Эд Вейс: Один доллар. Публикация Марка Авербуха. Окончание

Loading

Мне посчастливилось быть мужем… Мне посчастливилось быть отцом… Мне посчастливилось быть вашим другом.

Один доллар

Эд Вейс
Публикация Марка Авербуха

Окончание. Начало в Заметках №11-12/2014, Продолжение, Продолжение

Время от времени мы обсуждали с Элли идею взять на воспитание, еще одного ребенка и если это случится, то хотелось бы девочку. Мы отложили решение на некоторое время, сначала нужно было решить все внутрисемейные проблемы.

А они не уходили прочь, не все было гладко в нашем семейном королевстве. Постоянно чувствовалась напряженность, вызванная поведением детей и мерами по их обузданию. Ссоры и споры между Элли и мной не утихали. Кенни продолжал свой порочный круг поведения, и ни увещевания, ни наказания не могли его разорвать. Мы отправились на консультацию к психологу, специалисту по семейному поведению. Его советы сводились к тому, что следует поточнее определить сферы конкретного отклонения от поведенческой нормы, и ограничить наказание применительно к этим отклонениям. Элли не могла определить различия в природе его проступков, все они вызывали неконтролируемый гнев.

Нельзя, конечно, сказать, что каждый день приносил одни неприятности. Мы вели активный образ жизни, посещали с ребятами друзей, родственников. Бывали у отца и его подруги Ады.

Вскоре после переезда в новое жилище мы начали серьезно обсуждать вопрос о возможности удочерения маленькой девочки. В доме была еще одна спальня для ребенка, и при более скромных расходах наш бюджет это позволял. Я объяснял Элли, что с девочкой нельзя будет обращаться так же жестоко, как с Кенни. К этому времени Элли осознала, что ее методы воспитания нуждаются в коррективах и обещала, что с девочкой будет мягче и терпимей, и свое слово она сдержала. Мы дали знать друзьям и знакомым о нашем решении принять на воспитание девочку.

Приблизительно год спустя Элли позвонил Рабби Новоселлер из нашей синагоги Бет Хаим. Он сообщил, что он слышал о бэби, готовой для удочерения и дал телефон юриста, с которым нужно связаться, что мы и сделали. Началась подготовка к приему нового члена семьи.

Как только мы узнали детали предстоящего события, мы собрали сыновей и сказали, что планируем взять на воспитание сестричку, хотим с ними посоветоваться. Они живо заинтересовались и задали много правильных вопросов. Мы обрисовали им круг новых обязанностей по уходу за сестренкой, они ждали с нетерпением ее появления.

Элли отправилась со своей мамой по магазинам закупать новую одежду и другие необходимые для ребенка вещи. Ввиду масштаба приобретений универмаг должен был на следующий день снабдить себя новой партией товаров, чтобы обновить ассортимент!

Мы решили дать девочке имя Синтия Джилл в честь моей мамы и Эллиной тети Китти.

Синтия родилась в воскресенье 9 июня 1968 года и нам пришлось ждать до 13 июня, когда нам, наконец, вручили драгоценный конверт с живым сокровищем. Я медленно возвращался домой, так же медленно, как это было с Сэмми и Кенни и заново переживал острую радость от сознания, что в нашу жизнь пришел новый человек. Мы вернулись домой до прихода сыновей, и успели уложить дочь в ее спальне и даже немножко отдохнуть.

Когда мальчики вернулись, они поднялись с нами наверх к колыбели, и мы познакомили их с новой сестренкой. Оба были очарованы и хотели всячески помочь в наших заботах. Мы объяснили, как важно уметь обращаться с ребенком, правильно держать на руках и т.д. Сэмми было 10 лет, а Кенни — 9.

Ко времени рождения Синди я как раз отмечал свое 39-летие. Мы с Элли пришли к полному согласию, что формирование нашей семьи завершено. Мы были счастливы, жили в доме, который нас полностью устраивал, размер зарплаты позволял осилить необходимые расходы, хотя нам ничего не удавалось откладывать на старость. Наконец, мы все были физически здоровы.

И все же, враждебные отношения между Элли и Кенни постоянно отравляли семейную атмосферу. Хотя Элли больше не использовала физические методы воздействия, но словесная брань и взрывы эмоций то и дело давали о себе знать. Конечно, я все это описываю с позиций сегодняшнего дня, т.к. в то время этих слов мы не употребляли.

Через пару лет вызывающее поведение и неповиновение Кенни лишь усилилось, достигло угрожающих размеров и развернулось в опасную сторону. Кенни начал играться со спичками и разжигать костры. Это могло иметь непредсказуемые последствия не только для нас, но, в решающей степени, и для самого Кенни.

