А в мою память навсегда врезался эпизод папиных похорон. Совсем не старая, красивая женщина разбрасывает вокруг себя крупные тюльпаны. Её движения плавные, заторможенные, потусторонние. Она хоронит не только умершего, но и саму себя, ещё полную сил и желаний. Впрок.
Рассказы
Борис Суслович
Последняя
Лоре
Мы были очень близки. Вплоть до того, что я казался сестре частью её жизни. Она уже не мыслила себя без еженедельных встреч — и постоянных телефонных разговоров. Хотела знать, чем я занят каждую минуту, когда мы врозь. Ничего материнского в этой заботе не было. Скорее, не очень-то скрываемый женский интерес, наглухо заблокированный близким родством. Правда, в нашей семье был случай «двоюродного» брака. Но без двадцатилетней разницы в возрасте.
Сестра хотела гордиться мной, а я не давал повода. И она, едва ли не единственная, упрямо верила, что серый мышонок проявит себя. Неважно, в чём. Но моё светлое, успешное будущее было её главным желанием.
А потом я женился — и заговорил об отъезде. Саму мысль она восприняла в штыки. Не то, чтобы была рьяной советской патриоткой: для этого слишком много было пережито и передумано. Но для неё понятие родины оказалось не подверженным временной девальвации. Как цвет глаз, форма носа, графа в паспорте. Та самая, пятая.
Мы уехали. Пошли звонки — и письма. Она пыталась понять нас, вживающихся в новую жизнь, новую страну. И не могла. Ведь для неё другого места на земле не было. Только двухкомнатная квартира на последнем этаже невзрачной пятиэтажки. Квартира, в которую я приходил сотни раз, в которой мы разговаривали, спорили, ругались. Забывая, что каждый миг нашего общения, нашего соприкосновения — счастье.
Потом уехал мой брат. А сестра по-прежнему разговоры о каких-то изменениях, какой-то перемене места жительства облущивала, как кожуру от семечек. Несмотря на обступающие со всех сторон болячки — и неотвратимое, сплошное одиночество, которое не могли скрасить самые верные друзья.
Она умерла после неудачной операции. Мы узнали об этом слишком поздно.
Среди провожающих никого из родных не было. Никого.
А в мою память навсегда врезался эпизод папиных похорон. Совсем не старая, красивая женщина разбрасывает вокруг себя крупные тюльпаны. Её движения плавные, заторможенные, потусторонние. Она хоронит не только умершего, но и саму себя, ещё полную сил и желаний. Впрок.
Приглашение
Явно собирался дождь — а зонтик остался в общежитии. Хотя музей был совсем рядом. Забегая внутрь, радовался: совсем не намок, несколько капель не в счёт. Повезло.
Поездка была спонтанной, неожиданной для него самого: вдруг захотелось слетать в Ленинград, хотя бы несколько дней подышать воздухом любимого города. Почувствовать себя не студентом-пятикурсником, старательно долбящим выпускной проект, а кем-то другим, взрослым и независимым.
Три дня промелькнули, и посещение музея было приправлено горечью завтрашнего отъезда.
Проходя по залам, он увидел небольшую группу, стоящую вокруг худенькой, миниатюрной женщины. Голос экскурсовода, напротив, был силён, звучен. Он невольно притормозил — и присоединился к слушателям.
«Удивительная пара, не правда ли? Юноша, прекрасноликий, но не прекраснодушный. Старик знает ему цену, но всем сердцем любит его. Мы не знаем, что победит: разум или чувство. Или уже знаем? Посмотрите, как сделан фон картины, как сам воздух пропитан тревогой и обречённостью».
Группа начала двигаться дальше, лишь он жадно, торопясь, смотрел на полотно. Слова экскурсовода уже стали необходимым, единственно возможным объяснением.
Они переходили из зала в зал, а он чувствовал себя рыбой, заглотнувшей наживку. Женский голос вёл за собой, вдаль и вглубь самого себя.
Экскурсия кончилось, группа тут же рассеялась, и они остались вдвоём. Впрочем, уже несколько минут казалось, что рассказ обращён к нему одному.
