Юрий Аврех: О мире проявленном и мире сокрытом

Loading

Юрий Аврех

О мире проявленном и мире сокрытом

Почти биография

День Четверга  посвящен Юпитеру. Родился я в ночь четверга. С восходящим знаком  Стрельца в сидерическом  (звездном)  зодиаке   управляемым  Юпитером,  но из-за близости Юпитера к Солнцу, скрывающему планету Юпитер в своих лучах,  родился я несколько болезненным ребенком. Однако же  романтичным и целеустремленным. На правой  руке,  на указательном пальце я ношу перстень с желтым сапфиром — драгоценным камнем Юпитера,  а на левой  не ношу ничего. И знаю  о том, что сухие невыплаканные слезы, невидимые для этого мира, видимы для другого. По отцовской и по материнской линии я последний в древнем роду фамилии  Аврех. Рода, возможно ведущего свое начало — страшно подумать — с библейских времен.

Аврех. Что за странное  слово такое? Что за фамилия такая странная и непонятная?  А непонятной для меня она являлась до тех  пор,  пока я не начал исследовать ее значение. С библейских времен Аврех — это восклицание, которым сопровождали египтяне Иосифа, сына  праотца Иакова и Рахили, которого фараон провез перед народом в своей колеснице в знак высочайшего благорасположения.   По некоторым источникам слово означает мудреца и имеет  арамейское происхождение,  а по некоторым — египетское.   С  тех  древних времен появилась эта фамилия.   И еще  так  называют по сей день людей, изучающих священное писание и посвятивших себя духовному  служению и  возможно, отчасти поэтому значению фамилии я воспринимал и воспринимаю и по сей день поэзию, как одну из форм Духовного постижения. Молитвы и  служения. Так, стоя у могильной плиты великого святого и  мистика Рабби  Лева, о котором слагались легенды, в городе Праге, шепотом произнося слова молитвы, я и не думал, что молитва позже  превратится в стихотворение:

У плиты рабби Лева лежат монетки и подношения.
Восемнадцатого апреля происходит свершенье:
Молитвы, идущей от сердца, и рядом со мной Марина.
Она становится на колени в стороне от Карлова Тына.
Двое в молитве — я и она перед Святым, его женой и Всевышним.
Молитвы сходятся здесь и перед Миром Высшим…

Молитва становится стихотворением, а стихотворение молитвой.

Прага старинная и современная…

«День в Пражском граде солнцем озаглавлен и зелень куполов впитавших свет…» Записываю начало стиха там же, в Праге. Сажусь в трамвай. Кшиштов заставка… Андел. Следующая остановка Ангел. Ангел над Прагой. Ангелы Праги Прагу   хранят.  Храмы хранят. Святые хранят. Любовь охраняет ее.

А Марина… Женщина,  которая со мною уже пять лет,  и стихотворение, в котором присутствует она, говорит о ней лучше, чем я смог бы сказать  о ней в любой прозе. Та,  которая на сказанные мною однажды слова о необходимости мира в Душе,  ответила мне: «Мира мало без тебя. Я пришла в  этот мир для того, чтобы быть  с тобой…»

Первое мое знакомство с профессиональными, настоящими поэтами состоялось в 1999 году.  Летом того года я познакомился с поэтом Марком Луцким. Он был  первым   поэтом,  которому я отдал для прочтения свои стихотворения. Произошло это  событие у него дома на улице Чайковского города Екатеринбурга.

Был август  месяц, когда  Солнце вошло в созвездие Льва, проявляя себя в полную силу. Был солнечный, жаркий яркий день. Внимательно прочитав написанные от руки стихи (ни печатной машинки, ни тем более компьютера в те времена у меня не было) Марк Луцкий душевно и  по  «отечески» похвалил несколько моих ранних стихотворений. А осенью того же года я встретился с поэтом Борисом Рыжим в редакции журнала «Урал». Благосклонное отношение к тем ранним моим стихотворениям этих поэтов имело для меня колоссальное значение. В журнале «Урал» в 2000 году благодаря Борису Рыжему состоялась моя первая поэтическая публикация одного стихотворения.

