Стихи ивритских поэтов в переводах Адольфа Гомана

Loading

Стихи ивритских поэтов

в переводах Адольфа Гомана

Три поэта, одна тема: Возвращение Одиссея

 Лея Гольдберг

Из книги « О цветении»

Плач Одиссея

В Аид Одиссей сошёл, устав от скитаний,
Увидеть своих друзей, мечом поражённых.
Их тени бесплотные он встречает у входа,
Тиранит память его крик их предсмертный…
Как пали герои!

Всадник с конём полегли на поле боя,
В чёрном потоке их кровь слилась едином
С жалобным голосом вдов, с бряцаньем меди,
С грохотом рухнувших стен, с сиротским плачем.
Гóре несчастным очам, что смерть узрели,
Гóре безмолвным устам, «воды!» просящим!..
Как пали герои!

Запахом тленья влеком кружит стервятник,
Между умерших живой – стократ одинок он.
В мрачном Аиде у вас прошу прощенья:
Лопнули брони и мы бежали, спасаясь.
Знаком позора на лбу моём – гибель друга,
Знаком позора на лбу каждый живой помечен.
Тиранит память мою крик ваш предсмертный…
Как пали герои!

1948

Хаим Гури

Одиссей

И, придя, он увидел не город родной –
Море, рыб, на медлительных волнах плавучие травы
И уставшее солнце у кромки небесного свода.

«Видно, вновь я ошибся дорогой», — устало решил Одиссей
И вернулся на тот перекрёсток, с которого посуху есть
Путь от ближнего города в город, откуда он родом.

Так, усталый, тоскуя, он брёл, как во сне.
Те, кого он встречал, говорили по-гречески странно:
Знать, угасли слова, что, как снедь, взял когда-то с собою в походы.

Те, кого он встречал, не дивились ему
И во след не смотрели внимательным взглядом.
Он подумал: «Быть может, я просто проспал все прошедшие годы?»

Жестом он задавал им вопросы. Пытались понять его, не приближаясь.
Алый свет фиолетовым стал у краёв небосвода.
Встали взрослые, кликнули разом детей, окруживших его, увели их с собой.
И один за другим загорелись в домах огоньки за оградой.

И покрылась росою его голова, ощутили касание ветра усталые губы.
Вóды, как Эвриклея-старуха, омыли избитые ноги ему,
Не заметили шрамов, стекли – как положено водам.

Натан Ионатан

Если б песней печальною быть

Телемах:
Нет, не препятствуй певцу о печальном возврате данаев
Петь – с похвалою великою люди той песне внимают,
Всякий раз ею, как новою, душу свою восхищая.
(Гомер. «Одиссея», песнь первая. Перевод В.Жуковского)

После лет, полных рокота волн, полных соли морской и приливов,
Одиссей возвратился домой. Воды мóря зима бороздит.
Без друзей: Диамед поражён, пал Аякс — храбрый сын Оилея,
Возле берега спит Ельпенор. Он один лишь богами забыт.

Вот Итака его. Он на берег Итаки сойдёт, нежно к сердцу прижмёт Телемаха,
И распухшей шершавой рукой станет гладить по мокрым щекам.
Будет плакать на лицах их дождь, на полях и в оливковых рощах,
На курганы ахейцев падёт и на слипшийся в комья их прах.

Здесь нелёгкая жизнь у людей, а на тихих полях Радаманта
Только лучшим лежать – без дождей, без туманов и без холодов.
Ровно веет там ветер морской, ни на миг никогда не кончаясь,
Много бурь предстоит нам пройти прежде, чем мы туда попадём.

Там на Адосе все без меня, потому я сегодня печален.
Есть земля посредине морей – град Цирцеи на острове, где
Мы осыпали прахом курган Ельпенора, эллинов обычаю верны,
И весло мы воткнули в курган – для потомков то памяти знак.

Пенелопа, супруга моя, ты склонила свой слух к гулу моря.
Между телом голодным твоим и моим – память мёртвых и лет,
Невсикая в короне волос и Калипсо с печалью во взоре…
Распростёртое тело моё молча лижет морская волна.

Возвращенья печальная песнь. На одном из данайских судов мы
Возвратимся на остров к себе без друзей, Пенелопа моя.
Сумрак, белый туман – не понять, то ли вечер сейчас, то ли утро,
То ль над морем сгущается пар, то ли, может быть, это – конец.

Если б жить нам на влажных брегах, где ветра нескончаемо дуют,
Если б песней печальною быть, что под бурею море поёт,
И под рыхлым песком золотым на скалистых угрюмых утёсах
Иль под чёрным курганом золы спать, белея последним веслом!
1938

 

*        *        *

Хаим Нахман Бялик

Песни на стихи Х.-Н.Бялика –
см. «7 искусств» №10 (23)

Дай твоим укрыться крылом

(По мнению ряда специалистов автор обращается к  Божественному Присутствию, Шхине. На иврите это слово – женского рода. Прим.перев.)

Дай твоим укрыться крылом,
Будь мне матерью и сестрой,
На груди твоей спрячу лицо, —
Тщетным мольбам сердце открой.

Милосердно склонись в сумерек час,
Муки свои поведаю я :
Ю н о с т ь есть на земле, говорят.
Где юность моя ?

И выдам ещё тайну одну :
Сгорела душа в пламени снов.
Говорят, л ю б о в ь есть на земле.
Но что есть любовь ?

Звёзды, и те солгали мне :
Дали мечту – разбили её.
Всего лишился я на земле,
Нет ничего.

Дай твоим укрыться крылом,
Будь мне матерью и сестрой,
На груди твоей спрячу лицо, —
Тщетным мольбам сердце открой.

Беги прочь, провидец

«А Амацйа, священник… послал сказать Йароваму, царю Йисраэлеву : Амос готовит заговор против тебя… Не может выдержать земля всех слов его, ибо сказал Амос: от меча умрёт Йаровам, а Йисраэль  изгнан будет с земли своей .  И сказал Амацйа Амосу: иди, провидец, беги… И ответил Амос: скотовод я, обрабатывающий (деревья) сикоморы… И сказал мне Господь:  иди пророчествуй  народу моему…»
(«Книга Пророков». Амос 7; 10 –16)

«Прочь, провидец»? Я бежать не намерен!
Учило стадо меня: «Не спеши!» .
И язык мой в речах не умерен,
Как топор тяжёлый крушит .

И, если силы развеял ветер,
Вы виновны и грех в том – на вас:
Наковальню молот не встретил,
В пне трухлявом топор мой увяз.

Ничего! Смирюсь с судьбою такой,
Привяжу к ремню снаряженье своё,
И, подёнщик, без платы за труд дневной :
Вернусь не спеша, как и пришёл.

В зелень трав вернусь, в тишину долин,
Заключу союз с сикоморой в лесу .
Вы же, вы – гниль и тлен один,
Завтра бури вас всех унесут.