«Вы хорошо слушаете… У меня есть немного времени. Хотите, расскажу об Андрее Рублёве?» Он радостно, признательно кивнул. Казалось, прочитаны его тайные мысли.
Они прошли через несколько залов и остановились. Он замер, боясь пропустить каждый услышанный звук. Внезапно картины приблизились к нему, распахнулись наружу. Рядом появился пожилой монах с кистью в руке. Полотна возникали в реальном времени, и сам художник о них рассказывал. Удивительно красивым женским голосом.
Наваждение исчезло. Вокруг снова был какой-то зал, по нему проходили какие-то люди. Нужно было сделать усилие над собой, чтобы понимать обычные слова.
«Через пять минут новая группа. Давайте познакомимся, пока не попрощались. Меня зовут Наталья Ивановна Ж.». Он назвал своё имя.
«Вы надолго к нам?» «Нет, скоро уезжаю». Сказать «завтра» не хватило духу. «Вот, возьмите, — Наталья раскрыла сумочку и достала красивый буклет. — До встречи». Её каблучки застучали, удаляясь.
Он прочитал заголовок: «Выставка русской иконы, XIII-XVII вв.». Показ начинался через два дня.
Стройотряд
- Марик
«Посадка на рейс «Днепропетровск-Москва» заканчивается через пять минут».
— Ну вот, и посадка заканчивается, — служащая смотрела на него, как на малахольного. — Поймите, на этот рейс никак не попасть.
— Почему? Самолёт же ещё здесь. И билет у меня на него.
— Молодой человек, Вы что, первый раз летите? Есть процедура, которую нельзя отменить: вначале регистрация, потом посадка.
— А мне что делать? Как я в Москву попаду?
— Приходить вовремя — только и всего. Погодите секунду, — женщина быстро перелистнула какие-то странички. — Считайте, Вам повезло. Через час есть рейс на Липецк, оттуда до Москвы рукой подать. Свой билет сдадите, новый купите. Даже доплачивать не придётся. Только поторопитесь, чтобы и сюда не опоздать.
Она улыбалась, оказавшись молодой и симпатичной. Прежде он этого не видел.
Сдать билет и купить новый оказалось делом нескольких минут. Наконец, он сидел в самолёте. Салон был полупустым.
Прилетели через час. Быстро нашёлся маршрут «почти что туда»: в Тулу. Сходу прошёл на посадку: никакой регистрацией здесь не пахло.
Самолётик оказался крошечным, с десятком пассажиров внутри. «Кукурузник», о котором столько слышал. Пришла пора познакомиться. «Рейс Липецк-Данков-Тула начинается, желаем всем спокойного полёта», — пилот произнёс фразу негромким «домашним» голосом. Стюардесса раздала каждому по два целлофановых пакета.
Агрегат оторвался от земли и пополз по воздуху. Железную коробку нещадно болтало во все стороны. Он чувствовал себя при этом относительно сносно, а соседи периодично склонялись над пакетами. Напротив сидела молодая мама с сынишкой, на них было жалко смотреть. Недолго думая, он отдал свой целлофан матери, та лишь благодарно кивнула в ответ. Внизу деревни сменялись полями, лесами, перелесками. И только тряска казалась бесконечной.
Остановка в Данкове чуть-чуть привела пассажиров в чувство. Мужичонка лет сорока, по виду командировочный, попросился «на воздух», но стюардесса возразила: не предусмотрено. Полёт продолжился. Все вели себя спокойней, даже мальчишка.
Опять вспомнилось начало сегодняшнего дня. Автобус в аэропорт ушёл из-под носа: разминулись всего на минуту! И пошло-поехало. Водитель такси заломил двойную цену, он возмутился и не сел. В результате вместо трёшки потратил почти червонец, а до Москвы ещё чесать и чесать. И это только четверть пути. И всё же, успей он на утренний самолёт, не увидел бы того, что сейчас неторопливо проплывало перед глазами, не смог бы наблюдать милый, ласковый пейзаж с высоты птичьего полёта.
Тула. Метнулся к кассам — и тут же узнал, что аэропорт местный. Пришлось ехать на вокзал. Вскоре сидел в электричке. Есть совсем не хотелось, но он с благодарностью думал о маме, засунувшей-таки пакет с бутербродами в рюкзак, несмотря на его яростный протест.