В домашней библиотеке было очень много  книг. И каждый месяц мама покупала новые. Брала в библиотеке. Читала.

А в  2002 году была издана моя первая книга «Девятнадцать стихотворений» в издательстве Уральского Университета с предисловием поэта Юрия  Казарина,  с которым я познакомился после двухтысячного года. То есть гораздо позже моего знакомства с Марком Луцким и Борисом Рыжим.  Книга,  выхода в свет которой я ждал  почти два  года. Тираж книги, 200 экземпляров, прямо из типографии Уральского Университета был унесен в руках  домой мною и приятелем моим Димой. Состоялось это событие 30 апреля 2002 года. Факт  поэтической биографии. Знакомая моей мамы, женщина по имени Ася Захаровна, ученица известной в девяностые годы двадцатого века  Джуны Давиташвили, предсказала  мне, что я буду поэтом еще в те времена, когда и стихов, написанных мною, не было. Нелинейно во временном порядке событий пишется текст, но так возможно даже и интересней. Оценка и понимание произошедших событий тоже происходит нелинейно.  К факту  моей поэтической биографии я мог бы отнести и мою жизнь еще до знакомства с Уральской поэтической школой и вообще со школой поэтической.

Я хочу сказать о моей жизни в Иерусалиме, в южной части великого города. В районе с названием Рамат-Рахель.  Холм Рахели.   Жизнь подростка-эмигранта,  не расстающегося с книгой Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Одинокого подростка читающего Московские и Иерусалимские главы романа в самом Иерусалиме. Приехавшего из России в страну совершенно другой культуры.  Подросток,   вкусивший хлеба эмигранта в 13 лет. Практически  никаких особенно ярких событий во внешней моей жизни тогда, только внутренняя, напряженная жизнь. Прогулки  с моим дедом по Иерусалиму.  Девушки  с темным цветом  кожи  в цветных майках и коротких шортах,  приехавшие с самых дальних стран юга. Пальмы и Оливы. Иерусалим. Небо без берегов. Плывущие облака и сухие, злые, невыплаканные слезы.  Чтение книг  и  настороженное наблюдение  за окружающим миром. Ни друзей,  ни желания учиться там, и при этом   непреодолимая   сила  желания вернуться в Россию. Позже  написанное о том периоде  стихотворение:

          1992 год.

Я помню Иерусалим
С лицом Булгаковских героев.
И жаркий полдень и хамсин.
Путь странника и путь изгоя.
Ерусалимский первый снег,
Под новый год такой знакомый.
Для жителей какой-то снег.
Для эмигрантов снег из дома…

А потом, после Иерусалима, — Екатеринбург.  В Екатеринбурге  у меня появляются мои первые друзья. Первым появляется поэт Андрей Торопов. Мы знакомимся  с ним в том же 1999 году. В разное время появляются  мои друзья Станислав Тарновский, Антон Ермаков, удивительный человек Александр Аскольдович Филимонов,  ныне живущий в городе Санкт-Петербурге со своей  семьей — супругой Татьяной и тремя дочерьми: Марией, Ноной и Ириной. Мои друзья, разные люди, которых я очень люблю, и даже если некоторых из них в этом тексте я не упоминаю о них, они все равно знают о том, как сильно я их люблю.

Весной 1999 года я получаю диплом об окончании обучения в  негосударственном учебном заведении по специальности переводчика с английского. Позже  преподавательская   деятельность сначала в лицее, а потом в Музыкальном Училище. Преподавание английского языка. Но это уже проза. А поэзия…

Стихи сходятся друг с другом, радуясь встрече. Но странная вещь. Недавно, просматривая свои рукописи, обнаружил, что о Екатеринбурге у меня совсем мало стихотворений. Может быть вообще всего-навсего несколько. Возможно  потому, что мне о нем говорить и молчать  легче в прозе, чем в стихах. Есть города,  связь  с которыми я чувствую очень сильно.  Иерусалим. Верхний Назарет (Нацерет-Илит). Прага. Петербург. И пятый город — Екатеринбург.

