Сентябрь 14-го

Заметки

Александр Левинтов

Сентябрь

золотая берёза,
голова в серебре,
так откуда же слёзы
в моём сентябре?
вспоминаю и плачу,
листья наземь летят,
может, переиначить
этих лет длинный ряд?
сколько бед и несчастий
я собою принёс,
ссор, обид, разногласий —
тяжеленнейший воз…
облака растворились,
только дымка с утра,
мне, наверно, приснилась
золотая пора

Аполлон Григорьев

две гитары за стеной,
два стакана полных,
я уже не молодой,
в поседевших космах

Аполлон — так Аполлон,
от вина качает,
ночью выйду на балкон —
на луну полаю

и дорога нелегка,
когда путь неясен,
две судьбы — как два мешка,
с тополями ясень

и тоска, тоска, тоска,
с перегара вьюга,
пой, душа, пока легка,
пей, моя подруга

в долговой тюрьме сырой
жизнь со мной рассталась,
порыдают надо мной
две гитары малость

Бабье лето в Ляпино

короба осенних яблок:
свежесть, спелость, духовитость,
аромат весёл и ярок,
благодать окрест разлита

и под сенью грузных веток
так легко впадаешь в счастье
на исходе тёплом лета,
забывая про ненастья

и курлычит память прошлым,
беззаботностью и волей,
не натруживает ноша
пережитых бед и болей

и плывут под облаками
сосны, журавли и песни,
и прощается мир c нами
навсегда ли? — неизвестно…

Дожил

вы покидаете меня,
мои пороки, страхи, страсти,
стихии боли и огня,
мои победы и напасти

теперь всё тихо и смешно:
я углублён в иные дебри,
всё, что со мною, — всё равно,
другие мысли — злобным вепрем

чужих страданий нагота,
чужие злобы и обиды —
и жизнь — совсем уже не та,
колокола уже отлиты

устали люди от добра,
волками смотрят друг на друга,
глядят сурово образа
на наши грязные потуги

В Елисеевском

Я лично буду следить за розничными ценами и ассортиментом товаров в магазинах
Премьер-министр страны, обладающей ядерным оружием

В просторных недрах «Елисеевского» собрался очень узкий круг топ-менеджеров гастронома: заведующие секциями, старшие продавцы, руководители отделов, служб и баз, всего около 120 человек во главе с генеральным:

— Уважаемые коллеги, у меня для вас есть приятное, но совершенно секретное сообщение: к нам едет ревизор… не пугайтесь, это шутка из какого-то английского классика… К нам в следующую среду приедет с инспекцией цен и ассортимента сам Дмитрий Анатольевич. И не дай Бог кому-нибудь из вас проговориться об этом визите преждевременно. Вы знаете, у меня в сейфе хранятся ваши дела о проделках, как минимум на пять лет колонии строгого режима каждая.

— И что же в этом приятного?

— Не торопитесь, всё по порядку. Визит будет неожиданным, в 13:15 и продлится не более 20 минут. С 10 утра Тверская, естественно, будет оцеплена, от Пушкинской до Столешникова, так, чтобы последний покупатель должен быть обслужен вами не позднее 9:30.

— Оцепление обеспечиваем мы?

— Зачем? Разве это наше дело? Вы должны подготовить из младшего персонала декоративных покупателей, человек, я думаю, не более 15-20, проинструктировать их, вообще, подготовить. Всех неблагонадежных, а такие, я знаю, есть — в отгулы и на выходные. Это первое.

— Что-нибудь еще?

— Это только начало. Подготовьте ценники: вареная колбаса — 2.20, мясо — 2 рубля, эскимо — 11 копеек, сахар-песок — 94 копейки кило, сухая колбаса, столичная или брауншвейгская, например, — 5.40 и так далее. Если нужна консультация по ценам 80-х, в вашем распоряжении наш музей. Ваши продавцы могут покупать, что угодно и сколько угодно, сколько у них денег хватит, но сразу выйдя из магазина, они обязаны завернуть на задний двор и сдать свои покупки в подсобку. Конечно, надо будет вернуть им потраченные деньги. Я прошу бухгалтерию обеспечить легальную проводку этих средств.

