Алла Цыбульская: “Евгений Онегин” — премьера театра имени Е. Вахтангова на гастролях в Америке

Loading

Как действием соединить в словесном контакте тех, кто в пушкинском творении описан, но не говорит сам о себе, как оправдать такой перенос, как внести в эпос романа дыхание драматического действия, как не допустить подстерегающей опасности литературного монтажа?

“Евгений Онегин” — премьера театра имени Е. Вахтангова на гастролях в Америке

Алла Цыбульская

Постановку осуществил главный режиссер театра Римас Туминас — лауреат Государственной премии России, премии “Золотая маска”, трехкратный лауреат премии “Хрустальная Турандот”, лауреат премии “Звезда театрала”, победитель национальной премии Литвы. Он также явился и автором сценической концепции спектакля, за который вся занятая в нем труппа получила статуэтку Турандот в номинации “Лучший спектакль сезона”.

Театральная русскоязычная публика Америки, наконец, обрела счастливую возможность увидеть премьерный спектакль, созданный одним из наиболее современно мыслящих режиссеров, показанный в Москве в феврале нынешнего 2014-го года.

В Бостоне, куда премьеру привезли после Нью-Йорка, спектакль играли на сцене театра Majestic, построенного по старинным законам архитектуры, с высоким куполом, оркестровой ямой, партером, мезонином, балконами, ложами и ярусами. Невольно сам интерьер театра становился наиболее подходящей декорацией для “Евгения Онегина”. Зал театра, рассчитанный на 1700 мест, несмотря на высокую цену билетов, был заполнен до отказа в те два дня, что были предоставлены для показа.

Зная бессмертные строфы наизусть, люди шли ловить в них знакомые или незнакомые неожиданные интонации. К тому же, 6 июня 2014-го года — день, когда я смотрела спектакль, пришелся точно на 215-ую годовщину дня рождения поэта.

А.С. Пушкин о своем творении сказал: “Я пишу не роман, а роман в стихах — дьявольская разница”. И тут же всплывает хрестоматийно известное изречение В. Белинского о том, что “Евгений Онегин ”— “это энциклопедия русской жизни”. Мне кажется, что Римасу Туминасу было ближе определение Б. Пастернака, в котором он утверждает, что “Евгений Онегин” любим не потому, что это “энциклопедия русской жизни”, а потому, что “ в нем любовь и смерть”.

И спектакль, легкий как порыв метели, осыпавшей снегом персонажей 2-го действия, нафантазированный точно по строкам: “и даль свободного романа я сквозь магический кристалл еще не ясно различал”, стремительный в смене действия и мизансцен, развивающийся в пустоте сцены, за глубиной которой обозначилось зеркало во всю ширину задника, вдоль которого вытянут балетный станок, и стоят танцовщицы (напоминание об эпохе Дидло), постепенно стал вмещать весь роман. Его главы— песнопения воплощались подчас деталью, жестом, порывом, фрагментом, становясь образом, сохраняя пленительную пушкинскую иронию, от которой отказался П.И. Чайковский, создавший одноименную оперу, подзаголовок которой— ЛИРИЧЕСКИЕ СЦЕНЫ…

Адресуя вышеприведенную пушкинскую цитату режиссеру, заметим: ставить на сцене не пьесу, ” а роман в стихах — дьявольская разница!”

Как действием соединить в словесном контакте тех, кто в пушкинском творении описан, но не говорит сам о себе, как оправдать такой перенос, как внести в эпос романа дыхание драматического действия, как не допустить подстерегающей опасности литературного монтажа? И как, наконец, обратившись к канонизированному произведению со столь милыми сердцу памятными иллюстрациями Е. Самокиш-Судковской, повернуть сознание зрителей к иному видению не только изобразительному, пластическому, но и к иному наполнению внутреннему? С перекличкой последующих времен… С ассоциациями, возникающими из последующего и нашего времени…

Требуется любовь. Требуются художественный и графический дар.

Римас Туминас сочиняет спектакль из отражений, раздвоений, снов… И оправдание им звучит в прочитанных Алексеем Гуськовым — Евгением Онегиным строках одного из лирических отступлений: “Познал я глас иных желаний, познал я новую печаль, Для первых нет мне упований, А старой мне печали жаль”.