 

*       *       *

Рахель  (Блувштейн)

 Песни на стихи Рахели –
см. «7 искусств» №10 (23)

Покорность

Угасает мятеж, стихает –
Гордый, алый в веселье шальном.
И покорность – вдова немая,
Бледнолицая входит в мой дом.

Разомкнёт мне сжатые губы
И расслабит мои кулаки,
Зачерпнёт горсть золы себе, чтобы
Все последние искры укрыть.

В дальний угол усядется просто,
Молча голову наклоня,
И я буду уверена: гостья
Не уйдёт, не уйдёт от меня.

Эхо

Залману

Так ясно помню : гор стена
Со всех сторон и свет ;
С вершины песнь гремит моя,
Кричу я : « Юности хвала ! »,
И – эхо вслед.

Прошли года и блеск угас,
Равнина вместо гор.
Но эхо сильно, как в тот раз,
Но эхо ясно и сейчас
Во мне с тех пор.

Блаженны те, кто сохранил
До дня грозы и бед
Хоть образ, хоть бы звук один,
Хоть слабый отблеск тех вершин,
Хоть эха след.

*

Всю жизнь я изменчива очень,
И в самый весенний расцвет
Вдруг чувства, как листья под осень,
Сорвались, несутся и – нет.

Тобой лишь всегда дорожила,
Земля, моя мать, лишь тебя
И в годы печали унылой,
И в день утешенья любя.

Как в детстве лучистом, далёком,
Верна тебе вечно, опять
Приду свою бледную щёку
К твоей загорелой прижать.
1927

Книга моих стихов            

Все крики отчаянья, стоны бессилья,
Как яркие бусы из слов,
В годину нужды и потерь заключила
Я в белую книгу стихов.

Найдут мой тайник, недоступный и другу,
Откроют завесу огня,
И сердце больное в холодные руки,
Кто хочет, возьмёт, теребя.
1927

*

Ты, погладив, рассеянно руку пронёс
Над склонённой моей головой,
И под грузом холодным сжалось до слёз
Моё сердце острой тоской.

Неужели судьба так безжалостна к нам,
Надо чашу испить, и везде
На земле человек человеку , впрямь,
Как на небе звезда звезде ?
1928

Шахтёр

Кирки в руке нетвёрдой трепет
Зовёт сквозь шахты мрак :
— Я жив ещё! О друг мой, где ты?
— Ответь мне, дай мне знак!

День, ночь – ни шороха, ни звука
(День или ночь сейчас?) .
Слабея вновь уронят руки
Кирку – в последний раз.

И я, как он, спасясь вначале,
Умру, шепча слова,
Взывая тщетно сквозь завалы:
— Я всё ещё жива !

И каждый миг, как час; нет малой
Надежды в новом дне.
На помощь поздно друг усталый,
Шахтёр прийдёт ко мне.
1930

* 

Лишь о себе рассказать умела:
Узок мой мир, как мир муравья;
Так же, как он, на слабые плечи
Ношу взяла непосильную я.

Путь мой, как путь муравья к вершине, —
Путь, полный боли, труда и бед, —
Руки гигантов с уверенной силой
В злобном ехидстве свели на нет.

Каждый мой шаг искажал и слезами
Полнил в душе затаившийся страх.
Что же ты звал меня, берег чудесный?
Что же вы лгали мне, дали в огнях?
1930

* 

На Книге Иова открыт мой ТАНАХ .
Чуден муж! Научи нас сегодня
И беду принимать, как добро, — на устах
С благодарностью к каре Господней..

Если б так же, как ты, могли мы излить
Пред лицом его слёзы и пени
И прийти, чтоб устало главу преклонить
Под конец на отцовы колени !
1931

*       *       *

Натан Альтерман

Избранные стихи из книги Н.Альтермана «Звёзды вовне»
– см. «Заметки по еврейской истории» №153

Стихи из книги Н.Альтермана «Голубиный город»
– см. «Заметки по еврейской истории» №153

Песни на стихи Н.Альтермана –
см. «7 искусств» №10 (23)

Из книги «Песни казней египетских»

Дорога на Но-Амон

4

Но-Амон! Визг осей железных –
И врата твои сорваны прочь.
Будут притчей Египта казни,
Суд, что был над тобою в ночь.

Как пришли из пустынь безбрежных,
Как открылись, бурля рекой;
Словно пахари, шли неспешно
Отрешённою чередой.

Но-Амон! Мертвецы твои ныне
Всё стоят, как тогда, у окон,
И застыли орлы над ними,
Словно вечно длящийся сон.

Ибо пало ударов десять,
Прав иль нет – отстранить невмочь.
Ночи помнишь ты те, все десять,
И ту первую – крови ночь.
1947

Из книги «Песни казней египетских»

1. Кровь

Звездой пришельца ночь обнажена, и вмиг
Колодцев и озёр огнём зарделся лик.
Проснись, Амон: везде алмазный алый свет —
От кос девиц младых до нищенских монет.

Монета бедняка, как глаз в крови, горит.
И, воду зачерпнув, дочь в ужасе кричит:
То не вода – огонь! О бог, спаси меня!
Из рук в колодца мрак летит ведро звеня.

Малиновые косы свесились над дном.
Кто спит, кто бодр – смотри! – освещены, как днём.
Ресницы их красны и губы, что кармин…
И первенец зовёт: Отец! – Я здесь, мой сын.

— Круж’ится голова, но не от пляски ног,
И голос мой хрипит, как под ногой песок.
Прикрой меня, отец, спаси нас от беды
И дай мне поскорей хоть капельку воды.

— Мой первенец, вода, как кровь, зардела вдруг
И, как вода, — смотри! — разлита кровь вокруг.
Колодец потемнел, но ал песок дорог.
Кровь в городе, но спит наш город без тревог.

— От жажды мы умрём. Отец, ты слышишь стон?
— Звезда пришельца, сын, восстала на Амон.
И кровью стала вся вода у нас в горшках.
А кровь слепа, мой сын. Мы у неё в руках.
1944

Из книги «Последняя маска»

Каин и Авель

1

— Ева, мама моя !
Пойду я гулять в поля.
— Нет, Авель, свет очей:
Там брат поджидает тебя.

Авель ослушался, в поле ушёл.
Вдруг Каин возник из тени:
– Авель! Я, брат, заждался тебя.
Вставай скорей на колени!

Вставай на колени… Не вздумай бежать,
Срок пришёл и ты будешь убит,
Я вот только не знаю, брат мой, пока,
Откуда душа улетит.

2

Камнем ударил Каин его
По руке, по ноге и в плечо.
— Авель, мой брат, Авель, скажи,
Ты мёртв или жив ещё ?

И дай, если жив, совет
Мне, брату ( я жду, не дыша ) :
Куда ударить мне острым камнем
Так, чтобы вышла душа.

— Каин, брат мой, Каин, ещё
Не было мёртвых, брат мой,
И в мире никто не знает пока,
Как можно расстаться с душой.