— А если кто по дороге сожрет что-нибудь?

— Спасибо, что напомнили. Когда будете инструктировать, напомните им, что на каждого есть своя папка, от увольнения без права работы в торговле до года тюрьмы.

— Что ещё?

— Я обращаюсь к нашим товароведам. Подготовьте коробки: премьеру — на двадцать килограммов, свите — по 5 кг, думаю, будет достаточно. И по три килограмма — всем присутствующим. И заранее предупреждаю: если вы подсунете Дмитрию Анатольевичу вместо белужьей икры севрюжью — сгною и уволю как бог черепаху.

— А что же всё-таки приятного?

— Вам мало трех кило практически на халяву, по советским ценам? Ладно, главное, как всегда, на десерт. Первое — будет телевидение, все три канала, набегут журналисты, для нас это — бесплатная реклама и пиар. Второе — на два часа назначаю здесь же, в этом зале товарищеский а ля фуршет за счет предприятия. И, наконец, к концу дня вы должны убрать советские ценники и выставить новые, вдвое дороже сегодняшних: после инспекции мы можем смело увеличить цены для покрытия наших расходов на инспекцию — вопрос мною уже согласован.

Эскалация зла

И зло и Добро имеют свойство эскалации — и это их роднит.

Но, к сожалению, сегодня актуально говорить об эскалации зла и подлости.

Крым был захвачен военными — и теперь это уже не скрывается. Известны части и подразделения, участвовавшие во вторжении. Но до сих пор не сорваны маски и балаклавы с оккупантов (ясно, что российские подонки этого никогда делать не будут, но для Гаагского трибунала улик, свидетельств и материалов более, чем достаточно). Под дулами «неизвестных вооруженных людей» прошел фарс «референдума». Это был первый акт зла и подлости, никем не остановленный — и потому джин заклубился из бутылки.

Россия вторглась в Юго-Восточную Украину. Почти все «ополченцы» — российские военнослужащие. Находясь на срочной или контрактной службе, они досрочно увольняются или «уходят в отпуск» и подписывают контракты на службу в «ополчении». Они отправляются в бой в российской амуниции и с российским оружием, от «калашей» до танков и ракетных комплексов. И все — не только в Украине и России — все в мире знают это и… молчат. Ждут эскалации зла? — выходит, что так. А ведь эти головорезы потом вернутся домой, развращенные и пропахшие гарью и кровью. Ждать от них Добра и созидательного труда? — Ага, как же. Это — новая волна криминалитета, подобная афганской и чеченской, только посильнее. Из тех, что вернутся живыми, а не грузом-200. А рты матерей убитых и их вдов заткнут деньгами, глаза закроют страхом.

Из России идут 200 КАМАЗов, пустых или полупустых, с солью, сахаром и прочими инертными грузами. Это называется «гуманитарной помощью». Международный Красный Крест видит это — и… молчит.

И Россия и Украина заполняется беженцами, но если ситуация с бежавшими вглубь Украины сложна, но всё-таки выносима, то тем, кто рванул в Россию, не позавидуешь: жильё, работа, учёба детей, шансы вернуться домой — всё это практически равно нулю. И это подло.

Сдвинуты расписания электричек — для пропуска эшелонов с вооружениями и военнослужащими. Этими эшелонами забиты и магистрали и потаенные трассы. Вся эта мобилизация сил известна, из космоса можно разглядеть спичечный коробок — но НАТО… молчит. Почему?

Рекорды подлости — российские СМИ. Здесь каждое слово — ложь, преднамеренная ложь. И даже пойманные за руку, они не извиняются: их ждут награды, ордена и медали втихую. А ведь есть международные организации и союзы журналистов, существует кодекс профессиональной чести. Почему все они молчат и тем попустительствуют? Ведь развращаются не только журналисты — развращается всё население страны, все 140 миллионов. И врать начинают все, внаглую.

— Чего это у вас лаймы вдруг стоят 50 рублей штука?

— Вы же знаете: санкции против нас.

