Михаил Моргулис: Последний походъ

Loading

Фраскати, когда молодое, очень опасно. Тогда оно кажется прохладным сладким напитком. И в жаркий день вам постоянно хочется его пить. В нём бывает вкус ореха и мёда. Это молодое вино заманивает вас в свои сети.

Последний походъ

(Наверное, это рассказ)

Михаил Моргулис

Василию Павловичу Аксёнову, который сказал: Всё у вас есть, и сердце особое, и способности, а вот амбиций не хватает…

Я увидел их снова. Всех, кто остался жив. Они постарели на 25 лет, но это были они. До этого я часто забывал, что они есть.

Я смотрел на них: Это корни моего дерева, мои ветви, моя семья, мой клан.

А они смотрели на меня. Одни с любовью, другие с любопытством, а некоторые с плохо запрятанной завистью.

Всех нас было 27 человек, и мы заняли большой ресторанный стол.

Каждый из них знал, какая самая длинная в жизни дорога. Нет, ни к славе, ни к известности. Ни пыльная дорога в Иерусалим, ни вымощенная в Рим. Они знали, что самая длинная в жизни дорога, это дорога к своему кошельку. Я много раз намекал им своими поступками на древнюю пословицу: У савана нет кармана! Но они, как положено родственникам, не хотели в своих близких видеть пророков, и не желали слышать мои слова. Возможно, когда меня не было рядом с ними (а меня, почти всегда не было), многие хихикали. Но сейчас, когда для некоторых пришла пора умирать, думаю, мои слова стали вспоминаться.

Я мысленно обращался к ним: Не спешите в ад! Без вас там не начнут… Не беспокойтесь, жизнь без нас продолжится. Но это будет другая жизнь, потому что нас в ней не будет.

Как только мы узнаём, для чего жили, — мы умираем. Тайна становится известной, и нет смысла продолжать искать ответ. Он очень прост:

Для чего? Ни для чего!

Моя кузина в шёлковом платье старинного фасона посмотрела на меня выцветшими васильковыми глазами, руки её дрожали, наверное, болезнь Паркинсона:

— Тебя не интересует, жива я или мёртвая…

Я не ожидал такого, успел убрать приготовленную улыбку, и вымучено ответил:

— Почему не интересует, я спрашиваю о тебе у других…

Другая кузина, тоже очень старая, глядящая всё время куда-то вверх, наверное, в прошлое, сказала мне незнакомым голосом:

— Видишь, это те, кто остались… И я ещё почему-то здесь…

Каменный человек, поворачивающийся всем телом, подошёл ко мне и попросил проводить его в туалет. Я вежливо согласился, и мы зашагали в сторону выхода. В туалете он помыл руки, подал мне одну из них, и громко поздоровался. Подумал, сощурился, и добавил:

— Понятно, никто этого не знает, но вам скажу, я прекрасно владею китайским языком. Вот, пожалуйста, перевод из 13-го века: 

И упал он, просто упал,
И закрылись глаза,
Не сказал он последнего слова.
От него уходил небосвод,
И родные прекрасные лица.
И ушёл он, не зная, куда.
С ним упала завеса,
Что за каждым падёт навсегда!

Я похвалил перевод, спросил, кто же этот далёкий ушедший поэт. Он не помнил. Тогда я спросил у каменного, кем он приходится нашей семье. Оказалось, что он не из нашей семьи, а из другой семьи с соседнего стола. Я искренне обрадовался, облегчёно вздохнул, и похлопал его по плечу. Он поблагодарил, мы вместе вышли из туалета, и добрались до наших соседствующих столов.

Высокого роста племянник спросил:

— Кто это?

— Не знаю точно, но думаю, он был настройщиком роялей, потом частично сошёл с ума, и после развода с женой стал изучать древнюю китайскую поэзию. А возможно, он в прошлой жизни был Мао-дзедуном… А может, сошли с ума мы…

Племянник расстроился от странности моих слов и резво закивал головой.

