Ефим Гаммер: Русский батальон Израиля. Продолжение

Loading

Выпили они стоя, как, может быть, пьют на похоронах. Впрочем, если прокрутить по экрану кадры давней рыбалки на берегу Лены, и смонтировать их с проходящим ныне на наших глазах застольем, каждому станет понятно: за молодость свою пьют эти люди, молодость свою, наверное, хоронят они за накрытым столом. Только после долгого расставания, при встрече с давними друзьями своими, осознаешь — сколько тебе лет.

Русский батальон Израиля

Кинороман

Ефим Гаммер

Продолжение. Начало здесь

…У ног Ицика — черные ботинки — автоматическая винтовка «М-16».

У ног майора Пини — коричневые ботинки — автоматическая винтовка «М-16» с укороченным стволом.

На коленях водителя Саши — «узи».

На коленях мухтара Абу Хасана — Коран.

Басам разлил из кофейничка кофе по чашечкам. И уселся на податливую подушку.

Водитель Саша прибавил громкости, повернув ручку радиоприемника.

«Бессаме, бессаме муча!!!»

— Басенька… — произнес Яша, вкладываясь снова в мягкое ложе.

— Ты и в Москве был израильским разведчиком! — Басам, наклонясь, лил в чашечку Яши кофе.

— Он всегда был русским! — загрохотал кузнечным голосом Ицик. — Я — следователь! Я знаю, что говорю!

«Бессаме, бессаме муча»…

Старый мухтар поморщился от музыки давних годов, открыл Коран на заветной странице.

— У меня уже нет ног. Ум остается со мною. Послушайте, я вам прочту…

— Можно, сначала я? — майор Пини — коричневые ботинки десантника, жесткая посадка головы, чуть-чуть — с уважением для мухтара — склоненная голова.

— Майор Пини, тебе можно. Ты благочестивый еврей, в кипе.

Пини размеренно, по-восточному медоточиво, произнес почти те же самые слова, которые сказала возле «виллиса» арабка цыганистого толка.

— Благое пристанище уготовано тем, которые питают страх Божий… Сады и виноградники… Девы с едва округлившимися грудями и одинакового с вами возраста… Полные чаши… Тот, кто уверует и будет совершать добрые деяния, поселится и будет развлекаться в цветущих садах вечной услады…

Долго смотрел старый мухтар на майора Пиню.

— Ты учился в арабском университете? — спросил со страхом Басам.

— Ты учился в русском литературном институте, — невозмутимо ответил офицер израильской армии.

Басам затих — скис Басам.

Старый мухтар проводит ладонью по открытой на какой-то странице книге: — «Нина, жена моего сына Басама, исчезла. Она ушла от мужа в поселение «Афух» и не вернулась. Ее муж, мой сын, полагается на вас, солдат израильской армии.»

Старец замирает. Опускает голову ниже. К Корану, раскрытому на нужной странице. Но не читает. Поднимает близорукие глаза к майору Пини, произносит, несколько тревожно, с болью:

— Женщина, которая не спала одну ночь в доме своего мужа… эта женщина…

Мухтар замолкает. Снова смотрит в Коран. Говорит:— Я прочту вам суру из Корана. Слушайте, еврейские солдаты. Слушайте: «Мужчины стоят выше женщин в силу тех качеств, которыми Аллах возвысил их над женщинами… Добродетельные женщины отличаются послушанием и преданностью: в отсутствие мужей они заботливо оберегают то, что поведено Аллахом хранить в целости. Делайте им внушение, если опасаетесь неповиновения с их стороны. Устраняйте их от ложа и даже наносите удары им. Но ежели они повинуются вам, не ищите ссоры с ними. Аллах осведомлен обо всем. Он велик! Нет Бога кроме Аллаха! И Мухамед — пророк его!»

Пини молча выслушал суру из Корана.

И поднялся.

— Я тебя понял, мудрый Абу Хасан. И ты меня понял тоже, отец отцов. Мы найдем жену твоего сына.

— Это нужно, в первую очередь, вам! — запальчиво выкрикнул Басам.

Мухтар показал ему рукой: молчи!

Басам затих.