Екатеринбург, славный поэтами и заводами славный, а кем больше славный
трудно сказать.

Поэты…

Поэт, на каком бы языке он не говорил, когда он говорит стихами, то обращается сразу к трем временам: к прошлому, настоящему и будущему. Когда говорят поэты, они создают мосты во времени, становясь архитекторами подобных мостов, состоящих из созвучий и слов, но имеющих плотность такой силы, что желающий пройти по нему — пройдет в восхищении, наблюдая невиданные до того земли и  те земли, которые видел  раньше так, будто не видел их никогда.

После драматичных событий, связанных с близкими, я уезжаю (на время) на святые земли. Апрель 2012 года. Город Хайфа. Ветер со средиземного моря. Бутики. Магазины. Магазинчики. Там где когда-то недалеко находилась древняя  Кесария.  Кесария Кесаря. Кесария  Цезаря. Я в купленных  за 200 шекелей сандалиях  с произнесенным надо мной благословлением того, кто продал мне их, вновь иду по  святой земле, направляясь с трепетом и благоговением – к  святыням. Апрель 2012 года. Апрель в переводе с латыни Aprīlis —: «открывающий», «согреваемый солнцем» Согреваемый солнцем земли Торы. Земли Талмуда. Земли мистической Каббалы и Нового завета   я еду в Вифлеем. Вифлием.

Бейт Лехем.  Дом хлеба. Место рождения царя Давида. Место рождения Иешуа.  Церковь Рождества и звезды Вифлеема. Базилика  Рождества, заложенная императрицей Еленой во время её паломничества в середине 330-х годов  согласно Евсевию Кесарийскому. Еще утро, а в церкви уже огромное количество народа. Солнце восходит над восточной частью Иерусалима.  Когда я выхожу,  у меня начинается сильная головная боль. Торговцы сувенирами обступают наивных туристов, предлагая  им свой товар. Желтый палестинский автобус вывозит за пределы территории и Вифлеема и палестинской автономии. Территории обозначенной буквой А. Три уровня  Палестины А. Б. С. Я покидаю Вифлеем  и в тот же день  еду на Елеонскую гору Иерусалима.  Елеонская  (Масленичная гора).

И снова вспоминается Булгаков. На календаре 3 мая 2012 года…

И происходит чудо. Чудо невозможно  описать. Свет Божественного мира  нисходит  на меня  в тот день. И  чувство такого счастья, что я рыдаю. Счастья после боли, счастья после отчаяния. Ничто  не имеет  значение. Только присутствие этого невыразимого света.  В ауре, в ореоле света, обычные человеческие представления  о  правильном и неправильном непредставимы.

И вновь возвращение. Лето. Екатеринбург  Я прохожу по одной из улиц  мегаполиса. Мегалополиса. От греч. megas — большой и polis — город. В античной Греции — название гипотетического великого «города идей». А сейчас — высокоурбанизованная зона с высокой плотностью населения. Где-то вдалеке звучит музыка и  мне на ум приходят такие слова:  рапсодии хаоса пытаются выдать себя за музыку, и выдают себя сами. Белый шум и черный шум  говорят  «нет». Поэзии нет. Ее нет. Ничего нет. Есть ни-что.  Случайность, состоящая из набора бессмыслиц, из боли и пошлости.  И шум пошлости и брани пытается затмить собой все окружающее, но  поэзия звучит.  Дирижер обратился к оркестру и снова играет оркестр. И скрипач в оркестре и вне  его, один, отдельно взятый, создает музыку. А мой  89-летний  дед  Натан,  воспитавший меня вместо моего отца,   родившийся в Польше в городе Тарнобжег,  на берегу реки Вислы, и  прошедший колоссальный путь через Польшу, потом Россию, живший на Урале, (теперь!)  поднимается вверх по ступеням Верхнего Назарета, опираясь на  стариковскую палку, словно на посох, исполненный величия, подобно пророкам,  смотрит он на восходящее солнце над древним городом и вспоминает обо мне в молитве своего сердца.

