Скрыто-актуальное

Соломон Воложин

А вы опять отдельничаете.
Хемлина. Дознаватель.

Сначала я возликовал: «Новый Бабель!» Новая. Потому что Маргарита. (Я потом понял, почему Хемлин, а не Хемлина.)

Потом я упился интересностью повествования. (Интересность усыпила предубеждение, что это ж плохая черта. Детективщина.)

Потом я засёк себе, что Бабель кончился (это присутствие повествователя «тут и сейчас»). Что начались навороты сюжетной сложности, и уже не до стиля. И не замечает автор своего однообразия: всё раскалывает и раскалывает одного за другим людей её главный герой в «Дознавателе», милиционер Михаил Иванович.

Наконец, я стал путаться в интригах. Мне стало скучно. Я решил, что я не обязан в них вникать и вообще книгу дочитывать. И чтение бросил.

По случаю узнал на стороне, кто ж всё-таки Лилию Воробейчик убил. Был слегка ошарашен, что сам дознаватель и убил. А почему её любовник, артист из местного театра, мол, убивший её, покончил с собой что-то, мол, не понятно.

Разозлился на автора. Решил, что она нагло воспользовалась еврейским колоритным этнографическим материалом просто как оживляжем для высказывания своего «фэ» относительно советского народа-быдла, воспринявшего гонения на евреев в СССР времён борьбы с космополитизмом как нечто обычное и привычное.

Решил вывести её на чистую воду.

Для этого надо было всё же дочитать книгу до конца.

А там меня ждала ловушка. Самая-самая злыдень-баба, Лаевская, оказалась самой… Ну не знаю… Хорошей, что ли. Душевной. Самой пострадавшей от войны. Мужа застрелили на улице, а трёх дочек сожгли в хате той, кто их прятал. И Лиля Воробейчик, посланная от партизан в село за хлебом, видела. И слегка умом тронулись обе женщины.

И у меня, донельзя слезливого в старости, глаза, конечно, намокли.

И я понял, что никакой тут не детектив, а широкая картина исчезновения народа как такового. Ненавязчивая картина исчезновения евреев. Восточно-европейских, по крайней мере.

Вот я – результат такого исчезновения. Евреем я себя не считаю. На упрёки не реагирую. Считаю себя вправе: кем себя чувствую (русским), тем, мол, и являюсь. Как бы переиначивая пословицу «не та мать, кто родила, а та, кто вырастила». Я рос в нееврейской среде – вот и вырос не евреем. Всё естественно. И нечего катить бочку, тому, кто катит, на естественность.

А тут такая Хемлин (на еврейский манер не склоняется, мол, фамилия)… Никакую бочку не катит.

У меня уже был раз похожий миг, на симфоническом концерте. Исполняли Дворжака, симфонию «Из Нового света». Дворжак уехал в Америку, скучал по родине… И сочинил симфонию с… ковбойскими, в частности, мотивами. И меня вдруг взяла досада: «Чёрт возьми! Почему даже американская эмигрантская самость имеет чисто свою музыку – ковбойскую, а еврейская должна была исчезнуть?»

Когда не катят проеврейскую бочку, до меня ещё можно достучаться. И я могу признать, что это, в сущности, страшно – исчезновение народа. (В Израиле, собственно, другой народ. Не зря и язык не тот. Мудрые люди распорядились, чтоб язык был не тот.)

Итак, страшно ж.

Хоть я и против отдельничанья (слово Михаила Ивановича).

М-да. Вот мне и детектив…

Впрочем, пойду дочитывать.

 

Ну и ну… Каких ужасов ни наделала эта кампания борьбы с космополитизмом…

Я про слух о выселении евреев в Биробиджан узнал только мельком. Мне было 15 лет. Умер Сталин. Я хотел ехать в Москву на похороны. Просил денег у мамы. Она не давала. Я угрожал удрать. Она была в отчаянии. Мы жили с ещё двумя соседями на общей кухне. Один был управляющим банка. Пожалел мою мать. Рассказал про этот слух и велел меня им запугать. Не помню, запугал или нет. Но в Москву я так и не уехал. И больше про этот слух не слышал годы и годы. И не так мне важно, пустой это слух или правдивый.

А он, — какой бы ни был, — оказывается, по Хемлин, много бед наделал.

Что на самом деле было – не важно. Она хотела сказать «фэ» политике государственного антисемитизма и сказала. А та политика – была. И народ, факт, исчез, думаю.

 

Но я имею дело с чем? С художественным произведением или всего лишь с образным? С произведением, противоречиями выражающими что-то смутное в авторе, что заставило его взяться за перо? Или – с произведением о знаемом заранее?

Может, это для кого-то кощунством выглядит, но меня интересует это.

Хоть и жуткая на примере Украины актуальность стучит в окно – что важнее: национализм или ассимиляция. Национализм украинский спасает-таки украинский язык от естественного исчезновения. А украинизация русских на Украине уничтожает-таки такое этническое образование, как украинские русские. «Хоть» ещё и потому, что как бы на заднем фоне в романе Хемлин проходит исчезновение украинцев как таковых, медленное, многовековое, судя по темпу, но исчезновение, превращение их в русских.