Синди подрастала и излучала много света вокруг себя. Даже в самом раннем возрасте она искрилась и сверкала. Именно такой она была в моих глазах, но я думаю, что и все остальные испытывали те же чувства. Она была папиной маленькой дочуркой. Я писал стихи для своих детей и даже для нашего кота Паффи, в них я давал им клички. В стихах для Сэмми я называл его зук (zook), по имени героя одного из детских фильмов, Кенни проходил у меня под кличкой гончая. Для Синди я изобрел множество разных кличек, среди них и обезьянка, и ослик, и таракан. И, зачастую, использовал все клички в одном флаконе. Но главное, она всеми была любима.

В отличие от ребят она предпочитала играться с множеством маленьких резиновых и плюшевых игрушечных животных. У каждой из них было свое имя и место на постели, и она немедленно замечала, если они были сдвинуты с места. Единственная игрушка, имя которой я помню и сейчас был резиновый слон по имени Логги.

****

Я продолжал без особых взлетов и падений работать в компании отца, стал более аккуратным и прилежным работником, старался не злоупотреблять излишком выходных, но мои отношения с отцом были по-прежнему напряженными. Я чувствовал, что его недовольство и подчас негодование мной вызвано не только опозданиями или отгулами, но имеет какую-то иную природу. Казалось, его обиду вызывал факт получения мною высшего образования, хотя он его сам оплатил. Он несколько раз c уничижительным оттенком обозвал меня институтским школяром. Однажды я попросил его объяснить мне процесс принятия деловых решений, ведь мы с Биллом сидим в своих кабинетах и кроме разговоров с клиентами ни во что не вовлечены. Я сказал, что рано или поздно нам придется столкнуться с этими вопросами, и поэтому не мешало бы с нами поделиться какими-то основными моментами этого процесса.

Он обвинил меня в желании отнять у него бизнес, что мне придется ждать до греческих календ, прежде чем это случится, что мне не следует забивать голову вопросами, которые не имеют ко мне никакого отношения, и эти обвинения сыпались без конца как из рога изобилия. Поэтому я больше никогда не задавал ему подобных вопросов и до дня своей смерти он не открыл мне ни один из своих приемов работы. Единственным опытом для нас с Биллом было время, когда отец был в отпуске. А в более поздние годы, когда он проводил во Флориде несколько месяцев подряд, мы брали на себя управление производством, довольно успешно этим занимались, но если возникали нестандартные ситуации, мы должны были обращаться к нему за советом.

В другом случае, за несколько лет до этого, он начал требовать от меня и Билла, чтобы мы уговорили маму дать ему развод. Он угрожал продать бизнес большому пищевому концерну, который предоставит ему работу, а нам нужно будет заняться поисками собственной в другом месте. Мы поговорили между собой с Биллом и со своими женами, но маме ничего не сказали. Мы ответили отцу, что напрасно он решил нас шантажировать, что если продает компанию, то мы ему не помеха, но мы не будем разговаривать с мамой о разводе. Он отступил и позднее попросил у нас прощения.

****

Мы были очень озабочены, когда Кенни начал играть со спичками. И не только по причине создаваемой опасности, но потому, что вызывающее поведение ребенка переходило границы даже моей толерантности. Никакие увещевания и обращения к здравому смыслу не имели успеха, а дисциплинарные меры приводили лишь к эскалации хулиганства. Мы обратились за советом к психологу в службу по оказанию помощи еврейским семьям (Jewish Family Service). Мы встречались со специалистом сами, затем вместе с Кенни, наконец, Кенни в одиночку был у доктора. Это не помогло, он продолжал игры со спичками.

После нескольких встреч они посоветовали отделить Кенни от неблагоприятной домашней атмосферы. Это в лучших интересах Кенни и нас самих. Они дали две рекомендации: оформить документы на Кенни с целью поместить его приемным ребенком в другую семью, либо отдать его в организацию под названием «Деверокс интернат». Мы отвергли идею отдать Кенни на опеку в чей-то чужой дом. Мы решили, что если суждено расстаться с Кенни, то лишь на некоторое время и он должен быть помещен в учреждение с профессиональными врачами, воспитателями и другими специалистами, задачей которых является помощь детям, подобным Кенни.

Мы обсуждали этот вопрос между собой и не могли прийти к однозначному решению, не могли представить себе Кенни под опекой кого-то вне нашей семьи. Но неожиданно он сам помог нам определиться с правильным ответом. Играясь на участке перед домом, он соорудил из дров для камина крепость, и, находясь внутри, пытался поджечь свою крепость. Мы поняли, что должны предотвратить катастрофу.

Итак, мы пришли к решению определить Кенни в Деверокс, но у нас не было денег для оплаты его содержания. Единственным выходом было пойти к отцу и попросить его дать нам деньги в долг с последующим возвратом. Стоимость пребывания в институте — 10 тысяч долларов в год. Я позвонил отцу, объяснил ситуацию с мальчиком и на следующий выходной поехал к нему на квартиру. В сердце скребли кошки, я чувствовал себя униженным и чуть ли не грешником. Отец же, напротив, показал себя с лучшей стороны, полон милосердия и отзывчивости. Он согласился ссудить мне требуемую сумму на необходимый срок, требуется лишь подписать соответствующее юридическое соглашение. В этой связи я должен поблагодарить Аду за ее несомненное положительное влияние на отца, смягчившей острые стороны его характера.

