Я не нашел лучшего слова, чем «религиозная» для той уверенности в разумной природе реальности, в той степени, в которой ее может осознать человеческий разум. Где бы не обнаружилось отсутствие этого ощущения, там наука вырождается в неодушевленный эмпиризм.

Наука и религия

Некоторые из опубликованных документов Эйнштейна о науке и религии

Альберт Эйнштейн
Перевод с английского Юрия Ноткина

Продолжение. Начало здесь

Религия и Наука: Несовместимы?  ([8], стр. 49-52)

Действительно ли существует непреодолимое противоречие между религией и наукой? Может ли наука вытеснить религию? Попытки ответить на эти вопросы веками приводили к массе споров и поистине ожесточенным сражениям. Однако по моему мнению беспристрастное рассмотрение обоих вопросов может привести только к отрицательным ответам. Что усложняет дело, так это тот факт, что в то время как большинство людей легко находит согласие в том, что означает «наука», они точно так же расходятся при обсуждении значения слова «религия».

Что касается науки, то мы можем вполне достаточным для наших целей образом определить ее как « методическое размышление направленное на у становление регулятивных связей между нашими чувственными опытами». Наука непосредственно производит знание и опосредованно средства для деятельности.

Она ведет к методической деятельности, если заранее установлены определенные цели.Функция постановки цели и установление критериев ценности выходит за границы ее области. Хотя и справедливо, что наука, в меру охвата ею причинных связей, может приходить к важным заключениям о совместимости или несовместимости целей и оценок результатов, в то же время независимые и фундаментальные определения, касающиеся целей и ценностей остаются вне досягаемости науки.

Что касается с другой стороны религии, то обычно приходят к согласию в том, что она имеет дело с целями и оценками и, в общем случае, служит эмоциональной основой для человеческих мыслей и действий, в той мере, в какой они не предопределены инвариантно наследственными характеристиками рода человеческого. Религия касается человеческого отношения к природе в общем плане, установления идеалов личной и общественной жизни и взаимоотношений между людьми.Эти идеалы религия пытается внедрить, традиционно влияя на образование, а также путем создания и распространения определенных легко впитываемых мыслей и нарративов (эпосов и мифов), способных оказывать влияние на оценки и поступки в духе принятых идеалов.

Именно мифическое, или скорее даже символическое, содержание религиозных традиций вероятно и приводит к конфликту с наукой. Это происходит всякий раз, когда набор религиозных идей включает догматически застывшие представления касательно предметов, принадлежащих к области науки.Таким образом очень важно, для сохранения истинной религии является ее уклонение от конфликтов, возникающих вокруг предметов, не являющихся на деле существенными для достижения религиозных целей.

Когда мы рассматриваем глубинные содержания различных существующих религий, то есть содержания, отделенные от мифов, то они не кажется мне настолько принципиально различными, как это пытаются представить поборники «релятивистской» или традиционной религий. И это ни в коей мере не дивительно.Для моральных человеческих отношений, поддерживаемых религией, всегда требуется цель, способствующая сохранению и поддержанию здравомыслия и жизнеспособности общества и его индивидуумов, в противном случае оно обречено на вымирание. Народы, которые почитали, ложь, клевету, обман и убийство, в действительности оказывались неспособными к длительному существованию.

Однако, когда перед нами предстает конкретный специфический случай, не так то легко определить, что желанно, а чего следует избегать, подобно тому как мы затрудняемся решить, что именно лежит в основе создания искусной живописи или искусной музыки. Это нечто, что легче почувствовать интуитивно, нежели вывести разумом. Подобным образом великие моральные учителя человечества были своего рода художественными гениями в искусстве жизни. В дополнение к самым элементарным заповедям, направленным на то , чтобы сохранить жизнь и избегать лишних страданий, имеются и дополнительные, которым несмотря на то, что они кажутся не совсем соразмерными с основными, мы придаем существенное значение.

Следует ли, например, безоговорочно искать истину, даже если ее постижение сопряжено с тяжелыми жертвами и ущемлением счастья? Имеется много таких вопросов, на которые с рациональной точки зрения невозможно с легкостью ответить или даже невозможно вообще. Однако я не думаю тем не менее, что так называемая «релятивистская» точка зрения более правильна для принятия таких и даже более щепетильных моральных решений.