Старый Абу Хасан сказал:

— Вы должны уйти из моего дома с легким сердцем.

И хлопнул в ладоши.

По хлопку ладоней — из стереоустановок, из всех углов стала накачиваться в салон сладкая восточная музыка. Из распахнутых стеклянных дверей, сзади от Яши, вступила в комнату арабка цыганистого типа — та, которую недавно все они видели на базаре.

Танец ее — возбуждающе нервный, жаркий и мягкий одновременно. Это — танец красоты живой природы, человечьего бунтарства и человечьего рабства, танец любви и сострадания, танец подчинения мужчине и осознания своего женского величия.

Под эту сладкую музыку, под этот зазывный танец мухтар говорит майору Пини:

— Айдат — ясновидящая…

— Я тебя понял, мудрый Абу Хасан, — сказал Пини. — Айдат поедет с нами…

Водитель Саша, при виде выходящих из особняка мухтара Пини, Ицика и Яши, завел машину, вложил автомат в держак — слева от себя, стволом вверх. Сделал отмашку низко висящему над деревней вертолету, как бы давая понять летчику: «Поехали!»

Ицик пропустил мимо себя Айдат, пробурчал сквозь зубы:

— Сексотка… ясновидящая.

Водитель Саша с удивлением смотрел на цыганку, по-хозяйски располагающуюся рядом с ним, прикрывающую цветастым шелком платья соблазнительно оголившееся колено.

Ицик склонился над ним, с противоположной от женщины стороны:

— Мухтар хитер… Шпионку свою к нам приставил. Ясновидящую.

У Саши подрагивали губы. Чувствовалось по всему, неловко ему рядом с цыганкой, с такой привлекательной, чувственной и манящей.

— Сколько ты стоишь? — спросил он у Айдат с той наглостью, которая обычно прикрывает юношескую робость.

— Мальчик, — засмеялась она. — Ты принимаешь меня за продажную женщину? Я танцовщица.

— Какая разница? — не понял Саша.

— Поехали! — приказал Пини, угнездившись сзади с Ициком и Яшей. Машина тронулась с места, развернулась во дворе, выехала за ворота, и покатила вон из арабской деревни по пустынной, не менявшей ландшафта с самого сотворения мира местности. Может быть, теперь, для характеристики пейзажа — холмистого, безжизненного, с мелькающими на горизонте верблюдами — уместно вспомнить несколько куплетов из недавно слышимой нами песни.

В нашем мире, где властвуют судьбы,
человек — отраженье арены,
гладиатор, вышедший в судьи,
в миф логических построений.
На песочных часах — заветы
в километры дорог по барханам.
Иегова, Исус с Магометом —
светизна, добродетель, нирвана.
Бродит слово в устах немого.
Зреет сущность в глазах незрячих.
Раздаются на счастье подковы.
А душа под копытами плачет.

Саша уже как-то попривык к обстановке, и настроившись на этакую развязность бывалого водителя, попытался ладонью погладить оголившееся женское колено. Его руку легко пришлепнула Айдат еще в воздухе, и Саша инстинктивно бросил ее на рукоятку коробки передач.

— Ты ясновидящая? — попробовал он вопросом выправить положение.

— Не приставай к девушке! — со смешком рявкнул Ицик.

Саша обернулся.

— Я только хотел…

— Знаем мы, что ты хотел. Вытри сначала молоко с губ, потом и хоти.

Саша надулся. Но долго, судя по всему, он не мог обижаться на людей. И опять — к соседке:

— Докажи, что ты ясновидящая.

Айдат подняла над головой руку, щелкнула пальцами. Саша, следящий за ней, вдруг краем гааза увидел, как на дорогу выскочил какой-то зверек. Резко затормозил. Машину кинуло в сторону, на обочину. Саша вывернул. И испуганно глянул па майора Пини.

— Доказала? — засмеялась Айдат.

Пини говорил по переносной рации, такой же как в поселении «Афух» на проходной. Он погрозил водителю кулаком и продолжал размеренным голосом:

— Вы втроем справитесь?

Горали ответил:

— Не впервые.

— К вам должны подъехать Имри и Джонатан. Ты с ними знаком?

