Очень вежливый и приятный офицер выдает мне паспорт. Я говорю спасибо. А он мне отвечает: «Спасибо скажешь, когда уедешь из страны». Он даже представить не мог, что я не собираюсь уезжать насовсем, а только в гости. Это был офицер милиции. Он уже был умнее меня. Мне понадобилось еще лет 7 прежде, чем я понял, что из такой страны надо уезжать. Все эти годы, читая новости из России, я все время говорю себе: «Как хорошо, что нас там нет».

Как меня воспитывала советская власть

Анатолий Штернберг

Я родился в Москве в семье служащего и домашней хозяйки. Жили в коммунальной квартире на шесть семей. У каждой семьи по одной комнате. Обстановка в квартире с моей точки зрения была дружественная. Соседи меня любили, и я много времени проводил в гостях то у одних, то у других. Любил выступать и щеголять своими знаниями. Я говорил, что знаю всех вождей: Ленин, Сталин и Челюскин. Комизм заключался в том, что Челюскин был полярный исследователь и его именем был назван ледокол, который в те дни терпел бедствие во льдах Заполярья. О нем много говорили по радио, и у меня все смешалось в одну кучу.

В школе я с радостью вступил в пионерскую организацию, и не дождавшись 14 лет досрочно вступил в комсомол (коммунистический союз молодежи). Увлекся общественной работой, был редактором классной стенной газеты. В первый же год в комсомоле получил выговор за потерю комсомольского билета. Дело было так. Мне подарили первый в моей жизни бумажник. А что в него класть? Я положил комсомольский билет и 3 рубля (вся моя наличность). Пошел гулять и вдруг вижу на улице с лотка продают мороженное. Вокруг толпа. Мороженное в дефиците. Я пролезаю в толпу, вынимаю из бумажника единственную трешку и радостно покупаю мороженное. Когда я выбрался из толпы с пачкой мороженного в руках, я обнаружил, что бумажник у меня украли. Так я заработал свое первое общественное наказание.

Школа и комсомол воспитывали в патриотических чувствах. Рассказывали о молодежи во время Великой Отечественной войны, об их подвигах, совершаемых даже ценой собственной жизни. Кино и радио воспитывали в том же духе. Я помню фильм, в котором молодой и положительный герой рискуя собственной жизнью, спасал трактор. Только недавно, уже в своем преклонном возрасте я узнал, что в армии Израиля попавшему в плен солдату или офицеру разрешается выдать все военные тайны для того, чтобы сохранить свою жизнь. А командование само должно принять меры, чтобы выдача этих тайн не нанесла вреда армии.

И вот, воспитанный в таких патриотических чувствах, я попал на районное комсомольское собрание. Там было много выступающих, много комсомольских песен, портреты и флаги. Я возвращался после этого собрания в таком патриотическом возбуждении, что если бы надо было вот сейчас закрыть грудью амбразуру с пулеметом, я бы это сделал.

Отрезвление начало приходить в десятом классе школы. Мы стали выбирать институт для поступления. И я впервые начал понимать, что несмотря на патриотическое воспитание мне открыты не все дороги. Среди нас был известен целый ряд ВУЗов, в которые с моей национальностью нечего было даже пытаться поступать. Но это не очень меня огорчило. Лишь немного просветлило мое сознание. Только много лет спустя я узнал, что в 1952 году готовилась варварская депортация всех евреев в Сибирь и казахстанские степи. Она так готовилась, чтобы половина депортируемых погибла уже в дороге. А я ничего не знал. Дома у нас такие темы не обсуждались. Или родители тоже ничего не знали, или, скорее всего, боялись при нас с братом говорить на эти темы. Этим событиям предшествовало так называемое дело врачей-вредителей, которые якобы сознательно умерщвляли видных деятелей партии и правительства. И почти все эти врачи были евреями. В газетах писали, что на допросах все врачи признали свою вину. Помню, как мой товарищ говорил, что это неправда. А я возражал, ссылаясь на то, что все это описано в газете «Правда» (главная газета Коммунистической партии), значит этому можно верить. Вот такого оболваненного патриота из меня вырастили.

Как раз в эти дни мы с Ирмочкой гуляли и любили друг друга. А под Москвой уже готовили эшелоны для депортации, а в домоуправлениях составляли списки. В первую очередь планировали депортировать стопроцентных евреев (значит и меня тоже), а во вторую — половинок, значит Ирмочку, отец которой, еврей по национальности, погиб на войне, сражаясь с фашистами.