Тот, кто посмотрит на реальные условия жизни сегодняшнего цивилизованного человечества с точки зрения элементарных религиозных заповедей, неизбежно испытает чувство глубокого и болезненного разочарования. В то время как религия предписывает братскую любовь в отношениях между индивидуумами и группами людей, фактически предстающее зрелище скорее напоминает поле битвы, нежели слаженный оркестр.

Повсюду в экономической и политической жизни руководящим принципом является стремление к успеху за счет ближнего своего.Этот дух конкуренции превалирует даже в школе и, разрушая все чувства братства и сотрудничества, рассматривает всякое достижение не как производное от любви и вдумчивой работы, а как результат персональных амбиций и страха быть кем-то обойденным.

Имеются пессимисты, утверждающие, что такое положение дел непременно проистекает из человеческой натуры; именно они распространяют подобные взгляды, враждебные подлинной религии, при этом они настаивают на том, что религиозные учения руководствуются утопическими идеалами, непригодными выступать как руководящая сила в человеческих делах. Однако изучение социальных моделей в определенных так называемых примитивных культурах, показывает с достаточной очевидностью, что подобный пораженческий взгляд совершенно недопустим. Тому, кто интересуется этой проблемой, ключевой в изучении религии как таковой, я рекомендую прочесть описание жизни индейцев Пуэбло в книге Рут Бенедикт «Модели Культуры» (Ruth Benedict’s book, Patterns of Culture). В труднейших условиях жизни это племя похоже выполнило сложную задачу, уберечь свой народ от бедствий духа конкуренции и стимулировать в нем умеренный, основанный на сотрудничестве образ жизни, свободный от внешнего давления и не ущемляющий их счастье.

Интерпретация религии, как она здесь трактуется, предполагает зависимость науки от религиозной позиции, взаимоотношение, которое так сверх легко проглядеть, в наш доминантно реалистический век. В то время как вполне правильно считать, что научные результаты совершенно независимы от религиозных или моральных соображений, те индивидуумы, которым мы обязаны великими креативными достижениями в науке, были всегда проникнуты поистине религиозным убеждениемв том, что эта наша вселенная есть нечто совершенное и допускающее рациональное стремление к знанию. Если бы это убеждение не было глубоко эмоциональным и не будь эти поиски знания воодушевлены Спинозовской «Интеллектуальной любовью к Богу» (Spinoza’s Amor Dei Intellectualis), они врядли были бы способны к тому неустанному рвению, которое одно позволяет человеку придти к своим величайшим достижениям.

Беседа с Густавом Бакки  ([2], стр. 85-87)

БАККИ:

Звучит как ирония то, что Ваше имя, ставшее синонимом науки в двадцатом веке, в тоже время окружено рядом противоречивых утверждений в том, что касается вопросов религии.Как Вы сами относитесь к этому необычному обстоятельству с учетом того, что науку и религию полагают обычно чуждыми друг другу?

ЭЙНШТЕЙН:

Видите ли, я не думаю, что наука и религия неизбежно должны рассматриваться как естественные противоположности, я думаю, что между ними существует довольно тесная связь.Более того, я думаю, что наука без религии хрома, и напротив религия без науки слепа. Обе важны и должны работать рука об руку. Мне кажется, что тот, кто не проявляет интереса к истинной религии, может также рассматриваться как мертвый в науке.

БАККИ:

Тогда выходит, что Вы считаете себя религиозным человеком?

ЭЙНШТЕЙН:

Я верю в тайну и, откровенно говоря, перед лицом ее я иногда испытываю немалый страх. Иными словами, я думаю, что во вселенной существует множество вещей, в которые мы не можем проникнуть и их постичь, и это подобно тому как в жизни мы постигаем множество прекрасных вещей лишь в самой примитивной форме. Только в отношении этих тайн я рассматриваю себя, как религиозного человека. Но я глубоко чувствую эти вещи. Чего я не могу понять, как может существовать Бог, который стал бы награждать или наказывать свои творения или управлять нашей волей в повседневной жизни.

БАККИ:

Тогда выходит, Вы не верите в Бога?

ЭЙНШТЕЙН:

Религия и наука, как я их подразумеваю, идут рука об руку! Каждому есть место, однако каждого следует направить в свою сферу. Допустим, что мы имеем дело с физиком-теоретиком или с ученым, который хорошо знаком с различными законами в нашей вселенной, к примеру, как обращаются планеты вокруг солнца или спутники вокруг соответствующих планет. Теперь, этот человек, который изучил и понимает эти различные законы — как может он поверить в Бога, который способен помешать движению этих огромных орбитальных масс?