— Я лично нет, — говорил в черную эбонитовую трубку полевой рации Горали. — Но слышал о них от Яши, Ицика. Бейрут вместе брали.

— Тогда будь здоров. Отбой!

Саше было досадно. Ему представлялось, что Айдат обвела его вокруг пальца как несмышленного мальчишку. Если бы он не засмотрелся на эту цыганку, то и не опростоволосился бы с этим хорьком, выскочившим на дорогу в самый неподходящий момент.

— Погадать тебе? — женщина лукаво посмотрела на Сашу, будто догадываясь о его мыслях. — Хочешь знать, когда женишься? Когда такси свое купишь?

При слове «такси» Саша вновь повернул лицо к Айдат.

— Такси ты купишь через три года.

— Э-э, про далекое будущее мы все мастаки говорить…

Айдат ответила тихим смехом на это замечание.

— Женишься через полгода…

— У меня и невесты нет.

— Невесту отыщешь через тридцать минут.

Тут уж Саша расхохотался: такого дешевого розыгрыша не ожидал он от ясновидящей.

— А за недоверие ответишь, мальчик. Через двадцать минут попадешь ты на глаза вашему офицеру. Он тебе и задаст выволочку за твой неряшливый вид. И глупость твою…

— Со мной Пини!

— Потерпи двадцать минут. Проверишь мою правоту.

Потом, мальчик, жизнь будешь сверять по моим предсказаниям.

Саше стало совсем неуютно. Дон Жуана из него не вышло. Он по-детски закусил губу, вывел «виллис» к пересечению с магистралью, развернулся вправо и прибавил скорость.

Стрелка спидометра весело заплясала на отметке 70 км.

На подъезде к достаточно крупной военной базе стояли в шахматном порядке цементные ящики, заставляющие водителей тормозить далеко от металлических ворот и медленно лавировать между преградами.

— Здесь! — сказал Пини водителю, когда «виллис» подъехал к приземистому двухэтажному зданию серого цвета. Пини вышел из машины. Позвал своих спутников.

— Вы со мной. А ты, Саша, покопайся в моторе. На звук, там что-то не в порядке.

— Сделаем, — излишне весело ответил Саша. Пини, Ицик, Яша и Айдат вошли в казарменное здание. Саша поднял капот, склонился над мотором.

Штабной кабинет. Карта Израиля на стене. На письменном столе настольная лампа под абажуром. В секционном шкафу вмонтировано два телевизора. Один с большим экраном, по этому телеку идет какой-то боевик с Арнольдом Шварценеггером в главной роли. Экран маленького по размерам телевизора, расположенного под большим, демонстрирует, понятное дело, не художественный кинофильм: на экране просматривается все пространство за казармой — Саша, ковыряющийся в двигателе, джипы, стоящие у противоположного здания, въезжающая на стояночную площадку «коммандка» с длинной антенной, с сидящим возле водителя сержантом Гришей — в каске, бронежилете, ствол его автомата «М-16» торчит в окне.

За столом — полковник израильской армии. Светлые волосы. Жесткое лицо с твердо очерченным подбородком. Человек без возраста. Перочинным ножичком он очиняет карандаш, и без этого заточеный как игла.

— Привычка старого абверовца, — «поймав себя» на непонятном для коренного израильтянина занятии, полковник «виновато» улыбнулся Айдат, цыганке в ярком платье, сидящей напротив него

— Положим… —усмехнулась девушка, закуривая сигарету «Тайм» из лежащей на столе пачки.

— Комплиментов не надо… А на пенсию не выводят. Нас выводят, милая, на расстрел… Докладывай!..

Карандаш от резкого, нарочитого нажима, сломался. Полковник смел со стола кусочек грифелька в ладонь, бросил его в пепельницу, и вновь стал затачивать карандаш.

— Мухтар полагает, — начала Айдат, — что его сын сблизился с Касемом.

— Касем… Это тот негодяй, что зарезал нашего солдата в Хевроне? Два года назад, в июле?

