Илья Фридман: Рассказы

Loading

Выгруженные из теплушки товарного поезда, эвакуированные пятеро суток валялись под дождем на своих пожитках в глинистой грязи, между лужами на привокзальной площади. Помещение вокзала было битком набито ранеными.

Рассказы

Илья Фридман

Сосенки

До отхода туристского автобуса оставалось только два с лишним часа. Этим, единственным, была возможность своевременно попасть в аэропорт, чтобы вернуться в Германию. Эрвин задумчиво смотрит на свои часы. Элина упорствует, не хочет идти. В какой-то степени она права. За окнами го­стиницы лениво и монотонно сеет густой с туманом дождь. Непотревоженный ветром, он не усили­вается, но и не думает прекращаться.

— Все же пойти надо, — Эрвин сам, того не же­лая, высказывает мысль вслух. Он хорошо себя зна­ет и уверен, что все равно пойдет. Если Элина все же настоит на своем, и они останутся, он себе этого не простит. Кто знает, когда еще судьба забросит его в этот, когда-то величественный город, который и сейчас упрямо тянет свои золотые купола к небу и до сих пор гордится былой славой одной из древних столиц России.

Эрвин отрывает взгляд от панорамы города за широким окном почти на всю стену гостиничного номера.

— Ты можешь не идти. Это совсем не обязатель­но, — он старается говорить как можно спокойнее. Но горечь и досаду ему скрыть не удается. — Жди меня здесь, через час я вернусь.

Элина изображает на своем, еще весьма привле­кательном, лице какое-то неопределенное выраже­ние, и не понять, возмущена она или же решила прекратить противостояние. Элина следит за своей внешностью и выглядит значительно моложе своих лет. Выражение ее лица не всегда соответствует ее мыслям. Для Эрвина жена часто оставалась загадкой, которая манила его. Это и поддерживало огонь в их семейном очаге.

Эрвин — мужчина пожилого возраста, еще строй­ный, но с легкой склонностью к полноте, с пышной седеющей шевелюрой, выразительными серыми глазами и густыми сросшимися бровями. Он и сей­час еще нравится женщинам. Элина это знает, но делает вид, что не замечает. Она поняла, что Эрвин не уступит и от своего намерения не откажется. Несмотря на плохое настроение, она встает с дивана и, растягивая слова, говорит:

— Погода не очень подходящая, оденемся по­теплее, возьмем зонты и пойдем. Мне это то же это не меньше тебя интересно.

То ли дождь немного унялся, то ли супруги сми­рились с ним, но на улице погода кажется им уже не такой несносной. «Сосенки» не пришлось долго искать.

— «Сосенки»? — переспрашивает молодой парень в рабочей спецовке. — Да вот они, тут рядом. Филар­монию видите? Смотрите вон туда, широкое здание с полукруглыми окнами, — он показывает рукой. — За ним будет дорога вниз, там и «Сосенки».

— Да, — вслух произнес Эрвин, — город теперь подошел к поселку вплотную. Тогда не было двенадцатиэтаж­ной гостиницы, не было филармонии, не было со­временной части города. Шла война, город ютился на горе, окруженный стенами древней крепости, а за нею были разбросаны небольшие селения, такие, как «Сосенки». Теперь он вырос и давно перебрался за крепостные стены, образуя все новые и новые райо­ны с многоэтажными жилыми массивами и торго­выми центрами. Когда-то могущественный древний город на фоне современных новостроек как-то сжал­ся и уменьшился.

Неясно, где Эрвин с Элиной перешли границу, где настоящее сменилось прошлым. Здесь уже нет асфальтированных улиц, высоких современ­ных строений с широкими светлыми окнами, нет ин­тенсивного движения транспорта. Маленькие, мес­тами покосившиеся деревянные домики с одним — двумя окошками, окруженные небольшими огородами-садиками, стоят по обеим сторонам глинистой, заросшей травой улицы. Единственный пересекающий ее под прямым углом переулок круто уходит вниз до самой железной до­роги. Улочка все та же, как тогда, пятьдесят с лиш­ним лет тому назад, но Эрвину теперь она кажется намного меньше.