Потом, после смерти Сталина в той же газете «Правда» написали, что врачи-убийцы ни в чем не виноваты, и их отпустили домой. Потом в той же газете написали, что расстрелянные и посаженные при Сталине враги народа тоже не виноваты, и они реабилитированы. Через много лет к нам в гости приехал папин брат, проживавший в Польше, т. е. по другую сторону «железного занавеса». От него я услышал такую прибаутку: «В газете «Правда» нет известий, а в газете «Известия» нет правды» (это две главные советские газеты). В Польше знали цену нашим газетам.

Еще один показательный урок был после нашей с Ирмой свадьбы. Мы поехали в свадебное путешествие по путевкам в санаторий. Приезжаем, и нас селят в разные комнаты. Через некоторое время уборщица, пожалев нас сообщает, что освободилась двухместная комната. Я иду на прием к директору санатория с просьбой выделить нам отдельную комнату. «Ничего страшного — говорит он — я тоже живу со своей женой отдельно». «Да, но я только что женился» — возражаю я. И он сжалился. Есть же добрые начальники!

Следующий урок я получил после окончания института. В те годы выпускников направляли на работу по распределению на предприятия, которые нуждались в специалистах. На комиссии по распределению солидная дама — член комиссии подбадривала нас: «Поедете, отработаете положенные 3 года и вернетесь домой сложившимися специалистами». Мы с Ирмой патриоты и законопослушные. Получили направление на работу в город Белая Калитва Ростовской области. Пошли в домоуправление и выписались с наших жилплощадей. Была такая процедура — ПРОПИСКА — милиция давала разрешение ( а могла и не дать) на проживание в данном городе на данной жилплощади и ставила в паспорт штамп о прописке. А если мы уезжали для проживания в другом городе, мы должны здесь выписаться, а там прописаться. Мы выписались и нам в паспорт поставили соответствующий штамп.

В Белой Калитве было очень хорошо, но пришло время возвращаться домой в Москву. У нас уже много вещей, и для переезда требуется железнодорожный контейнер. Заказать его можно в транспортном цехе завода, на котором мы работаем. Но сведущие люди объяснили мне, что получить контейнер я смогу  только за взятку начальнику транспортного цеха. Взяток я еще никому не давал, а тут надо дать своему коллеге по заводу, начальнику цеха. А я был старшим технологом другого цеха, по иерархии немного ниже. Но деваться некуда. Набрался храбрости и дал взятку.

Мы с Ирмой решили, что сначала я поеду в Москву один. Устроюсь на работу, начну получать зарплату и приеду за женой и дочкой. Приезжаю домой, т. е. к маме с папой, в комнату, в которой я родился и вырос. Другого жилья у меня не было. Иду в милицию и подаю документы на прописку. Прихожу через несколько дней и узнаю, что в прописке мне отказано, так как я отсутствовал более 6 месяцев. Но я же уезжал на 3 года по направлению на работу. Спорить бесполезно. Я должен в течение 24 часов покинуть Москву. Папа мой имел много деловых знакомств в самых разных сферах. Он нашел способ дать взятку какому-то большому милицейскому начальнику. После этого меня вызвали на Петровку 38 (это городское управление милиции) и там дали разрешение на прописку.

Теперь надо устраиваться на работу. Я — инженер-металлург с трехлетним стажем работы на заводе в должности старшего технолога цеха, выпускавшего алюминиевые трубы. Точно такой же завод с таким же цехом есть в Москве. Естественно, я иду наниматься на работу на этот завод. Чтобы подкрепить мою позицию, моя теща Лариса Трофимовна, работавшая начальником управления Центрального банка СССР, нашла человека, через которого за меня на этом заводе замолвили слово. Казалось бы все должно было состояться. Но в работе мне отказали. Я понимал, что единственным моим недостатком был все тот же пункт в анкете. Завод относился к авиационной промышленности, и несмотря на то, что я работал на таком же заводе, меня на работу не взяли.

Начались поиски работы по всей Москве. Согласен уже на любую работу. Живу у родителей, денег нет, жена и дочка не со мной. Мама видит, что я скучаю, и говорит поезжай за Ирмой. Привожу Ирму с Леночкой. Ирма подает документы на прописку в ту комнату, в которой она родилась и выросла и из которой уехала работать по направлению. Та комната площадью 36 кв.м. и в ней живут Ирмины бабушка, дедушка и мама. В прописке Ирме отказывают и предлагают прописываться по месту проживания мужа, т. е. к моим родителям. А у них комната площадью 18 кв.м., и в ней живут мои мама, папа, брат и я. Вот такая логика. После прописки Ирмы и Леночки в нашей комнате стало 6 человек. По существовавшим в то время нормам мы встали на очередь на расширение жилой площади. Очередь была рассчитана на 20 лет.