3

Отец подошёл к нему,
И мать подошла, спросив:
– Скажи нам, сынок наш, — сейчас
Мёртв ты уже или жив?

Он ответил : «Ещё никому
До сих пор не пришлось умирать,
И, как уж покинет меня душа,
Откуда могу я знать?

Сквозь кожу ль она улетит,
Из сердца ль она изойдёт,
Иль выпорхнет как-то душа
Сквозь ставшим вдруг лживым рот,

Иль выйдет она, о отец,
Невидима, как теперь,
Из мозга, чья память скрылась во мгле,
Приоткрытой оставив дверь».
1967

Из сборника «Седьмая колонка»

Козлик из Агады

Сказание об исходе евреев из Египта  –  Пасхальная Агада заканчивается детской песенкой, написанной на близком ивриту арамейском  языке. Начало  песенки –  « Хад  гадья, хад  гадья  дизеван аба » —  «Козлика, козлика купил папа…»
(Примеч. перев.)

Он на рынке стоял среди коз и козлов
И с мизинец хвостом
Отгонял мушек , —
Козлик за два гроша из семьи бедняков,
Без шнурка, без лент и гремушек.

На него не смотрел работящий народ –
Ювелиры, ткачи, — и не знали люди,
Что в Сказание он
Очень скоро войдёт
И что песни героем будет.

Подошёл к нему Папа, улыбкой лучась,
Он Козлёнка купил
И погладил, конечно.
Так что песенка эта тогда началась,
А уж петь её будут – вечно.

Папе Козлик лизнул язычком кисть руки,
Мокрым носом уткнулся слабо.
Это, братья, — вам рифма для первой строки,
Где начало – «ДИЗЕВАН АБА».

День весенний сиял, ветер вился в саду,
И, друг дружке мигнув, смеялись девчонки.
А Папа с Козлёнком
Вошли в Агаду
И стояли себе тихонько.

Чудесами, знаменьями разных мастей
Агада была полной уже в начале.
Дали место двоим на последнем листе,
В тесноте
Там их к стенке прижали.

И без слов обратилася к ним Агада :
— Вы удачно вошли в изданье
Средь листов, где окрашена кровью вода,
Средь величия судеб и тайн преданья.

Я уверена, море разъято не зря,
И есть смысл проходить сквозь пустыни и стены,
Если в самом конце
Козлик с Папой стоят,
Ожидая черёд вместе выйти на сцену.

*       *       *

Лея Гольдберг

Стихи Л.Гольдберг (к 100-летию со дня рождения)
— см. «Заметки по еврейской истории» №140

Песни на стихи Л.Гольдберг
— см. «7 искусств» №10 (23)

Из книги « Кольца дыма »

*

День пахнет словно плод гнилой, сквозь листопад
Блестит слезой. В отчаянье, без силы
За тучею, впитавшей дождь и град,
Благословлявшая рука небес застыла.

Дрожат под ветром двери памяти. Порой
Пустой ларец наследства он на миг откроет.
И к девственным листам устремлено перо
С забвения мольбой, в которой нет покоя.

Ни звука в сновиденьях ночи этой нет,
Слепой, как сосунок, что выбран для убоя.
И влажною ползёт личинкой свет
По ране темноты с зарёю.
1935

К портрету матери

Кольца дыма тенью скользят по стене,
К лёгким занавесям летят.
А часы, не узнав, удивляются мне:
Это чей так спокоен взгляд?

Задают вопрос, брови стрелок собрав:
«Эта, новая, ты ли, дочь,
Та, что завтрашний ужас хотела вчера
В пожелтевших зубах истолочь?»

По ошибке забрёл ко мне этот покой.
Лёг котёнком и спит, как дитя.
Его тень улыбается мне порой,
В кольцах дыма вдоль стен скользя.
1935

Белые дни

Горячие белые дни бесконечны, как солнца лучи.
Покой одиночества замер над ширью реки.
Распахнуты окна к лазури, но небо молчит.
Меж было и будет мосты высоки и легки.

И сердце смирилось с собою, неспешно толчкам ведёт счёт.
Ритм мерный его сделал мягче, спокойней скромней и добрей,
Оно, как младенец, что сам колыбельную песню поёт,
Раз мать замолчала, устав от забот и затей.

Как сердцу легка пустота ваша, тихие белые дни!
Глаза повторяют с улыбкою стрелок круги.
Давно перестали часы подгонять в нетерпенье они.
Меж было и будет мосты высоки и легки.
1935

Песня на музыку Шломо Йидова в его исполнении здесь

Из книги «Зеленоглазый колос»

1. Вступление

Никогда не забыть, как мы шли с тобой полем, мой друг,
Как с бездонных небес журавли подавали нам голос,
Как средь тысячи спелых колосьев нам встретился вдруг
На тоненьком стебле зеленоглазый колос.

Путь широк был, мы шли не страшась, спотыкаясь порой.
Мы смеялись, готовые к смерти жестокой.
Если наши сердца не откликнутся радости самой большой,
То откликнутся боли высокой.
1939

Молитвы о прощении («Слихот»)

Слихóт – молитвы о прощении  грехов, произносимые в дни перед началом нового года – праздником Рош-а-шана.                                       (Примеч. перев.)

2

Решил календарь на ромашке гаданье
Испробовать, дни обрывая мои:
Муки, сиянье, нега, страданье –
Сон разрешится в пути.

Я, вздыхая, твои завязала ботинки,
Проводила без звука до двери тебя,
И, когда ты к ней шёл, то у каждой тропинки
Скорбь моя улыбалась, любя.

Помня ложные клятвы от слова до слова,
Для тебя сохраняла всей жизни покой
И склонилась послушно в тот день, когда снова
Вернулся безгрешный, родной.
1939

В моём городе дождь

Сады опустивши ветви стоят,
И ливня струя горяча.
Коснулся лица моего твой взгляд,
Как струн рука скрипача.

А там, на углу, звонко капли галдят,
В витрине томов гора.
Отражаясь в стекле, наши лица глядят:
Как будто брат и сестра.

Ты, правда, похож на меня сейчас,
Лишь светлей и серьёзней черты.
Чудесный эскиз кем-то создан для нас:
Аллея, город и ты.

Мы на улице. Дождь просветлел, улыбнулся.
Мир, как сказка, прост и хорош.
Ворот поднят, ты к ветру лицом повернулся –
На утро моё похож.
1939

Из цикла «Детство»

1.Вступление

Как звёзды могут во тьме любое найти окно,
Как день глядит в глаза, что сейчас открылись,
Как свет,
Так касание пальцев, с предутренним схожее сном,
Страх развеяло ночи, и песнь явилась
В веселье на свет.

Так проста,
Так проста и полна,
Как зелёный лужок, где тропинка в траве не видна,
Как кле-вер,
яг-нё-нок,
ро-са.
1939

Из книги «Зеленоглазый колос»

Последние в полях

На крýги свои ветер возвратился и затих,
И сумерки скользят, стерню скрывая.
Мы босы, мы ступаем молча,
Ведь мы
Последние в полях.

