Молли Пикон: Отрывки из автобиографии. Перевод с английского Эрнста Зальцберга. Окончание

Loading

Все этнические группы в США столкнулись с проблемой, как сохранить своё культурное наследие и в то же время войти в новую культурную среду и усвоить её язык. Большинство из нас не сумело сделать этого, и мы потеряли целый мир — мир Шолом-Алейхема…

Молли Пикон

Отрывки из автобиографии

Перевод с английского Эрнста Зальцберга

Окончание. Начало здесь

В 1929 г. разразился биржевой кризис , всем было не до смеха. Мы почти мгновенно потеряли все деньги (45000 долларов). Во время этой катастрофы Янкель находился в Европе в поисках новой пьесы для меня. Я телеграфировала ему, что всё в порядке, хотя это было далеко не так. Все театры, и наш в том числе, пострадали от депрессии. Янкель вернулся из Европы и попытался спасти хоть что-то. Зрители исчезали, мы не могли платить арендную плату и потеряли несколько площадок для выступлений. Каким-то образом Янкелю удалось продлить аренду Народного театра на Второй авеню, и 30 сентября 1930 г. мы открыли новый сезон. Отныне театр стал называться моим именем. Я так никогда и не узнала, как муж сумел вытащить нас из кризиса. Казалось, что он устроил это без особых усилий, и мы никогда не говорили на эту тему.

В следующие два года мы с Янкелем судорожно цеплялись за всё подряд, чтобы избежать худшего, и, к счастью, нам это удалось. Мы поставили «The Girl of Yesterday» и «The Love Thief» и часто оставались единственным театром, который платил актерам зарплату. Наши финансы поддерживались также моими постоянными выступлениями в водевилях, особенно, когда театр «Fox» в Бруклине повысил мой недельный заработок до фантастической суммы в 2700 долларов.

Несмотря на растущий успех в Америке, мы с Янкелем регулярно ездили в Европу, чтобы сохранить связь с еврейскими корнями. Мы выступали в Бухаресте, Галаце, Яссах, Кишинёве и Бельцах.

Мы также гастролировали в Париже и Лондоне, но самым захватывающим было шестимесячное турне по Южной Америке в 1932 г., для которого нашёлся спонсор родом из Варшавы. Мы знали о нём только то, он согласен оплатить расходы по нашему (моему, Янкеля и А. Эльштейна) переезду из Вены в Буэнос-Айрес и по дальнейшим гастролям в Южной Америке. Будучи подростком, он всегда стоял у задней двери варшавского театра Каминской, где проходили наши выступления, так как у него не было денег на билет. Янкель приметил парнишку и дал ему пропуск на все представления — это было в 1922 году!

Потом он эмигрировал в Буэнос-Айрес, огляделся и решил, что Аргентине очень не хватает хороших матрасов. Чтобы восполнить этот пробел, он открыл небольшую матрасную фабрику и, в конце концов, стал «королём матрасов» и миллионером. Услышав, что Еврейский театр пытается организовать нашу поездку в Буэнос-Айрес, этот благодетель предложил финансовую помощь и, начиная с первого представления, уже не стоял у задней двери, как прежде, а сидел в собственной ложе и был самым благодарным зрителем.

После возвращения из Южной Америки мы вновь встретились со столь любимой нами американской аудиторией в Вашингтоне, Балтиморе, Чикаго и Нью Йорке. Но вскоре страсть к путешествиям привела нас снова в Европу и в долгожданную Палестину, куда мы приехали по приглашению выдающегося еврейского поэта Х. Бялика. Он сразу повёз нас в кибуц Эйн Харод, один из старейших на Святой Земле, где нам предстояло выступить с концертом.

В то время евреи Палестины были полны решимости говорить только на иврите. Идиш был вне закона, и кровавые стычки часто происходили между приверженцами одного из языков. Перед концертом Бялик попросил, чтобы слушатели отнеслись с должным уважением к нашему идиш и подчеркнул, что мы — не политики, а лишь артисты.