Это-то Хемлин, думаю, точно не собиралась демонстрировать – оно у неё получилось автоматически: от верности[1] правде жизни. Действительно был взят такой курс на Украине после войны (из-за вооружённого восстания националистов на Западной Украине и из-за заражения таки от немецкого нацизма части жителей оккупированных территорий).

Но, повторяю, меня интересует, в первую очередь, есть ли в романе противоречия.

Найду – похвалю автора, не найду – не похвалю.

Ну вот такой у меня пунктик. Хотите, читайте дальше, не хотите – не читайте.

 

При том, что повествование ведётся от первого лица, от милиционера, представал Михаил Иванович перед нами сперва хорошим человеком, а потом убийцей. Это противоречие или нет?

Нет. Автор не столкнул два «хорошо».

А разве это не второе «хорошо» — оправдание себя в самом конце:

«Я начал описывать данный случай как пример работы. Не для того, чтоб замаскировать свою роль в происшествии далёкого пятьдесят второго года. А для того, чтоб освободиться от предвзятого к себе отношения с первого слова. Для объективности. Которая есть главная цель правосудия.

Пример раскрывают исключительно на достоверных фактах. Я так и излагал. Но постепенно выяснилось: факты порой обманывают, если их пристально осмотреть со всех сторон. В данном случае некоторые факты выступают якобы против меня. Но даже если это и так, я не виноват.

Жизнь решается не здесь. А потом переменил своё мнение…».

Мне в голову приходит античная безнравственность (по Чаадаеву). Она хорошо объясняется античной верой в Рок. Я ни за что не отвечаю. Всё – от Рока. Я действую – тут я перескочу из Древнего мира в Новое время – как лев в рамках советов Заратустры: всё позволено. (Далее соединяю с древними.) Позволено Роком.

Строго говоря, после процитированных слов есть ещё чуточка:

«…несмотря на то, что в 1959 году с хорошими показателями закончил Харьковский юридический институт заочно и долгие годы работал следователем.

 

Остальное – своим чередом».

Как это понять?

Учёба и исправная (в СССР), надо думать, работа – это была маска советскости, обществизма, скажем так. А суть – это «Остальное»: пошлое (ибо без метафизики) ницшеанство, суперэгоизм.

Перед нами холодный логик. Сама логика была открыта в Древнем мире, и она вполне укладывается в парадигму Рока. Изменение впечатления о личности повествователя было задумкой повествователя (по фабуле автора).  Суть милиционера одна и так же. Ценностного столкновения – нет.

Об этом (глубинной сути и поверхности), собственно, было впрямую сказано о милиционере и в тексте: «У тебя даже внутри тайна и секрет».

И поскольку всё дано с его точки зрения, то нечего рассматривать, противоречие или не противоречие есть то, что по-разному в начале и в конце выглядит Лилия Воробейчик и Лаевская. Да и многие. – Тоже нет ценностного столкновения.

Всё? Можно кончать статью, помня о своём пунктике? Или ещё поискать, помня, что противоречие иногда страсть как трудно выделить как таковое…

 

По всему роману проходит противостояние еврейства и советскости в лице Михаила Ивановича. Ну. А раз его советскость оказалась не сутью?..

То противостоит отдельничанье суперэгоизму ценностно?

Нет.

Национализм, отдельничанье и ницшеанство, пусть и пошлое, несколько сродни.

И тут нет ценностного противостояния, двух «хорошо», каждое из которых право по своему.

 

Жуткий вопрос… В мире идёт объективный процесс умирания языков, исчезновения народов… Быть на стороне исчезающих? Или не быть? На стороне восточно-европейских евреев с их языком идиш… На стороне украинских русских с их суржиком… На стороне самих украинцев, через несколько столетий растворящихся в Русском мире, если они с ним круто не порвут…

Глобализация всех нивелирует до американцев…

 

Или это я отвлёкся от противоречивости-непротиворечивости…

И потом – за что сама Хемлин?

 

Если б идея исчезновения восточно-европейских евреев как таковых была совершенно нова, я б назвал Хемлин реалистом, то есть художником, видящим то, что в мире есть, но никто ещё не осознал.

Но я об этой идее читал. (Исход евреев из Польши, из развалившегося СССР, ассимиляция оставшихся, до того – фашистское уничтожение…)

Другое дело, что идея, может, настолько мало известна, что можно считать, что её и нет. И в самом деле… Существует много еврейских организаций в Европе. Они кого-то да представляют.

Ну, давайте я буду либеральным и изображение последних судорог отдельничания в СССР, то есть ещё существования, назову выражением противоположного – исчезновения народа.

 

19 июля 2014 г.

 

[1] — Чувство неправды (даже коробят такие детали, как присутствие в одном предложении – от лица героя – слов «сплачиваться» и «Сталина», но не «товарища Сталина»). — В самом деле: «сплачиваться надо вокруг памяти нашего Сталина». И выражение исчезновения последними судорогами – не противоречие, а намёк, т.е. «почти в лоб». Нет тут выражения незнаемого. А есть прикровенная иллюстрация знаемого.