Мы видели, как солнца диск исчез,
Нам слышен скрип засовов врат небесных.
Лежит свободно, обнажённо поле.
Усталый, стадом брошенный козлёнок —
Ушла с зарёй на запад борозда.

Разлился широко по полю жатвы дух,
Роса глубóка,
Шаг наш отрешён.
Ведь мы –
Последние в полях.
1939

*

На веки давит мира тяжкий гнёт.
Потуплен взгляд, и плача больше нет.
На горизонте, в море тонет свет.
Напев допет.

Шеренга туч, как караван, шагает.
Молчанье, аркой выгнувшись, сияет.

Но мы с тобой спокойны быть должны.
Уходит день, и веки смежены.
1939

Из книги «Из моего старого дома»

Эпилог 

2

Ушла, и вернуться нет силы,
И не хочу вспоминать.
Ведь то, что тогда не любила,
Любимым вдали может стать.
Мир, в котором можно лишь было
Расцветя увядать, замерзать.

В сладких грёзах воспоминаний
Серой родины пустота —
Городок, застрявший в бурьяне,
И тоскливых суббот долгота,
Страх, родившийся в юности ранней
И застывший в душе навсегда.
В сладких грёзах воспоминаний
Всё, чего не имела тогда.

Я нашла себе землю другую,
Ветры след мой давно замели,
Но сегодня я, втайне тоскуя,
Жажду мёртвых поднять из земли.
Я ушла, гордясь и бунтуя.
К кому молитвы мои?

3

Казалось, время вдруг остановилось
И, как тогда, вновь расцвели сады
Иль листопада золотом покрылось
Пространство разом до краёв земли.

Как будто, впрямь, не рухнули надежды
И нам неведомо, что знаем мы сейчас.
Как будто, впрямь, стоит наш дом, как прежде,
И стол накрытый ожидает нас.

Что толку, если вспоминать мы будем,
Сквозь слёзы глядя друг на друга тут,
Всё то, что мы любили и что люди
Навек забытым иногда зовут.

Забытое, что ввек не позабудешь,
Потери, от которых не уйдёшь…
1944

Из книги «О цветении»

 О цветении

 Аврааму Бен-Ицхак

 1

Покрылась клещевина в ночь цветов узором:
В тяжёлом пурпуре ярка и горяча
На чёрном бархате листвы в сетях забора.

Стада, на воле отдохнув, идут мыча
Домой. И небо облаков белейшую одежду
В сиянье синем сбросило с плеча.

Как свет в воде, исчезнет всё, что было прежде,
Чтоб ароматом свежим стать к началу дня.
Закат залил поля кармином нежным,

Как будто отдала покой им кровь моя.
1948

Дерево

1

Вот дерево: растёт перед рекой –
Могучее, устав от бурь суровых,
Лишённое давно побегов новых,
Склонилось ниц над мчащейся водой.

Во тьме годов взрослело сердце в нём,
Исполнилось сознательным смиреньем,
Любовью гордой, тихим примиреньем,
Непобедимой древности добром.

И бунты видело, и правые дела,
И горечь крови сладкий плод дала,
Перебродив и испытав метанья.

И лишь давным-давно седой поток
Его в цветенье тайном видеть мог
И полон был любви и состраданья.
1948

Из цикла «Песни любви из старинной книги»

5 

Бывало, тьма не разделяла нас,
Сон не стоял меж нами, как преграда.
Без страха и без ненависти рядом
Мы – тело к телу – просыпались враз.

Тебя средь ночи не теряла я.
Меж завтра и вчера – одно мгновенье.
Чисты, наивны в нашем единенье,
Нисколько не стеснялись света дня.

Судьба решила, и в один из дней
Проснулись мы пристыжены, несмелы.
Смиренно я потупилась пред ней.

Но всё ещё рука в руке моей,
Та, что коснуться хрупких струн умела.
Теперь чужда и камня тяжелей.
1948

Первая любовь 

1

Осмеяна и так прекрасна,
И издалёка так мала
Из глуби памяти неясной
Вдруг первая любовь всплыла.

Развалин груды, пепел, пламя,
И кровь, и бездны, бездны дней
Легли меж школьными мечтами
И тяжкой зрелостью моей.

Блеск ожидания, как видно,
Убавил зренья остроту,
И черт простую миловидность
Сочла я вдруг за красоту.

Не в нашу ль честь, не в честь тебя ли
В саду у нас в цветенья дни
Тогда каштаны зажигали
Высоких белых свеч огни ?

Той потрясённою не я ли
Была, познавшей хлад и зной,
В тот час, когда снежинки пали
На поцелуй последний твой ?

Как повзрослели мы в дороге !
С тех пор и ты, быть может, нёс
От снега на губах ожоги
И тающие льдинки слёз ?
1948

Из цикла «Песни о блудном сыне»

1. В дороге

А в дороге сказал ему камень:
«Как больной, ты ступаешь с трудом.
Как же ты, — спросил его камень, —
Возвратишься в забытый свой дом?»

И в дороге заметило поле:
«Спотыкаешься ты, как слепой.
Как же ты, — удивилось поле, —
В одиночку вернёшься домой?»

Не признали дорожные вехи
В странном путнике своего,
И торчали дорожные вехи,
Как репейник, кололи его.

Ключ в дороге сказал: «Плохо дело!
Губы сухи и красны глаза.»
Сын к воде склонился всем телом,
Догоняла слезу слеза.

2. Дома

Сказала сестра: «Я забыла.»
«И знать,» – сказал брат, – «не хочу.»
Невеста, вздохнув: «Я простила.»
А отец: «Никогда не прощу.»
Мать подумала у окна:
«Как дорога домой длинна!»

Сказала сестра: «Буря воет.»
Сказал брат: «Да, ветер гудит.»
Невеста: «Кто ж двери откроет?»
«Не открою.» – Отец говорит.
Мать без слов внимала ветрам:
«Как же холодно, Боже, там!»

Сказала сестра: «Мы все дома.»
А брат: «Дайте ж есть, наконец!»
Невеста вздохнула: «Готово.»
«Вот и славно!» – Закончил отец.
Мать молчала: «Раз нет гостей…»
И нарезала пять ломтей.

Сестра лишь чуть-чуть откусила,
Брат ломоть свой в вино макал,
Невеста хозяйку хвалила,
Отец молча ел и вздыхал.
Встала мать, убрала со стола,
В бурю дверь открывать пошла.

3. По возвращении

Не безвинен, не честен, и слóва
В оправдание негде взять,
На пороге жилища родного
Ниц лежал, не решаясь встать.

«Я стократно шёл за грехами
И стократно Бога хулил,
И свидетель – небо над нами,
Что всегда я неправым был.

И свидетель – небо над нами,
Что во всём повинен один,
Что предавшим явлюсь пред вами,
Что я всё ещё блудный сын.