День приближался к вечеру, а столица всё никак не вырисовывалась. Наконец, объявили, что следующая остановка — конечная. Состав медленно катил по городу, пока на перроне не замаячили долгожданные литеры.
В справочной ему растолковали, как попасть в Тюмень. Приехал в аэропорт затемно. Очередь в кассу почти не двигалась: обслуживали шедших по телеграммам и запискам. Их, обычных пассажиров, стояло всего четверо.
Вдруг какая-то женщина бесцеремонно втёрлась перед ним. «Вы что, с неба свалились?», — желание миндальничать не возникло ни на секунду.
«Ты разве не видел меня? А я давно здесь стою», — она мгновенно сориентировалась и выбрала безошибочно-просительную интонацию.
«Проходи сюда», — стоявший перед ним немолодой кавказец пропустил красотку вперёд. «Не хватало ещё с бабами заводиться, — это относилось к нему, не в меру горячему. — Все улетим, никто в Москве не останется».
Очередь начала двигаться, будто поступок кавказца заметили и оценили.
«Левые» пассажиры больше не появлялись. Наконец, он держал в руках билет.
Третий за сутки полёт был долгим, а он так вымотался, что проспал почти всю дорогу. Проснулся уже в Сибири. Хотя жаркое июльское утро мало чем отличалось от вчерашнего. Даже не верилось, что он за несколько тысяч километров от дома.
Дальше предстояло добираться поездом. Первый же проходящий: Свердловск — Новосибирск — останавливался в Ишиме. Всего триста километров. Пустяк.
Через три часа он думал иначе. Тихоход стоял подолгу у каждого столба, а в промежутках не успевал толком разогнаться. Оставалось жевать бутерброды и пялиться в окно. Лес, совсем иной, чем подмосковный, казался грозным, хмурым и как будто втягивал в себя и рельсы, и поезд, и всех, кто в нём едет. Вот она какая, тайга. И почти никаких признаков человеческого присутствия.
Выпив второй стакан чая, поинтересовался, когда прибывают. «Ишим? Часов через пять». Пришлось лечь на полку и слушать стук колёс.
«Паренёк, вставай, — проводница трясла его за плечо. — Приехали». С трудом соображая, схватил рюкзак и выскочил из вагона. Всё ещё не проснувшись, наблюдал, как поезд медленно трогается с места. К счастью, без него.
Тут же подошёл автобус, идущий на стройбазу. Лишь проехав несколько остановок, вспомнил, что нужна «новая база». «Что ж ты сразу не сказал, — засмеялся водитель. Тебе аккурат в другую сторону. Сейчас разберёмся». Он притормозил и просигналил машине, идущей по встречной полосе. «Получай пассажира, — весело крикнул в окно, — денег не бери, он со мной расплатился».
«Новая база? — водитель был намного старше и совсем не улыбался. — Довезу, не переживай. Отдыхай пока».
«Приехали», — опять его будили, как малолетку. База находилась через дорогу, её украшал плакат: «Ознаменуем определяющий год пятилетки трудовыми свершениями». И жирный восклицательный знак в конце.
Зашёл внутрь. Посреди двора стояла девушка, одетая не в робу, а в обычное платье: смена, видно, закончилась. Неожиданно она повернулась и кинулась к нему. «Прикурить нету?» — пальцы сжимали папиросу. Он отрицательно покачал головой. Пошатываясь, работница прошла мимо. Чуть старше его, светловолосая, кареглазая. И от неё разило водкой.
Ошарашенный, поспешил к другой женщине, стоявшей в отдалении.
Диспетчер — это оказалась она — как раз собралась уходить. Сколько же раз ему везло сегодня!
— Что ж ты так поздно? Ребята полмесяца здесь. Пошли, я тебе открою бытовку. Постель не обещаю, а подушку принесу. Утром будет грузовик прямо до объекта. Отдыхай.
Лишь уснул — и очутился внутри «кукурузника». Пилотировал самолёт мальчишка, который раньше летел с мамой. А красавица-стюардесса была как две капли воды похожа на пьянчужку, налетевшую на него рядом с бытовкой.