Все понимали, сегодня мы собрались вместе, чтобы увидеть друг друга перед тем, как некоторые из нас уйдут в небеса. Но об этом не говорили. Начались тосты. Пили за здоровье, за детей, за долгие счастливые годы жизни. Вдруг, на мой стул кто-то легко присел. Это была она. По лицу бродила знакомая растерянная улыбка. Кроме меня её никто не замечал. Я увидел, что и к другим гостям стали подсаживаться давно ушедшие в небеса родственники. Вот подсел к внуку его беззубый дедушка. Внук поддевал вилкой нарезанную селёдку и оживлённо рассказывал анекдот. Я заметил, что с селёдочного куска, пока он его донёс до рта, на скатерть накапало масло и свалился кружочек лука. Дед смотрел на внука не двигаясь. Я подумал, что тот, кто приглашал меня в туалет, тоже из ушедших. Они приходили из воздуха и бесшумно усаживались на краешки стульев. Пришла родственница, при жизни громко ревновавшая мужа, и муж пришёл. Друг друга они не замечали. Она смотрела, как её сын обнимал славную девушку. Муж, запрокинув голову чему-то беззвучно смеялся. Мой покойный дядя с длинными усами, медленно вращал выпуклыми глазами и смотрел на своего восьмидесятилетнего сына. Сын теперь был намного старше его. К двум кузинам подсели их матери, обе держали в руках косыночки. Их пальцы, как и много лет назад, были опухшими от стирки белья в корыте. Никто пришедших не замечал, повторяю, все они усаживались на крошечных краешках стульев. Пришёл дальний родственник с аккордеоном. Аккордеон бесшумно растягивался, звуков не было. Я понял, это были тени, тени без звуков.

Та, что сидела рядом, обняла меня, но рук я её не чувствовал. Бабушка, бабушка, появилась моя милая бабушка! Приподнятая бровь, раньше она не понимала, почему попала в жизнь, а сейчас не понимала, почему попала сюда. Боже, пришла моя мама, присела за дальний край стола и смотрела на меня и на ту, что сидела рядом со мной. Мама, с которой я иногда разговариваю вечерами, мама, которая шепчет с небес слова, которые я не слышу, но догадываюсь, о чём они. Маленькая звёздочка, шепчущая ласковые слова. И эта, рядом, краешком глаза смотрит на меня, изучает лицо, каждый волос на голове.

Старая кузина начинает читать стихи. За долгую по человеческим масштабам жизнь, я наслушался отвратительных зарифмованных слов, которые многие называют стихами. Она читала о любви между родственниками, которой никогда не было, и желала всем любви, которой никогда не будет. Седые волосы мелко дрожали, люди, и тени людей внимательно слушали. Я первым начал аплодировать, за мной остальные. Тени аплодировали бесшумно. За столом сидел родственник, служивший 25 лет охранником в советском концлагере. Иногда он проваливался в короткий сон. Вдруг, встрепенулся. Мне показалось, что он стал замечать за столом присутствие кого-то или чего-то. Серыми пуговицами глаз обводил сидящих за столом. Никого из теней не заметил, но на сидящей возле меня, его взгляд остановился. Он что-то почувствовал. Я выкрикнул: «Шаг назад или в сторону, попытка к побегу, стреляем без предупрежденияДобавил по-английски: «A one step back or a one step to the side, and we shoot on sight”. И ударил вилкой о вилку. Он услышал слова и звон, обмяк, снова провалился в короткий сон.

Мама по-прежнему смотрела только на меня. Вдруг, она стала поднимать руку, бывший охранник открыл глаза и внимательно посмотрел в её сторону. Мама медленно-медленно подняла руку, и я понял, она прощается. Она поднялась в воздух, лицом ко мне, поплыла, поплыла вверх, и исчезла. И снова я остался один. Сейчас уплывёт та, которая возле меня. Да, стала приподыматься. Я пытался поцеловать её пальцы, прижался к ним, но не почувствовал их. И она тоже стала уплывать. И тоже, уплыла вверх и исчезла. И другие тени стали приподыматься с краешков стульев, подниматься, уплывать вверх и исчезать. Мне очень хотелось поплыть за ними. Я даже сделал какое-то усилие, но подняться не смог. Заметил, что и каменный с соседнего стола поднялся и уплыл. Значит, я был прав, он оттуда. Но каменный мог разговаривать. Может быть, он был немного другим, может быть, он их охранял?