И сестра со слезой во взгляде
Вышла, голову наклонив.
И молчала невеста рядом,
На груди ладони скрестив.

Брат не вышел к нему из дома,
Побороть презренья не мог
И смотрел на брата угрюмо,
Ниц упавшего на порог.

Только мать подошла поспешно,
И сияло лицо из морщин:
«Будь ты праведен или грешен,
Лишь бы ты возвратился, сын.

За бессчётные ночи бденья
Не простит отец до конца.
Встань и слушай благословенье
В гневе любящего отца.»
1948

Из книги «О цветении»

*

Если тьму своих страхов делить согласишься со мной,
Может станет светлей мне чуть-чуть.
Если тяжкий свой гнёт переложишь на плечи мои,
Может станет мне легче чуть-чуть.
Если свой одиночества холод сольёшь с моей стылой тоской.
Может станет теплей мне чуть-чуть.

Как деревья весну своих почек творят
На снегу,
Твою боль я приму, словно дар,
И печаль пережить помогу.
Я их в крепкие руки приму.
Не споткнусь, сберегу.
Я смогу.
1948

Из книги «Утренняя молния»

 Осень 

Стихает средь рощи и гаснет
Шорох далёких шагов.
Не ожидай понапрасну :
Любви не найду новых слов.
Горький вкус на губах,
Нету проку в речах,
Любви не найду новых слов.

Ветер пронзительно воет,
Осень веткой скрипит сухой.
Никогда  нам не будет покоя :
Смерть коснулася рощи рукой.
Не вернутся к нам, нет,
Ни напев тот, ни свет –
Смерть коснулася рощи рукой.

Но прими, — исцеляя, прощая, —
И крылом меня хрупким укрой,
Пока бьются сердца, замирая
В ожидании вести благой.
Но вернётся ль наш час ?
Сердце ждёт и сейчас
Хоть обрывка той вести благой.
1955

Молния перед утром

Заря и молния вдруг свет на свет сошлись –
Два мощных рыцаря в блестящих латах.
Из ножен темноты оружье рвётся ввысь,
Их громы издали приветствуют раскатом.

Сгустились тучи, горизонт исчез.
Нет милости, нет в небесах пощады,
И молния летит заре наперерез
Под свист разящих струй и грохот ада.

Так день родился, начал жизнь свою.
Сверкает свет, как острый меч в бою.
1955

Из цикла «Неодушевлённая природа»

3. Зеркало

В глубинах зеркала возник
Лица и книги новый лик.
В глубинах плоскости пустой
В нам чуждом отраженье света
Всё обретает смысл иной.
Не так ли песни моих книг?

Зеркально отражён, возник
Лица и книги новый лик.
В печатном тексте, в буквах слов
И в простоте заглавий слито
Противоречье двух основ,
Двух истин – видимой и скрытой,
Поэтов с зеркалом конфликт.
1955

Из цикла сонетов “Любовь Терезы дю Мён»

«Тереза дю Мён – аристкратка из Авиньона (Франция),  жившая в 16 веке. В 40 лет она влюбилась в молодого итальянца, учителя её детей, и написала ему 41 любовный сонет. Когда юноша уехал, Тереза сожгла свои стихи и ушла в монастырь.»
(Из предисловия Л.Гольдберг к циклу) 

5.

Возможно, ты не так красив, как знать!
И взгляд иной – расчётливый, холодный, —
Твою красу исследуя подробно,
Сумеет в ней огрехи распознать.

Педант скупой вдруг станет осуждать
Излишества природы столь небрежной,
Что мужество прикрыла детством нежным.
Но не могу красивее сыскать.

С сосной в росе сравним ли можешь быть,
Что ветерок ласкающей рукою
Один лишь может мягкость ощутить,

Иль с пламенем небесным, может быть,
Дарящим нам сиянье голубое?
Нет, не с чем мне красу твою сравнить!

9.

Из моего, из твоего окна
Один и тот же вид, и тот же сад.
Всё, что твой взор ласкал, чему был рад,
Я целый день любить могу одна.

И за твоим окном, и за моим
Нам песни соловей один поёт,
Но твоё сердце, вздрогнув, вновь уснёт,
А я проснусь, всю ночь внимаю им.

Нам многое обоим полюбилось.
Сосна с утра мне шлёт привет, как друг,
Твой взор храня в росинке на игле.

Но, нет! Окно твоё не озарилось,
Когда в ночи соприкоснулись вдруг
Два наши одиночества во мгле.
1955

Песня на музыку Нурит Гирш в исполнении Иланит здесь

Сонеты в 13 строк

 1 

Блаженны те, чей смех сквозь бури в море,
Как свет звезды на пене волн, блестит.
Блаженны те, что встретились в час горя,
Но тайно радость в лицах их горит.

Блажен, кто другу счастием готов
Светиться сквозь печаль в день возвращенья.
Блаженна воздаяньем за мученья
Нам средь мучений данная любовь.

Сто крат блаженна я : моей рукой
Твоя ладонь на миг была согрета
В день, когда смерть явилась предо мной,

И искру лишь из глаз, горящих светом,
Во тьму, как клад, дано мне взять с собой.
1957

Из песен моей любимой  страны

3

В любимой моей стране
Всё бедно, и месяц на небе
Стоит, как нищий у входа –
Бледен, испуган, согбен.

И рваные, блёклые тучи
Приходят с окраины неба,
Спешат благочинно и скромно
Прикрыть его бедности стыд.

А солнце встаёт поутру,
Как листья осенние, жёлто.
Зарезан, в конце переулка
Лежит золотой петушок.
1955

Из книги « Раньше или позже »

Напев далёкой звезды 

Там, за вечерней сенью
Звезда вдали.
Там, на краю селенья
Звезда вдали.

Сквозь сумерки ступая,
Ты к ней иди.
Покорная, слепая
Ты к ней иди.

Ты свет её рукою
Найди, коснись.
Как пахнет он травою
Сквозь неба высь !

Рука на ощупь хочет
Звезду достать,
А хор слепцов бормочет :
— Схватить, сорвать !

И вечер гаснет снова,
И ночь кругом,
И тёплого нет слова
К тебе ни в ком.
1959

Из книги «Последние слова»

1

Мне холодно очень. Пейзаж вкруг меня
С разорванным схож одеяньем. Усталой рукой
Пишу я
Последние строки стиха.
Уже в восьмом веке поэт,
Сидевший у Жёлтой реки,
Знал точно, какое слово
Уместно в конце.

2

Что будет, когда нас не станет?
Замрут небеса,
И, если б не стрелка часов,
Ни за что не узнать,
Как уже далеки мы
От утра.
Чьё семя развеют весною ветрá?
И что за цветок
На нашей могиле взойдёт?
Я молюсь,
Чтобы это был лютик
Жёлтый, из тех
Что рвала я когда-то в горах.
Что будет, когда нас не станет?