Не успел встать, как в дверь постучали. «Собрался? Молоток, — диспетчер с утра была в хорошем настроении. — Машина во дворе».
Когда полез в кузов, выяснилось, что там сидят. «Это ты студент? Садись, места хватит», — обратилась к нему первая женщина, лет тридцати. А в другой с удивлением разглядел вчерашнюю курильщицу — и стюардессу из ночного сна. Казалось, они не обращают на попутчика ни малейшего внимания.
— Алька, Алька, — говорила старшая. — Сколько тебе? Двадцать два?
— Двадцать один. Через месяц.
— Вот-вот. Видная девка, тебе замуж надо, а ты? С кем пьёшь? С Федькой?
— Угу.
— Ну и дура. От него баба сбежала, вон он и ищет замену. Пойло чьё? Федькино?
— Угу.
— Да что ты всё угукаешь? Говори по-людски. А на мальчика нечего зырить, он же не вырос ещё. Верно, студентик?
«Студентик» машинально кивнул, а женщины обменялись улыбками. Тем временем шофёр сел за руль и дал газ.
— Аля, я и сама водочку люблю. Вот мы с Сережёй… На выходные берём пару пузырьков. Сидим, песни поём, дети рядышком: сынок со мной, дочка — с ним. Душа радуется. Как тут не выпить? А среди недели ни-ни, разве что праздник какой или друзья придут, или сами к кому пойдём. Я, когда Ваську носила, ещё меньше пила. Да и не хотелось почти.
— Ты что, и не курила? Это ж сдохнуть можно.
— Нам Серёжкин дружбан семь блоков болгарских сигарет привёз. Из Тюмени. Они слабенькие совсем. Я пачку на два дня растягивала. Почти что не курила. А сейчас — только с фильтром. Мой говорит, что от бабы должно хорошим табаком пахнуть. Его это заводит.
— И как эти, с фильтром? Нравятся?
— Какое там! Алька, дай подымить. Ужас, как по настоящему табачку соскучилась!
— Бери.
— А тебе самой хватит? День только начался.
— Хватит. Я запасливая. — Алевтина постучала по боковому карману робы.
— Сколько ж ты куришь, Алька?
— Почём я знаю? Иногда и штукатурю с папиросой. Пачки две, наверное.
— Ну, ты даёшь! Это ж серьёзное курево, не «Родопи» какой-нибудь.
— Что за «Родопи»?
— Ну, те, болгарские, для беременных. Слушай, что говорю: бросай Федьку. Есть же пацаны стоящие. Пусть постарше, это только к лучшему.
— Серёжка-то твой моложе будет. И с дитём взял.
— Два года не в счёт. А Варьку он удочерил. Мужик!
Обе замолчали, выдыхая в воздух тяжёлый смолистый дым. Вдруг старшая стукнула кулаком по водительской кабине.
— Эй, студент, вылезай-давай…
Наконец-то. Их разговор действовал на нервы. Как будто заставляли подсматривать в замочную скважину.
Его высадили среди чистого поля. Правда, с одной стороны стояло несколько неказистых домиков, а с другой — метрах в ста — шла стройка, и там работали люди. Он быстро пошёл в их сторону.
— Прилетел-таки! — комиссар смотрел на него с удивлением. — Пошли, я тебя размещу.
— А где командир?
— На другом объекте. Тут пашем вовсю, а там всё только начинается. Заходи, вон твоя койка.
Он подошёл к аккуратно заправленной кровати и скинул рюкзак. В другом домике получил рабочую экипировку.
— Гена забрал с собой бетонщика. Начнёшь с этого. Петя тебе всё объяснит.
— Значится, так. Есть два способа приготовления раствора. Первый: расколачиваешь песок с цементом всухую, а потом заливаешь водой. Второй: заливаешь цемент водой, получается цементное молоко, а в него досыпаешь песок. Вопросы? — Пётр, высокий, худой симпатяга будто отрабатывал повинность.
— Один: с чего начнём?
— Начнём с «молочка». Ребята бут гонят, делаем для них.