Конечно, — подумал он, — тогда я сам был не таким, и улица казалась значимее. В остальном все такое же. Только в том месте, где было бомбоубежище, теперь детская игровая пло­щадка с качелями, песочницами, каруселью со сло­манными лошадками. В этом убежище жители «Сосенок» спасались от налетов, а подростки зале­зали сюда не только по сигналу воздушной тревоги. Здесь, в темном подземелье, Эрвин сидел рядом с девочкой Олей, ощущал тепло ее тела и слышал удары ее сердечка. Оля, Оля, где ты сейчас — маленькая черноглазая смешливая гитаристка, которая звон­ким голосом пела развеселые русские частушки. Лиза тоже была хорошей девчонкой. Она звала в убе­жище тайком покурить. Но нет, только Оля тогда занимала его сердце.

Однажды, темным пасмурным утром Оля, Лиза и многие другие девчонки строем зашагали на стан­цию. Эрвин шел рядом, и сердце сжималось от жа­лости. Девочек всех были мобилизовали на трудовой фронт. Они уезжали в город Ковров работать на швейной фабрике, шить гимнастерки, брюки, ватни­ки — «все для фронта». Больше Олю он никогда не встречал. Эрвин вздохнул и посмотрел на Элину. Она молчала.

Улица ведет дальше. Вот и травой поросшая площадка. «Здесь мы играли в футбол», — показы­вает Эрвин Элине. — «Гришка Кажан, верткий маль­чишка, костлявый, как скелет, ловко обыгрывал наших защитников и забивал гол за голом в мои ворота. Я только успевал бегать за мячом. В хав­тайме он курил махорку, отборно ругался, и с осо­бым шиком плевал через щербатые зубы. Меня Гришка угощал махоркой. Только меня, и после того, как мы с ним здорово подрались. Я все же его одолел, и он схватился за нож. Николай у него нож отобрал. Крепкий, кряжистый парнишка был Нико­лай.

А вот и его дом темно-зеленого цвета, обитый досками, приземистый, с желтыми окошками и крышей, кры­той черепицей. Такой же, как тогда. Живет ли он и сейчас здесь?

Эрвин подходит и стучит в дверь, сначала негромко, а затем все настойчивее. Он прислуши­вается: тихо, только слышны удары его сердца. Он стучит еще. На сей раз уже без всякой надежды. Где-то в глубине отзывается сонный жен­ский голос:

— Кто там, кого надо?

— Николай дома?

— Нету его, на работе, ушел в ночную смену! Дверь открывается широко и безбоязненно. Здесь так же, как тогда, люди не боятся, доверяют друг другу. Бледная седая женщина в годах, накинув застиранный неопределенного цвета халатик, с удивлением разглядывает модно и добротно одетую пару. Спохватывается и скромно приглашает войти.

Николаев много, Эрвина обжигает мысль, тот ли это?

— Мне нужен Николай Сергеев. Он тут живет?

— Как же иначе, — женщина как будто обиделась. — Куда же он денется? Я его жена. А кто вы, что-то я вас не знаю. Теперь черед Эрвина объясниться.

— Не знаю с чего начать, — он запинается. — В на­чале войны я здесь жил, в «Сосенках». Мы с Нико­лаем дружили, одного возраста были…

— Припоминаю, — женщина оживляется и внима­тельно смотрит Эрвину в лицо, думает и продол­жает, — мне Николай рассказывал. Ее морщинистое лицо озаряет слабая улыбка. — Вы из тех эвакуиро­ванных детей. Николай был бы очень рад. Заходите в горницу, чайку попьете.

Элина многозначительно бросает взгляд на свои ручные часы. Эрвин разводит руками.

— К сожалению, у нас мало времени, еще до аэропорта добраться надо. Чем Николай занимает­ся?

— Слесарит он. Был шофером автобуса, сломал ногу, хромает, не прошел медкомиссию. — Она поче­му-то теперь избегает взгляда Эрвина и временами бросает короткие любопытные взгляды на Элину.

— Жалко, что вы Николая не застали. Он будет жалеть. Ей почему-то очень хотелос. чтобы они с Николаем вспомнили прошлое.

— Вы жили тогда у Китаевой. Николай говорил. Я не местная, — она смущается, — я приехала из Ковро­ва.

— Точно, у Китаевой Натальи, так, ка­жется, ее звали?

— Звали? Почему звали? Она живая, живет, как прежде, в своем домике тут, за углом, идемте, пока­жу. Она поспешно набрасывает на плечи старую телогрейку.

Домик коричневый, покрашен, вероятно, половой краской, с одним окошком в сторону улицы и невы­соким забором. Тот же домик. Эрвин обрадовался.