3

Что будет, когда нас не станет?
Двое юношей песню поют
На улице.
В доме в двух окнах
Зажглися огни.
И ночью из порта
Выйдут в море два судна.
Мои две руки
В твоих двух руках холодны.
Что будет, когда нас не станет?

4

Что будет, когда нас не станет? Знамения ночи
Прекрасны, но смысл их не ясен. А ветер
Серебряным обручем в небе играет.

О месяц древнейший! Как все ошибались –
Наивный влюблённый и жрец фараона!
Теперь всё решило безмолвие, и приговор не оспоришь.
А мы…
Что будет, когда нас не станет?

5

Но боль
Ясней света дневного,
Любого сомнения выше
И, как вера, сильна.
1959

Из книги « С этой ночью »

Из цикла «Прогулка без имени»

3

Неделями по имени ко мне
Уже не обращается никто.
Всё просто : в кухне попугай ещё
Его не заучил,
И в городе всём человека нет,
Чтоб  знал его уже.
Оно лишь на бумаге, как строка,
Безгласное, беззвучное пока.

По целым дням без имени хожу
По улице ( есть имя у неё ),
Часами я без имени сижу
У дерева ( есть имя у него ),
И временами вдруг воображу
Кого-нибудь, имя не зная его.
1964

Из цикла «Неверящему»

3

Только горы уже не спят
Только стены и мох в камнях.

Срывай же с меня сна покров,
Буди же меня !

Рассвет надо мною высок,
Без отклика, одинок.
Дай склониться ему надо мной,
Дай поплакать ему надо мной.
Он снова теперь со мной –
Пропавший сынок.

Только горы уже не спят,
Я ж никак не проснусь.
Рассвет, приникший к стеклу окна,
По имени кличет меня –
И не отзовусь…
1964

 Ушли в мир иной

1

В иной ушли они мир,
И это – теперь их мир.
Я же от сердца всего
Жажду мира сего.

Голод его ощущать,
Жажду его утолять,
Корнем его и зерном
Вместе с ним прорастать.

И обожать его,
И презирать его,
Ревность и страх прожить, —
Те, что внутри него.

2

И бродил ты среди мертвецов,
И не счесть было мертвецов.
И искал ты души живой –

Не найти там души живой.

И лица у мёртвых тех
Без заботы, без боли следа.
Лишь одной будешь милости ждать
От них, это – милость мук.

И помянешь меня добром,
Что я тебе болью была
И была для тебя всегда
Источником мук живым.

Но теперь среди мёртвых я,
Лицам их и моё сродни,
На лице моём их покой
Без заботы, без боли следа.

3

В святых стоит вратах
Страж строгий на часах.
Никто меня не ждёт
Там с пропуском в руках.

В твоём дворце лишь цвет
Друзей прошедших лет.
Для любящих других, —
Для них там места нет.

За мёртвым за тобой
Не я шла, шёл другой.
Я в книге дней твоих

Не значусь ни строкой.

4

Как умрёшь, десятилетье спустя
Буду точно знать, что любила тебя,
Иль умру, и десятилетье спустя
Будешь точно знать, что забыл меня.

Только эти, скупы и просты, как трава,
В книге мёртвых записаны эти слова.
1964

Из книги «С этой ночью»

*

Мир судит холодно, не любя.
На милость надежда плоха.
Мечты тонут в море мглы, а тебя
Не оторвать от стиха.

*

Давно без любимых, друзей, подруг.
А, где моря нет, корабль не плывёт.
Путь краток, сузился круг.
Что теперь?
Ещё неделя, месяц, год?

Когда умру, будет кто-то другой.
В мир этот любить, ненавидеть придёт.
Путь краток, вот счёт мой.
Что теперь?
Ещё неделя, месяц, год?

На лице моём вечер холодный, роса.
Перекрёсток ближний к остановке ведёт.
Утром проснусь, открою глаза…
Боже мой!
Ещё неделя, месяц, год.
1964

Из цикла «Самая короткая дорога»

6.

Нет дороги короче, чем через года…
Дом осел, крыша набок, но свет не погас.
И, глядишь, как соседи, стоят у пруда
День мой, тот, что тогда, и та ночь, что сейчас…
Мы стареем, меняемся? Что ж, так всегда.

Нет короче дороги, чем та, что уже позади.
Помнишь? Наши две лодки коснулись краями бортов,
На холме развели дети яркое пламя костров…
Изменились? Стареем? Поверь, у меня впереди
До утра много долгих часов.
1964

Из книги «С этой ночью»

Из цикла «Очень далеко»

3. Это не море

Это не море меж нами,
Это не пропасть меж нами,
Это не время меж нами.
Это — мы сами, то, что меж нами.
1964

Из сборника «Миниатюры»

Молитва

Колени преклонив, молю, дай мне познать
Секрет плода сиять
И листьев увядать,
Свободы этой суть:
Дышать, желать, смотреть,
Стремиться, понимать, любить, терять.

Моим устам Тебя дай силу восславлять
За то, что вечно время можешь обновлять,
Чтобы вчерашний день не повторился впредь,
Чтоб на рутину мне не привелось пенять.
1964

Песня на музыку Дворы Хабкин в исполнении Ярдены Арази здесь

Из книги « С этой ночью »

О вреде курения

Утро. Льёт дождь. Не вставать. И не курить. Ну что же…
Нужно поменьше читать… Странная нынче весна.
Странная нынче весна. Утро на вечер похоже.
Нужно поменьше читать. Как же весна мрачна…

Раньше роптала. И что? Мёртвых своих оживила?
Тело, газета, стихи, «Песнь песней» – болит всё сильней.
Умный молчит? Может быть. Хорошо, что есть силы
Всех по ночам не будить, не беспокоить друзей.

Утро. Льёт дождь. Не вставать. Может, боль станет глуше.
Кончилась ночь и теперь… Не было вовсе зари.
Утро, как ночь. Пусть уж так. Тишина только душит.
Как тяжела весна! Говорила тебе: не кури!
1964

Из сборника «Остаток жизни»

(рифмованный перевод белого стиха)

 *

А завтра я умру.
Изменятся к утру
И профиль, и анфас,
И веки спящих глаз.

А завтра на заре
Сойдётесь во дворе,
Чтобы отдать мне честь,
И поделить, что есть.

Настанет этот час:
Всё ваше и для вас,
И правы вы во всём,
Что скажете потом.

Сегодня я стою
Живая на краю,
Но, сколько не взывай,
Не отодвинут край.
1971

*       *       *

Иегуда Амихай

Цикл стихотворений «Песни Земли Сиона и Иерусалима»
– см. «Заметки по еврейской истории» №149

 Из книги  « В том месте, где я не был »

Иль, скажем , скорбь

А вправду ль знать тебе ещё так много надо,
Подруга встреч случайных, прошлогодний снег?
А «после» не для нас, не капля яда,
А чаша… И молчанье… И навек.