Они подготовили смесь в большущем корыте. Напарник побежал к бутовщикам. Шестеро из них разбились на пары. Носилки наполнялись — и пара исчезала, чтобы тут же вернуться. Корыта едва хватило на полчаса. Они заполняли и опустошали его ещё несколько раз. Когда лопаты вновь заёрзали по дну, Пётр усмехнулся: «На часы смотришь? В животе не урчит?»
Столовая обнаружилась в одном из дальних домиков. И незатейливый борщ, и рыба с перловкой показались удивительно вкусными. Их повариха, Катя, делала своё дело быстро и умело.
После обеда время пошло быстрее. Для разнообразия даже пару раз заколачивали «всухую», а воду добавлял он. Первый раз перестарался, пришлось подсыпать песок. Зато потом подгадал тютелька в тютельку.
— Молодец, — Петя был явно доволен. — С бутом почти закончили, завтра кладка. Устал?
— Есть немножко.
— Скоро пошабашим. Пошли, там за экскаватором подчистить надо.
Когда они подошли, экскаватор уже не работал. Котлован был глубокий, с ровными краями. Работы оставалось на несколько минут. Неожиданно рядом упала пустая поллитровка. Он поднял голову. Экскаваторщик выразительно смотрел на него, держа указательный палец у рта.
— Фёдор! — послышался звонкий голос. К ним подходили комиссар и высокая девушка, по виду их ровесница. — Выходи, поедем на базу.
— Куда? — Фёдор вылез из кабины, но даже просто стоять был не в состоянии.
— Нажрался! Ах ты, сволочь! Прогул получишь, — мастер быстро пошла прочь.
— Танька, стой! Ну, выпил чуток, с кем не бывает. Пацаны, где ваш бугор?
— Я за него, — Гриша подошел к обиженному.
— Что ж это деется? Я целый день отпахал! За что прогул?
— Феденька, ты же лыка не вяжешь. А у нас в отряде, между прочим, сухой закон.
— Комиссар, пойми, я ж с горя! Думал, с Алькой посидеть культурно, пузырёк принёс, а ей какая-то сука обо мне что-то наплела. И она меня послала. Она! Меня!
— Федька, если хочешь, чтоб я тебя перед Таней защитил, обещай, что пьяным здесь больше не появишься. Иначе слова не скажу.
— Обещаю. Ты мужик правильный. А как я работаю, ты знаешь.
— Знаю. Сиди тихо. И смотри: слово дал.
Тот благодарно кивнул. Похоже, он даже протрезвел.
Мастер вновь подошла к ним, Гриша что-то сказал вполголоса, почти шёпотом. Она направилась к стоящему на дороге грузовику, Федя заковылял следом. Машина тронулась.
Смена кончилась. Проходя по двору к своему домику, столкнулся с комиссаром. Гриша молча поднял большой палец.
- Петя
Стройотрядовцы возвращались домой. Поезд недавно пересёк Волгу и катил на юго-запад, в сторону Украины. Он сидел за столом и, чтобы чем-то себя занять, почитывал томик Сергея Острового. Стихи не напрягали — и не запоминались.
— Марик, что там за муть у тебя? — Петя, беспробудно проспавший почти всю дорогу, стоял рядом, протирая глаза.
— Почему сразу «муть»? Нормальные стихи, — он даже немного обиделся.
— На вот. Оцени разницу, — Петя откуда-то достал и положил на столик тоненькую книжицу. И вышел в тамбур.
Он посмотрел: «Федерико Гарсиа Лорка». На внутренней стороне обложки стоял штамп букиниста: «50 коп.». Хоть изначально книжка стоила всего 6.
Первое же стихотворение удивило. Из нескольких слов возникал пейзаж, залитый небесным светом. Прочитал ещё пару коротких стихотворений. Это был ни на что не похожий, немыслимый, колдовской язык.
Следующий стих, большой, на несколько страниц, начал читать, смутно догадываясь, что так и не дойдёт до конца. В самом деле, его вновь и вновь сносило к первым строкам, как парусник — к морскому берегу. Наконец, отложил книгу в сторону.
— Начитался? — Пётр глядел с доброй, весёлой улыбкой. — Ты куда добрался, дружище? «Сомнамбулический романс» осилил?