—Да. Он. Его выпустили недавно. Теперь ходит в героях. И что-то готовит…

— Выпустили его, Айдат, — поморщился полковник, аккуратно затачивая карандаш, — не потому, что он сумасшедший. Таких сумасшедших много. Выпустили его , Айдат, потому, что у нас порвалась ниточка. Он и свяжет нам эту ниточку.

— Шломо, — сказала Айдат с поспешностью. — Мухтар боится за сына.

— Я боюсь за мухтара.

Полковник снова сломал грифель карандаша о полированную поверхность стола. Снова смел в совок ладони кусочки грифеля. Бросил их в пепельницу. Снова стал затачивать карандаш.

— У Басама пропала жена! — сказала Айдат.

— Знаю.

— Это повод.

— Лишняя встряска эмоций у собратьев нам сегодня на руку. Весь мир сейчас озабочен высланными в Ливан бандитами. Их показывают по телевизору — миленькие добренькие убийцы. По утрам молятся. Ночью никого не режут. Фантастика добропорядочности. А мы опять — бяки.

— Шломо! — напряглась Айдат, нервно посмотрела на полковника. — Ты хочешь сказать?..

— Я не говорю, девочка, того, что хочу сказать. Я говорю, девочка, другое: мы должны упредить их. Для этого выпустили Касема из тюрьмы, пусть он свяжет порванную ниточку. Потом весь клубок мы и потянем. Езжай с этим, — указал остроотточенным карандашом на экран телевизора, на Сашу, копающегося в моторе. — Езжай с н-и-м-и туда, ищите жену Басама. Ее исчезновение, поверь мне, — это…

— Русская она.

— Дурочка! И я русский! Русской разведкой я был заслан в Германию! И к ордену представлен! Потом отрабатывал этот орден на Колыме. Чтобы! — на свободу с чистой совестью. У меня чистая совесть, Айдат!

* * *

В солдатском кафе — квадратные столики, пластмассовые стулья — восседали возле бутылок с пивом майор Пини, Ицик и Яша. Сигаретный дымок клубился под потолком. У стойки розовощекий солдатик подавал стоящим в недлинной очереди рядовым, сержантам и старшинам кока-колу, сигареты, завернутые в красочную бумагу бруски шоколада.

Гриша, с винтовкой в заспиньи, ворвался в кафе.

— Привет! — бодро провозгласил на весь этот маленький зальчик. — Слышал! И вы — по домам!

— Гриша, — сказал от стола, накладываясь на спинку стула Яша. — Тебе отпуск положен, а нам…

— Пиво с меня! — возрадовался Гриша. — Бармен! Десять пива!

Солдатик у стойки кисло посмотрел на него.

— За кого ты меня принимаешь?

— Прости! Увлекся!

— Здесь тебе не Сибирь! — сказал солдатик. И попросил стоящих в очереди ребят отнести бутылки по назначению.

Сержанты и старшины понесли десять бутылок пива «Маккаби» — и поставили их на стол. Один из них воткнул большой палец правой руки под лопатку Пини.

— Помнишь меня?

— Я тебя из военной тюрьмы вытянул.

— Я в Эйлат убежал не от службы. Я в Эйлат убежал для девчонки!

— Сколько у тебя теперь детей? — спросил Пини.

— Мальчик! Завтра — обрезание! Приглашаю!

— Не бракодел. Приеду, если…

— О’кей!

Молодой отец и все остальные солдаты разошлись по столикам. В комнату вошел вестовой.

— Пини! Твоя очередь.

Саша, взгромоздясь на буфер «виллиса», подкручивал разводным ключом какую-то гайку. Замасленный, с подтеками на щеках, в расхристанной гимнастерке, он был, естественно, лакомой приманкой для строевого офицера из любой европейской армии. И пусть он уже два года в Израиле, все равно — командный голос для него — это пробуждение забытого, но сидящего в генах страха.

— Солдат! Как стоишь перед начальством!

Саша спрыгнул с буфера, вытянулся, руку с гаечным ключом держит вдоль ноги. Лупит глазами на офицера, вышедшего из казармы. И балдеет. Лиловым пламенем охватило скулы.

Перед ним Айдат в офицерской израильской форме. Три прямоугольника на погонах, в руке тяжелая армейская сумка.

— Помочь? — нашелся Саша.