— Но от лаймов мы сами отказались.

— В ответ на санкции.

— А откуда они у вас?

— Из старых запасов.

— А почему цена подскочила втрое?

— Так ведь санкции.

— Из Беларуси получаете?

— Наши отечественные — абхазские…

В Абхазии лаймы не растут, и мы в числе очень немногих признали независимость Абхазии. Но теперь лгать в глаза стало нормой.

Возвращающиеся из Крыма, «отдохнувшие», скрипят зубами, но молчат либо говорят о будущем: «на следующий год всё наладится».

Зло давно уже обернулось на граждан России, всё ещё бубнящих «крымнаш»: помимо взлета цен, заморожены пенсионные фонды и зарплаты, растут цены на медицинские услуги и лекарства. Гуляет по стране зло — нагло, в открытую, наотмашь, зло набирает силы, раздувая самоё себя. И торжествует: «Мы победим всех!»

Ясен пень — донецкий уголь на… не нужен, нужен транспортный коридор на Крым, нужна стоящая на коленях, расколотая Украина, для устрашения и своих и Европы.

Что же дальше?

В августе 2008 года Запад четко дал понять, что он из-за Грузии в драку не полезет. Теперь всё яснее становится: из-за Украины он тоже не полезет. Поэтому следующими будут Молдова, Балтия и возвращение Средней Азии.

А дальше будет Репрессанс почище сталинского.

И упадет железный занавес.

И вернётся Мордор.

Живой в аду (преисподняя колыбельная сказка)

Конечно, мерзавец он был отъявленный и негодяй распоследний, но случилось это всё даже не по техническим причинам: как всегда, сработал человеческий фактор.

Уже всё зашили и наложили повязки, уже девочка-анестезиолог потянулась шланг выдергивать, сознание промелькнуло, и чёрт его дернул первой мыслью подумать: «Черт меня побери!», а эти ребята шустрые: мигом хвать и уволокли. Хирург даже не успел сказать своё сакраментальное: «мы его теряем!»

Вот так, живого, и доставили по назначению. Когда-нибудь этот сбой должен был случиться в такой суете и давке. Народу-то здесь — Китай отсюда малолюдным п.г.т. видится. И всё прут и прут, и нехристи, и воцерковлённые, и чёрт его знает из каких далей и весей, ни на какой карте не найдёшь, а найдёшь, так не прочитаешь название. Квартирный вопрос здесь — самый острый и неразрешимый, хотя очередников и нет.

В аду — люди правильно соображают и обо всём догадываются, хотя и смертные — действительно, и смола кипит, и котлы на огне, и серой сильно попахивает. Но только это вовсе не физические муки — душа их не чувствует. Это черти подкладывают не поленья в огонь страданий, а воспоминания о проделанных в жизни мерзостях и гнусностях, нещадно совесть теребят и терзают. И мучит душу жажда раскаяния — но поздно! поздно! Надо было хотя бы с последним вздохом принести покидаемому миру и окружающим тебя людям свои извинения и сожаления, а не нести чепуху, кому чего сколько положено. И серой несёт — это испражнения дурных и порочных замыслов и умыслов, которые теперь возвращаются и становятся неотвязной атмосферой.

Ад не только в этих корчах и зубовном скрежете, ад в том, что каждое мгновение растягивается в вечность и при этом — ничего не меняется и ничего не происходит. Никакого карьерного роста.

Душа, конечно, от таких мук и терзаний мало-помалу ветшает, но совершенно незаметно для себя. И, когда уж совсем обтрясётся, и вылиняет, вот только тогда — на передел, в качестве легирующей добавки к новым душам, молодым и весёлым.

А с этим подонком… он же душевных мук не чувствует и не понимает, он же живой — что ему до угрызений? Ходит — интересуется, скучает. Что с ним делать и что с него взять? Назад, к живым? — с какого глуза? Прецедент создавать? И так еле замяли промашки с Сизифом, Гераклом и Орфеем. Взять на штатное место, хотя бы подручным или на подхвате? — тут и чёрт голову или ногу сломает, а смертный и подавно. Прибить и прикончить здесь? — а как же гуманизм? Кроме того, чертям, как и античным богам, лишать человека жизни строжайше запрещено, под страхом потери бессмертия.