Заиграла музыка. Многие ринулись в танцевальный круг. Певицы в длинных сапогах пели хорошо, оркестр играл очень профессионально. И вдруг, она снова оказалась возле меня, и я понял, она хочет танцевать со мной. И как раз, музыканты заиграли великий шлягер «Бесаме мучо», «Целуй меня крепче…». И мы пошли с ней в этот пахнущий потом и парфюмерией круг. Я нежно прижимал её к себе и не чувствовал её, я прикасался к завиткам её волос, спускающимися на шею, и не чувствовал их, но я видел, всё видел, и маленькую родинку у губы. Мы танцевали, и музыка была той, которая нам была нужна. Я благословлял мексиканскую женщину, когда-то давно написавшую эту нежную, пахнущую ладаном и сладостью музыку. Мы танцевали, до меня долетали голоса и смех: чудак пьян… танцует один, может больной… набрался… да пусть себе танцует… Музыка замерла. Я отвёл её к столу, она посмотрела на меня благодарно, вспорхнула, улетала тоже лицом ко мне. Наверное, я плакал. Та кузина, которая сказала: « Видишь, это те, кто остались… И я ещё почему-то здесь…», подошла ко мне и сказала, выдувая слова из опухших щёк:

— Я помню тебя маленьким, в курточке, как у Буратино, ты и тогда кое-что знал. Мы уже не увидимся, поэтому посмотрим друг на друга.

И мы смотрели, довольно долго, наверное, минут пять, и не отвечали на вопросы других людей. Я видел в её зрачках себя. И потом она отвернулась и пошла к сыну, который перед этим пролил масло на скатерть, и уронил кружочек лука.

Мне ничего не хотелось, кроме того, что уже увидел. Хотелось уйти в царство теней. Тогда я подошёл к бывшему охраннику, налил ему рюмку, поднёс огурчик. Он классически крякнул. Я спросил:

— А вы убивали людей, при попытке к бегству?

Вначале он помолчал, потом волнительно произнёс:

— Как вы могли такое подумать… Я никого не убивал, я только следил, заключённые меня ценили… Однажды, при полной неразберихе, кого-то случайно ранил, но он выжил…

— А другие, убивали?

— Другие, да, иногда бывало, но редко. Заключённые ценили не всех… Вот меня, ценили…

— А тот, кого ранили, тоже вас ценил?

— Да, тоже. Только сказал мне потом: Лучше б ты меня убил…

— А умирать не страшно?

— Страшно, только без этого нельзя…

И он засмеялся, громко, фыркая, захлёбываясь, закатывая серые пуговицы-глаза.

А я снова вернулся к своему одинокому стулу. Оттуда увидел, что меня зовёт кузина, с предполагаемым Паркинсоном. Лицо у неё сделалось старушечьим, лукавым. Такое лукавое печёное яблоко. Я подошёл, она как-то непонятно засмеялась, и прошептала:

— Расскажу тебе тайну!

— Жизнь без тайн, это не жизнь! — прикинулся я простаком.

— Ну да! Я скоро умру, однажды проснулась ночью, думаю, где теперь я, и поняла, что ещё живу, вспомнила тайну семьи и решила, если свидимся, тебе её рассказать. Твоя прабабушка убежала из нашего города со смазливым студентом-архитектором из Италии. Ей было 17 лет и наша семья её прокляла. Сказали, что никогда не простят и обратно не примут. А через год она вернулась с ребёнком. Ребёнком была твоя бабушка. Конечно, их долго в семью не допускали, но сердце не камень, и потом пустили, и постепенно простили. Ты, наверное, обратил внимание на твоего старшего сына?

— Да, давно, при самом его рождении, у него оказалась ямочка на щеке, он часто поёт, и постоянно спорит из-за любой мелочи. И ещё он любит спагетти и белое вино фраскати.

— Вот, вот, — пожевала губами кузина, это всё от того архитектора. Я бывала в Италии, мне там не нравится, они постоянно разговаривают… Мне нравятся шведы, они молчат, а я говорю…

На меня рассказанное произвело незначительное впечатление, действительно, лишь некоторое-некоторое…

— Понимаешь, если бы это я услышал лет двадцать назад, то, говоря просто, очень бы возбудился, говоря языком прошлого, воспылал бы духом интереса. А сейчас, ну что, итальянцы, потомки сарацинов, римлян среди них почти уже нет… Уверен, что и тот архитектор был лоснящимся потомком этих недостойных завоевателей Европы. Но что действительно прекрасно, одно сказанное тобой слово, принесенное из Италии… Вслушайся в это слово… Фраскати… Оно как гром, как ягода, катящаяся по склону горы, как стрела вонзившаяся в плоть… Ты не обратила на него внимания. А это необыкновенное слово…