— Ну и вид у тебя!

Саша обиделся.

— Ладно, опять выиграла, — яс-но-ви-дя-щая, — протерев шмыгающий нос тыльной стороной ладони, пробурчал Саша.

— Теперь, по твоим предсказаниям, только невесты мне не хватает.

Айдат взглянула на часы.

— Куда торопишься, мальчик? У тебя еще в запасе десять минут.

Саша взял ее сумку, бросил на заднее сиденье. В глазах его прыгали зайчики: трудно осознать превращение цыганки из арабской деревни в израильского офицера. Еще сложнее — ощущать себя «сделанным» со всех сторон. Но самое тяжелое в другом: ох как хочется снова погладить эту Айдат либо по коленке, либо по спине, либо… Такой румянец на лице Саши, что и без бинокля видно: влюблен. Саша еще очень молод. Поэтому он, действительно, уже влюблен. Поэтому он, действительно, не просто влюблен, а растерян. В руке его подрагивает гаечный ключ. От растерянности своей он готов долбануть Айдат по пилотке — этим ключом. Но осознает, даже поцеловать ее, просто так, в щечку, как мог бы прежде цыганку, — не может теперь, не имеет права.

— Автомат у тебя к бою готов? — вдруг спрашивает Айдат, нарушив внутренний, психологический настрой Саши.

— Да, командир! — машинально отвечает он, и вдруг — разом с Айдат — начинает мучаться смехом.

— Не выслуживайся, солдат, — говорит сквозь смех Айдат.

— Я прислуживаю. И мне тошно, — вторит Саша.

— Горе от ума.

— Я ум для горя.

— Садись на свое рабочее место, Саша. Через пять минут встретишь невесту.

— А она красивая?

— Молчи!

Из дверей вывалилась налитая пивом компания: Ицик, Яша, Гриша.

Пини сказал им всем на прощанье:

— Даю сутки. Помните, Нина должна быть в кровати собственного мужа. И никаких эксцессов!!!

— Командир! — подал голос Гриша, вкладываясь в заднее сиденье рядом с Яшей и Ициком.

Пини не врубился в интонации его пивного голоса.

— Через сутки — всем быть на месте! Интифада, — сказал с большей многозначительностью, чем позволяла его должность.

Айдат повернула лицо к Саше.

— Поехали, женишок! — и посмотрела на часы.

Сашина рука, включающая первую скорость, задрожала. Дрожь этой руки убрала другая, женская, мягкая, с ярко накрашенными ногтями.

Километры дорог израильских не похожи ни на европейские, ни на американские. Километры израильские — это многообразие изменений: с правой стороны — за окном — скалы, овраги, стада баранов, бедуин на верблюде, слева, за окном — завод, напоминающий Центр Помпиду во Франции, экскаваторы, тракторы. Стрелка танцует на спидометре, близится к отметке 80 км.

Слева, за окном — элеватор, апельсиновые сады. Справа, за окном — скалолазы с винтовками за спиной, штурмующие отнюдь не Эльбрус. Над ними кружится военный вертолет.

Колеса выскакивают на широкую магистраль — шоссе в несколько полос. Вертолет над машиной разворачивается, уходит к Хеврону.

Справа, за окном, поля. Слева, за окном, кладбище Иерусалимское, нагорное…

Вдали… Сколько изменений в природе, если смотреть на все эти изменения через лобовое стекло «виллиса».

Ицику, может быть, представляется землетрясение в Ташкенте, обвал домов, распад человечьих взаимоотношений — крики ужаса, страх в глазах.

Саше, может быть, представляется цыганская пляска Айдат, но он смущенно гасит это «представление фантазии своей» — он за рулем, и Айдат отнюдь теперь не арабская девушка — офицер…

Яше представляется островной сибирский город Киренск, тем более, что пейзаж слева и справа родственный для Сибири. Представь, что катишься ты по реке Лене, — то же самое увидишь со всех сторон.

Яша увидел себя на излучине Лены. Тянет он рыбину, тянет. Спиннинг содрогается. И Стелла бросается ему на помощь, входит по колена в воду, подхватывает рыбину, вытягивает ее на берег.