Спорили-спорили меж собой черти, и так рядили, и эдак, и вот, что придумали.

Днём он слоняется по аду, набирается впечатлений, а ночью возвращается к людям — нежитью.

Наверху идею одобрили, и даже проставили визу в небесной канцелярии. Там свою логику нашли:

если ты ведёшь правильный образ жизни, то тебе и бояться этой нежити не надо; более того, она ведь — не в наказание, но чтобы увеличить несовершенство мира, а человек совершенствуется именно в активном противостоянии несовершенству мира — всё строго по Гёте и по замыслу Лукавого и по интерпретации Всевышнего:

— Так кто ж ты, наконец?

— Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.

Если встретишь ночью нежить, бойся не её, а себя, своих дурных поступков и мыслей, а ещё лучше того: по ночам не шастай, а мирно и тихо спи, спи, моя радость, усни.

Канун

прошлого нет — это прошлое с нами,
в памяти, совести, детях и внуках,
прошлое крепится в личность словами,
или оно, иль бессмертия мука

ночью, в подушку — из прошлого слёзы,
шёпот прощений, краски стыда,
грязных грехов — в бесконечность обозы
и приговоры ночного суда

прошлое страшно, но исправимо
каплей Добра и неделаньем зла,
прошлое — есть, а не было и мнимо,
прошлое будет: как свет или мгла

Котя (сказка)

Нам подарили котенка.

Серый, с золотистым отливом, пушистый. У горла — забавная белая манишка, словно нарочно одетая им для ленточки с бантиком. Глаза огромные, удивлённые и уморительно глупые. Походка слегка пошатываю щаяся, как будто он только что из пивной или какого другого кружала. И Мяв тоненький, жалостный, вроде как сказать хочет: «братцы, пожрать бы чего! Ну, хоть молочка налейте, сдохну же на ваших глазах с голоду!»

Мы долго спорили, как его назвать, а пока звали просто Котей. Пока спорили, он успел привыкнуть к этому имени и больше уже ни на что не отзывался.

Ну, Котя и Котя. Пусть хоть кто-нибудь скажет, что он не Котя.

Любопытный, ласковый, игривый, очень любит щекотаться — забава и умора, а не Котя.

Однажды мы серьезно повздорили из-за какой-то ерунды. Разругались, оба встали в третью позицию правоты и принципиальности, почти перешли на прошлое, а тут Котя свернулся у меня на ногах в клубочек и мигом заснул.

Я тоже стал зевать и почти сразу вслед за Котей заснул, а сам спор мне вдруг стал решительно неинтересен.

С тех пор и повелось: чуть мы начинаем ссориться, Котя устраивается у кого-нибудь в ногах и мгновенно засыпает. И тот также мгновенно засыпает и выключается из загорающейся ссоры или спора.

До следующего ора и скандала, которых у нас становилось всё меньше и меньше, а ведь раньше, как собачились! С хлопками дверью и прочими валидолами. По любому поводу.

Время шло, даже не неделями — месяцами. Коте уж давно пора было стать кошаком, отпетым негодяем и бабником, а наш Котя как был котёнком, так и оставался им.

Ладно, поехали к ветеринару, к чёрту на рога, на Шаболовку.

— Сколько, говорите, ему времени?

— Да уж пять месяцев у нас живёт.

— Первый случай в моей практике. Котик здоровый, без отклонений и патологии. Давайте, сделаем все анализы, тогда и будем принимать решение.

Заплатили мы, помнится, какую-то чудовищную сумму, онкология у людей обходится дешевле, а анализы ровным счетом ничего не показали: здоров наш Котя. Да и сам он беспечен и весел.

По совету врача стали мы прибавлять ему в корм какие-то гормоны, кошачьи витамины. Он от них не отказывался, но и не реагировал, оставаясь малышом, с повадками малыша.

Вот, сидим мы как-то втроем: жена — в любимом кресле, я — на диване, в позе раненого белогвардейского офицера, Котя — на ковре, на полу, снизу вверх на нас смотрит.