Так мы решили вопрос об определении Кенни в Деверокс. Мы отправились с ним в городок Девон, штат Пенсильвания, где находится кампус интерната. Он располагался в удивительно красивом месте, среди долин и холмов. Оказалось, что попасть туда невозможно, свободных мест нет, длинная очередь в ожидании приема. Деверокс, однако, имел филиалы в других штатах: Коннектикут, Техас. Калифорния. В Коннктикуте и Техасе были свободные места. Мы выбрали Коннектикут, т.к. он ближе и мы могли чаще его посещать.

Накануне отъезда в Коннектикут я взял Кенни с собой в поездку в одно из мест, куда я сам уезжал, когда нуждался побыть в одиночестве. Мы были вдвоем: я и Кенни. Место называется Переход Вашингтона (Washington Crossing). Оно знаменито тем, что именно здесь Джордж Вашингтон со своей армией форсировал реку Делавер, переломивший ход Революционной войны с англичанами. Со стороны Нью-Джерси к реке примыкает парк с вековыми деревьями и столами для пикников и отдыха. Есть несколько уединенных уголков с видом на реку, где можно наблюдать воду спокойно текущую мимо. Воистину тихое, пасторальное место, где я мог облегчить свое душевное напряжение. Мы припарковали машину, и я в очередной раз попытался объяснить Кенни причины, по которым мы чувствовали, что в его собственных интересах ему лучше побыть в Деверокс, вдали от нервной семейной атмосферы. Мы расстаемся с ним на некоторое время и будем посещать. Когда я закончил, он сказал, что все понимает. Но, конечно, он ничего не понял, ведь ему было только одиннадцать. Я знал причины, и, тем не менее, я и сейчас пытаюсь их понять.

На следующий день мы отправились в маленький городок в восточной части Коннектикута под названием Вашингтон. Красивый маленький городишко Новой Англии, расположенный в прекрасном месте. Была середина ноября 1970 года, волшебной расцветки листопад в полном разгаре, но для нас все казалось тусклым, мрачным. Мы ехали не для осмотра достопримечательностей, но чтобы оставить сына в учреждении, с которым не были знакомы, и вернуться домой без него. Нас встретили воспитатели и директор М-р Тед Энох, провели по помещениям и зданиям кампуса, потом мы пообедали и уехали. По дороге домой мы плакали.

Без Кенни дом выглядел несколько странным, сказывалось его отсутствие. Сэмми пел в хоре синагоги Бет Хаим, я стал активным членом мужского клуба этой синагоги. В порядке подготовки к Бар-мицве Сэмми изучал иврит и читал Тору…

К этому времени Синди была чуть старше двух лет, была окружена заботой и любовью. Девчушка необыкновенной прелести, она вполне могла стать победительницей в конкурсе детских красоток. Сэмми прилежно заботился о ней, между ними установились очень близкие отношения, хотя мне казалось, что Сэмми слегка поддразнивал и командовал над ней несколько больше положенного. Единственно, что омрачало атмосферу любви вокруг нее, были наши бурные ссоры с Элли по поводу воспитания детей, особенно Кенни.

В конце зимы первого года пребывания Кенни в Деверокс нам позвонили с сообщением, что Кенни, катаясь на лыжах, повредил ногу. Когда мы спросили, какая нога повреждена, нам сказали, что на самом деле повреждены обе. Мы сразу же отправились к нему в госпиталь в Коннектикут и договорились, чтобы его как можно быстрее перевели в пенсильванскую больницу. Хотя трещины в ногах были не очень серьезными, период выздоровления Кенни был долгим и трудным. Для нас было большой радостью, что Кенни, хоть и на костылях, но смог присутствовать на Бар-мицве у Сэмми.

8 мая 1971 года состоялась Бар-мицва для Сэмми в синагоге Бет Хаим. Мы пригласили много родных и друзей. Сэмми был отлично подготовлен и с помощью рабби Новоселлера сам провел всю церемонию службы. В том же году меня избрали президентом мужского клуба Бет Хаим, и я имел честь и удовольствие преподнести своему сыну библию, которую мужской клуб по традиции дарит каждому мальчику достигшему совершеннолетия. Этим вечером мы с Элли смогли сказать друг другу «моя чаша переполнена».

17 июня 1972 года мы отмечали Бар-мицву для Кенни. Он все еще восстанавливался после инцидента с ногами и находился в Девероксе. Рабби Новоселлер послал ему материалы для подготовки к церемонии Бар-мицвы. Незадолго до знаменательного дня он вернулся домой и рабби усиленно готовил его к церемонии. Наши родственники и друзья собрались в нашей синагоге в Фистервиле и радовались за Кенни в день, когда он переступил порог своего совершеннолетия. И опять «наша чаша была полна».