Выступление проходило на открытом воздухе, и все кибуцники расселись на импровизированных скамьях. Некоторые разместились в телегах, другие оставались верхом на лошадях. Среди зрителей было несколько арабов, восседавших на верблюдах. Все внимательно слушали, смеялись и аплодировали. Потом кибуцники показали своё шоу на иврите, и я пела и танцевала хору[xlii] вместе с ними до полуночи.

Мы вернулись в США в сентябре 1933 г. К этому времени относится мой первый звуковой фильм, снятый на студии Уорнер Бразерс (Warner Brothers). Для тех дней это было кое-что: более 60 участников, массовые танцевальные номера и езда на велосипедах! Я пела в нём песни из старых водевилей. Не знаю, почему, но фильм назывался «Money Talks» («Разговоры о деньгах»), режиссер — Хеннебюри, мой главный партнер — Джей Вели[xliii]. Думаю, что сегодня эта лента — музейная редкость.

11 декабря 1933 г. в театре «Маджестик» в Бруклине состоялась премьера моего первого мюзикла «Birdie», поставленного Монти Вули. До самой премьеры все шло не так как надо, и Вули казалось, что провал неизбежен. Наш близкий друг Джек Сейдмен советовал прекратить репетиции, забыть о расходах и в следующий раз сделать все лучше — сколько раз мне приходилось слышать такой же совет в будущем!

Во время первой недели репетиций помощник постановщика попросил об увольнении — он получил предложение от Театральной гильдии сыграть небольшую роль и хотел попробовать себя в ней. Имя молодого человека было Генри Фонда[xliv], и мне интересно, помнит ли он ещё о «Birdie».

Я много путешествовала и нередко замечала антисемитские настроения во многих странах, включая собственную. Вплотную я столкнулась с этим отвратительным явлением в мае 1935 г. За год до этого мы с Янкелем начали наше первое радиошоу, выпуская на идиш пять программ в неделю в течение всей зимы и весны. Одновременно я выступала в театре, играла водевилях и очень устала от такой нагрузки. Янкель уехал в Палестину в поисках нового репертуара, а я решила взять короткий отпуск. Спросив у друзей-артистов, куда поехать, где бы никто меня не знал, я отправилась в Оганквит в штате Мэн. Я села в поезд и приехала в этот городок в 10 часов вечера. Окликнув такси, сказала водителю, что никого здесь не знаю и попрошу его остановиться у первого понравившегося мне отеля. Увидев очаровательную старую гостиницу, я решила выйти из машины. Водитель повернулся ко мне и спросил: «Леди, а Вы не еврейка?» Я ответила ему шутливо: «Да, и уже много лет». «Леди, они не пустят Вас –евреям и собакам вход воспрещен». Я сидела, ошарашенная — только что я выступала в «Паласе» на Бродвее, мое имя светилось в рекламных надписях, я зарабатывала 3500 долларов в неделю, и они не пустят меня в эту гостиницу? Я спросила у водителя, куда же нам теперь ехать, и он ответил: «Не знаю». Мы стали колесить от отеля к отелю, выкрикивая: «Эй, вы принимаете евреев?», и везде получали в ответ: «Никогда не принимали и не собираемся этого делать». К полуночи, когда уже не было обратных поездов в Нью-Йорк, водитель любезно предложил переночевать в его доме. Утром я попросила его повозить меня по окрестным фермам и, в конце концов, нашла фермершу-норвежку, которая тепло меня приняла и сдала отличную комнату <…>

1936 год был очень напряженным. Я снова снималась на студии «Уронер бразерс» в короткометражном фильме, где спела «Симфонию Ист-Сайда» («East Side Symphony»). Продолжались мои выступления в «Паласе», где однажды прославленный Хэнк Гринберг[xlv] (ростом шесть футов и четыре дюйма[xlvi] — вот это настоящий еврей!) пришёл за кулисы, чтобы приветствовать меня.