Фраскати, когда молодое, очень опасно. Тогда оно кажется прохладным сладким напитком. И в жаркий день вам постоянно хочется его пить. В нём бывает вкус ореха и мёда. Это молодое вино заманивает вас в свои сети. Оно улыбается вам, и вдруг, вы начинаете жить в другом мире. Фраскати под руку уводит вас в другую жизнь. Ну да, под руку, потому-что вы шатаетесь, и вас кто-то должен поддерживать… А потом вы просыпаетесь после двух часов опьянения и вам говорят, что всё это время вы бормотали о любви… Это вино, которое напоминает людям о любви, вино, которое уводит нас… Один раз оно и меня увело. Это было в провинции Лацио, где его сотни лет изготавливают из винограда, который стелется по склонам гор. И когда я открыл после опьянения глаза и увидел напротив на белой стене изображение Святой Марии, то испугался. Потому-что стал думать, а что же я успел натворить до того, как открыл глаза… Рядом со мной никого не было, но это ещё ничего не значит… Если возле вас никого нет, это не значит, что вы не согрешили… Но потом мне никто ничего не говорил, а я ни о чём не спрашивал, только смотрел, но в ответ на мои взгляды мне никто не ответил. Один раз я увидел персиковые щёки одной девушки, которые под моим взглядом вдруг покраснели, но и она молча прошла мимо.

Кузина зачаровано смотрела на меня выцветшими фиалками, вздохнула: «Ты как будто поэму прочитал, и мне захотелось выпить этого вина… Но разве тут его найдёшь…». Я прошёл к бару, фраскати не было, и я попросил светлого рислинга. Принёс два бокала, от них пахло свежестью.

— Вот, нашёлся только плохой фраскати, но и его можно выпить за тех, кто ушёл раньше нас.

Её рука с бокалом дрожала, она отпивала вино мелкими глотками.

— Так значит, тебя не взволновала эта тайна?

— Почти нет, сейчас мне всё равно, сейчас для меня все стали одинаковыми… Мне никто не нравится и я всех люблю…

Кузина вынула из рукава тонкий, возможно батистовый платочек, и вытерла глаза.

— Я всегда говорила твоей матери, что ты немного странный, потому-что родился под бомбами Второй мировой войны.

Она встала, зачем-то посмотрела на скатерть, разгладила её дрожащей рукой, и хрипло прошептала: — На всякий случай знай ещё одну тайну, я никого не любила. Они были просто мужьями… Разум переселился в мою душу и я никого не смогла полюбить… Только один раз мне встретился человек, у него глаза были огненные, как у коня, но я его забыла, только глаза помню. А ты, притворялся или любил?

— Любил. Но не тех, кто ждал от меня любви…

— Видишь, ты счастливый, неважно, кого любить, важно любить…

И она ушла, наверное, последний раз в жизни я видел, как она идёт, стараясь держаться прямо, не прихрамывать, улыбаться. Я вздохнул, и вздох мой получился долгим и горьким, таким, что я ощутил горечь во рту и внутри души.

Кондиционеры сдували пот, подмышечные запахи, звучащую глупость, парфюмерные туманы.

Вдруг я увидел двух женщин в чёрных кружевных платьях. Они спускались из зашторенных высоких окон. Плавно парили, при этом медленно вращались. И опустились на два свободных стула. Вначале я подумал, что в руках у них зонтики, а это оказались подзорные трубы. Они направили их на танцующие пары, потом на меня. Они переговаривались, но беззвучно. Далёкое прошлое лежало на них. Потом подлетели ко мне, и сели с двух сторон на краешки моего стула. Странно, я чувствовал тонкий запах незнакомых духов. И внезапно, кто-то подсказал мне ответ: Это не духи, это запах самодельных ароматных свечей…

Этих женщин я не знал. Они одновременно встали, пошли к танцевальному кругу, и остановились, как будто чего-то ждали. Я подошёл к музыкантам и спросил:

— А можно, уплатить втройне и заказать полонез Огинского?