Ведь мы подменены, как сумка или плащ в заботах.
И я уже — не я, и ты – не ты. Потом
Нам не вернуться вновь. Исход субботы,
И свечка гаснет в пальцах, смоченных вином.

От солнца твоего одна луна со мною,
Звук слов незначащих и утешенье фраз:
«Будь добр, оставь» иль «Я хочу покоя»,
Иль, скажем, «Скорбь», или «Всё кончено для нас».

Из книги « За всем этим кроется большое счастье »

П е с н я

Вот и начало – раскрыто,
Как в родах.
Всё!  Хватит!  Теперь – отдохнуть.

Проводи меня

Проводи меня к аэропорту.
Я не лечу, не ухожу и не оставляю.
Но проводи меня сквозь туманы маслин
До белого самолёта.

Скажи слова, что спешат сказать
В час короткий разлуки времена года,

В час, когда руки приходят к
Глазам, полным слёз, словно к
Корыту, чтоб пить и пить.

Песня любви

Люди пользуются друг другом
Как средством от боли. Один другого
Прикладывают к ранам житейским своим,
Ко рту и к глазам, к лобку и к ладони раскрытой.
Сжимают один другого и не хотят отпускать.

Тот, кто забывает

Одного человека забыв,
Забудешь троих: его,
Название улицы, где он жил,
И того, чьё имя она носила.

Ты не обязан плакать.
Тогда там стояли два эвкалипта.
Выросли, верно. То было
Вечером. Ты не обязан плакать.

Это сейчас всё тихо,
Верно, разумно, печально чуть-чуть,
Как отец, что один растит малыша-сына,
Как сын, что один растёт у отца своего.

Печаль в глазах и картины пути

Есть память смутная – как сахаром цветным,
Она покрыта гомоном играющих детей.
Есть вещи, что не защитят
Уже тебя. И двери есть – они могилы крепче.

И есть мелодия, похожая на ту, у Мазэди
Возле Каира, обещавшую тогда
То, что молчание «сейчас»
Старается исполнить, только зря.

И место есть, куда вернуться не сумеешь ты.
Его скрывают ветки днём
И освещает лампа среди ночи.
И больше ничего я не могу сказать,
И больше ничего не знаю.

Забыть и улететь. Летать и забывать. И это всё.
Всё прочее – печаль в глазах, картины на пути.

Мы были близки

Мы были друг другу близки,
Как два номера в лотерее
С разницей маленькой в цифре одной –
Одному, глядишь, повезёт.

Твоё прекрасное лицо и имя на тебе, как печать
На коробке чудесного деликатеса.
Плод и имя его.
Ты всё ещё там, внутри?

В дни, когда каждый день
Будет также сладок, как ночь,
И красив, во времена людей,
Для которых время не важно уже,
Мы узнаем, узнаем…

Из книги «Стихотворения 1948-1962г.г.»

Молодой Давид* 

Когда восторг победы поутих,
Давид вернулся в строй своих друзей.
С оружием, в доспехах боевых
Казались юноши взрослей.

Друг друга восхваляли кто как мог,
Смеялись хрипло, гордые, в ответ,
Ругались и клялись. Но, одинок,
Впервые понял он: других Давидов нет.

Не слышал их. Не знал, куда девать
Ту голову, что продолжал держать
Тяжёлую за космы на весу.

«Теперь уж ни к чему. Куда несу?..»
К восторгу войск, как он, глухие, в небо взмыв,
Умчались грифы, кровью клюв не обагрив.

*)  Имеется в виду библейский рассказ о единоборстве молодого пастуха Давида, будущего царя Израиля, с филистимским великаном Голиафом.

*       *       *

Зельда (Мишковски, урожд. Цви-хэн)

Есть у каждого имя

(рифмованный перевод белого стиха)

Есть у каждого имя,
Что дал ему Бог,
Как назвали отец и мать.

Есть у каждого имя,
Что дали ему
Смех его, одежда и стать.

Есть у каждого имя,
Что дали ему
Стены дома его, кручи гор.

Есть у каждого имя,
И в имени том –
Воля звёзд и людей приговор.

Есть у каждого имя,
И в имени том –
Страсть его и его грехи.

Есть у каждого имя,
Что дали ему
Те, кого он любил, и враги.

Есть у каждого имя,
И в имени том –
Радость праздника, будни в поту.

Есть у каждого имя,
Несущее смену времён
И людскую в веках слепоту.

Есть у каждого имя,
Что дал ему Бог,
Как назвали мать и отец.

Есть у каждого имя.
Его нам дают
Волны моря
и смерть
под конец.

*       *       *

Натан Ионатан

Из книги  «До сих пор. Стихи»

У каждого Иерусалим

У каждого есть город – свой Иерусалим.
У каждого, в мечтах, пока не брызнет
С горы в ночном цветенье яркий свет пред ним –
Последний на закате жизни.

Любому место есть в тебе, Иерусалим.
И место то зовут любовью кратко.
Когда же он придёт холодным и босым,
Тогда – свет, пыль – ему всё будет сладко.

И есть печаль. Её зовут Иерусалим.
Увидишь путника за стенами твоими –
Под звон колоколов, чей ритм неповторим,
Все камни башен скажут его имя.

Из праха твоего, Иерусалим,
Цветы ночные светят перед ним.
1979

*       *       *

Дан Пагис

Из книги «Мозг»

Новый любовник

Ты подбираешь меня – червонец, другою почти что забытый,
Трёшь меж большим и указательным пальцами.
Я стараюсь выглядеть новым, даже слегка блестеть.

Ты уточняешь стоимость, выбитую на мне,
Всматриваешься в оттиснутую на мне физиономию.
Я величествен, почти как всамделишный император.

Мало того, ты склоняешь ко мне чуткое ухо,
Постукиваешь, слушаешь. Я издаю для тебя
Чистейший звон почти без изъяна.

Под конец, как умудрённый жизнью меняла,
Ты надкусываешь меня: не прогнётся ли он,
Этот фальшивый червонец?

Я выдерживаю пробу, я твёрд (ну, не то чтобы золото,
Но вполне подходящий сплав). И теперь ты сможешь
Со спокойным сердцем растратить меня.
1976

Мозг

1

Во тьме черепной коробки
Он обнаруживает внезапно,
Что родился.
Тяжёлый момент.

С тех пор он очень занят. Он размышляет
О том, что он размышляет о том…
Он крутит и вертит:
А выход-то где?

Если в каком-то мире имелись бы вещи,
Он бы, конечно, их очень любил.
Он бы для каждой придумал название.
Вот, например, название: мозг.
Это я – мозг. Мозг – это я.

С тех пор он скитается, ищет: должно же быть место,
Где можно найти покой.

2

Как развеять тьму?
Мозг витает одиноко над бездной.
Но вот в лобной кости разверзаются вдруг
Две глубокие раны – глаза
И начинают ему доносить
О вселенной: «Тут перед тобой распростёрся
Мир, который уже завершён и окреп.»
А мозг-то витает не выше,
Чем метр шестьдесят от земли!
Но сейчас, когда ему стало всё ясно,
Голова закружилась ужасно от такой высоты:
Метр шестьдесят!
Одинокий над бездной.