Мои пути на Бродвее снова пересеклись с Софи Такер. Я рассказала ей, что приглашена в Париж, и на вопрос, знаю ли французский, ответила, что нет. «Французы — большие шовинисты, и если они не поймут ни слова, то освистают тебя. Я однажды прошла через это». Я вняла совету и стала учить язык.

27 марта 1936 г. мы отплыли в Париж. Наш менеджер Курт Робичек (мы звали его Роби) ждал нас в Гавре. Здесь мы пересели на речной пароход, добрались до Парижа и остановились в отеле «Модерн» недалеко от театра «Альгамбра». Вечером Роби повёл нас на представление, которое оказалось необычным — выступали акробаты, фокусники, дрессировщики зверей и даже один поэт с чтением стихов.

10 апреля состоялся дебют в «Альгамбре». Поскольку театр находился в еврейском квартале и была Пасха, в зале собралось немало людей, видевших моё выступление в 1921 году — они ожидали триумфа своей девочки!

Моё появление на эстраде было встречено аплодисментами, я спела первую песню, которая всегда сопровождалась смехом в Америке, а здесь — ни одного смешка. «Плохо дело, они не понимают мой французский», — подумала я. Затем вышла вперед и спросила: «Вы меня понимаете? Если нет, я перейду на английский». В ответ из зала понеслись выкрики: «Нет, нет, продолжайте на французском». После выступления Роби подошёл и спросил, была ли моя реплика задумана заранее. Услышав, что нет, он посоветовал оставить её в последующих выступлениях, что я и сделала.

Во время гастролей произошло одно непредвиденное событие. Профсоюз французских артистов разрешил музыкальным театрам занимать в представлениях не более 50% иностранцев. Возможно, что Роби не знал об этом нововведении, ведь в нашем шоу 80% исполнителей были иностранцами. Французские артисты организовали своеобразный протест. Когда в первом отделении на сцене появился итальянский аккордеонист, в проходе между креслами стал расхаживать французский аккордеонист, который перемежал свою игру выкриками: «Посмотрите на меня, я француз, и могу делать то же самое!». Зал стал шикать на итальянца, и ему пришлось покинуть сцену. Затем выступали восемь польских акробатов, и восемь французов стали копировать их движения. Под свист публики поляки тоже ретировались. Когда подошла очередь следующего номера — гимнастки на трапеции — какая-то девушка сбросила с балкона веревку и, раскачиваясь на ней, кричала в зал: «Я француженка и могу делать то же самое!».

Наступил кромешный ад. Роби прибежал за кулисы и попросил меня немедленно, не дожидаясь своей очереди, идти на сцену, уверяя, что среди французских артисток не найдётся такой же. Я вышла, спела свои песни — раздались аплодисменты и выкрики: «Браво, Молли, отлично!» Конечно, Роби был прав: протестующие не могли найти певицу с весом 43 кг, да ещё и крутившую такие кульбиты!

Из Парижа мы поехали в Лондон, Глазго и Лидс и вернулись обратно в Лондон. Янкель уехал в Варшаву для завершения сценария нашего первого еврейского музыкального фильма «Yiddel Mitn Fiddle» («Идл со скрипкой»). Композитор и дирижёр Эйб Эльштейн остался со мной, чтобы работать над песнями на слова еврейского поэта Мангера. Потом и мы поехали в Польшу. Проезжая через Германию, я отчетливо ощущала окружавшую нас атмосферу ненависти. В Варшаву мы приехали с тяжёлым чувством от увиденного в пути. К счастью, очутившись в обществе артистов, музыкантов, рабочих сцены и польского режиссёра Пшебыльского[xlvii], мы избавились от депрессии и приступили к работе. Продюсер Джозеф Грин и его жена Аннет раздали всем роли, и мы работали над ними по 12 часов в день, прежде чем отправиться на съёмки в Казимеж, захудалый и заброшенный городок, где когда-то правил король Казимир со своей королевой-еврейкой[xlviii].