По подсказке моего профессора, Ильи Львовича Перлина я подаю документы на работу во Всесоюзный Научно-исследовательский Институт Кабельной промышленности в лабораторию прессования к своему бывшему преподавателю Эдельману Александру Самойловичу. Я занимался прессованием труб 3 года. Меня должны взять с распростертыми объятиями, как нам обещала дама из комиссии по распределению. Но начальник отдела кадров говорит мне: «Позвоните в следующий понедельник». Я звоню в понедельник, а меня просят опять позвонить в следующий понедельник. Так продолжалось месяца два. И вот наконец я принят на работу инженером по прессованию металлов в металлургический отдел института. Потом мне рассказали, что отдел кадров хотел устроить в этот отдел свою протеже, но начальник отдела сказал, что возьмет ее только вместе со Штернбергом. Так я попал на работу в качестве приложения.

Следующий урок я получил таким образом. Когда мы работали на заводе, в стране проводились ежегодные так называемые добровольные подписки на государственные займы. Надо было подписаться на заем государству из нашей зарплаты. Обычно эта сумма равнялась месячной зарплате и удерживалась частями из зарплаты ежемесячно. Взамен мы получали от государства облигации, по которым проводились тиражи выигрышей. Шанс выиграть был очень маленький. И вот, когда мы вернулись в Москву, правительство приняло решение  прекратить подписки на займы, а имеющиеся у населения облигации выкупить по их нарицательной стоимости с такого-то числа до такого-то числа. Как то вечером после работы я зашел в сберкассу (так назывались отделения Сберегательного Банка) заплатить за квартиру и услышал разговор двух сотрудниц между собой. Они тихонько говорили с удивлением о том, что в сберкассе нет никаких объявлений и напоминаний ( о чем, я не понял). Когда я уже возвращался домой, я сообразил, что они говорили о том, что сегодня последний день выкупа облигаций. Но возвращаться было уже поздно, сберкасса закрылась. На следующее утро прямо к открытию сберкассы я уже был там со своими облигациями. Но было уже поздно. Веря в справедливость, я написал письмо в Министерство финансов, в котором рассказал о случившемся и попросил выкупить мои облигации. Получил отказ в связи с истечением срока выкупа. Таким образом государство сумело присвоить скромную сумму из зарплаты своих молодых специалистов.

Еще один урок я получил в истории с пропиской моего брата. Наученный моим горьким опытом с пропиской, брат после окончания института поехал на работу по распределению, не выписываясь с нашей жилплощади. А по месту работы он не прописывался и жил в комнате при театре, в котором работал. Позднее он женился и у них родился сын, которого я зарегистрировал в ЗАГСе Москвы. Вот, как мы уже научены нашим государством ловчить, чтобы обойти законы по прописке. Но в те годы было очень популярно среди населения доносить друг на друга. Главным детским героем был Павлик Морозов, который донес властям на своих родителей. И вот наши соседи по квартире донесли в милицию, что брат не живет в Москве, а числится прописанным. И милиция брата выписала. После этого он уволился из театра и вместе с женой и сыном вернулся домой в комнату, в которой он родился и вырос. Они подали документы на прописку, но в прописке им было отказано. Причины указывались разные: отсутствие более 6 месяцев и то, что он женат не на москвичке. Мы с братом начали ходить по инстанциям, предполагая, что найдем справедливость. Мы были в приемной ЦК КПСС, в прокуратуре и на депутатской комиссии Моссовета. Везде  мы получили отказ. Брат попробовал обратиться в суд. Сердобольная судья объяснила брату, что судиться с милицией нельзя, а можно только с гражданином, который против прописки брата. На семейном совете таким гражданином была выбрана моя жена. Якобы её аргументами было то, что у неё двое детей, муж и свекр уже проживают в этой комнате площадью 18 кв.м. и она не хочет, чтобы там проживала еще семья брата. Был суд. Ирма сыграла свою роль. Суд признал выписку брата незаконной и постановил восстановить его прописку. Наивные мы всей семьей пошли в кафе отметить это событие. Но прокуратура обжаловала приговор суда и приговор был отменен. Брату с семьей пришлось уехать из Москвы.