Нет, законы природы были не только открыты наукой, но и доказаны на практике. Я не могу поверить в концепцию антропоморфического Бога, обладающего властью вмешиваться в эти законы природы. Как я сказал ранее, наиболее прекрасная и наиболее глубокая религиозная эмоция, которую мы можем испытать, это ощущение таинственного. И эта таинственность и есть главный двигатель всякой истинной науки. Если и есть такое понятие как Бог, то это лишь трудно уловимый дух, который проявляет себя в тех малых деталях, которые мы способны воспринять нашими ограниченными и слабыми умами.

БАККИ:

Может быть Вы полагаете, что для большинства людей нужна религия, чтобы легче было, так сказать, держать их под контролем?

ЭЙНШТЕЙН:

Нет, конечно нет. Я не думаю, что человек должен быть как либо ограничен в своей повседневной жизни из страха наказания после смерти, или что он должен совершать какие— то поступки с тем, чтобы после смерти быть за них вознагражденным. Это не имеет смысла. Руководящую роль в жизни человека должен иметь вес, который он отводит этике, и количество внимания, которое он уделяет другим. В этом отношении большую роль играет образование. Религия не должна иметь ничего общего со страхом жизни и смерти, но должна вместо этого побуждать к рациональному знанию.

БАККИ:

И однако при всех этих Ваших мыслях общественное сознание твердо идентифицирует Вас, вполне определенно, как Еврея, а это, конечно, означает и вполне определенную традиционную религию.

ЭЙНШТЕЙН:

Фактически мое первое религиозное обучение происходило в соответствии с Католическим катехизисом. Везение, конечно, только потому, что начальная школа, в которую я впервые пошел была Католической. Я был по факту единственным Еврейским ребенком в школе. Это, конечно, было для меня преимуществом, поскольку облегчило мою изоляцию от остального класса и предоставило мне комфорт одиночества, которое меня так воодушевляло.

БАККИ:

А Вы не находите противоречия между Вашими несколько анти-религиозными утверждениями и той готовностью, с которой Вы воспринимаете Вашу публичную идентификацию как Еврея?

ЭЙНШТЕЙН:

Нет, не обязательно. Фактически очень трудная вещь даже дать определение Еврея. Ближайшее описание, которое я могу Вам представить, это попросить Вас мысленно представить улитку.Улитка, которую Вы видите у океана состоит из тела, которое она удобно свернула калачиком внутри дома, который она всегда носит с собой. Но давайте представим картину, которая предстанет перед нами, если мы снимем раковину с улитки. Разве мы все же не опишем оставшееся незащищенным тело как улитку? Таким же самым образом Еврей, который потеряет по дороге свою веру или даже подберет другую, он все еще Еврей.

Божественное проявляет себя в физическом мире. Альберт Эйнштейн ([13], стр. 51)

Короткие Комментарии о Религии ([4], стр. 145-161)

Религиозное Чувство в Науке

Каждый, кто серьезно вовлечен в дело науки становится убежденным, что в законах Вселенной проявляется дух — дух безмерно превосходящий человеческий… На этом пути дело науки ведет к религиозному чувству особого рода, которое совершенно отлично от религиозности кого-то более наивного.

Благоговение перед Природой

У каждого истинного исследователя Природы есть подобное религиозному благоговение, поскольку ему невозможно вообразить себя первым, кто открыл те исключительно тонкие нити, которые соединяют его восприятия.

Религиозный Характер Науки

Я не нашел лучшего слова, чем «религиозная» для той уверенности в разумной природе реальности, в той степени, в которой ее может осознать человеческий разум. Где бы не обнаружилось отсутствие этого ощущения, там наука вырождается в неодушевленный эмпиризм.

Эйнштейн Допускает Свою Религиозность

Когда изумленный атеист спросил, действительно ли он глубоко религиозный, Эйнштейн ответил:

Да, Вы можете назвать это так. Попытайтесь проникнуть в тайны природы нашими ограниченными средствами и Вы обнаружите, что за всей видимой последовательностью событий остается нечто неуловимое, неосязаемое, неизъяснимое. Благоговение перед этой силой, скрытой за всем, что мы в состоянии осмыслить, и есть моя религия. В этом смысле я действительно религиозный.

Сверхличностные Объекты и Цели

Религиозная личность является верующей в том смысле, что не сомневается в значимости тех сверхличностных объектов и целей, которые не требуют и не достижимы для рационального обоснования.