Он свидетель.

И он знает, что каждое написанное здесь слово — правда!

 

II

На берегу реки

Придешь к Москве-реке и посмотришь на нее и в глубины нее. Придешь к реке Влтаве, той, что в Праге или реке Висле, той, что в Польше, посмотришь и увидишь, что в зеркале воды отражается небо прошедшего и будущего дождя. История, словно мост, переброшенный через реки и времена.

Я  размышляю над сим удивительным явлением и вдруг понимаю,  что… Интересен тот факт,  что и по отцовской линии Аврех и по материнской линии Беер  в корнях обоих родов присутствовали два писателя. Писателя историка: родной брат моего деда Давида Яковлевича —  Арон Яковлевич Аврех. Писатель- историк.  Родился   он 7 мая 1915 года в Тамбовской Губернии .    Историк, специалист в области политической истории России дореволюционного периода . Войну начал солдатом с битвы под Москвой, закончил в поверженной Германии в звании гвардии капитана. Был награждён четырьмя боевыми орденами. После войны в 1945-1947 годах преподавал в Архангельском государственном педагогическом институте.   Основные его  работы посвящены изучению истории самодержавия в его взаимоотношениях с партиями. Автор цикла монографий:  «Царизм и третьеиюньская система» (1966),  «Столыпин и III Дума» (1968), «Царизм и IV Дума. 1912—1914 гг.»)…     А родственник по материнской линии моего деда Натана  Беера…Макс Беер.  Макс  Беер.  Звучит почти, как Макс Брод. Друг  и поверенный писателя Франца Кафки. Кстати Макс  Беер   был современником и того и другого.  Макс Беер  австро-немецкий  историк. Родился 10 августа  1864 в городе Тарнобжег.  Его отец служил в австрийской армии, воевал с Францией и Италией. Рассказы об этих событиях пробудили в молодом Максе Беере любовь к истории, политике, географии и путешествиям. Изучал латынь, польский, французский и немецкий языки, логику, этику и средневековую философию. В 1889 г. переехал в Германию. Множество раз привлекался властями к суду, как оскорбляющий немецкую армию и власть. За десять месяцев тюремного заключения начинает овладевать английским языком, читает немецкие, французские и русские книги, пишет несколько работ. После выхода из тюрьмы, в июне 1894г., не желая  становится полицейским шпионом, переезжает в Англию. Неоднократно посещает Францию. Знакомится  с писателем Эмилем Золя , неоднократно берет  у него интервью… Позже Макс  Беер становится английским корреспондентом «Vorwärts». В 1919—1921 гг. редактировал «Die Glocke»… Ян Феликс  Тарновский — граф,  польский политический и общественный деятель, коллекционер и  историк (снова историк!). Родился  6 мая 1777 в Дзиковском  замке в том же самом городе  Тарнобжег , в том же городе,  где родился мой дед Натан Беер , его прадед и  родственник их Макс  Беер.  Ян Тарновский  представитель аристократического рода графов Тарновских герба Лелива. Воспитывался под надзором своего дяди  Фаддея Феликсовича Чацкого. Во время своих путешествий по Польше и за границей с большим увлечением собирал редкие книги и рукописи, а также предметы произведений искусства и древности. После Венского трактата, при создании Царства Польского, был назначен статс- референдарием,  затем сенатором-каштеляном; состоял также членом Государственного Совета и комиссии образования. Автор исторических трудов, занимался переводами на польский язык произведений древней литературы .  В 1825 г. стал кавалером  Ордена  Святого  Станислава 1 степени.  А ныне Станислав Тарновский проницательный астролог и мой друг. Станислав Тарновский  носит фамилию графа  Тарновского, а мой дед Натан  Беер   читает биографию Макса Беера своего родственника, пришедшего в мир еще до его рождения.  Арон Яковлевич Аврех.  Макс Беер.  Ян Тарновский.  Странным и удивительным образом переплетаются  пути человеческие. Древо рода. Древа рода. Мифические. Мистические.  Реалистические.  Воплотившиеся в истории и после нее ,   переплетенные с ней , и шагнувшие дальше… Россия и Европа.  Восток и Запад. Запад и Восток. И небо над ними, раскрытое книгой имен. Надо только суметь прочитать.