— Нет, не тот, — женщина отрицательно качает го­ловой, — не тот, похожий. Мы, все жильцы, построи­ли ей новый, старый домик развалился. И наш дом мы с Николаем сызнова построили, такой же, какой был у его родителей. — Наталья, может быть, сейчас дома? — спрашивает неуверенно Эрвин. — Увидеть бы ее… Женщина опускает глаза.

— Дома, она никуда не ходит. Но. должно быть, спит уже. Она очень старая, за девяносто. Ничего не слышит, ничего не помнит. Живет одна. Дочка умерла во время войны от дизентерии, муж погиб на фронте. Мы, соседи, помогаем ей, чем можем. Не знаю, надо ли ее будить и напоминать ужасные дни войны. Не думаю, что она что-то помнит.

Память не отступает и рисует Эрвину картины прошедших лет…

Выгруженные из теплушки товарного поезда, эвакуированные пятеро суток валялись под дождем на своих пожитках в глинистой грязи, между лужами на привокзальной площади. Помещение вокзала было битком набито ранеными. Люди жевали хлеб, выданный по карточкам, запивали квасом, который тут же неподалеку продавал бородатый инвалид за пять копеек кружку. Три-четыре раза в сутки нале­тали немецкие бомбардировщики. Бомбы рвались вокруг, но, к счастью, в станцию не попадали. Женщины и дети прятались в полуразвалившемся погребе под каким-то складом. Эрвин с другими подростками караулили вещи от воров, которые шныряли около вокзала. Когда прекращался оче­редной дождь, беспощадно палило солнце. Люди высыхали вместе со своими вещами. Каждый день подходили новые эшелоны, и число эвакуированных на площади росло. На шестой день стали подходить местные жители с синими листочками в руках, в основном женщины. Одни с сочувствием, другие оценивающе оглядывали эвакуированных и их вещи. Они выбирали себе постояльцев. Наталья Китаева подошла, взяла сестренку Верочку за руку и ска­зала: «Идем». У нее была одна небольшая комнатка с низким потолком и кухня. В комнате стояла рус­ская печь, высокая железная кровать с никелиро­ванными шарами, столик, пара табуреток, а на стене висела икона. В комнатку она пустила нас. Сама же с дочкой перешла жить на кухню.

— Господи! — причитала она, — за что же вам такое наказание?!

Эрвин стоит, как завороженный, взгляд его прикован к маленькому окошку дома Натальи Китаевой. Хочется войти в комнату, где стоит русская печь, железная кровать с шарами, а в углу висит икона. Хотелось бы увидеть Наталью, поблагодарить за ее доброту. Но он понимает, что жена Николая права. Не надо бередить старые раны, напоминать ужасы войны, которая унесла ее мужа и ребенка…

Женщина как-то странно, изучающе смотрит на Эрвина. Ему вдруг кажется, что он эту женщину где-то раньше уже видел, что-то знакомое мелькнуло в ее взгляде. Но нет, где же?

Как будто угадав мысль Эрвина, она вдруг начинает оправдываться: «Я точно не знаю. Я тогда тут не жила. При­ехала уже после войны, в сорок девятом»… Она за­молкает и медленно поворачивается, чтобы идти назад…

Огромный воздушный лайнер набрал высоту. Эрвин и Элина отстегнули ремни. Он заглянул в иллюминатор. Самолет нырнул в рваные пуховые синевато-белые облака и словно застыл в густом тумане. Только равномерное мягкое журчание мото­ров свидетельствовало о движении. Вдруг сверху раскрылось небо, необъятно широкое и голубое, голубое. На горизонте растянулись яркие красно— оранжевые полосы. Неописуемая красота! Под лай­нером тучи вылепляют разные немыслимые конту­ры, фигуры, лица. Вот и Николай, Коля — небольшой, плечистый, крепенький подросток, хмурый и темново­лосый. Вечный борец за правду. У него свои взгляды и разумные суждения. Из него мог бы по­лучиться большой человек, а получился шофер и слесарь. Хотя правдоискатели редко пробиваются в высшие сферы, чаще тупицы, подхалимы, подлецы и подонки.

А вот добродушная Наталья Китаева, неболь­шая ростом, с круглым монголообразным лицом. «Может быть даже хорошо, что я их не увидел»,— подумал Эрвин. Жизнь меняется, и люди становятся совсем другими. Время — беспощадный скульптор. Возможно, этим я бы разрушил яркие картины сво­их детских воспоминаний.