И вся эта красота — для кино — на откосе кинооператор, в руках камера.

— Классный кадр, — говорит с прибалтийским акцентом.

— Но я ведь поймал! По-настоящему! — психует Яша.

— Искусство требует жертв, — длинноногий жилистый парень лет двадцати пяти спускается с откоса к Яше и Стелле, встряхивает гривой русых волос. — Будет уха?

— Уха из твоего уха!

— Мое ухо это не слышит, — дурачится кинооператор, используя свой латвийский акцент, который, как известно, очень нравился в шестидесятых-семидесятых россиянам.

Стелла бросает кинооператора на лопатки. И хохочет над ним:

— Я тебе медведя приглашу. Он тебе выправит ухо.

Кинооператор, лежа на спине под Стеллой, тоже хохочет:

— Медведь — хозяин. Закон — тайга.

Гриша потрошит рыбину.

Яша подкладывает сучковатую дубину в костер.

Над ним котелок с закопченным днищем.

Коптящее солнце движется по небу, сползая к горизонту.

Транзистор — ворочает китайским языком по-русски:

— Свиноматка опоросилась тридцатью поросятами, потому что читали над ней во все дни беременности цитаты Мао-Цзе-Дуна…

Интернациональный хохот — евреев, латышей, русских — взрывается над «Спидолой».

— Я вам специально настроил Китай. — Гриша немного пьян. Гриша стремится выглядеть не ленским речником, а кем-то, для кинооператора из Латвии, более значительным.

Кинооператор из Латвии — в ударе. Наверное, впервые ему не надо выглядеть официально в кругу людей.

— Я такого идиотизма никогда не слышал.

— И я, — радуется Гриша взаимопониманию. — Я тебе специально поставил это. Вы такое никогда — у себя — не услышите.

Кинооператор помрачнел. Он сидел уже у котелка, и ложкой пробовал — готова ли уха.

— Ошибаешься, Гриша. Что я слышу — «у себя», ты не услышишь и в Сибири.

Яша понял по Валдису, что и он приехал в Сибирь не затем, чтобы творчески осуществиться. Затем он приехал, чтобы скрыться, исчезнуть на время из родной обители.

Именно поэтому Яша сказал старому своему другу:

— Помнишь, Валдис, нашу калининградскую спортроту?

— Яша, — горько ответил Валдис, — в спортроте мы были все чемпионы Прибалтики. А сегодня в Прибалтике нет чемпионов!

— Поэтому ты здесь?

— Здесь я из-за тебя. И командировка у меня в кармане: фильм о латвийском журналисте, покорителе БАМа.

— Какой БАМ, Валдис?

— Не переживай, Яша, БАМ — рядом. Подскочу. Сниму рельсы. Смонтирую. Но командировку мне не оплатят, если сниму БАМ без латыша.

— Я латыш, как ты китаец, Валдис.

— С китайцами я уже знаком, — Валдис захохотал — раскрепощенно, но с некоторой неуверенностью в том, что можно хохотать раскрепощенно.

Гриша выключил «Спидолу», говорящую нечто про корову, которая выдала молоко рекордным способом во имя цитат Кормчего Мао.

— Мальчики! — подала голос Стелла. — Уха готова!

Она держала у губ ложку, и причмокивала с таким видом, будто вся жизнь — радость…

Стелла… Ложка у губ… На газовой плите кастрюля, наверное, с куриным бульоном.

Стелла… Нет, Яша не видит молодую Стеллу в этой почти сорокалетней женщине, но видит ее глазами своего молодого желания, видит глазами непридуманной в прошлом любви. И сейчас Стелла стройна и красива, золотое сияние по-прежнему в ее волосах, мальчишеской — по-прежнему, — стрижки. И высокая грудь у Стеллы. И в глазах — непонятная ласка. Или грусть. Или тоска. Что-то там в этих глазах такого, что Яше страшно за свое еще не старое сердце.

Гриша видит Стеллу более обыденно, трезво, как жену свою, уже — давнюю. Видит он и свою кухоньку, все ящики в ней сотворил из дерева самолично, и покрыл их лакированной бумагой, под мореный дуб, — как принято на торговом флоте, на судах загранплавания, куда он не попал — визу ему не открыли, из-за национальности.