Я никогда не видела такой нищеты: туалеты во дворе, рахитичные деревянные домишки самой причудливой формы и очень бедно одетые люди. Худые мальчики с длинными пейсами и в ярмолках носили залатанные брюки и обувь, подвязанную верёвками. Видя их, моё сердце обливалось кровью. Мы раздавали мелочь (они не брали еды –она была некошерной), дети покупали на неё виноград и делились им с нами.

Наш фильм был о девушке, которая носила мужскую одежду и взяла себе мужское имя Идл. Она играла на скрипке, а её отец — на контрабасе. Вместе с двумя другими музыкантами они ходили по польским местечкам, играла во дворах и тем зарабатывали на жизнь. Во время наших съёмок к нам сбегался весь городок. Жители следовали за нами, как овцы за пастухом. Работа продолжалась с раннего утра и до захода солнца, который сопровождался дружным сопровождался дружными проклятьями оператора, подсобных рабочих и зрителей.

Сцена свадьбы потребовала более 30 съёмочных часов. Так как в массовке участвовали местные ортодоксальные евреи, еда была строго кошерной, её приходилось всё время восполнять по мере продолжения съёмок. Похоже, что наши статисты не совсем понимали, что происходит вокруг, и думали, что приглашены на действительную свадьбу. Одна женщина спросила меня, почему так много еды, и в ответ на мое объяснение, что это только съёмки фильма (не думаю, чтобы она видела хотя бы один из них в своей жизни), ответила: «Что же вы не сказали мне заранее? Здесь столько еды, что я бы привела дочь (у неё есть жених, но нет приданого), и мы бы сыграли настоящую свадьбу». Подозреваю, что Янкель дал ей денег, так как позже она подошла ко мне и сказала: «Какая вы счастливая, у вас такой муж богатый!».

Спустя много лет, когда Норман Джуисон пригласил меня на роль Ентл в «Скрипаче на крыше», он специально поехал в Израиль для того, чтобы посмотреть «Идл», окунуться в атмосферу и познакомиться с типажами жителей штетла[xlix], в котором будет разворачиваться действие его фильма. После просмотра он заметил, что «Идл» опередил своё время на добрых 50 лет <…>

В 1943 г. я много выступала на армейских базах — это был мой вклад в военные усилия страны. Я пела для 1400 парней в лагере Ритчи в Мериленде, мы выступали на военно-мороской базе в Портсмуте и участвовали в концертах USO[l]. В перерывах я играла в водевиле в Гринвич Виллидж[li] в Нью-Йорке, выступала в театре «Loew» и искала дом для покупки. Добравшись до кровати к четырём утра, я вставала на следующее утро с головной болью, которая мучила меня весь следующий день. Надо было хотя бы на время уехать куда-то, и когда пришло неожиданное приглашение из Голливуда, я сразу его приняла. Мой агент организовала только один концерт, и с финансовой точки зрения голливудский дебют был неудачей. Одна из причин состояла в том, что евреи Западного побережья утратили свое культурное наследие (включая идиш, на котором я исполняла песни). Все вращались в узких профессиональных кругах: режиссёры с режиссёрами, артисты с артистами, операторы с операторами. Придя на прием, вы должны были исполнить свой номер и потом раствориться в толпе <…>

Мы дали ещё несколько концертов, но они не пользовались успехом и в целом гастрольная поездка в Калифорнию была ошибкой — но  нельзя же выигрывать всегда и везде.

По возвращении в Нью-Йорк я выступала в гостинице «Уолдорф» и убедилась, что местная аудитория всё ещё понимает идиш. И в то же время становилось всё более очевидным, что для того, чтобы выступать за пределами Нью-Йорка, наш еврейский репертуар необходимо англизировать. Все этнические группы в США столкнулись с проблемой, как сохранить своё культурное наследие и в то же время войти в новую культурную среду и усвоить её язык. Большинство из нас не сумело сделать этого, и мы потеряли целый мир — мир Шолом-Алейхема, местечек, удивительных раввинов. В нашей профессии компромисс невозможен. Мы были вынуждены расстаться с идиш. Мы с Янкелем смогли продолжить свою творческую жизнь только потому, что перешли, по словам Шолома Аша[lii], на новый язык своего народа — английский!