III

История,  которую мог бы рассказать мой прадед.

Эпизод с Розой

— Я не участвую в драках, я участвую в войнах! — Произнес седой коренастый человек в военной форме, обращаясь к сидящему напротив худощавому и одетому во все черное.

— А вы что скажете, господин отставной рассказчик?

— Разве только то, что не участвую ни в том, ни в другом, господин капитан, — произнес одетый в черное, извлекая дешевые сигареты из дорогого портсигара с  инициалами владельца «П.Р.», что означало Петр Роза.

— Ну что ж, можете начинать свою историю. Я вас внимательно слушаю, — заявил капитан, глядя в глаза отставного рассказчика Розы. —Я вас внимательно слушаю, — еще раз повторил он, и отставной рассказчик, раскурив сигарету, начал повествование.

— Они зацветали в пустоте. Цветы  рождались, зацветали и падали на надгробья еврейского кладбища в Праге. Сорокатрехлетний  сторож кладбища по имени Франц собирал их и приносил в свою сторожку. Его дочь Милена  осторожно брала их в руки, внимательно осматривала и давала каждому цветку имя. Ее любимым цветком была роза. Днем она работала на почте, сортировала, принимала и отправляла письма, а по ночам ей снились тревожные сны. Когда началась война, ей пришлось оставить работу на почте и ухаживать за ранеными. Однажды я встретился с ней. Ее лицо было заплаканным и печальным. Прошло некоторое время, и она вышла за меня замуж. Мы прожили вместе три года, а потом она заболела дизентерией и умерла. Ее похоронили  на кладбище, где работал ее отец. Я уехал из города, но забыть ее не смог. Ее лицо, обрамленное мелкими, рыжими кудрями снилось мне каждую ночь… Однако это было в моей прошлой жизни, а в этой я вновь ищу ее… И царствие Небесное……

— Вы помните свои прошлые жизни? — Спросил удивленный капитан.

— О, далеко не все, — ответил отставной рассказчик, — но ту, о которой я вам говорю, помню. А вы разве нет?

— Нет, — ответил капитан, — что возможно и к лучшему.

Вы очень хороший рассказчик!  Однако же прошу прощения, но  моя прекрасная Анежка ждет меня вон за той за дверью, и я должен идти……. На этих словах капитан провел рукой по пшеничного цвета пышным усам и  двинулся по направлению к двери. Когда он вернулся, отставного рассказчика он не обнаружил. Только дорогой портсигар, оставленный на стойке бара, с инициалами «П. Р.», подтверждал,  что Роза здесь был.

Капитан вложил портсигар в карман и, подумав, что при встрече обязательно его отдаст, вышел за дверь.

IV

Письмо из конверта

Серебряный век. Прошло столетие после серебряного века,   а он встречает тебя на улице человеком, похожим на Александра Блока и протягивает тебе руку.

Незнакомка поправляет прическу и выходит из поезда Москва-Екатеринбург. Высокая поэзия бьет в солнечное сплетение, так, что вам начинает не  хватать воздуха. Дома  на тебя с портрета неодобрительно смотрит поэт Георгий Иванов   «Воздуха?», спрашивает он. «А если этот воздух отравлен?»