Но сейчас, вступив в кухню с друзьями своими он, конечно же, не думает о той дурацкой визе, он думает о другом: все должно быть красиво! И все угощения должны быть готовы!

— Стелла! К столу?

— Мальчики! — в Яше что-то тронулось. Он вдруг вспомнил, что в любом населенном пункте, первым делом, надо вынуть магазин из винтовки. Он вынул магазин из своего автоматического ружья, вложил этот магазин в боковой карман на армейских штанах. Выкрикнул:

— Всем!

Ицик подозрительно посмотрел на него. В автомате Ицика — пусто, снаряженный магазин давным-давно в кармане брюк.

Айдат пляшущим шагом вышла на центр кухни, вскинула над головой пистолет, нажала кнопку, и из рукоятки — в левую руку скользнула обойма.

— Женишок! — вызвала Сашу.

Саша растерянно поднял над головой автомат «узи» — смотрите, люди, там нет ничего!

Опять не догадался Саша, что его — подставили. Вынул магазин из «узи», или не вынул — не это главное. Главное: Яша и Стелла. Главное: встреча людей любящих, и не имеющих права любить. Это первой поняла Айдат.

Не видела она раньше ни Яшу, ни Стеллу, ни мужа ее Гришу. Но, может быть, не зря назвал ее «ясновидящей» старый мухтар.

Женщина, теперь, без грима, — девчонка! Более того, в офицерской форме любая женщина выглядит хуже, чем в шелковом платье, — и эта женщина, как нарочно, говорит невозможные для Саши… и для Стеллы слова:

— Я люблю вашего Яшу…

Прежде всех тепло этих слов колыхнуло Гришу.

— Тогда в гостиную!.. Ну…

— Гриша!..

Стеллу беспокоило, что в гостиной спал на диване Валдис, — ноги в шерстяных носках кинуты за предел дивана, на лакированную подкладку для локтя.

—Валдис!

Валдис не понял, кто произнес его имя — с таким грохотом.

Он вскочил с дивана, и стал нервно застегиваться. На самом деле, ему нечего было застегивать: спал он в пиджаке, брюках, галстуке. Ну, скажем, воротничек белой сорочки был расстегнут, и выглядел несколько небрежно на жилистой шее, поднимающейся к гладко выбритому подбородку.

Валдис очумленно смотрел на компанию по-еврейски одушевленных людей в военной форме.

— Яша! Черт тебя! Гриша — «китайская» «Спидола»! Я приехал фильм делать о вас! Миллион рублей мне дают уже! Теперь надо спонсора!

— Любые фланги обеспечены, когда на флангах латыши! Спонсора тебе! — и Яша пошел тузить Валдиса, как в прошлой жизни,в Сибири.

Валдис отстранился от дружеских кулаков Яши. Отошел в угол салона, за диван, где спал, и завороженно уставился на скидываемые на пол винтовки.

— Автомат-т-тика хотца? — ташкентский следователь Ицик уловил внутреннее желание человека из свободной Латвии.

— Потрогай, потрогай! — пополз пузом на Валдиса Гриша. — Винтовка не баба, всегда худая и холодная.

— Нам бы оружие! — вдруг произнес Валдис.

Яша по-новому посмотрел на него, с болью.

— Кулаки — теперь у вас не оружие?

—Яша!..

Яша резко усадил Валдиса на диван.

— Ты приехал за нашими винтовками?

— Я приехал снимать фильм о вас.

— В Сибири, Валдис, — ты снимал фильм о латышах на БАМе. Ты снимал меня и Гришу — евреев, с удочкой, ты снимал Стеллу — отчаянную повариху, за рыбой кидается в мутные воды. Валдис! Ты — человек талантливый. Но снял ты — по Маяковскому: «Любые фланги обеспечены, когда на флангах латыши.» Думай наконец-то своей головой!!! Зачем — фланги, Валдис? Мы с тобой — стояли плечо к плечу — против России. Я против Олега Григорьева. Ты против Валерия Попенченко. И мы боялись? Валдис? Валдис! Ты не боялся. Ты не снимал фильм. Ты работал на ринге. Ты был мужчиной!