Правда, несколько печальных событий предшествовало дате Бар-мицвы. За две недели до нее скончались дядя Хаим и моя тетя Ева, которая пережила его на три дня. Они были вместе 60 лет. Мой дядя Сэм умер за два года до этого. Поэтому, с маминой стороны никого не осталось и только пожилые родственники со стороны отца присутствовали на Бар-мицве. Со стороны Элли, к счастью, многие родственники смогли посетить церемонию.

Сэм начал посещать старшие классы в школе, Кенни вернулся в Деверокс. Синди пошла в детский сад. Следующим летом Кенни покинул навсегда Деверокс и вернулся домой…

****

И вот на этой ноте я решил прервать свое повествование. Не потому что важные события и вехи в моей жизни не происходили с 1972 года. Наши дети закончили школу. Учась в школе, Сэм продолжал петь в хоре, и их хор участвовал в интернациональном конкурсе в Европе и занял, если не ошибаюсь, второе место. Это путешествие оставило много впечатлений. Сэм после двух лет учебы в Темпл университете организовал свой небольшой бизнес.

Кен после школы вступил в корпус морской пехоты и побывал в Европе на морских военных учениях.

Синди после окончания школы попала в серьезную автомобильную аварию и долгое время лечилась…

В 1985 году мы продали бизнес, основанный отцом (Quaker Salad Company) и начали работать на новых владельцев. Это было очень трудное, психологически напряженное время…

После несчастного случая с Синди в конце 1987 года мы с Элли решили продать наш дом в Абидейл. Мы жили в нем более двадцати двух лет, и это был дом нашей мечты. Элли претила сама мысль о переезде, но я считал, что наш дом слишком велик по размеру, его эксплуатация требует больших затрат, а сейчас наступило «время собирать камни» и продать его. Но я не представлял, что переезд обернется большой психологической травмой. Оглядываясь назад, я думаю, что лучше бы мы остались в нашем доме…

****

Я кратко перечислил некоторые и опустил ряд других событий не в силу их малозначительности, но потому что они весьма недавние. Цель этих мемуаров — познакомить мою семью с некоторыми событиями и фактами моей жизни, которые способствовали формированию моих взглядов, ценностей, характера, и которые им могут быть неизвестны.

Итак, я родился в среде моего поколения в бурную эпоху мировой истории. Несколько месяцев спустя после инаугурации Герберта Гувера и за несколько месяцев до начала великой экономической депрессии начала 30-х годов, повлиявшей на весь мир. В Европе образовались нацистские партии, и через несколько лет Гитлер был избран канцлером Германии. Для поколения моих родителей депрессия оставила прямой, глубокий и болезненный след в сознании на всю оставшуюся жизнь. Для моего поколения депрессия была лишь еще одним фактом жизни, такими же, как уличные игры, фильмы и радио, а для тех из нас, кто были евреями, антисемитизм…

Философия моей жизни и мои жизненные решения основаны не только на событиях и обстоятельствах моего бытия, но и на природе характеров членов моей семьи, на любви и на несчастьях. И самый важный фактор, определяющий как каждый человек, в конце концов, проживает свою жизнь — это его личное, единственное, уникальное понимание и восприятии всех сторон жизни. На вещи и понятия, которые я люблю или не люблю, на людей, которых я принимаю или отвергаю, на поведение и поступки, мною одобряемые или отрицаемые. На мою решимость не следовать в жизни образцам недостойным для подражания, а наоборот пытаться определить линию поведения, за которую мне не будет в последствие стыдно, т.е. быть личностью со своей линией жизни.

Здесь уместен пример еврейской притчи. Когда Мотеле Сапожник умер, он признался одному из небесных ангелов в своем страхе предстать перед божественным троном. Дескать, и человеком он необразованный, да и вся его жизнь не абсолютно безгрешна. Он ведь не Мозес, не рабби, лишь простой сапожник. Ангел ответил, что когда он предстанет перед троном, его не спросят, почему он не прожил жизнь, как Мозес Учитель или Авраам Патриарх. Его спросят, почему он не прожил свою жизнь как Мотеле Сапожник.

Итак, я прожил свою жизнь, стремясь не уронить свое лицо, как Эд Вейс. Множество раз я хотел бы быть сильнее. Еще чаще я хотел бы быть умнее. Мне пришлось жить, преодолевая собственные ошибки и недостатки, насколько мне позволяли способности. Я старался не повторять свои ошибки, но иногда я все-таки попадал в ту же западню, прежде чем я набирался ума.

Я не отличен от других людей, все мы проходим один и тот же путь проб и ошибок…

Несколько раз я упоминал антисемитизм, потому что он был одним из явлений американской жизни, который повлиял на мою судьбу. Я описал несколько инцидентов, случившихся со мной. Но были и другие менее драматические события, случившиеся в юношеские годы. Антисемитизм, достигший своего пика в Германии в те годы, не начался там с приходом к власти Гитлера. Религиозные учения многих религий в течение сотен лет создали атмосферу, плодившую германских убийц. Немцы не действовали в одиночку и не смогли бы исполнить свою дьявольскую миссию, не будь помощи других народов, которые добровольно помогали им в облавах и отправке евреев в концлагеря.