В рекламе о предстоящих гастролях театра было объявлено участие в роли Онегина Сергея Маковецкого. Из-за болезни он не смог прилететь. И в этой роли вышел на сцену другой замечательный интересный многоплановый актер — Алексей Гуськов. Играя роль постаревшего Онегина, вспоминающего свою жизнь, рефлексирующего, менее всего он похож на резонера. И если прямого сходства с Онегиным в нем нет, как вероятно замышлялось для С. Маковецкого, то несомненен облик русского интеллигента. В нем непогасшие чувства и позднее осознание промелькнувшего прошлого. Пока он вспоминает, появляется другой Онегин — молодой, поры, описанной в романе. Но отсюда и начинаются вольные переносы. Не байроновским Чайльд-Гарольдом предстает в этой роли Виктор Добронравов, а современным мачо с претензиями на испано-романтический шик. Не то игрок, не то жиголо… Правая рука заложена за спину, обтянутую черным фраком, волосы набриолинены, в позе готовой к танцу он покажется впервые в усадьбе Лариных и впоследствии таким появится в сцене объяснения с Татьяной, по прочтении ее письма, ” в саду, в аллее”…

Отражение в кривом зеркале…Серьезное развенчание… Молодой Онегин просто антигерой…

Между Онегиным Добронравова и его постаревшим вдумчивым двойником –А.Гуськовым — пропасть. Старший глубже, тоньше и мудрей. Вглядываясь в младшего, он опечален. Он мог бы быть также лицом от автора, но в композиции голос автора передан еще одному персонажу, обозначенному в программе как Отставной гусар. Эту роль на гастролях исполнял Владимир Симонов, напоминая обликом своего персонажа поначалу Дениса Давыдова. По мере развития событий он преображается в военного из более поздней поры, угодившего вначале в разжалование, впоследствии — в безногую инвалидность, в человеческий обрубок на деревянной доске с колесиками, которые нужно толкать руками для передвижения… Такие страдальцы еще в памяти тех, кто видел вернувшихся после Великой Отечественной войны. Подобным образом перемещались и жертвы гражданской войны в России… Так возникают в спектакле раздвигающие рамки времени ассоциативные связи. Они простираются в будущее, и исполнены драматизма, это судьбы России… ”Энциклопедия русской жизни” продолжается бессловесно, но в перспективе истории, более, чем красноречиво…

Тема двойников заострена в решении образа Ленского. Один юный, кудрявый, романтически-напыщенный — Василий Симонов. Над ним с его следованием стереотипным идеалам своего времени, над чем Пушкин подшутил (“с душою прямо геттингенской”) можно посмеяться… Другой— спокойный охлажденно-осмотрительный наблюдатель— Олег Макаров. Но смертельную рану получает все-таки первый, такой нелепый, такой наивный, почти карикатурный… Дуэль Онегина и Ленского показана не по знакомому образцу: “Теперь сходитесь.” Это и не дуэль, а воплощение Сна Татьяны. Пистолетов нет. Онегин пронзает живот Ленского ножом. Это ужасное убийство, и рана полураздетого Ленского — факт обвинения. На сцене предъявляют окровавленную человеческую плоть, словно говоря: Смотрите, во что превращается загубленное человеческое тело! Не о том речь, чтобы “пролить слезу над ранней урной”… Да и не о скучном существовании, что бы ждало Ленского, останься он живым, что бесстрастно отмечает другой Ленский — О. Макаров. Любая жизнь — ценность, и преступление ее отнимать… Возникает чувство жалости, которое давно стерлось от привычного взгляда на давно знакомое. Выходит, режиссер просто отодрал старый штамп, и возвратил утраченные первоначальные чувства, не посягая на наши святыни, но видоизменяя их…

Видоизменений много.

И первый шок в их ряду Ольга с аккордеоном, ремни которого натянуты на ее плечи, с темными, а не светлыми волосами, кое-где схваченными папильотками, изумленно и простодушно глядящая вокруг, позаимствованная как бы из времен гражданской войны… Да, Ольга — архетип! Неважно, спела ли бы она романс “Стонет сизый голубочек” первой четверти 19-го века, что было бы достоверно, или романс “ В лунном сиянье снег серебрится”, принадлежащий куда более позднему времени, да еще лежа на полу, что и происходит в спектакле, неважно, носит ли она бальное платье в стиле эпохи Директории, что было бы исторично, или кацавейку, накинутую на невзрачный балахон, какой она предстает…Ольгу можно встретить всегда, в любом времени… Мария Волкова играет ее смело, искренне и размашисто, сочетая реалистичность с гротеском. Когда Онегин— В. Добронравов на балу у Лариных вместо почтительного приглашения на мазурку недвусмысленным жестом пытается коснуться ее грудок, прикрытых аккордеоном, она просто хлопает глазами. Легкая добыча! Краткий эпизод ее скорого венчанья после гибели Ленского с другим, с Уланом — мгновенная режиссерская зарисовка — нанизывается на цепь следующих друг за другом разоблачений…

Разоблачений много.