Папа к тому времени уже был на пенсии и растерял свои связи. Поэтому папа решил действовать официально и пошел на прием к нашему депутату в Верховном Совете СССР. Им был известный советский писатель Константин Федин, а его секретарем была его дочь. Папа был очень обаятельный и коммуникабельный человек. Он изложил секретарю Федина всю нашу историю, и она пообещала все доложить депутату. Через некоторое время мы получили от Константина Федина письмо в адрес милиции с предложением прописать брата и его семью. Но в милиции пренебрежительно отнеслись к этому предложению. Они понимали, что депутаты это декорация, а реальная власть у милиции. Папа снова пошел на прием к секретарю Федина и рассказал, что в милиции сказали, подумаешь какой-то депутат просит. Но они не учли, что Константин Федин был не только депутат, а еще известный советский писатель. Секретарь обещала обо всем доложить Федину и обнадежила папу, что все будет хорошо.

Через некоторое время брата вызывают в милицию. «Где ваша жена»? — спрашивают его. Помня, что одна из причин отказа в прописке была иногородняя жена, брат отвечает, что он с ней не живет и не знает где она. «Как же быть? — недоумевает милиционер, — здесь написано прописать вместе с женой». Так закончился еще один мой урок.

В Москве начали продавать кооперативные квартиры. Моя семья стоит на очереди на расширение жилья, поэтому у нас, как я считал, все шансы получить разрешение на покупку квартиры. Да, покупка только по разрешению депутатской комиссии района. Идем на комиссию. Нам сообщают, что нельзя оставлять папу одного, так как он пожилой человек. По их мнению мы должны снова жить вместе впятером в одной двухкомнатной квартире со смежными комнатами ( на другую у нас просто не было денег). А наша комната должна была отойти государству (брат еще не был в ней прописан). Снова идем на депутатскую комиссию, теперь уже с папой. «Как же вы останетесь один, за вами же нужен уход»? — спрашивают его депутаты. Папа им бодро сообщает, что готов сам взять шефство над ними. Насмешил их, и мы получили долгожданное разрешение на покупку квартиры.

Следующий урок снова связан с квартирой. Мы успели уже расширить наше жилье — вчетвером переехали в четырехкомнатную квартиру. У каждой дочки по своей комнате, наша спальня и гостиная. Потом старшая дочь вышла замуж и ушла к мужу. Потом младшая дочь вышла замуж и привела мужа к нам. Родилась внучка. Мы решили разъехаться. В доме есть двухкомнатные квартиры, поэтому решили попытаться обменять нашу четырехкомнатную квартиру на две двухкомнатные. Чтобы иметь привилегии в таком обмене, иду работать в правление нашего кооператива заместителем председателя по хозяйственной части. Теперь организация обслуживания и ремонта дома в моей ответственности. Хлопот было много. Работал два года. И вот в доме открывается вакансия на обмен. Освобождается одна двухкомнатная квартира. Создается цепочка из пяти семей, желающих улучшить свои жилищные условия. В том числе мы, отдающие свою четырехкомнатную квартиру в обмен на две двухкомнатные. Но для совершения такого обмена нужно разрешение Управления кооперативного хозяйства УКХ. Несмотря на мою двухгодичную бесплатную работу в правлении получаю отказ в обмене. С помощью адвоката готовлю иск в суд. Адвокат считает, что я выиграю дело. Пока готовится иск иду на прием к начальнику УКХ. Выслушав мою просьбу, он возмущенно спрашивает меня — «Так вы хотите создать себе комфортные условия»? Даже при своем спокойном характере я не выдержал и возмущенно сказал, что жил по 6 человек и по 4 поколения в одной комнате и теперь в 50 с лишним лет хочу жить с женой в своей квартире. Что-то до него дошло и он разрешил нам обмен. Опять не по своим служебным обязанностям, а по доброте душевной.