В то же самое время ползучий антисемитизм жил и процветал здесь в Америке. Во времена нацизма и даже после того как ужасающие факты о концлагерях стали известны к концу войны, многие американские университеты, включая школы Лиги Плюща (Ivy League), такие как Пенсильванский Университет и Гарвард проводили дискриминационную политику, чтобы воспрепятствовать «избытку» евреев (и черных, и католиков) поступлению в эти школы. Живя в этой атмосфере, я даже никогда не рассматривал возможность поступления в Пенн. Я не знаю, был ли я академически готов, или финансово осилил бы учебу в этой школе, но я даже не думал о подаче документов, потому что знал об ограничениях по приему туда евреев.

Подобным же образом, одна из профессий, которой я серьезно интересовался, была архитектура. Мои школьные учителя обескуражили меня, объяснив, что не стоит изучать строительное дело, т.к. ни одна архитектурная фирма не нанимает евреев на работу. Не в том же дело, что тогда архитектура была моей мечтой, нет, я просто серьезно об этом думал. Да и стал бы я архитектором — тоже под вопросом.

Я лишь хочу сказать, что при выборе колледжа и профессии я должен был учитывать и считаться с серьезными антиеврейскими предубеждениями в стране.

Я прошел мой путь от ребенка, стремглав убегавшего от хулиганья обзывавшего меня джюбой, до молодого человека, который научился глядеть им прямо в глаза и, если надо, дать отпор. Однажды, на праздновании Дня Независимости я выскочил из машины и дал в морду идиоту, кричавшему из открытого окна своей машины: «Проклятый еврей». Конечно, два приятеля этого подонка наподдали мне слегка, но это ОК. Я понял, что лучше иметь друзей со своей стороны и бороться с позиции силы. Но я никогда не позволю кому-либо швырять в меня дерьмом…

****

В мае 1993 года после месяца страданий от болей в спине по настоянию Элли я пошел к своему семейному доктору. Он диагностировал у меня сдвиг в позвоночнике. После этого я пошел на прием к узкому специалисту в Джефферсон госпитале, подтвердившему этот диагноз. Он отправил меня на два дня на стационар, где мне поставили скрепы на спину.

Боли в спине усилились в течение последующих двух недель, и я опять вернулся к своему специалисту. Он перепроверил результаты тестов и сказал, что, по его мнению, у меня рак костного мозга. Он рекомендовал немедленно лечь в госпиталь. Я решил вернуться домой, чтобы лично, а не по телефону, сообщить новость Элли. Синди везла меня к доктору и домой, т.к. сам я не мог из-за нестерпимых болей управлять машиной. Синди была со мной в кабинете у доктора, когда он сообщил мне новость.

Когда я вернулся домой, чтобы рассказать Элли о случившемся, я был так растерян, что пришлось позвонить доктору, чтобы переспросить название ракового заболевания. Конечно, мы были ужасно подавлены, Синди едва сдерживала эмоции, Элли была вся в слезах, я пытался ее успокоить, она старалась успокоить меня.

Моя собственная реакция на случившееся была смешанной. Будучи у доктора, я испытывал такие боли, что не мог постигнуть реальный смысл этого диагноза. Последовавшие тесты показали, что у меня есть два треснувших позвонка и два поврежденных ребра. Если бы я мог трезво оценить ситуацию, я пошел бы в другой госпиталь, Абингтон, вместо Джефферсон. И я бы переждал две недели до момента, когда новая медицинская страховка вступит в действие.

Эмоционально я был в состоянии полного смятения. Когда доктор сообщил мне медицинское название моей болезни, оно мне ни о чем не говорило. Я спросил его о возможном курсе лечения, и он ответил — никакого. На вопрос, как долго люди живут с этой болезнью, ответ был: что обычно — три года, но иногда — до десяти лет.

В то время как я впитывал в себя эту информацию, я был ошеломлен, т.к. последнее, что я ожидал услышать от хирурга-ортопеда, лечащего меня от трещины в позвоночнике, слово рак. Я, конечно, поверил его диагнозу, но не терял какую-то надежду, что онколог, проведя более точные тесты, придет к другому заключению.

Я никогда не был озлоблен, что заболел раком, никогда не зацикливался на вопросе: «почему я?». Печаль — вот единственное чувство, поселившееся во мне. Я не впал в депрессию, но ощущал печаль, что у меня осталось так мало времени быть со своей семьей. Что очень ограничен в выборе дел, которыми хотел бы заниматься с Элли, с детьми, с внуками и внучками. Вот эти мысли все время мелькали в моем сознании.