3

В нём поселяется подозрение,
Что во всём мире чѐрепа
Нет мозга другого, помимо него.

А после новое подозрение:
А вдруг там теснятся
Множество разных мозгов?
От него отделяются, предают за спиной,
Окружают…

И, какое из этих двух зол меньше,
Не ясно.

4

Он, правда, не слишком красив,
Но на вид разве не интересен:
Весь в серо-белых извилинах
Маслянистых, скользящих одна по другой,
С сединою локонов внутри черепной коробки?
Нет, мозг не похож
Ни на что на свете, разве что на
Тонкий кишечник.

5

Вот гора, а вот женщина, но
Мозг разгадает сразу:
Нет, не гора – перевёрнутая долина,
Не женщина — только притворяющееся тело
с руками, с ногами,
Только пещерная лихорадка страсти,
Поразившая кровь.
Можете не сомневаться.

6

Мозг обнаруживает партнёра (такой же затворник).
Оба – любители беспроводной связи
И в свободное время посылают друг другу
Сигналы со своих чердаков.
Мозг вопрошает, к примеру:
Есть у тебя клавиатура, центры сигнализации,
Память в шестьсот миллионов ячеек, и как
Ты себя чувствуешь, мозг, в черепной коробке?

Иногда он пытается пошутить:
Что там слышно у вас,
Что, мозг, у вас видно,
Чем пахнет и что есть вкусненького?
(Он-то знает, что чувство шестое его
Важнее всех чувств остальных!)
Но приятель его раздражён:
Я прошу не морочить мне голову, мозг.

Впрочем, время идёт, и приятель становится другом,
С ним теперь можно касаться интимных проблем:
Послушай, ты способен забыть?

7

Один из его страхов: Иероглифы
Ещё вырезаны на нём.
Он – извилистый мозг умершего фараона.
Но фараон пока не готов:
Прежде, чем из него сделают мумию,
Жрец должен просверлить его ноздри
И извлечь через них
Остывший мозг.

8

И было на полпути к смерти, в печали
О жизни, пройденной до половины,
Когда застрял я в чаще артерий, в сумрачном лесу…

В артерий чащу, между мной и тем, что ждёт,
Ворвалась вдруг, пробив себе дорогу,
Живая кровь – раба моя и госпожа…

Зачем я говорил, кому?.. Не то!
Ведь я ж не об этом хотел сказать.
Алло! Кто слушает, кто там? Алло!

9

Внутренние артерии головы подходят к передней части
Основания мозга, от них ответвляются артерии мозга –
Переднего, среднего и заднего. В коре мозга,
Несмотря на то, что она очень (очень!) тонка, сосредоточено
Большинство нейронов нервной системы: у человека –
Около 10 миллиардов. Мозг – орган времени. Собака,
У которой удалён большой мозг, может некоторое время жить.
Но только в настоящем. Всё собачье прошлое сразу угасает,
Собачье будущее больше не существует.

Мозг зевает. Он смущён от столь большой славы.
Эти чудесные буквы! Кто их придумал?
Мозг. А бумагу? Мозг.
А меня?
Но мозг уже научился защищаться
От подобных атак.
Он даёт команду: Да будет мрак!
И сразу
Пальцы закрывают
Энциклопедию.

10

Чей он, страх этот, если эти руки – руки мои? Мой, мой.
Чей он, нож этот острый, артерии эти? Мои, мои.
Чья она, удивительно быстрая кровь?

11

Он хочет быть верным
Только себе,
Быть чистым, пустым,
Без памяти, как зеркала.

12

Он – луна, чьи две половины
Навеки погружены во мрак.

13

Мозг считает
Секунды на пути от звезды к звезде,
Годы на пути от песчинки к песчинке,
Световые годы на самом длинном своём пути – к мозгу.

14

Час желаний. Он немного нежится
В размышлениях о том,
Что в какой-то туманности,
В пространстве меж звёздами,
Смешавшимися в млечный пар,
Ждёт его, наверняка, некое предназначение,
Пока непонятное, но предназначенное только ему.
Завтра ли, послезавтра — когда пожелает —
Сбросит серую тюремную робу
И в тонкой ореховой скорлупе
Выйдет, отчалит, достигнет… – властитель
Бессчётных скоплений миров.

15

Мозг зондирует всё, что есть рядом: да, он окружён.
Черепная коробка – не убежище.
В лабиринте петляет
Другой лабиринт.

Мозг сейчас огромен: серое облако,
Очень тяжёлое. В его глóтке застряла
Зигзагообразная молния – ни выплюнуть, ни проглотить.

Минуту, минуту… Мозг слышит, как сам он
Тикает. Так.. Минуту, минуту…
Бомба с часовым механизмом?
К такому он вовсе не был готов.
Не предвидел.

Но мозг, не медля, отбрасывает эту мысль
И постановляет: я — только сон.

16

Мозг принимает сигналы
С огромных расстояний.
Из пространства, удалённого на годы мрака,
Доходит до него живой код:
Другой мир непрерывно сигналит сейчас, как и он,
Не засыпая, как он,
Не сознавая…
Сердце?

17

Мозг с удовлетворением проверяет свои центры:
Центр речи, центр лжи,
Центр памяти
(В нём есть больше семи десятков часов разных лет),
Особый центр боли…
Вдруг
(Простите, кто говорит? Кто это?)
Он потрясён сенсационной новостью:
Существует неизвестный круг,
Центр которого находится всюду,
А периметра нет нигде.
Центр его близок настолько,
Что никогда
Не удастся увидеть его.

18

Теперь он предвидит:
Он расстанется постепенно, нехотя,
И немного сумбурно…
Первым
Покидает его страх
И исчезает.
Потом он прощается с насмешливостью,
С весёлым настроением,
С игрой слов.
Потом отключается интуиция.

Некоторое время он мешкает: ведь было здесь что-то,
Очень близко, беспокоило. Что это было?..

Потом уже помнить не нужно.

Потом
Он забыт,
И он – свет.
1976

Хаим Гури

Кипарисы

Они отвегли всех, кто ввысь не устремлён.
Они — темнозелёное усилие коснуться.
И ветерку пытливому готовы
Признаться: да, у нас одна дорога.

Они – паломники молитвы возносимой.

В старинной книге, чьё названье я забыл,
Но помню запах пергаментных её листов,
Прочёл, что это – тени тех любящих,
Которых нас лишили…

Тень дерева,
Тень дервиша… *

*) В оригинале игра слов: «тень дерева» созвучно слову «паломник»

*       *       *

Стихи Александра Пэна – см. «Еврейская старина» №4 (71)

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Стихи ивритских поэтов в переводах Адольфа Гомана

  1. Замечательная, подвижническая работа. Спасибо.
    М.Ф.

Обсуждение закрыто.