— А чего мы к нему привязались? Он нас такой вот не устраивает?

— Конечно, устраивает, еще как устраивает.

— Так и чего?

— А ничего, пусть таким и остается, тем более — вырастет, как он заснет у тебя в ногах, у тебя же всего на всего 36-ой размер.

— Мне нравится мой размер.

— И мне он нравится.

— Слава Богу, договорились, — пропищал вдруг Котя, — и это ещё, гормонов мне больше не давайте: башка по утрам трещит с них.

Мы больше и не даём.

Осень снова

снова осень: дождь и тучи
в небо лучше не смотреть,
мир опять суров и скучен,
как в больнице старой смерть

снова темь и листопады,
водка, скука и грибы,
лета бабьего отрада,
и пустых дубов гробы

вороньё совсем охрипло,
грязь несохнущих ночей,
листьев тополей налипло,
депрессуха всё сильней

выпьем — ветер свищет в поле:
я из дому ни ногой,
выпьем — с горя или с боли,
только так найдёшь покой

ты забудешь, я забуду,
как нас звали, кто мы есть,
осень, вечная простуда,
тучи рваные развесь,

нагони на нас печали,
грусть стаканом утоли,
осень, мы тебя не звали,
если можешь, уходи

уходи дорогой длинной,
в пустоту, метель, пургу,
с отрешённой пьяной миной,
с той, что видеть не могу

расстаёмся мы с собою,
навсегда иль до утра,
и лежит на аналое
«жизнь прошла, тебе пора»…

Сожаление
Вере Ануфриевой

где ты? где ты?
вся из воздуха и света,
я напрасно жду ответа:
песни юности не спеты,
недовинчены бутылки,
недопиты поцелуи,
и стихов-фонтанов струи
не зальют твои улыбки
недопето, недопето —
сколько вёсен и любимых…
мы с тобой ещё обнимем
нецелованное лето
и рука в руке по жизни,
по дорогам и надеждам,
по всегдашнему завету —
от мечты до тихой тризны

Сотворение

на небесах ни ангела не видно,
из-под земли нечистый замолчал:
весь Космос благородно и солидно
внимает Логосу и голосу начал

и, помню, Некто говорил тихонько:
«проект хорош, но замысел — говно,
а, впрочем, ты его не тронь-ка,
глядишь, само уляжется оно»

не улеглось… всё те же бармалеи
из кожи лезут править и давить,
лежат одни мерзавцы в мавзолеях
и горе миллиардов не испить…

Сто пятьдесят

— сто пятьдесят
и бутерброд с селедочкой,
ну и пивка,
так сколько итого?
сижу один,
как петушок на жёрдочки:
с утра в столовой
нынче никого;
и тяжесть дум,
и лёгкость мыслей путная —
я разбираюсь
со своей тоской
чего-то пиво
слабое и мутное,
да и водяра —
сущее говно;
с утра и солнце —
как после вчерашнего,
а ведь вчера
опять был перебор:
вот так проходит
жизнь пустая, зряшная,
и я пройду —
как подметённый сор…
— мне повторить,
а, впрочем, лучше двести —
как раз на четвертинку
наросло;
а хорошо б сейчас
с Серегой вместе,
да нет Серёги —
вот, не повезло!
лежит Серёга,
помню, на Кузьминском:
кубышкою лежит,
не просто так,
служили вместе
в ВДВ под Минском,
и третий был,
забыл, как звать, моряк;
я доживаю
век свой никудышный,
зачем-то приходил?
и что я тут забыл?
я — минус-человек,
напрасный, спорный, лишний,
а, впрочем, я б сейчас
опять всё повторил

Вечный Жид

старость пахнет, неизбывно пахнет
одиночеством, болезнями, тоскою,
старость тянется к последнему покою,
ни зачем тянущаяся на хрен

и смердит землею и червями,
немощью, мочою, недержаньем:
мы зачем так долго с жизнью тянем?
дорожим минутами и днями?