«Я хочу, чтобы вы нуждались во мне», говорит лирический герой. «Посмотрите, я  такой, каким вы меня видите. На улице август. То, что было раньше,  было только прелюдией к настоящей жизни, которая вот-вот начнется, до нее можно будет даже прикоснуться и увидеть ее тонкие черты лица». Так  говорит герой и проводит рукой по волосам. «Я вас люблю… даже  если ваша  Душа оглушена шумом своего времени. Шумом вашего времени. Просто шумом и оглушено и онемело и неумело просит о  любви,  как нищий  милостыни просит…

Только, что вы прочитали о Петре Розе . Нет точнее сказать я прочитал вам о нем. О нем и о Праге и о том , что всегда остается недосказанным и невысказанным и невыразимым в пределах и  за пределом любого текста. У меня от вас 22 электронных письма  которые я уже распечатал   но…………………………..

Мне совсем не хотелось, чтобы вы подумали, что я вас не правильно понял и вольно или невольно  к чему-то  могу обязать. Ни в коем случае.  Вы сидите в одном из Пражских кафе с ноутбуком, а я в промышленном мегаполисе пишу «Полдень в Праге» . « Полдень в Градчанах.»  Полдень для вас. Ответьте на мой звонок. Расскажите мне,  что такое счастье. Кто  вы…

На ваше имя вот мое письмо. Настоящее. От руки написанное.

 Для вас. С любовью…»

V

История, которую мог бы рассказать мой прадед.

Серафим

Однажды  ловец образов пришел к колодцу грез и уснул подле него,  а ночью колодезная вода,  которая помнит прошлое, настоящее и будущее,  рассказала ему такую историю…

В клетке находился Серафим. Те, что держали его в ней, принимали его за диковинную птицу, и были они не человеческими существами, а существами другими, невидимыми даже глазам Серафима. Они заботились о нем, приносили ему еду, днем они создавали в его клетке свет, а ночью они создавали  в его клетке тьму, непостижимые разуму и незримые взгляду. Время двигалось, и это было единственное движение, которое он ощущал во внешнем мире, ибо его мир был статичен и неподвижен. Существующий по законам заключенного мира, отображаемый сознанием заключенного внутри ограниченного   неназываемого  пространства. Он не знал о  том, как он стал пленником и не знал о том, как ему стать освобожденным.

Но зато было то, что он помнил, и являлось это памятью о его изначальной родине, о небесах  творения  с сияющими, золотыми  сферами Сфирот.

И его тоска по дому превращалась в молитву по дому. В молитву о возвращении и освобождении из плена. И молитва его была живой. Она поднималась ввысь и возносилась через миры и времена к Создателю, и молитва его была услышана.

Однажды  когда всякая надежда, казалось, покинула его, произошло невероятное.

Его клетка, его тюрьма стала исчезать. С каждым днем ее прутья становились все тоньше и тоньше. И он начал передвигаться по клетке в дотоле неизвестных ему направлениях, перейдя из пространства статичного в динамичное, в котором он уже мог расправлять свои сияющие крылья.

Но клетка все еще присутствовала, истончаясь, истончаясь, истончаясь  до тех пор, пока не истаяла, и пространство, раскрывшись,  подобно невиданному, великолепному цветку, распустилось тысячью лепестков, и он возвратился домой.