Они засмеялись: — Кто же под это будет танцевать!

— Не знаю, но кто-то будет… И будет отличный прикол…

Они посовещались, и заиграли. Действительно, никто не стал танцевать, в последние годы люди разучились танцевать под хорошую музыку. А две, в чёрных кружевных платьях старинного покроя и фасона, стали жарко и ясно танцевать. Их высокие шнурованные ботинки щёлкали по полу, но никто этого не слышал и не замечал. Люди столпились вокруг танцевального круга и удивлённо слушали музыку. Как после сна. Некоторые склонили головы. Вдруг я заметил, за нашим столом вытянувшись стоит бывший охранник и напряжённо вглядывается в танцующих женщин. Он их явно видел. Я быстро подошёл к нему и рявкнул: «Сесть! Допрос начинается через 10 минут». Он брякнулся на стул, и стал смотреть в пол.

А две танцевали, глаза у них были зажмурены, тонкие руки лежали на плечах друг у друга. Они что-то слышали сквозь музыку. И шептали что-то беззвучное. Потом музыка вздохнула и остановилась. Стоящие у танцевального круга зааплодировали оркестру. А две женщины в чёрных кружевных платьях медленно пошли к столу. Там уже снова собрались родственники. Две опустились на краешки моего стула. Теперь мне казалось, что я слышу запах церковного ладана, смешанного с обманным дыханием цветов магнолии.

Все чинно сидели, ожидая новых речей. 80-летний именинник поднял бокал и стал произносить нечленораздельный тост. А мне почему-то вспомнилась песня из детства: «Они дрались за пепельные косы, за взор туманный в море голубом…». Я поднял глаза, и увидел, что тени снова вернулись, и все они сидели за столом, на краешках стульев. И смотрели на этих двух, в чёрных кружевных платьях. Кто же они, спросил я. Послышался скрип внутри меня, и я услышал: Они из прошлого… Они из нашей семьи, но издалека… Их нет очень давно… Это две сестры из очень далёкой жизни…

Со мной был сын с ямочкой на щеке. Он весь вечер молчал и улыбался. А сейчас каштаны глаз заискрились, он поднял бокал, и сказал громко:

— Я предлагаю выпить за то, что нам дали возможность увидеться и попрощаться. Я не знаю, кто сейчас видит нас, но нас видят. Поэтому, я прошу всех посмотреть друг на друга. Можно?

Он сказал то, что сказал бы и я. Люди стали смотреть друг на друга. И тени смотрели друг на друга. Наверное, и они редко видятся. Сёстры в чёрных кружевных платьях наклонили головы, и держались за руки.

И потом сказал я.

— Извините меня, но многие из нас отправляются в последний поход. Сегодня с нами близкие, которые ушли в поход раньше нас. Это правда, они смотрят. И ещё кто-то смотрит. Я прошу тех, кого обидел, простить меня… И прошу всех нас чуть-чуть больше любить друг друга. Жизнь научила нас терпению, а терпение научило нас жить. Мы уже научились терпеть, теперь напоследок надо учиться любить…

Кузина с выцветшими глазами громко сказала:

— Он опьянел от фраскати…

Передо мной легла салфетка, на ней по-старинному было написано «Последнiй походъ».

Вдруг стоящий именинник стал заваливаться на бок. Его подхватили и усадили. Он хрипло повторял: — Это я, но вы не думайте… Она прошла… я видел, это была та самая…

И он прикрыл увядшие глаза редкими ресницами. Тут все тени снова стали подниматься со стульев и взлетать. Они уплывали медленно вверх, не задевая друг друга, некоторые, поднимаясь, кружились. Две сестры в чёрных платьях уплывали, держась за руки. Мне показалось, что сверху раздалась еле слышная музыка. Внутри меня опять заскрипело, и чей-то голос произнёс: Это утерянная фуга Моцарта…

А живые вдруг очнулись, стали громко прощаться и с облегчением расходиться. Совершались равнодушные поцелуи. Звучали фальшивые обещания о будущих встречах.

Потом ушли и мы с сыном. Он закусил губу до крови. Когда садились в машину, я увидел на его глазах слёзы. Одна из них катилась по ямочке на щеке. Он понимал, что я попрощался с ними навсегда.