Памятным было выступление для Harlem Christmas Fund (Гарлемский рождественский фонд) в театре «Apollo». Билл Робинсон представил меня и, хотя я была единственной «беловатой» участницей, но почувствовала, что меня приняли и оценили —  то, чего не хватало великим чёрным артистам, когда они выступали перед чужой аудиторией. Вспоминаю случай, происшедший несколько лет спустя, когда мы с Янкелем навестили Конрада Берковичи, цыганского писателя из Румынии, который жил в районе Западного центрального парка. Когда мы вошли в лифт, то услышали, как лифтёр сказал кому-то позади нас: «Вы должны пройти в другой, служебный лифт». Обернувшись, мы увидели, что это был Поль Робсон[liii] с женой (к слову сказать, лифтёр тоже был негром).

Мы с Янкелем продолжали выступать перед военнослужащими в 1944 г. Мы побывали на базе Патрик, где дали два представления в военных клубах и одно, в пятницу вечером, специально для еврейских мальчиков. Пожилые евреи из соседних городков привезли рубленую куриную печёнку и штрудель. Ребята остались очень довольны этим вечером. Следующей базой был Норфолк. После того, как я спела десять песен, один солдат крикнул: «Молли, можешь больше не петь. Позволь нам только смотреть на тебя!»

В Дайтоне The Jewish Welfare Board (Еврейский благотворительный фонд) организовал для солдат-евреев воскресный завтрак с баранками, красной рыбой и мною — для поднятия духа. В Индианополисе и Чикаго еврейские мальчики просили у меня автографы для своих мам. Многие из них в жизни не видели еврейского шоу — потребовалась война, чтобы напомнить им об их еврейских корнях.

Янкель был незаменим на этих концертах. Он знал, что и как сказать ребятам, и они любили его. Солдаты давали ему телефоны родных и, вернувшись домой, мы их обзванивали. Мнгогие еврейские мамы спрашивали: «Хорошо ли там питается мой мальчик?»

Среди всего этого мы улучили время, чтобы пойти на званый вечер к миссис Гершвин и её «Джорджи»[liv]. Мы приехали поздно, и я сказала хозяину, что очень жаль, что не услышу его игру. Было уже заполночь, но композитор сразу сел за рояль и исполнил «Рапсодию в стиле блюз». Он играл замечательно, а потом и пел для нас, сказав при этом: « Я пою плохо, но громко». Гершвин рассказал, что мечтал поехать в Польшу, прожить там год и полностью окунуться в еврейскую жизнь. После такой поездки он хотел сочинить оперу на сюжет Диббука, но эти планы остались неосуществленными из-за ранней смерти музыканта. Примерно в это же время мы узнали о другом музыкальном таланте — двадцатишестилетнем Леонарде Бернстайне, который дирижировал в Карнеги-холле своей симфонией «Иеремия». Мы были так горды за него!

Мы жадно ловили военные новости. Поражение Германии было не за горами и я, охваченная безудержным оптимизмом, стала учить русский для следующего европейского тура. Вскоре радио сообщило, что союзники освободили Рим. Президент Рузвельт молился за успехи нашей армии и предсказывал скорое крупное наступление русских. Похоже, что мои планы не были так уж фантастичны.

Что мы могли делать до их осуществления? Выступать, выступать и выступать! Мы дали концерт на базе Оглторп в Четтануге и специальное шоу для женщин-военнослужащих. Все последующие события были окрашены в цвет хаки: база Вилер в Джорджии, где блёстки на моем платье плавились от почти сорокоградусной жары, Аннистон и Форт Маклеллан, Кислер и Аугуста. Все выступления шли при нестерпимой жаре, моя грудь шелушилась от загара, но я продолжала петь. Под конец турне Еврейский благотворительный фонд подарил мне чудесный серебряный браслет, каждое звено которого символизировало определенный род войск.