VI

Разворот

Весь день и всю ночь падал снег, покрывая дворы и  дворики, подворья и подворотни, а наутро здоровые мужики раскидывали его лопатами на земле и на небе, и не было казалось места, где бы ни присутствовал снег. На его письменном столе лежал лист бумаги,  который пересекало одно слово: смирение. Он достал из пачки сигарету, разломил ее и пересыпал содержимое в трубку, потому что табака не было, даже самого дешевого. И содержимое сигареты осыпалось на бумажный лист. Может  быть, он хотел найти другое, более точное определение, но какое? Он не  имел  в виду, говоря о смирении пассивное ожидание, о нет. Только примирение,  принимая свою жизнь со смирением и при этом продолжая жить и действовать несмотря ни на что. Активное смирение в противовес  пассивному. Внезапно в его сознании мелькнул некий, едва уловимый образ,  вызвавший у него улыбку. После чего зародившийся в горле смех проник в трубку и вылетел из нее вместе с дымом в раскрытое окно. Забавно подумал он, а что если удастся прожить долгую жизнь, став неким патриархом окруженным любовью  и почитанием? Но  риторические вопросы не нуждаются в ответах , надо стиснув зубы продолжать жить проходя по одним и тем же пройденным маршрутам, по все тем же неприбранным дворикам и дворам, под взглядами  чужих и чуждых ему людей чтобы однажды свершилось чудо .Однажды…И тогда…

Он улыбнулся, легкой, едва заметной улыбкой,  перевернул лист, и на обратной стороне, там, где было написано слово Смирение,  написал: Сила.

VII

Белая новелла

Любовь создает мосты между мирами, а вера мосты эти утверждает. Укрепляет. Основывает. Мосты между мирами. Людьми. Книгами и людьми. Олала. Странное женское имя. Проявляется. Вспоминается. Откуда? Новелла Роберта  Стивенсона,  прочитанная в детстве учительницей по литературе. Девушка  с мистическим взглядом,   пришедшая преподавать после педагогического института и  читающая   Олалу  вслух. Девушка знала, что нужно читать. Книги влияют  на людей. Влияют, бесспорно. Реальность и вымысел  переплетаются,   гармонично дополняя друг друга. Девушка из пединститута  превращается в мистическую героиню 19 века. А героиню полностью устраивает подобное.  Странные книги обладают особым магнетизмом. «Олала»   Стивенсона. «Ангел западного окна» Густава Майринка.  «Рукопись,   найденная в Сарагосе» Яна Потоцкого. Стихи Милорада  Павича. А уж проза Милорада  Павича…. Стихи Милорада   Павича словно   дым,  выпущенный из раскуренной им сербской трубки, поднимаются вверх  к райским рекам, о которых он говорит, и  к берегам  которых  уже подходит. Сон наяву.  Текст. Гипертекст. Особенное  пространство,  где писатели и их произведения встречаются. Там, где сходятся все времена.  Листопад, снегопад и цветенье. Поэзия, стихия, стихи.  Древняя Роза в руках.  На руках. Ни одной  слезинки не бежит по щеке, по щеке, по щеке… Но рождается новое стихотворение и продолжается жизнь. Внезапно, из ниоткуда, приходит образ старого   пианино,    которое стояло в углу комнаты.  Пианино,   на котором некому было сыграть вдохновенно музыку Баха или Бетховена. Ноты разметал ветер. Бабушка сидит в кресле и вяжет шерстяной свитер. Когда просыпаешься, в комнату проникает солнечный  свет,  и ты вдруг  необъяснимым образом  чувствуешь себя счастливым. Музыка рядом с тобой,  в тебе и вокруг тебя. В солнечном свете и стихах. Даже если на перекрестках запах  бензина, дешевых духов и вопреки всему  расцветающих  деревьев. Тогда и теперь. Голуби пытаются взлететь над зданием торгового центра. Воробьи пытаются поймать свои отражения в лужах после прошедшего над городом дождя. Простота и безыскусность. Пейзаж без претензии на сюжет. Я иду по этим улицам проговариваю новое, распускающиеся,  как цветок, стихотворение. Записываю его и ставлю многоточие. Так продолжается жизнь…

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Юрий Аврех: О мире проявленном и мире сокрытом

  1. Неожиданно, поэтично, мастерски написано. Спасибо.

Обсуждение закрыто.