Вот вырисовывается Оля, милая Оля, веселая, черноглазая, курносая певунья, а рядом с ней почему-то он видит жену Николая, с желтосерым лицом, седую, с потухшими глазами. Тучи сходятся и сли­ваются в одно целое. В своем воображении Эрвин снова видит лица девушки и старой усталой жен­щины. Что-то их роднит, какое-то еле заметное сход­ство. Неужели-то была она, Оля?! Почему же она не сказала, не раскрыла себя? Может, не хотела, постеснялась? Должно быть очень трудной и безра­достной была ее жизнь и… и чересчур элегантной и моложавой, по сравнению с ней, выглядела моя жена.

Собственное мнение

Я по натуре — игрок, азартный игрок. Раньше играл в карты, пропадал в казино, посещал ипподром, пока жена не пригрозила, что уйдет от меня. Теперь я успокоился на лотереях, которые нам без конца бросают в почтовый ящик. Под Рождество открываю конверт и читаю: «фирма КБЛ сердечно поздравляет Вас с Рождественским выигрышем…»

— О Боже! Ира! Ты слышишь! — вскрикнул я, — Невероятно! Ира, я выиграл!

— Что ты орешь? Не глухая, слышу. Что тебе? — жена недовольно отозвалась из кухни.

— Да иди же, иди быстрее сюда! Я выиграл, выиграл, выиграл!

— Что, что ты выиграл, сколько ? — жена порывисто дышала у самого моего уха.

— Собственное!

— Не собственное, а собственную автомашину, что ли?

— Собственное мнение!

— Мнение?! — жена была явно разочарована.

— Ну понимаешь, собственную точку зрения! — попытался я разъяснить.

— Собственную точку зрения? — жена многозначительно покрутила указательным пальцем около виска. — К чему она тебе? А нельзя ли лучше взять деньгами?

— Милая ты моя, это же очень ценная вещь. Если у самого нет, нигде ни за какие деньги не купишь.

Выигрыш нельзя было не отметить. В субботу вечером я созвал друзей. Когда все были достаточно «хороши», мой лучший друг Алеша сказал:

— Ну, а теперь пусть счастливчик докажет нам свою преданность, пусть докажет, что не зазнался и выпьет с каждым и расцелуется.

— Друзья, — поднялся я с бокалом в руке. — На сей счет у меня свое собственное мнение. Во-первых, верность друзей не доказывается за рюмкой, во-вторых я сегодня пас, больше не пью.

— Вот как! — Алеша даже покраснел, негодуя. — Вы слышали? Он, видите ли, пас. Не желает с нами выпить, брезгует. Скоро он и знать нас не захочет. Лучше уж мы сами.

Друг за дружкой гости неловко выбирались из-за стола и не прощаясь исчезали.

На следующее утро, как всегда в выходные, жена объявила свою программу. .

— Утром уборка, после обеда навещу больную тетю Машу, а ты идешь с детьми в парк. Вечером идем на концерт симфонической музыки.

— Что касается симфонической музыки, — я торжественно произнес, — то у меня свое собственное мнение. Я этот кастрюльный перезвон просто не выношу.

Ира дважды раскрыла и закрыла рот, прежде чем сумела озвучить мысль.

— Ты раньше так никогда не говорил! — наконец выдавила она.

— Раньше у меня не было собственного мнения, — отчеканил я, — а теперь есть.

— Ах вот оно что! — жена обрела дар речи. — Ты нагло врал, врал, когда утверждал, что в восторге от симфонической музыки! Может, когда ты на мне женился, у тебя тоже не было собственного мнения? А когда в прошлом году ты путался с этой блондинкой у тебя оно было?! — Ира вошла в раж.— Ты думаешь я овечка, дебильная я что ли?! Слепая, глухая, ничего не вижу, не понимаю! — хлопнула дверью и ушла.

В понедельник на совещании акционеров фирмы, я, тот, который вечно отмалчивался, неожиданно заговорил.

— Попусту мы тут время тратим на дебаты. Тупарей, лодырей, алкашей надо гнать. Способным и старательным прибавить зарплату, внедрить современную технику, и дело пойдет. — Набрав полную грудь воздуха, я продолжил. — А для того, чтобы руководить производством надо уметь не только по-старинке жонглировать громкими фразами, нужно быть хорошим специалистом с толковой головой, а то и до банкротства не так уж далеко. Таково мое мнение.

Президент фирмы побагровел, потом позеленел.

— Мальчишка! Сопляк! — рявкнул он так, что стены задрожали. — Ты, ты, ты еще пеленки марал, когда я уже был руководящим работником.