почему мучительны так страхи
неподвижности, бессилья и безволья?
ждёт нас там свобода и раздолье
даже, если наша смерть на плахе

дело в «не»: в небытии, нежизни,
в отрицании самих себя и прочих,
до конца себя живыми корчим,
чтоб не обернуться в мёртвый призрак

Власть всласть

Нормальная власть обычно благосклонна к властвуемым, но когда до власти прорываются придурки и кухаркины дети…

Туалетная бумага была изобретена в 1861 году, но советские люди начали пользоваться ею сто лет спустя, хотя немецкую фабрику по производству туалетной бумаги мы вывезли по репарациям сразу после войны и даже собрали её в Лесогорске Ленинградской области; «тампакс» мир узнал в 1931 году, но на одной шестой он появился спустя почти сорок лет; наши бритвенные лезвия и презервативы были в десять раз толще импортных и потому — некомфортны и небезопасны; бритвенные станки типа Gillette вошли в употребление в 50-60-е годы, а у нас — в конце 80-х; «Комсомолка», «Московский комсомолец», радиостанция «Юность» и все прочие средства массовой информации и пропаганды хором кричали, что песни «Биттлз» — какофония, а комсомольские, припартийные и номенклатурные мажоры наслаждались этой музыкой; они на закрытых показах смотрели лучшие европейские и голливудские фильмы, а мы — Дефу, Баррандов и, в лучшем случае, индийского «Бродягу»; они шуршали журналом «Америка», а нас сажали за «Голос Америки», «Свободу» и Би-Би-Си; они одевались-обувались в Италии и Франции, а я однажды встретил в глухом Заполярье московских ребят, сосланных и обречённых на вымирание только за то, что модно или, как тогда говорилось, стильно одевались.

Им было явно мало того, что они владели всем — им очень хотелось, чтобы остальные не владели ничем: это и есть власть в их понимании, власть как сласть.

И никуда всё это не делось.

И госдумаки кричат:

— Мы ездим по заграницам, но ведь не на свои, нам положено, а у этих-то откуда деньги?! Совсем пацаки сели чатланину на голову!»

И хотят лишить этих пацаков права на выезд из страны.

Главный эцилоп возмущён тем, что мы, бандерлоги, хотим и на митинги ходить и авокадо с артишоками жрать, как и он: такова основная причина запрета импорта продовольствия.

Им, захватившим власть, незаконно и нагло, претит, что и простые люди могут и хотят жить по-человечески. Они готовы терпеть неудобства и ввозить в страну те же тампоны чемоданами и контрабандой, лишь бы тампоны были только у них, у их круга, а остальные — никшни!

И потому им так невыносимо противны выборы: унижаться перед электоратом, сулить ему златые горы и вымаливать голоса. Противней только перевыборы, когда тебя вынуждают отойти от корыта.

Люто, с классовой ненавистью, они презирают нас, быдло, особенно за то, что мы умней, образованней, честнее и благороднее их, дураков, невежд, воров и беспородной сволочи.

Целина

Я не хотел бы конкурировать с явным маразматиком Брежневым, сосланным возглавлять партийный Казахстан за пьянство и бабство в Днепропетровской области: просто, пришло время описать и проанализировать это преступление против собственного народа. Не без помощи тогдашнего гл. редактора «Литературной газеты» Брежнев написал эту брошюрку и не без собственной помощи оценил её в Ленинскую премию по литературе — Бог им всем судья.

Освоение целинных и залежных земель Казахстана и юга Западной Сибири было объявлено в 1954 году на пленуме ЦК КПСС. Этот документ (строго говоря, не имеющий юридической силы) назывался «О дальнейшем увеличении производства зерна в стране и об освоении целинных и залежных земель» Казахстана, юга Западной Сибири, Южного Урала и Поволжья.

Как это было принято на протяжении всей истории КПСС, помимо провозглашенной цели — распахать 43 миллиона га — имелись и недекларируемые и даже более существенные, по сравнению с этой, цели.

Но сначала — о провозглашённой.