Утешая сына, сказал:

— Я снова их увидел перед последним походом. Они мои…

И услышал его хриплый шёпот:

— Знаю, они твои… И лучшее прощание, когда уходишь молча.

Print Friendly, PDF & Email

10 комментариев для “Михаил Моргулис: Последний походъ

  1. Никогда не читал ничего подобного — литература очень высокой пробы.

  2. Замечательный рассказ. По самым высоким меркам — замечательный!

  3. Опять тот же Берка! И опять те же претенциозные вымученные глупости, которые никто кроме него не понимает. Потом стало
    понятно, единственно что движет такими берками, это зависть. Зависть на чистоту, на талант писательский, и на чужие состоявшиеся жизни. Вот такой у нас оказался Берка Майонезный-Огуречный. Всякое бывает в жизни, и такое тоже. Страшно другое, что вот такие человечки вдруг начинают рядить о ремесле литературном. Зябко становится, как с глухим говоришь.

  4. Татьяна
    — 2014-08-26 19:29:46(805)

    Ах, Берка, Берка! Как же тяжело вам жить с этими огурчиками в душе и майонезом в разуме. Это ж надо, ничего не понимать. Видно и впрямь ударила вас жизнь копытом, и больно. Сочувствую и жалею. Оглянитесь, протрите глазки, всё ещё продолжается!
    Отклик на статью: Михаил Моргулис: Я убил её печальные глаза
    —————————————-Б——————————————-
    Согрелся, Танечка, Вашим сочувствием. Дела мои обстоят много хуже, чем Вы предположили. Огурчик у меня есть. Но не во множественном числе. И количество помидорчиков слегка превышает число единственное. Но чего у меня имеется в изобилии — так это желания поговорить о разного рода ослах. Вот как раз один такой подвернулся в рассказе Моргулиса — Последний поход. Цитирую:
    «Они знали, что самая длинная в жизни дорога, это дорога к своему кошельку. «. Скорее всего, герой этого рассказа — осёл не простой. Но со склонностью к афористическим ии-аа. Причём афоризмы приходят в его голову сугубо приземлённые. В прямом соответствии с его ослиными занятиями — склонив голову к земле тащить на горбу ослиные тяжести.
    У них там, у ослов, жизнь видать заезженная до зевотных судорог. Цитирую:
    «Я мысленно обращался к ним: Не спешите в ад! Без вас там не начнут… Не беспокойтесь, жизнь без нас продолжится. Но это будет другая жизнь, потому что нас в ней не будет.»
    Наверное это сказано для ослов, которые не знают старую шутку, что в аду без нас не начнут. И эти же ослы надеются, что жизнь закончится вместе с ними.
    С другой стороны — герой рассказа снова осёл. Ибо полагает, что в другой жизни таких ослов, как он, совсем не будет.
    Далее становится ясно, что мама нашего осла(ослица, разумеется), и вислоухий папа напрасно возлагали надежды на своё чадо, мол будет от него какая-то людям польза. Проку от него вышло как от осла — молока. Т.е. жил он «Ни для чего». Цитирую:

    «Как только мы узнаём, для чего жили, — мы умираем. Тайна становится известной, и нет смысла продолжать искать ответ. Он очень прост:
    Для чего? Ни для чего!»
    Не менее любопытны взгляды ослов на сущность времени. Цитирую: «Другая кузина, тоже очень старая, глядящая всё время куда-то вверх, наверное, в прошлое, «. Выходит, что настоящее у ослов где-то пониже, на уровне мешка с овсом. А будущее только под землёй. А я, грешным делом, считал, что ослы которые ещё топчут землю являются будущим ослов под землёй.

  5. Спасибо, Борис Э.Альтшулер, Вероника, Григорий Гринберг. Скоро должны выйти две мои книги: переиздают «Тоска по раю», очень советую, и Воспоминания «Это был сон». И смотрите наш сайт: http://www.morgulis.TV
    Может кто-нибудь из вас напишет рецензию на рассказы, опубликованные в записках, попробуйте. Опубликуем у нас на сайте, и где сможем. Радости всем вам!
    Михаил Моргулис

  6. Это лучший рассказ из прочитанных мной в последнее время. Автор , несомненно, поэт, если даже и не пишет стихи.Спасибо огромное!!! с пожеланиями удач и новых творческих достижений Вероника.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.