шелохнется глаз и бровь,
старьём, как молью, тратя новь

и всё прошедшее — забудь,
и только помни скорбный путь,
весь до конца, а не чуть-чуть,
ведь только в нём — всей жизни суть…

ещё вчера
казалось: жизнь идет с утра,
смертям назло и на ура,
ещё вчера, ещё вчера…

Читайте также: «Александр Левинтов: Апрель 14-го. Заметки»

Print Friendly, PDF & Email

9 комментариев для “Александр Левинтов: Май 14-го. Заметки

  1. кафе «Националь» на углу Тверской и Охотного

    Рекомендую внести небольшую поправку в Ваше отличное эссэ:
    «…на углу Тверской (Горького) и Манежной (Моховой)…» в любом варианте.
    На упомянутом же углу, по сей день, не кафе, а место идиотских ГОС-решений.

    1. согласен: угол с Моховой. Попрошу редактора внести это изменение в «Рокировку»

  2. Больше всего понравились рассказы «Шило» и «Рокировка».
    Сильно написано!

    1. Жаль только, ошибок невпроворот. Моя вина: спешу писать, читать некогда

      Выпускающий редактор: все замеченные автором опечатки исправлены. Спасибо за содействие.

  3. Уважаемые коллеги!
    Спасибо за теплые слова сочувствия.
    Если честно, у меня нет высокомерия по отношению к аналитикам, но, увы, синтез, онтологический синтез в этом мире зажат и затиснут и всё меньше шансов на приход Платона. Канта, Хайдеггера…

  4. Вы правы, уважаемый Александр, «убогие и скучные аналитики, кладбищенские черви…» разъедают синтетические смыслы жизни в ее «полноценности и целокупности». Но их труд остается трудом Сизифа. Мне видится, как Вы стоите на горе и смотрите вниз на них, подбирающихся к Вам со своим камнями, чтобы придавить и расщепить Ваше видение себя и мира на причины и следствия. Но им не удержаться на вершине духа. На ней Вы стоите твердо. Так пусть Вас не подводит тело еще долго, долго.

Добавить комментарий для Александр Левинтов Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.