При урожайности тех лет в 10 ц/га (жалкая цифра — передовые страны в это время собирали по 50 и более центнеров с гектара, а сейчас — 100 и более) это означало очень заметное пополнение валового сбора зерна в 40-50 млн. т к уже имеющимся 100, а также госзакупок зерна (20-25 млн. т к имеющимся 40-50).

Увы, надежды и ожидания рухнули: первые годы целины давали урожайность в 5 ц/га. Если учесть, что высевалось отборное, высушенное и протравленное зерно по норме 2.7 ц/га, а собиралось — с половой, часто подмокшее и несортированное, получалось, что собирали менее того, что высевали. При этом — затраты труда, износ техники, расход удобрений, расходы на транспорт и хранение зерна, всё это и многое другое превращало весь этот сомнительный проект в устойчиво убыточный. Через десять лет после распашки целины СССР перешел на ежегодный и всё возрастающий импорт зерна.

К этому следует добавить ряд ярких негативных последствий:

— нераспаханные травы удерживали тощие (плодородный слой всего менее 10 см) почвы, после распашки начались страшные чёрные и песчаные бури, даже останавливавшие поезда на Транссибе и других дорогах;

— была подорвана кормовая база местного отгонно-пастбищного скотоводства, традиционного для здешнего населения;

— пшеница и другие зерновые практически не давали соломы (высота стеблей всего 10-15 сантиметров), что также ударило по животноводству, но уже стойловому;

— потеря травяного покрова вызвала бурную эрозию почв;

— нарушенным оказался водный баланс, что повлекло за собой опустынивание огромных территорий;

— и т.д.

Надо заметить, что и творческая, и научная интеллигенция никаких протестов не подавала, но с энтузиазмом включилась в идеологическую поддержку безумного и преступного проекта: пошла волна фильмов, пьес, повестей, романов и рассказов, песен, картин и т.п. героического захлеба. Верноподданность культуры и науки обеспечивалась повальным невежеством представителей интеллигенции — в полном соответствии с сегодняшней ситуацией, когда всеми уважаемые актеры, режиссеры, ученые не намеренно, а именно по неграмотности поддерживают обезумевший режим.

Именно тогда, в середине 50-х в отечественной науке и в отечественной системе руководства выкристаллизовалось представление об освоении ресурсов и территорий как извлечение, изъятие этих ресурсов для дальнейшего их уничтожения, часто даже без использования.

Конечно, скрытых причин для освоения целины было много, рассмотрим только две из них.

Отмена продналога

Продналог был введен вместо продразверстки и был ключевым моментом перехода к НЭПу. Перепуганные Кронштадтским восстанием большевики отказались от тотального грабежа сельского населения. Но и продналог имел вполне людоедские очертания:

— он был «твёрдым», то есть не менялся в зависимости от урожая или неурожая,

— он был «прогрессивным», то есть с каждым годом увеличивался,

— он шёл в коктейле с ежегодным уменьшением цен на продовольствие и, следовательно, закупочных оптовых цен на сельскохозяйственную продукцию.

Послевоенная деревня, в силу нехватки рабочих рук, примитивности сельхозтехники и государственного контроля за её использованием (МТС, машинно-тракторные станции), а также вследствие нескольких рекордно неурожайных лет из-за климатических аномалий, была доведена до нищеты и отчаяния: люди сдирали с крыш солому, чтобы хоть как-нибудь прокормиться. Отмена Маленковым продналога была спасением для крестьян, но оказалась практически непосильным бременем для государства: кормить несельское население было нечем и требовалось срочно изыскивать новые источники продовольствия, а заодно производить дезурбанизацию, отправляя на село значительные контингенты людей, прежде всего молодёжи.

Освобождение из Гулага

В 1953-54 годах началось массовое освобождение людей из лагерей, зон и тюрем ГУЛАГа. Ещё не произошло разоблачение культа личности Сталина и его развенчание, ещё не в ходу было понятие «массовые репрессии», но потихоньку народ возвращался, именно потихоньку, помалкивая и боясь любого административного или властного телодвижения.

Они возвращались в города, где их не ждали ни жильё, ни работа. Ситуация возникла напряжённейшая, ведь массовое жилищное строительство началось позже. Надо было экстренно «разгружать» города, потому что вернувшиеся казались и на деле являлись криминально опасными.