К их числу принадлежат именины Татьяны. Никакой лирики! Никакого посвящения месье Трике… Его и вовсе нет. Празднуют крепостные девушки. В валенках под бальными платьями. Те, что вначале спектакля стояли у балетного станка, подгоняемые муштрующей их Дамой в черном, с замечательно тонкой талией, с лицом— застывшей маской, с завораживающе-властным голосом: ”плие, батман, cильвупле”, с палочкой в руке, похожей на цирковой хлыст, обозначенной в программе — Мастер танца— виртуозной в этой придуманной роли для Людмилы Максаковой.

Теперь из безликого кордебалета девушки превращены в солисток— запевал. Репертуар, мягко говоря, ошеломительный. Напрасно было бы ждать что-то вроде Лучинушки. На этой деревенской девичьей гулянке центральным “номером” становится соло романса О. Кремье “Когда всему конец, и любовь разбита”… Привет от французского шансона угождает в карикатурно воспроизведенную пастораль Прилепы и Миловзора из “Пиковой дамы” П.Чайковского, и все подхватывается цыганскими напевами. Звучат сильные голоса, поющие по-народному открытым звуком. Празднество превращается в какой-то безумный импровизационный капустник…. И отчужденная от всего веселья молчаливо присутствует на своем празднике Татьяна Ларина….

Единственная, к кому режиссер испытывает сочувствие.

Эту роль играют две актрисы в очередь: Ольга Лерман и Евгения Крегжде.6 июня в Бостоне роль Татьяны играла Ольга Лерман. Рисунок роли, продиктованный режиссером, был выполнен со стремительной эмоциональностью. Но и тут подстерегали неожиданности, переворачивающие устоявшиеся представления.

Вся пластика образа оказалась измененной в сторону современного искусства с угловатостью поз, подчас их изломом, с нарушением гармонических линий, с исступленностью жеста…

Какая тут Е. Самокиш-Судковская с ее романтической идеализацией образов, кажущихся подчас олеографическими…

Тут время Э. Мунка и его знаменитый “Крик” вспомнить!

Из-за перехватывающих горло волнения и трепета, из-за сжигающего любовного пламени, из-за проснувшейся физической страсти Татьяна читает свое письмо Онегину второпях, скороговоркой, в отчаянии, только бы успеть, все сказать, во всем признаться, а потом спрятаться, исчезнуть…

Как спрятаться, когда Онегин возникает перед ней?

И Татьяна внезапно забирается под скамейку, съеживается под ней …Могло ли быть подобное? Допустимо ли такое нелепое унижение? Она — не ребенок! Наверное, эту мизансцену можно трактовать по-разному. Мне кажется, что режиссер решил передать ею то состояние, когда героине хотелось бы стать невидимой, это тоже момент раздвоения, это не то, что что случилось, а то, о чем она подумала… Это в ее сознании, а не в реальности… В то время, как Татьяна, стоя, выслушивает отповедь Онегина, в душе она готова самоуничтожиться…

И как ”судить воспаленную кровь”?

Следующая мизансцена и есть молчаливый крик. Татьяна рывком сдвигает скамейку, у которой стояли они оба, и вздыбленную тащит ее по кругу, пока силы не оставляют…

Этот безбытный спектакль строится на отсутствии опор. Пустое пространство сцены только со стороны правой кулисы заполнено предметами обстановки в виде столика, ампирного кресла красного дерева, картины в рамочке…Это не антураж, это напоминание о нем. Да и в рамочку на стене сбоку не картина помещена, а разорванное в клочья письмо Татьяны Онегину, которое склеивали, складывали, и сохранили как лучшее, что в жизни Онегина было…Художник Адомас Яцовскис создал беспредметный выхолощенный мир, существовать в котором можно лишь в подвешенном состоянии. И материализует это чувство подвешенности прямой и ослепительной метафорой на балу у Князя — того самого генерала, что станет мужем Татьяны, когда внезапно с колосников спускаются серебристые качели, и все юные девы— невесты присаживаются на них и оказываются поднятыми над сценой, застыв в предчувствии… И это же надо было придумать еще одну необычайно выразительную театральную мизансцену: при посещения Татьяной покинутого деревенского дома Онегина в его раскрытых книгах внезапно как на ветру колеблются страницы… Это не буквальное следование тому, что “хранит отметку резкую ногтей”, а живое чувство одухотворенности, охватывающее героиню.