Наиболее удручающей была ситуация со страховкой. За месяц до этого меня внезапно лишили таковой, действовавшей в течение предшествующего года. Я был обеспечен государственной медстраховкой по старости (Medicare), но дополнительной страховки теперь не было, и о размерах расходов со стороны государства мы только гадали. Я немедленно подал документы на вторую страховку, но она вступала в действие через несколько недель, и я беспокоился, каким финансовым бременем ляжет на нас огромные медицинские счета за время отсутствия второго покрытия.

Второй серьезной головной болью было заведовать нашим магазином. Без моего физического присутствия там, кто обеспечит его работу? Элли, даже если бы она того хотела, не могла быть там каждый день, равно как эффективно им руководить и принимать правильные решения.

Как только я полностью осознал, что природа и последствия моей болезни таковы, что я не смогу ежедневно присутствовать и управлять магазином, решение закрыть его стало неизбежным. Пока я там был, мы, наконец, подошли к рубежу, когда он начал приносить доход. Без моего пребывания там и не по вине моих преданных работников магазин терял деньги. Мы закрыли магазин спустя девять месяцев после установления первоначального диагноза и были вынуждены списать убытки.

****

Я хочу честно сказать, что ни разу: ни когда был впервые диагностирован, ни когда был едва жив и в жесточайших болях после радиации и хемотерапии, ни после этого и посейчас — меня не преследует страх физической смерти. Я уже давно подготовил себя к факту, что однажды случится что-то неизбежное, что явится причиной моего ухода из жизни.

Мне свойственно понимание того, что мы пришли в этот мир с единственной конечной определенностью, и это — неизбежность смерти. Мы не знаем, когда этому суждено случиться, но то, что иного исхода быть не может — неотвратимо… Одна из старых молитв на идише гласит: «Будьте живы до 120 лет». Я бы ее немного подкорректировал и пожелал жить 120 лет + две недели, очень обидно умереть в свой день рождения.

Все эти мысли не новы для меня, я думал об этом с тех пор, как перенес операцию на сердце десять лет назад. Я не знаю, что происходит с человеком после смерти. Не имею понятия, существует ли рай или все остальное, о чем говорится по этому поводу. Но мне крайне дорога еврейская концепция того, что лучшее вознаграждение за правильно и праведно прожитую жизнь есть сама правильно и праведно прожитая жизнь.

Я говорил выше о родных и друзьях, оказавших влияние на мое мировоззрение и образ мыслей.

Другим определяющим фактором моего воспитания как личности была еврейская религия, которая всегда была эталоном для мировых религий. Сюда относятся десять заповедей с их особым акцентом на нормы морали и достойный кодекс поведения, и который в той или иной форме есть основа большинства других религиозных учений. Отсутствие законов, клеймящих людей за образ мыслей. У евреев, например, нет института миссионерства, они не посылают своих людей к другим народам с целью обращения неверующих или представителей иных религий в собственную веру. Акцент делается на три главные сферы (по моему мнению) еврейского мышления: идея справедливости, идея прощения, культ знаний.

Сердцевина иудаизма, как я ее понимаю, — достойное собственное поведение и уважительное отношение к окружающим тебя людям. В талмуде есть рассказ о том, как один человек пришел к великому рабби Гиллелю и попросил его обучить всем мудростям иудаизма, он же будет его слушать, стоя на одной ноге. Ответ рабби: «Что оскорбительно для тебя, не делай другим. Это ядро иудаизма. Все остальное — комментарии к нему. А теперь иди к книгам и изучай их». По другому случаю Гиллель высказался так: «Если я не для себя, то кто будет? Но если я только за себя, то кто я? И если не сейчас, то когда?»…

Еврейская страсть к познанию и уважение к людям Книги всем известна. И это уважение к ученым людям столь глубоко укоренилось в сознании, что молодые женщины предпочитали видеть своими избранниками худых и бледных юношей. Они, скорее всего, не имели много денег и вряд ли будут иметь в будущем, но именно перед такими преклонялись и открывали свои сердца поколения еврейских девушек.

Это и есть тот иудаизм, который пронизывал атмосферу моей семьи, который я впитал через общение со своими сверстниками, чтение литературы, но больше всего, пытливо и жадно наблюдая людей, встреченных на моем жизненном пути…

****

Единственная гарантия, которую каждый рожденный получает на этой земле — это гарантия, что рано или поздно он умрет. Случается, что одни появляются на свет мертворожденными, другие — живут до ста лет.

Обращаясь к своим детям, я хочу, чтобы каждый из вас тщательно прочитал мое заявление.

Я старею, и мое здоровье ухудшается. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из моих детей перевез меня к себе домой. Не желаю, чтобы это обернулось бременем, большими финансовыми расходами или ухудшением качества жизни вашей семьи. Не слушайте друзей или членов семьи, которые могут вас убеждать, что это постыдно, поместить старого человека в дом престарелых. Не беспокойтесь, что другие могут подумать. Я предпочитаю находиться в приятном и удобном месте, где я смогу дожить и умереть мирно и достойно. Ваша единственная обязанность заботиться обо мне, но не заботиться для меня. Конечно, если я буду находиться дома, то буду благодарен за любую оказанную мне помощь.