Разгрузка шла за счёт молодёжи, главным образом. Глубоко идеологизированная, несущая комплекс вины, что пострадала в войне меньше, чем отцы и старшие братья, неопытная и не имеющая профессиональных навыков, она жестко рекрутировалась на псевдо-добровольных, а на самом деле принудительных мобилизационных началах.

Реально их посылали на вымирание: по-сибирски суровые морозы, жизнь в палатках, тяжелейший труд. Побег с целины публично и очень громко осуждался. Государство быстро освобождалось от молодого поколения, для которого не создавались рабочие места, особенно в малых городах, и не строилось жильё: проще и дешевле их умертвить.

Именно с целины началась долгосрочная политика вымывания из городов и городских поселений трудоспособной молодежи на Восток, на великие стройки коммунизма, которые, строго говоря, никому не были нужны и тогда, и теперь: голубые города, Братская и прочие ГЭС, БАМ и т.п. Это был гендерный геноцид, который позволял, ничего не делая в городах Европейской части страны, удерживать их от массовой безработицы.

За дурь и жестокость власти народ сполна расплатился собой.

Этот очерк мог бы быть отнесен к жанру исторической публицистики, если бы не одно обстоятельство: сейчас в России повторяется ситуация с целиной. Бездарная, но весьма агрессивная политика властей бросает страну в пучину экономических, культурных и военно-политических невзгод, но, как и тогда, люди, опутанные ложью и идеологемами, идут на эту Голгофу с песнями и радостью. Нам, мазохистам, опять очень хочется пострадать и повторить печальный путь своих отцов и дедов.

Знаете ли вы, что?..

…первым блюдом, обжаренным на постном масле, была какая-то ерунда, и лишь много времени спустя на нём догадались жарить картошку.

…пирамиду Хеопса насыпали советские гидростроители, когда откапывали котлован Асуанской ГЭС на Ниле.

…ровно шестьдесят лет тому назад в нашей стране отменили логику и психологию как школьные предметы. Собственно, этим фактом и объясняется вся последующая история государства.

… книга Н. Носова «Незнайка в Стране Дураков» была запрещена задолго до прихода В. Путина к власти.

…во времена Ивана Грозного слова «компьютер», «монитор», «мобильник», Wi-Fi, «лендровер» были запрещены к употреблению. Это спасло молодое российское государство, Святую Русь, от тлетворного влияния Запада на много веков вперёд.

…если к ста граммам армянского коньяка «Двин», добавить пятьдесят грамм шведского «Абсолюта», одну столовую ложку «Саперави» и 10-15 капель ликёра «Кюрасао», то получится совершеннейшая дрянь, которую нельзя пить.

В ожидании депрессии

пугливы сны и бесконечны ночи,
и впереди — ни вех, ни звёзд, ни зги,
и дни становятся короче и короче
стоит тоска, весь день галдят грачи
и в ожиданье скорой, близкой смерти,
меланхолически застыв в пустом миру,
я не хочу надеяться и верить,
и быть чужим на этом праздничном пиру

Пепелище

седой и хмурый пепел
лежит у ног моих,
день яростен и светел,
усталый ветер стих…
когда-то здесь кипела
страстями жизнь моя
а нынче — а капелла
колокола звонят…
наш отчий кров разгромлен,
пустырна тишина,
забыта память в злобе
забыты имена…
без чести и покоя
уйдет страна навек,
надломленная строем,
страданьями калек…
плачь, плачь, земля родная,
горюйте, старики,
под пеплом тлеет пламя
злодейству вопреки…

В путь

и снег падет на наши плечи,
мы понесём себя к могилам,
и ветер будет — злой и встречный,
дорогой — длинной, тяжкой, стылой

и мы отмерим полной мерой
себе удел, судьбу и волю,
своим грехам, сомненьям, вере
и в прах развеемся над полем

мы сами всё себе решили,
за всё теперь Судье в ответе,
и отрясём порог от пыли,
чтобы никто нас не заметил