Это ее душа трепещет!

Пронзительное чувство печали вызывает художник и совсем простым приемом в сцене дороги в Москву: падающим снегом…. Снег заметает дорогу, ложится покровом на плечи крепостных девушек, устилает собой возок, в который они входят. Да и возок вместо того, чтобы закрыть его дверцы, заколачивают долго, как будто крышку гроба…Нет жизни для Татьяны без ее любви…

Это ее судьбу заколачивают…

Звуки в не опере “Евгений Онегин” значат очень много. Из всего Чайковского Римас Туминас выбирает одну “Старинную французскую песенку” из “Детского альбома”, а композитор Фаустас Латенас аранжирует ее, снабдив такими синкопами, такой сумасшедшинкой, такими crescendo, такой слезой, что видоизменяется, превращаясь в шлягер a la Пьяцола… Куда несется действие этого спектакля?!

О, нет, “Евгений Онегин” не произведение для учебников… И не история литературы. Это сама литература во всем ее величии, дающая простор воображению творцов театра…

Так в густонаселенном спектакле вахтанговцев в качестве интермедий появляются персонажи, навеянные судьбой Пушкина… Они могут возникнуть в эпизодах, как скажем, танцующий зайчик в метели — фигурка в балетной пачке— Мария Бердинских. Это явная ссылка на биографический эпизод, когда Пушкину дорогу перебежал заяц — ( плохая примета), поэт вернулся, избежав гибельного участия в восстании декабристов… Или следующее от эпизода к эпизоду непонятное согбенное существо, передвигающееся как бы на четырех… То ли блаженная, юродивая, то ли черная кошка, то ли домовой с домрой — Екатерина Крамзина…

Интермедией становится и угощение Онегина в доме Лариных брусничной водой. Трижды cлуга ему подносит кувшин, трижды он выпивает содержимое…

Действие становится аттракционом, обращая внимание на короткую и не самую заметную онегинскую фразу: “Боюсь, как бы брусничная вода мне не наделала вреда”… Образчик сценической материализации поэтической строки. И шутка по поводу скучного времяпрепровождения в дворянских усадьбах…

И совсем не шутка, а подлинная элегия — беседа родителей Татьяны о той, которая “в семье своей родной казалась девочкой чужой”… Отец — Алексей Кузнецов и мать(она любила Ричардсона не потому, чтобы прочла…) — Елена Мельникова — милые, добрые патриархальные родители… Побыв в их обществе, по-другому воспринимаешь и известие о том, что “под камнем сим’’ …И этот эпизод ценен именно внезапным возвращением чувства, сожалением об ушедшем…Менее всего когда-либо мы горевали о смерти Дмитрия Ларина.

Вглядываясь в ожившие образы романа, стремительно сменяющие друг друга, ощущаешь вдумчивость режиссера, внимание к каждому эпизоду. Возможно, именно этим скрупулезным вниманием может быть обусловлено чтение письма Татьяны в начале не ею, а получившим письмо постаревшим Онегиным — А.Гуськовым… Этот переход основан на том, что Татьяна писала по-французски, не зная хорошо русский. Дословный перевод, им оглашаемый, забавен. Но вспомним: Татьяна росла в сельской глуши, и родную речь знала прежде всего от няни… Поэтому подхваченное Письмо в его известном виде звучит у Татьяны так живо и полно!

Решение образа няни — сухонькой старушки, трансформирующейся из Дамы — Танцмейстера, напоминающего Дроссельмейера, — Людмилы Максаковой — это тоже совмещение, выдумка Туминаса. Актриса, слегка видоизменившись, остается по-иному фантомной и в этом образе. А у фантома на груди не выплачешься… И бедная Татьяна после того, как долго металась в своей девичьей кроватке, кружит и тащит ее по сцене словно хочет выбросить и себя с нею… И не признается шепотом, а кричит :”Я влюблена” навзрыд… Третье сценическое воплощение Л.Максаковой — это олицетворение самой Смерти в сцене гибели Ленского. Это она будет во главе мрачной церемонии отправлять его из мира живых в мир мертвых…

Фантазии— сны, виденья, отраженья наполняют спектакль и, наконец, достигают полной реальности в воплощении Сна Татьяны. Вдруг ближе к правому краю кулис устанавливается стол с яствами, во главе его садится Онегин — А. Гуськов, притрагивается к приборам и…