Затем истории, связанные с автомобилем. 1982 год. Мне уже 50 лет, а автомобиля своего еще не было. Во-первых нет достаточных денег, во-вторых автомобили в страшном дефиците. Институт, где я работаю, получает право распределить возможность покупки нескольких автомобилей в год среди своих сотрудников. Для этого нужно решение треугольника института, т. е. дирекции, парткома и месткома (профсоюзная организация). Я в институте уже 24 года, и на хорошем счету. Получаю право на покупку автомобиля. В августе 1982 года я его покупаю, а в марте 1983 года у меня его украли. Он всего одну ночь стоял возле моего дома. Хорошо, что я послушался умных людей и застраховал автомобиль на полную стоимость. Теперь, чтобы получить страховую сумму, нужна справка из милиции о том, что машина украдена и против меня не возбуждено уголовное дело. Как только я рано утром увидел, что машины нет, я позвонил по телефону 01 и на автоответчик рассказал о пропаже машины. Потом побежал искать отделение милиции, чтобы сделать письменное заявление. Побежал сначала не туда, перепутал в стрессовой ситуации. Потом нашел милицию и заявил о краже. «Почему вы не пришли в милицию сразу после кражи» — с подозрением спросили в милиции. Я объяснил, что заблудился, но сразу после кражи я позвонил по 01 и оставил свое сообщение. Мне поверили. Пришел милиционер и начал внимательно изучать обстановку. Я показываю, где стояла машина. «А почему вы ее оставили перед домом, когда у вас есть место на охраняемой стоянке? — спросил милиционер. Я объяснил, что машина была очень грязная, и я приехал домой, чтобы ее вымыть. После мытья машины устал и решил, что за одну ночь ничего не случится, пусть постоит возле дома. «Что-то не видно следов вашего мытья» — сказал милиционер, разглядывая мерзлый снег на асфальте. Стали искать следы вместе. Я нашел круги на снегу от ведра с горячей водой. Потом милиционер опрашивал возможных свидетелей, в том числе и мою младшую дочку. Он отрабатывал первую версию — не украл ли я свою машину сам, чтобы потом продать. Милиционер ушел, и наступила долгая пауза. Никакой реакции из милиции.

На работе все мне сочувствуют, а начальник отдела кадров подсказывает, что милиция не любит открывать такие дела и поэтому молчит. Он подсказал мне обратиться в прокуратуру с жалобой на действия (бездействие) милиции. Иду в прокуратуру и рассказываю ситуацию. Обещают помочь. Через некоторое время меня вызывают в милицию и снова подробно расспрашивают о краже и о приметах на машине. Ну теперь дело тронулось, думаю я и прошу справку в Госстрах. Просят придти за справкой через несколько дней. Прихожу, получаю справку и несу ее в страховое агентство. Там читают справку и говорят, что она составлена неправильно. А на справке в верхнем правом углу написано, что форма справки согласован МВД и Госстрахом. Иду снова в милицию. Они говорят, что справка правильно составлена. Иду к руководителю отдела милиции. Потом в руководство Госстраха. Пишу письма в газеты, журналы. Мне отвечают, что милиция написала все правильно, а руководство Госстраха обещает разобраться. И никакого движения. На работе начальник отдела кадров снова советует идти с жалобой в прокуратуру. Прихожу на прием к прокурору женщине. В руках уже толстая папка с накопившимися бумагами. На обложку приклеил цитату Ленина о том, что пора покончить с бюрократизмом. Пытаюсь рассказать прокурору о случившемся и не выдержал — расплакался ( мужик в 50 лет). Прокурор — женщина пожалела и выписала сама справку правильного содержания.

Новый урок на старую тему. Опять работает не закон, а только доброта конкретного чиновника. Наконец получил деньги за машину, и на работе мне дали право купить новую.

По российским правилам машина должна проходить ежегодный техосмотр. Его проводит отделение милиции по названию ГАИ. После прохождения техосмотра водитель получает специальный талон, который должен быть закреплен на лобовом стекле автомашины. Сдаю машину на техосмотр. Мне выдают протокол, что не исправны тормоза: не синхронное торможение задних колес. Ремонт надо проводить в мастерской. Еду в мастерскую. Они делают ремонт, я его оплачиваю и снова еду на техосмотр. Там снова обнаруживают не синхронное торможение задних колес. Куда теперь деваться? Друзья подсказали телефон нужного человека. Звоню и встречаюсь с ним в метро. Передаю ему определенную сумму денег, а он мне вожделенный талон о прохождении техосмотра. Еще один урок, о том что чиновника можно купить, если он не хочет или не может исполнять свои обязанности честно.

И напоследок еще один урок. Брат и дочка уехали жить заграницей. Чтобы их навещать, надо иметь загранпаспорт. Иду в отделение милиции и подаю документы на загранпаспорт. Через определенное время прихожу получать загранпаспорт. Очень вежливый и приятный офицер выдает мне паспорт. Я говорю спасибо. А он мне отвечает: «Спасибо скажешь, когда уедешь из страны». Он даже представить не мог, что я не собираюсь уезжать насовсем, а только в гости. Это был офицер милиции. Он уже был умнее меня. Мне понадобилось еще лет 7 прежде, чем я понял, что из такой страны надо уезжать. Все эти годы, читая новости из России, я все время говорю себе: «Как хорошо, что нас там нет»…

Вот мой путь от восторженного комсомольца-патриота до эмигранта.