4. МОРАЛИ

Морали и Эмоции ([9], стр. 15-20)

Из того, что происходит с нами и внутри нас, мы знаем, что все наши сознательные действия берут начало в наших желаниях и страхах.Интуиция подсказывает нам, что это же справедливо и для других людей и для высших животных. Все мы пытаемся избежать боли и смерти и в то же время стремимся к тому, что находим для себя приятным. Нашими поступками руководят импульсы и эти импульсы сформированы так, что в общем случае наши действия направлены на самосохранение и сохранение нашего человеческого рода. Голод, любовь, боль, страх представляют часть тех сил, которые руководят инстинктом сохранения индивидуума. Но в то же время нами, как существами социальными, в наших отношениях с себе подобными движут и такие чувства как сочувствие, гордость, ненависть, властолюбие, жалость и т.д. Все эти базовые импульсы, нелегко описываемые словами, являются пружинами человеческих действий. Всякое такое действие прекратилось бы, если бы эти мощные базовые силы прекратили свое движение внутри нас.

Хотя наше поведение кажется столь отличающимся от поведения высших животных, базовые инстинкты у них и у нас весьма схожи. Наиболее существенное отличие вызвано той важной ролью, которую играют в человеке имееющие достаточно большую силу воображение и умение мыслить, подкрепленное речью и другими символьными способностями.

Мышление является в человеке организующим фактором, перекрывающим частично причинные первичные инстинкты и частично результирующие действия. Таким образом воображение и разум входят в наше существование в виде слуг наших базовых инстинктов. Но благодаря их вмешательству наши действия перестают быть просто мгновенными реакциями на призывы инстинктов.Через них первичные инстинкты подсоединяют себя к целям, которые становятся от них тем самым более отдаленными.

Инстинкты приводят в действие мышление, а мышление стимулирует опосредовано действия, воодушевленные эмоциями, которые подобным образом соотносятся с конечной целью.Этот многократно повторяющийся процесс приводит к тому, что идеи и верования принимают и сохраняют весьма большую силу даже после того, как цели, вызвавшие эту силу, уже давно забыты. В самых крайних случаях такого интенсивного заимствования эмоций, которые взывают к объектам, потерявшим свой изначальный смысл, мы говорим о фетишизме.

Однако процесс, который я здесь обозначил, играет весьма значительную роль и в обычной жизни. Действительно нет сомнения, что именно этому процессу, который можно описать как воодушевление эмоции и мышления, человек обязан самыми тонкими и рафинированными наслаждениями, на которые он способен: наслаждение красотой художественного творчества и логическими построениями мышления.

Насколько я могу видеть, есть одно соображение, которое стоит у порога всякого морального учения. Если люди, как индивидуумы, поддаются зову своих элементарных инстинктов, избегая боли и ища удовлетворения только для самих себя, то результатом для них всех вместе взятых непременно является состояние ощущения небезопасности, страха и какого-то смутного несчастья. Если кроме того они используют свой разум, руководясь индивидуалистической, то есть эгоистической точкой зрения, строя свою жизнь на иллюзии возможности никого не касающегося счастливого существования, то дела едва ли пойдут лучше. В этом случае, в сравнении с прочими элементарными инстинктами и импульсами, эмоции любви, жалости, и дружбы слишком слабы и слишком зажаты, для того чтобы привести человеческое общество к удовлетворительному состоянию.

Когда свободно размышляешь, решение этой проблемы выглядит достаточно простым и кажется отражением учений мудрецов прошлого c теми же характерными оттенками: все люди должны позволить , чтобы их поведение руководствовалось одними и теми же принципами; и эти принципы должны быть такими, чтобы, если следовать им, на долю всех выпало так много, как только возможно безопасности, удовлетворенности и так мало, насколько возможно, страданий.

Конечно, это общее требование слишком расплывчато для того, чтобы мы могли вывести из него с уверенностью конкретные правила для руководства индивидуумов в их действиях. И действительно, эти специфические правила должны изменяться с изменяющимися обстоятельствами. Однако, если бы это было главным препятствием, стоящим на пути этой прекрасной концепции, то многотысячелетняя судьба человека была бы несравненно счастливее, в сравнении с той, какой она была в действительности и какой есть до сих пор. Человек не убивал бы человека, не мучил бы один другого, не эксплуатировал бы с помощью силы и хитрости.