1945 год был полон волнений. Неожиданно умер президент Рузвельт, и с этим трудно было примириться. Затем последовала капитуляция Германии. У меня не вызвало особой радости известие о том, что атомная бомба сброшена на Хиросиму. Мы не обсуждали это событие и ещё не знали всех его последствий. Когда война закончилась, мы воскликнули вместе со всеми: «Ура, наконец-то!»

Почти сразу мы с Янкелем подали заявление в Еврейский комитет труда о желании бесплатно выступать в Европе. У нас сняли отпечатки пальцев, мы заполнили все анкеты и молились о том, чтобы получить разрешение. Наш план состоял в том, чтобы отплыть из США ранней весной будущего года и дать в Европе серию концертов жертвам войны. Янкель объявил об этом в радиошоу, и спонсор поездки предложил отправить следом за нами корабль с продовольствием для нуждающихся. Слушатели тоже стали делать пожертвования, и мы с нетерпением ожидали отплытия.

Сразу после Нового года пришли паспорта вместе с обескураживающими известиями о том, какие трудности и болезни нас ожидают в Старом Свете. Все сообщения из Европы не сулили ничего хорошего, но мы были полны решимости ехать[lv] <…>

В 1957 г. у нас практически не было работы в Нью-Йорке, и мы отправились в очередное турне — играли кое-что из водевилей то здесь, то там, выступали в местах, где раньше они пользовались успехом. В Монреале, в театре «Monumеnt National» мы показали один акт из «Молли, Долли», и один_ из «Янкеле». В свои 59 лет я играла 13-летнего ученика ешивы Янкеле и не находила в этом ничего странного. Янкеле был нашим Питером Пеном[lvi], и я вседа с радостью выступала в этой роли. Он был глубоко во мне, я была Янкелем и всё ещё остаюсь им.

Маршрут наших выступлений включал Филадельфию, Эль Пасо и Чикаго, откуда мы отправились на Западное побережье с музыкальной комедией «Farlonjete Honeymoon» («Потерянный медовый месяц»), которую играли в театре «Carmel» в Голливуде. Здесь мне не повезло. Помещение театра, который раньше был кинозалом, находилось в ужасном состоянии. По ходу действия молодой актёр, игравший ребенка, толкнул меня, я оступилась на потёртом ковре, упала и приземлилась на правую кисть. Будучи в шоке от боли, я поднялась и медленно удалилась со сцены, пытаясь представить все происшедшее как шутку. Я еще исполнила песню, жестикулируя одной рукой, и закончила шоу в совершенном тумане. Меня отвезли в госпиталь, где врач определил перелом кисти. На следующее утро был вызван специалист-травматолог, который вправил кисть и наложил гипс от пальцев до локтя. К шести часам вечера я была уже на ногах и отправилась в театр. Пришедший на представление Эдвард Робинсон[lvii] говорил, что надо было видеть, как я управляюсь с одной рукой!

Шоу пользовалось успехом, но я была беспомощна и не могла умыться, одеться и причесаться без посторонней помощи. Янкель был моим ангелом-хранителем, но я смертельно устала. На поправку ушло восемь недель, и с приближением Нового года я молила, чтобы он принёс исцеление от всех бед.

1958 год выдался в Голливуде жарким и сухим. Если прибавить к этому сломанную руку, то можно понять моё настроение. И хотя наши дела шли хорошо я, как обычно, не была счастлива в этом городе. Люди казались милыми, но я чувствовала их неискренность, которая раздражала меня. Здесь никто никому не верил, особенно людям со стороны, но, конечно, напрямую этого не говорили. Мы приехали в Голливуд, встретились с его ведущими деятелями, пели и танцевали для них на званых вечерах, и все говорили, как они нас любят. Однако лишь через 15 лет после первого выступления здесь мы дождались нового приглашения. В театрах на Второй авеню не было такой паранойи, там обстановка была более здоровой.