Если я окажусь в вегетативном или коматозном состоянии, ни в коем случае не поддерживать мою жизнь искусственно с помощью машин… я хочу умереть настолько достойно, насколько это позволит мое физическое состояние…

Это заявление не имеет целью быть свидетельством печали или депрессии — и они определенно не имеют намерение завершить мои Короткие Комментарии на мрачной ноте. Более того, они не направлены на то, чтобы каждый, кто их читает, почувствовал себя несчастным. Они лишь являют собой мои честные соображения о предмете, который трудно обсуждать открыто и откровенно, потому что никто не желает говорить со мной на эту тему. Я полагаю, каждый думает, что разговор со мной о смерти наполнит меня чувством печали и депрессии.

На самом деле я хочу поделиться с вами своими мыслями из чувства глубокого уважения, которое я испытываю к каждому из вас.

****

Мне посчастливилось быть мужем…

Мне посчастливилось быть отцом…

Мне посчастливилось быть вашим другом.

Print Friendly, PDF & Email

8 комментариев для “Эд Вейс: Один доллар. Публикация Марка Авербуха. Окончание

  1. Уважаемый Марк,
    Вот и я дочитал мемуары Эда Вейса. И во все время чтения меня сопровождало ощущение встречи с чем-то родным и близким. Различны были судьбы семей, уехавших из России в Америку и оставшихся в России, но ощущалась близость семейной атмосферы при столь разных обстоятельств. Мой дедушка в начале 20 века уехал в Америку, но вернулся. Бабушка не решилась подняться с детьми. И вот мне кажется, что судьба семьи Эда могла бы быть судьбой моей семьи. Я бы в таком случае не появился бы на свет, но сколь бы обстоятельства их жизни были бв человечнее. И это наш человеческий, более того, еврейский долг хранить память и о тех, кто уехал, и о тех, кто оставался. Для некоторых память о грамматических правилах русского языка важнее памяти жизни наших матерей и отцов, но спасибо Вам, что Вы верны памяти жизни.

    P.S. Хотелось, чтобы до сына Эда дошло известие о Вашем замечательном решении перевести мемуары его отца.

  2. Да, я действительно сознательно избегал употребление в переводе слова «мать». Никогда, – прямо или косвенно – я не называл свою маму матерью. «Мать», по-русски, – так я чувствую, – имеет несколько более матерое (простите за тавтологию) звучание, чем русское же мама. А для духа и интонации рассказа Эда Вейса она более корреспондирует. Так, повторяю, я чувствовал.
    —————————————
    Насчёт \»матёрости\» слова мать — это только ваше личное ощущение да ещё, может быть, той среды, в которой вы жили. Явно это не Великороссия, скорее Украина или южная Россия. Ваш русский язык несколько провинциален, вот это \»мама\» вместо \»мать\». Обратите внимание, у русских классиков тоже были матери (кроме Лермонтова, который осиротел в младенчестве). Но нигде в русской литературе вы не встретите слово \»мама\» в значении \»мать\» (степень родства). Да и у Лермонтова: \»Я никому не мог сказать священных слов \»отец и мать\». Я не знаю, сколько вам лет, но где-то в 1960-х годах а \»Литгазете\» была бурная дискуссия, в которой почти все тогдашние мастера литературы дружно осудили употребление слова \»мама\» вместо \»мать\». (\»Мама\» — это обращение к матери). Маяковский ещё в 1928г. в пьесе \»Клоп\», где в карикатурном виде изображено советское мещанство, тоже вставил реплику какого-то советского мещанина на свадьбе — \»Кто сказал слово \»мать\» при новобрачных?\» У Горького есть повесть \»Мать\». Ваш русский язык местами отдаёт суржиком. Вот и ещё одно место в вашем постинге: \»я действительно сознательно избегал употребление в переводе слова «мать».\»
    Это не совсем литературно. В Москве, да и в других городах Великороссии, сказали бы \»избегал употребления\» (а не \»избегал употребление\»). Это старинный падеж, кажется, он назывался \»лишительным\».
    Не уверен, что я вас убедил. Да и поддержки здесь не ожидаю.