Оставим акцент в стороне от боли душевной. Но попробуем выслушать боль человечью, не считая себя профессиональными врачами: все же люди мы!

Валдис сказал, пряча глаза от Яши:

— Слушай — ринг — это совесть. Посмотри на меня. Я не на ринге. Я старый уже человек. Я еду на поезде… В Вильнюсе всаживается в мое купе женщина, русская, эта такая, — ну — баба. И плачет… Уезжает навсегда. Куда? Не в Москву! В Казахстан — там ее дочка! Нет ей в Литве, Яша, жизненного пространства. Закрыли ей жизненное пространство в Литве. И мужа нет. Они пригласили его в какой-то свой атомный центр, и он там умер. Вот из-за этого, ее — вон из Литвы. Русская! Знаешь, что она мне сказала, Яша, в поезде? Она сказала — «Я теперь понимаю евреев. Их гонят и гонят. Они — атомный центр. Они — сельское хозяйство. Они — наши деньги и наш хлеб. Их гонят. И нет хлеба, и нет жизни, и мужа нет!!! А дочка — из Казахстана — дочка мне пишет: не езжай к нам, мама. Нас и отсюда выкинут!» Ты понял меня, Яша?

— Налейте Валдису, — сказал Яша. Поднялся с дивана, прошел в угол комнаты, вернулся к старому другу своему с автоматом «М-16» — без снаряженного патронами магазина. Положил оружие ему на колени, сказал:

— Потрогай.

Валдис принял на колени винтовку, потрогал ее пальцами. Посмотрел на Яшу.

— Валдис! — жестко прозвучало в его мозгу. — За кем ты охотишься?

— Яша! У меня командировка в кармане. Они оплатили полет. Я не знаю… Никакого антисемитизма, Яша! Снять на камеру. Показать… Я «не»… на самом деле — «не»… Без дураков… Напишешь мне сценарий? У меня командировка. Мне снять надо!

Гриша выкладывал на стол разные мещанские штуки — кету, рыбец, пельмени в миске.

— Мне мои «спонсоры» — Гриша разгулялся от смеха в животе, под тельняшкой — солдатская гимнастерка скинута, на стуле она сбоку от Ицика. — Спонсоры мне кидают «товар» из Рамат-Гана, еврейского магазина под русским названием «Привет из Сибири».

Гриша много сказал. И из-за этого обиделся на Валдиса.

— Я тебе бальзамчик из Риги — подкину. В Рамат-Гане все есть! — он пошел к буфету, открыл створку, вынул глиняную бутылку «Бальзама». Сказал неожиданно:

— Здесь бутылки мы не сдаем. Они нам — на память, Детям нашим — эти бутылки.

И все в комнате это поняли: нет у Гриши детей, вот и тоскует этот, затяжелевший в тельняшке своей человек.

— Дядя Гриша, — в комнату вбежала лупоглазая девчушка, лет шести. — У меня братик родился!

— Знаю, знаю, — сказал Гриша, дал девчонке шоколадку.

— Вчера по рации передавали! На весь еврейский мир! Ицхак!

— Конечно, Ицхак — хак-хак! — девчушка выскочила из комнаты с шоколадкой.

И каблучки ее стучали в коридоре: Иц-ха-ха-хак — цхок — Иц-хак-хак-хак!

Гриша тяжело поднялся над столом с граненым стаканчиком, полным густой — цветом в уголь — жидкости.

— Ицхак! Яков!

— Авраам! — чокнулся с ним Яша.

— За встречу! Валдис! — сказал Гриша и чокнулся с гостем своим, длинноволосым как прежде, светлоглазым, по-прибалтийски замкнутым.

Выпили они стоя, как, может быть, пьют на похоронах. Впрочем, если прокрутить по экрану кадры давней рыбалки на берегу Лены, и смонтировать их с проходящим ныне на наших глазах застольем, каждому станет понятно: за молодость свою пьют эти люди, молодость свою, наверное, хоронят они за накрытым столом. Только после долгого расставания, при встрече с давними друзьями своими, осознаешь — сколько тебе лет.

Продолжение здесь

Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.