Вернувшись в Нью-Йорк, мы вошли в обычную колею, выступая повсюду от Флориды до Фоллсборо. Неожиданно Янкеля пригласили сыграть роль в телевизионной серии Ли Трейси[lviii] «Специально для Нью-Йорка», и я решила отдохнуть. Я была рада за мужа, так как обычно еврейская и англоязычная печать недооценивали его роль в моих успехах и его усилия по сохранению еврейского театра <…>

Прошло пять лет со дня маминой смерти, но я всё ещё ощущала её присутствие в каждом уголке нашего дома, и мне всё больше не хватало её. Однако жизнь шла своим чередом, и однажды мы были приглашены к Адлерам. Стелла устроила званый вечер в честь рождения племянника, сына Лютера Адлера[lix] и Сильвии Сидни[lx]. Всё было очень стильно: гости в вечерних туалетах, два дворецких. Янкель подарил Стелле 20-томное собрание мировых драм, которое вызвало у неё живой интерес. На вечере была и родоначальница клана Сара, которая, несмотря на свой возраст, выглядела восхитительно. По просьбе гостей, она сказала несколько нетривиальных слов о новорожденном. Чувствовалось, что перед нами звезда. Я спела песни, вечер закончился около трёх часов ночи.

Дома меня ждали добрые вести. Мой агент звонил по поводу новой пьесы под названием «Большинством в один голос», которую ставил Дор Шери[lxi]. Это была история еврейской женщины средних лет, которая влюбилась в немолодого японца. Сюжет показался мне интересным, и я договорилась о встрече на следующий день с Дор и автором пьесы, Леонардом Шпигельгласом. Во время встречи Д. Шери был несговорчив. Он считал, что для 60-летней героини я выгляжу слишком молодо, хотя мой возраст был примерно таким же. Всё же они дали мне роль и попросили прочитать её на следующей встрече. Я никогда раньше не проходила прослушиваний, особенно для бродвейских постановок. Начиная с ранних лет карьеры, меня рассматривали, как «слишком еврейскую» исполнительницу, или, говоря современным языком, «слишком ярко этнически выраженную» актрису. Даже, когда я выступала на Бродвее (например, в «Утренней звезде»), обозреватели подчёркивали эту особенность моего дарования. В данном же случае, я могла сыграть женщину моей расы, цвета кожи, вероисповедания и возраста. Идя на вторую встречу с Шери и автором, я думала, что получу роль. После чтения Шпигельглас поцеловал меня и сказал: «Молли, это как раз то, что я задумал!» И все же, уходя, я знала, что роль достанется Гертруде Берг[lxii]. Почему? Шери был откровенен: «Вы не выглядите, как типичная еврейская мама — слишком моложавы, жизнерадостны и к тому же маленького роста». Возможно, он был прав. Трудно спорить, когда тебе не дают роль и сопровождают это такими комплиментами. Конечно, они не сказали твёрдое «нет», поэтому в ожидании ответа я встретилась с Падди Чаевским[lxiii]. Он ставил «Middle of the Night» («Полночь») c Фредриком Марчем[lxiv] и хотел взглянуть на меня и Янкеля для нашего возможного участия в съёмках. Постановщик и его команда оглядели меня (всё те же четыре фута и 11 дюймов[lxv]) и были очень милы. Теперь у нас было уже два проекта, но я чувствовала, что ни один из них не воплотится в жизнь. И, действительно, Гертруда Берг получила роль в «Большинстве», мне же снова было сказано, что я слишком моложава. Я пыталась не обращать на это внимания, но до сих пор убеждена, что мне не дали шанса показать всё, на что я способна.

Примечания

[xlii] Хора — народный танец-хоровод у евреев и народов юго-восточной Европы.

[xliii] Вели Джей (Velie Jay, 1892–1982), амер. актёр и певец, участник многих бродвейских шоу.

[xliv] Фонда Генри (Fonda Henry Jaynes “Hank”, 1905–1982) –выдающийся артист американского театра и кино; получил «Оскара» за лучшую мужскую роль в фильме «На золотом озере» («On Golden Pond»), 1981.