  3. Друзья! Теперь, когда публикация мемуаров Эда Вейса «Фрагменты памяти» завершена, хотелось бы высказать слова признательности в адрес людей, принявших участие в их обсуждении.
    Прежде всего, наша искренняя благодарность подвижнику культуры Евгению Берковичу, открывшему страницы своего Портала для столь объемного по размеру жизнеописания простого американского гражданина. Ведь трудно не прочувствовать, что жизнь даже самого обыкновенного, живущего рядом с нами, человека может содержать в себе такое богатство мыслей, поступков, достоинства и благородства, которое прекрасно высказал сам Эд: «Мне крайне дорога еврейская концепция того, что лучшее вознаграждение за правильно и праведно прожитую жизнь есть сама правильно и праведно прожитая жизнь».
    Мудрому и блистательному Артуру Штильману, «пасшему» эту публикацию all along, мой поклон. Поддержка такой неординарной личности, обогатившему своими проницательными наблюдениями содержание публикации, стоит дорогого.
    Крепко тронут «провиденциальными» мыслями умницы Инны Беленькой. Однажды в Москве была напечатана книга моей переписки с писателем Сергеем Есиным под названием «Случайная закономерность». Может быть, история встречи с мемуарами Эда Вейса и есть этот самый «закономерный случай». Как бы то ни было, меня не могут не согревать Ваши слова: «его чувства и переживания проникли и нашли отклик в сердцах у людей». Я – уж точно – один из них.
    Дорогой Виталий Аронзон, спасибо тебе за доброту, сердечность и искренность твоих комментариев. Я очень ценю дружбу и общение с тобой, одни из самых обогащающих.
    Людям разных континентов: Ефиму Левертову, Сэму и Бенни из Торонто, откликнувшимся на публикацию – высоко дорожу вашим неравнодушием. Это войдет в копилку ваших благодеяний, спасибо.
    Скажу несколько слов и В.Ф. Замечательно, что Вы воспользовались правом свободного гражданина демократического государства – отказаться от чтения книжки, перевод которой для Вас неприемлем. Ее никто и не навязывал. Когда я встречусь с Эдом, я непременно передам ему Ваше замечание по поводу моего манкирования слова «мать». Уверен, что Эд в ответ мне скажет: «Translate what I mean, not what I wrote».
    Да, я действительно сознательно избегал употребление в переводе слова «мать». Никогда, – прямо или косвенно – я не называл свою маму матерью. «Мать», по-русски, – так я чувствую, – имеет несколько более матерое (простите за тавтологию) звучание, чем русское же мама. А для духа и интонации рассказа Эда Вейса она более корреспондирует. Так, повторяю, я чувствовал.
    Еще раз, всем заинтересовавшимся публикацией мемуаров Эда Вейса большое спасибо.

  4. Дорогой Марк! Присоединяюсь ко всем замечательным, добрым словам, которые высказали читатели книги Эда Вейса в твой адрес. Как хорошо, что рукопись попала в твои руки, а у тебя достало сил и желание мастерски донести её содержание для читателя. Многие найдут в исповеди Эда Вейса близкие им мысли и чувства, и я не исключение из этой команды. Получилась очень доброжелательная и честная книга. Неужели жизнь стоит один доллар?
    Поздравляю ещё раз. Спасибо.

  5. Совершенно замечательный рассказ о жизни еврейской Америки, воспитании детей и многом другом. Как похожа жизнь везде и всегда!

  6. Когда читаешь об удивительном факте находки этой рукописи, не можешь отделаться от мысли, что это не могло быть случайным. Все так сошлось неспроста, и переезд Эда Вейса по соседству с домом такого человека, как Марк Авербух, и то, что он оказался вО время на распродаже вещей, и брошенный им взгляд на эти сброшюрованные исписанные листы. Поневоле задумаешься, что определенно это произошло по какой-то воле Провидения. Как будто, свыше было запрограммировано так, чтобы Эд Вейс возник из небытия, чтобы его рукопись дошла до нас, чтобы его чувства и переживания проникли и нашли отклик в сердцах у людей. Все это бесконечно интересно, за что благодарность М.Авербуху.

  7. Какие чудесные люди жили в Америке! Несмотря на все катаклизмы истории, семейные проблемы, непростую жизнь, человек пронёс через всю свою жизнь с великим достоинством своё честное имя и своё достоинство, как еврея в Америке.
    Моральная деградация страны видна в этой изумительной публикации, как в зеркале: кем бы ни был сын — Сэмом, или Кеном, но именно он, сын Эда Вейса продал этот бесценный документ за…1 доллар! Его не интересовала ни моральная ни реальная ценность этого документа — живого и талантливо написанного свидетельства о прожитой жизни. Он хотел избавиться от «мусора» — ненужных ему бумаг. Всё разумно, правильно с точки зрения «здорового прогматизма», и, наконец, «практично»! Кому нужны эти записки-воспоминания? Но здесь и кроется ошибка поколения. Вполне вероятно, и очень даже возможно , что нашлось бы издательство, которому было бы интересно выпустить этот текст. Кроме того, его следовало бы для начала самому прочитать и постараться немного поразмыслить — а не будет ли это интересным или полезным для людей, хотя бы сталкивающихся с подобными семейными проблемами? Но нет, таких вопросов сын себе не задавал. Нужно избавиться от «мусора», очистить и продать дом, поделить доход от продажи между тремя и перейти к текущим делам. Он не строит иллюзий относительно собственных детей и будущих отношейний с ними. Он всё знает. Он знает, что никогда и ни на кого не сможет опереться в жизни. Возможно, что это справедливо, но очень грустно. Спасибо за огромное удовольствие за эту публикацию ещё и ещё раз!

Добавить комментарий для В.Ф. Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.