— Нет. Как заклинило. Голова в тумане. Язык незнакомый, и не русский как будто.
— Язык Лорки. Не уловил? Давай книгу, хватит для первого раза.
— Да, забыл совсем, — Петя, забравшись на свою полку, свесился вниз. — Тебе Аля привет передавала. Вы куда-то ехали вместе, помнишь? Кареглазая. Ей бы в кино сниматься, а она штукатурит.
— Которая «Беломор» изо рта не вынимает?
— Аля? Ты шутишь? Она, правда, курит, но что-то приличное. Любопытная девчонка. Первый раз её видел. Говорим себе, а когда я твоё имя назвал, она в щёку меня чмокнула и убежала. Ни с того, ни с сего. Ты что-то понимаешь?
— Нет. Откуда?
- Аля
Они вновь сидели в кузове грузовика. Короткая осень заканчивалась.
— Сколько ж мы не виделись? Месяца три?
— Считай, четыре. С нами ещё тогда студент ехал, из стройотряда. Красивый такой мальчик, черненький. А мы его «Беломором» обкуривали.
— Они уехали, весь отряд. В августе ещё. А ты изменилась, Алька. Федьку давно отставила? Приставал сильно?
— Да ну его! Я о нём и думать забыла.
— Ну, доставай папиросы, подымим.
— Клава, «Беломор» кончился. У меня «Космос».
— Ни хрена себе! Сколько ж ты на курево тратишь?
— Мне пачки на два дня хватает.
— Скажите пожалуйста, какие мы экономные стали! У тебя новый хахаль, да?
— Марик не хахаль. Мы о нём вообще говорить не будем.
— Почему не будем? Он же на тебя давно глаз положил, только ты внимания не обращала. Думала, ты евреев не любишь.
— Дура была. Марик меня только на второй день поцеловать решился. А в комнатку свою через неделю повёл, будто я целка какая. Раньше одни ханыги попадались.
— Вот ты как заговорила, девочка. Ты что, замуж за него хочешь?
— Только бы позвал.
— А как с ним трахаться?
— Клава, и не стыдно тебе?
— Тю-тю-тю, какие мы нежные. Нас же не слышит никто. Говори, не бойся.
— А что говорить? Это я с другими трахалась. А с Мариком у нас любовь. Хорошо мне с ним. И ему со мной.
— Всё ясно с тобой, милая. Он тебя с родителями знакомил?
— В Перми они. Марик хочет, а мне страшно. Вот когда заявление подадим…
— Почему спешка такая? Ты что, залетела? От него хоть?
— А от кого? Я с Мариком три месяца. А срок крошечный, четвёртая неделя всего.
— Что ж ты не береглась? Не маленькая…
— Зачем? Я и так боялась, что не получится.
— Почему? Из-за абортов, да?
— Ну, да. Два раза делала.
— А ты молодец, подруга, сообразительная. Молодой парень, с дипломом, не пьёт совсем. И снаружи ничего, если не всматриваться. Выигрышный билет. Всего с одним изъяном. И женится вроде, хоть ты та ещё оторва была.
— Злюка ты, Клавка. Марик красивый, добрый. Знаешь, на кого он похож? На мальчика, что с нами в прошлый раз ехал. И я Марику всё рассказала. Думала, убежит сразу. А он меня к себе прижал, целует и говорит: «Алечка, забудь. Это не с тобой было». Я и в церковь пошла. Помолилась за нас. Между прочим, сам Иисус Христос еврей был. И апостолы его.
— Кто это тебя просветил? Твой, что ли?
— Батюшка в церкви.
— Хоть бы и так! Чужие они нам, понимаешь? Чужие!
— Тебе, может, и чужие. А я с евреем живу. Во мне его ребёночек растёт. Что ж я, по-твоему, чужая им?
Машина въехала во двор строящегося дома. Начинался новый рабочий день.
— Аля, уже приехали, а ты сигаретку свою до сих мусолишь. Прямо не узнаю тебя.
— Сама себя не узнаю. Скоро вообще брошу. Марик просил. Для маленького.
— Ну-ну.
— Не веришь, Клава?
— Да нет. Верю.