[xlv] Гринберг Хэнк (Greenberg Henry Benjamin «Hank», 1905–1982), амер. бейсболист.

[xlvi] 1,93 м

[xlvii] Новина-Пшибыльски Ян (Nowina-Przybylski Jan, 1902, Украина — 1938, Варшава), польский кинорежиссёр. В 17 лет убежал из дома и пошёл добровольцем на фронт. После окончания польско-советской войны работал в кинолаборатории, в 1927 г. стал её совладельцем, с 1929 совместно с Д. Каденом преобразовали её в киностудию. С 1931 до момента внезапной смерти снял 14 фильмов, в т.ч. на еврейские темы. В польском прокате фильм с Молли Пикон назывался «Judel gra na skrzypcach» («Юдель играет на скрипке»). В фильме показаны типичные клезмеры того времени.

[xlviii] Эсте́рка, Эстерка Малах (польск. Esterka, Esterka Małach, XIV век) — славившаяся своей красотой еврейка, жившая в Казимеже в XIV веке. По сообщению летописца Яна Длугоша (1356 г.) Эстерка была любовницей польского короля Казимира III Великого, именно ее влиянием объясняют благожелательную политику короля по отношению к польским евреям. Однако среди историков до сих пор нет единого мнения, была ли Эстерка историческим лицом или это только легенда.

[xlix] Штетл — евр. местечко в черте оседлости.

[l] USO (The United Service Organizations) — благотворительная организация, которая обеспечивает амер. воинские части различными услугами и программами, включая развлекательные.

[li] Крупный исторический жилой квартал в западной части Нижнего Манхеттена.

[lii] Аш Шолом (Asch Shalom (Shalem), 1880, Кутно, Польша — 1957, Лондон), евр. писатель и драматург, писал на идиш. Много лет жил в США.

[liii] Робсон Поль (Robson Paul Leroy Bustill, 1898, Принстон — 1976, Филадельфия), амер. певец (бас), актёр и правозащитник.

[liv] Здесь память изменила мемуаристке. По-видимиму, эта встреча произошла значительно раньше, так как Джордж Гершвин умер 11 июля 1937 г.

[lv] M. Пикон и её муж совершили тур по Европе в 1946 г. и выступали с концертами для перемещённых лиц — жертв войны.

[lvi] Питер Пен — персонаж нескольких книг шотландского писателя Дж. Барри (Barrie James Matthew, 1860–1937), герой многих кинофильмов.

[lvii] Робинсон Эдвард (Robinson Edward, он же Goldenberg Emanuel, 1893, Бухарест_1973, Лос-Анджелес), амер. киноактер.

[lviii] Трейси Ли (Tracy William Lee, 1898–1968), амер. актёр кино и телевидения.

[lix] Адлер Лютер (Adler Luther, 1903–1984), амер.актёр, сын Сары и Якова Адлеров.

[lx] Сидни Сильвия (Sidney Sylvia, ур. Kosow Sophia, 1910–1999), амер. актриса театра и кино.

[lxi] Шери Дор (Schery Dore, 1905–1980), амер. кинорежиссёр, продюсер и драматург.

[lxii] Берг Гертруда (Berg Gertrude, ур. Tilly Edelstein), 1898–1960), амер. актриса и сценаристка, обладательница телевизионной премии «Эмми» (1950) и театральной премии «Тони» (1959).

[lxiii] Чаевский Падди (Chaefsky Sidney Aaron «Paddy»,1923–1981), амер.драматург, сценарист и романист.

[lxiv] Марч Фредрик (March Fredric, 1897–1975), амер. актёр театра и кино.

[lxv] 1,5 м

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Молли Пикон: Отрывки из автобиографии. Перевод с английского Эрнста Зальцберга. Окончание

  1. Уважаемый Владимир, Очень рад, что материал Вам понравился
    Всех благ и успехов ЭЗ

  2. Спасибо, Прекрасный материал. особое спасибо Эрнсту Зальцбергу.

Добавить комментарий для Владимир Янкелевич Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.