Реальная трудность, трудность, которая приводила в тупик мудрецов всех времен, скорее заключалась в следующем: как сделать наше учение настолько сильнодействующим и могущественным в эмоциональной жизни человека, чтобы его влияние смогло противостоять давлению базовых физических сил в индивидууме? Мы, конечно, не знаем задавались ли сознательно мудрецы прошлого этим вопросом именно в такой форме, но мы знаем, как они пытались решить эту проблему.

Еще задолго до того, как человечество созрело настолько, чтобы стать лицом к лицу с такой универсальной моральной проблемой, страх перед опасностями жизни привел его к приписыванию разнообразным воображаемым и неосязаемым существам власть высвобождать силы природы, те, которых люди боялись и те, которые приветствовали. Люди верили, что эти существа, которые доминировали повсевместно в их воображении, в психическом отношении сотворены по их же образу, но наделены сверхчеловеческими силами.

Это были примитивные предтечи идеи Бога. Вызваннная в первую очередь страхами, наполнявшими повседневную людскую жизнь, вера в наличие этих существ и их исключительные силы имела такое влияние на людей и их поступки, что нам сегодня трудно себе даже представить.Поэтому неудивительно, что те, кто взялись установить моральную идею, которая должна была охватить всех людей, тесно увязали это с религией. Факт того, что моральные заповеди были одинаковы для всех людей, возможно был тесно связан с развитием религиозной культуры от политеизма к монотеизму.

Таким образом универсальная моральная идея возможно обязана своей исходной психологической эффективностью связи с религией. Однако с другой стороны эта тесная связь оказалась для моральной идеи фатальной. Монотеистическая религия приняла различные формы у разных народов и групп. Хотя эти различия не были никоим образом фундаментальными, они в скором времени стали ощущаться гораздо сильнее, чем то существенное, что оставалось общим. И таким образом религия часто становилось причиной вражды и конфликта, вместо того, чтобы объединять человечество с помощью универсальной моральной идеи.

Затем пришел рост естественных наук с его значительным влиянием на мышление и практическую жизнь, с еще большим ослаблением в наше время религиозного чувства среди людей. Причинный и объективный образ мышления, хотя и не необходимо вступающий в противоречие с религиозной сферой, оставляет в большинстве людей мало места для углубления религиозного чувства.

И из-за традиционной связи между религией и моралями, которые пришли с нею, в последние столетия наблюдается и серьезное ослабления морального мышления и чувства. Это по моему мнению является главной причиной полного одичания политических методов нашего времени. Взятое в совокупности с ужасающей эффективностью новых технических средств это одичание уже формирует опасную угрозу для цивилизованного мира.

Излишне говорить, любой рад, что религия старается действовать для реализации морального принципа. Однако моральный императив вовсе не является делом одних лишь церкви и религии, но является самым драгоценным передаваемым из поколения в поколения приобретением всего человечества. Рассмотрим с этой точки зрения позицию прессы или школы с их конкурентным методом! Повсюду доминирует культ эффективности и успеха, а не оценка вещей и людей в соотношении с моральными целями человеческого общества.

К этому надо добавить ухудшение морального состояния общества из-за неустанной экономической борьбы. Хорошо продуманное воспитание морального чувства, также вне религиозной сферы, должно было бы помочь в в том, чтобы подвести людей к взгляду на социальные проблемы как на целый ряд возможностей для приносящего радость служения во имя лучшей жизни. Потому что , если посмотреть на это с просто человеческой точки зрения, то моральное поведение вовсе не означает просто сурового требования отказа от части желанных радостей жизни, а скорее выражает благожелательную заинтересованность в более счастливом жребии для всех людей.

Эта концепция включает в себя одно требование, которое превыше всего— каждый индивидуум должен иметь возможность развивать все способности, которые могут быть в нем скрыты.Только таким путем индивидуум может получить удовлетворение от того, что в нем заложено; и только таким путем может общество достичь своего наиболее полного расцвета. Так как все поистине великое и вдохновляющее создано индивидуумом, который мог свободно трудиться. Ограничение может быть оправдано только в той степени, в какой оно может быть необходимым для безопасности существования.

Другая вещь, которая следует из этой концепции-это то, что мы должны быть не только терпимы к различиям между индивидуами и между группами людей, а мы должны эти различия приветствовать, как обогащающие наше существование.Это сущность всякой истинной терпимости; без терпимости в самом широком смысле этого слова, не может быть и речи об истинной моральности.