С того дня коллеги стали меня избегать, одни криво улыбаясь, сдержанно со мной здоровались, другие же попросту меня больше не замечали. Никто не подходил ко мне поговорить о футболе, как раньше. А, если я сам подходил, воровато оглядывались или же недвусмысленно давали понять, что не желают со мной иметь дело. В отчаянии я уже настрочил заявление об уходе. И вдруг вспомнил: руководителю нашего бюро скоро торжество — круглая дата. А что если я ему подарю «собственное мнение» ?! Так я и сделал.

Через неделю беднягу сняли с должности. Теперь я руководитель бюро. И все же жена была права, Если я еще когда-нибудь выиграю «собственное мнение», обязательно возьму деньгами. Вы случайно не знаете какова его цена в наш век?

Настоящие мужчины

— Только в командировке мужчина может чувствовать себя по-настоящему свободным, — сказал я, удобно устраиваясь на верхней полке купе. — Дома даже в праздник нет покоя, «Антоша, помой полы, Антошка, отожми белье, Антошка, схода с ребятами погуляй», и какой я ей Антошка, если меня зовут Антон Самсонович и на работе я весьма уважаемый человек,

— Хо-хо! — Саркастически засмеялся мой сосед по купе, — что вы за мужчина, если позволяете жене садиться себе па голову! Я свою поставил на место с самого начала. Разве я женился для того, чтобы полы мыть, кастрюли драить? Ха-ха! Еще не родилась женщина, которая могла бы надеть на меня хомут!

В тот вечер я услышал много полезных советов о том, как должен вести себя настоящий мужчина. Прибыв на место, мы с попутчиком расстались. Я поселился в гостинице и стал заниматься служебными делами.

В конце недели, когда работа была выполнена я решил немного развлечься и вспомнил получение полезные советы.

В одном из кафе маленького городка я пристроился у окна напротив интересной брюнетки, которая неторопливо тянула коктейль через соломинку.

— Вы не подскажете, как мне попасть на улицу Лотос, — обратился я к ней чтобы начать разговор, — Я, видите ли, приезжий.

Брюнетка с легким прищуром посмотрела на меня и улыбнулась.

— Знаю, я как раз в этом районе живу, могу вас проводить.

По дороге мы мило болтали о том, о сем, и когда мы подошли к нужной мне улице, я неожиданно признался!

— Откровенно говоря, я совсем не тороплюсь, мне очень приятно ваше общество, и, если вы не возражаете, мы могла бы где-нибудь продолжить нашу беседу.

Моя собеседница внимательно посмотрела на меня и сказала:

— Ну что ж, можем посидеть и у меня.

Предложение было заманчивым. По дороге я купил бутылку коньяка, а вскоре мы уже сидели в ее уютной квартире.

Должна вас предупредить, — объявила вдруг хозяйка, — мой муж в отъезде. Между прочим, он очень ревнивый и злой, так что учтите если он вернется вам нужно будет как-то… Выдумала! Вы изобразите полотера. Тут в кладовке у меня передник, мастика и щетка.

Не успела она закончить фразу, как раздался нетерпеливый звонок в дверь. Я быстро сбросил пиджак, засучил рукава, накинул передник и принялся за работу. Интуиция женщину не подвела. Это действительно бил ее грозный муж: огромный, волосатый, с отвисшей челюстью он своими маленькими глазками пробуравил меня насквозь и успокоился только когда жена откуда-то вытащила и сунула ему под нос наряд-заказ фирмы бытового обслуживания.

Я проработал на четвереньках несколько часов, и когда, наконец, грязный, потный и усталый собрался уходить, хозяйка небрежно махнула рукой и сказала:

— В кассу уже уплачено.

Выбравшись на свежий воздух, я остановился, чтобы немного отдышаться и прийти в себя, и вдруг смотрю: из-за кустов выле­зает темный силуэт и движется прямо на меня. Я вправо — он вправо, я влево — он тоже.

— Ну, — думаю, — не хватало еще, чтобы меня убили и ограбили.

Я бросился бежать. Он за мной. Как назло я споткнулся и упал.

— Ах это вы? — вдруг слышу над головой знакомый голос и мой бывший сосед по купе, который дал мне столь ценные советы как обращаться с женщинами, протянул мне руку и помог встать.

— Ха-ха-ха, и вы тоже попались! — рассмеялся он. — Но вам еще повезло. Я же вчера этой дамочке все окна и двери помыл, ковры вычистил. Вам только полы остались.

Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.