Татьяна на своей кровати грезит, а к ней является также и ее отражение — та, что рассказывает ей ее сон. На гастролях в роли двойника Татьяны выступила Ирина Купченко, Гостья из будущего, или сама Татьяна повзрослевшей дамой…А уходя, она встретится взглядом в мутном отражении зеркала вдоль стены с Татьяной юной, и предчувствие или эмоция, что его несет, каким-то образом охватит весь зрительный зал…

Все состояния Татьяны режиссер фиксирует остраняющими приемами (остранить –термин В.Шкловского, означает представить странным, устраняя привычно механическое восприятие художественного текста ). Так, на балу у Князя — Юрий Шлыков играет эту роль в реалистической традиционной манере, — Татьяна спокойно буднично ест варенье из банки, пользуясь деревянной ложкой с неправдоподобно длинной ручкой. Когда седовласый генерал приближается к ней, она предлагает ему другую ложку. Так материализуется строчка “обедов длинный ряд”… В этом союзе — автоматизм …

А когда Татьяна писала не “на отуманенном окне”, а в воздухе сцены, у рампы, “заветный вензель О да Е.”, ее душа парила над обыденностью…

И когда все будет готово для финального объяснения, произойдет единственная неприятная неожиданность. Пушкин в своем описании Татьяны замечает, что в ней не было ничего от того, что ”зовется vulgar”. Можно принять, что отповедь Онегину Татьяна произносит не с медлительным достоинством, а с тем же волнением, скороговоркой отчаяния, что прорвались в ее девичьем письме.

Невозможно принять, что Татьяна кричит резким истошным пронзительным голосом. Нельзя приблизить к нашему лапидарному времени Татьяну через упрощение ее сути. И как совместить в сценическом образе, продуманном режиссером с огромной тщательностью, нежность сердца, ведь голос ее дрогнет при упоминании об умершей няне ( она сама закрыла умершей старушке глаза в одной из мизансцен), и резкое злое раздражение в ее финальном монологе, словно любви к Онегину вовсе не осталось?

Зачем ее спускать до уровня современной плебейки? Приближать к плоским стандартам сегодняшней реальности? Ведь и сегодня есть женщины, хранящие достоинство и красоту чувств, поступков и слов!

И в каком бессчетном количестве поколений в России души девушек формируются под воздействием чистого и благородного образа Татьяны!

Разоравшаяся Татьяна не может дать “урок гордости, урок одиночества”. Такую Пушкин не писал и не любил бы. Крикливая интонация монолога героини разрушает счастливое состояние душевного подъема и восхищения, пережитого зрителями во время спектакля.. Тут совсем не та музыка…

Возможно, Туминас предвидел такую реакцию и сочинил еще один финал.

На опустевшую сцену на большой подставке на колесах выкатывается огромное чучело медведя. Похоже, это еще одна материализация Сна Татьяны, в котором появлялся медведь. Она вскакивает на эту подставку и кружится, обнимая зверя. И долгое это кружение вызывает бесконечное ощущение одиночества прекрасной героини, чья нравственная чистота — вовсе не раритет, а благородство души, составляющее ее архетип.

К Онегину ироничен был сам Александр Сергеевич.

“Татьяны милой идеал” оставался для него неприкосновенным.

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Алла Цыбульская: “Евгений Онегин” — премьера театра имени Е. Вахтангова на гастролях в Америке

  1. Статья замечательная и, по-моему, одна из лучших написанных театральным критиком.
    Я всегда читаю статьи Аллы Цыбульской с большим интересом, но эту статью с особенным интересом, так как спектакль не видела, а мнения о нём были самые разноречивые.
    Автор статьи описывает настолько хорошо режиссёрские находки и так красочно игру актёров, что получаешь представление об этой необычной современной постановке.
    A kак же хорошо сказано о поэме: О, нет, “Евгений Онегин” не произведение для учебников… И не история литературы. Это сама литература во всем ее величии, дающая простор воображению творцов театра…
    Остаётся только пожелать А. Цыбульской таких же творческих удач, а нам, читателям, возможности ознакомления с ними.

  2. С большим интересом прочитал статью известного театроведа Аллы Цыбульской.
    Поразительно внимательное и глубокое исследование спектакля. Проницательность необыкновенная — шаг за шагом она разгадывает озарения режиссера. Анализируется игра
    каждого актера. Просто поразительно, как можно, просмотрев спектакль один раз, так много заметить, запомнить, понять. Можно пожелать автору новых и новых успехов в ее плодотворной деятельности.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.