Моральность в том смысле, в котором она здесь кратко упомянута, не является фиксированной и окостеневшей системой. Скорее это опорная точка, с которой можно и должно решать все вопросы, которые возникают в жизни. Эта задача, никогда не кончающаяся, создать нечто, всегда присутствующее, чтобы руководить нашим суждением и вдохновлять наше поведение. Можете ли вы вообразить, что человек действительно наполненный этим идеалом, мог чувствовать себя удовлетворенным:

Должен ли он получать от окружающих гораздо больший возврат товаров и услуг, чем получают большинство других людей?

Должна ли его страна, потому что она в настоящее время находится в безопасности в военном отношении, быть индиферентной к стремлению создать над-национальную систему безопасности и правосудия?

Может ли он быть пассивным или даже безразличным, когда где-то в мире невинные люди подвергаются жестоким преследованиям, ущемлению прав или даже резне? Задать эти вопросы значит на них ответить.

О Добре и Зле (10], стр. 7)

В принципе верно, что больше всех должен быть любим тот, кто внес наибольший вклад в возвышение человеческого рода и человеческой жизни. Однако, если спросить, кто они, то можно испытать немалые затруднения с ответом.

Если говорить о политических и равным образом о религиозных лидерах, то зачастую вовсе неясно принесли они больше добра или зла. Лично я самым серьезным образом верю, что тот наилучшим образом служит людям, кто дает им возможность выполнять какую-нибудь достойную работу и таким образом косвенно возвышает их самих. Это относится больше всего к великому художнику, а также в несколько меньшей мере к ученому.

Конечно, не сами плоды научного исследования возвышают человека и обогащают его природу, а интеллектуальный труд, связанный с творчеством или восприятием. Абсурдно было бы оценивать, например, значение Талмуда его интеллектуальными плодами.

Истинная ценность человеческого существа определяется главным образом той мерой и тем смыслом, которых он достиг в освобождении от своего «Я».

(смысл последней фразы возможно становится яснее при возвращении к разделам «Об Эго», а также «Развитие Религии» в абзацах, где упоминается буддизм и Шопенгауэр, и говорится о неотделимости человека от того,что мы называем Вселенной — Ю.Н)

Окончание здесь

Библиография

1. Brian, Denis, Einstein — A Life (John Wiley & Sons, Inc., New York, 1996)
2. Bucky, Peter A. with Allen G. Weakland, The Private Albert Einstein (Andrews and McMeel, Kansas City, 1992)
3. Clark, Ronald W., Einstein: The Life and Times (World Pub. Co. , New York, 1971)
4. Calaprice, Alice, The Quotable Einstein (Princeton University Press, Princeton, New Jersey, 1996). There is a new edition of this book available under the title The New Quotable Einstein.
5. de Broglie, Louis; Louis Armand; and Pierre-Henri Simon, et al., Einstein (Peebles Press, New York 1979)
6. Dukas, Helen and Banesh Hoffman (Editors), Albert Einstein — The Human Side (Princeton University Press, 1979)
7. Einstein, Albert, Autobiographical Notes (Open Court Publishing Company, LaSalle and Chicago, Illinois, 1979)
8. Einstein, Albert, Ideas and Opinions, (Crown Publishers, Inc., New York 1954). A 1995 edition is available.
9. Einstein, Albert, Out of My Later Years (Philosophical Library, New York, 1950). A 2005 edition is available as Albert Einstein: Out of My Later Years Through His Own Words
10. Einstein, Albert, The World As I See It, (Philosophical Library, New York, 1949)
11. Goldman, Robert N., Einstein’s God—Albert Einstein’s Quest as a Scientist and as a Jew to Replace a Forsaken God (Joyce Aronson Inc.; Northvale, New Jersy; 1997). There are many quotations from Einstein in this work. Unfortunately Goldman almost never gives a reference for Einstein’s words.
12. Hofmann, Banesh with Helen Dukas, Albert Einstein Creator and Rebel (The Viking Press, New York, 1972)
13. Jammer, Max, Einstein and Religion (Princeton University Press, 1999)
14. Lewis, Albert C., Albert Einstein, 1879-1955 (The Humanities Research Center, The University of Texas at Austin, 1979)
15. Pais, Abraham, Subtle is the Lord — The Science and the Life of Albert Einstein (Clarendon Press, Oxford, and Oxford University Press, New York, 1982)
16. White, Michael and John Gribbin, Einstein: A Life in Science (Dutton, Penguin Books USA Inc., New York, 1994)