Израилю — быть! А нам — жить здесь, и радоваться, чтобы праздник был на нашей улице, как и положено ему, празднику.

Мелодии Марины Меламед

Ирина Маулер, Михаил Юдсон

У кого-то судьба записана стандартно — выцветшими буквами, но у кого-то — яркими красками, а у кого-то — нотами. Случается и микст, смешенье, разнотравье. Немало измерений у творенья, причудливых мелодий созиданья!

Марина Меламед — бард, поэт, прозаик, артистка «Театра одного актера», человек многоодаренный и обаятельный.

— Расскажи о себе, о своей семье. Когда ты написала свои первые строки и кому их прочитала?

— Мне читал стихи мой отец в детстве и юности — Багрицкого, Иосифа Уткина, Кирсанова, Эренбурга… Я многие годы не писала стихов, только музыку — думала, стихи мне недоступны, это как другой цвет глаз, — ну, карие они у меня, что ж теперь делать…

Но однажды, в году 2000-м, я была в Днепропетровске по работе, далеко от Иерусалима и очень затосковала, взяла почитать книжечку Псалмов Давида — на иврите. И в моей голове вдруг прозвучало:

 «Прекрасны сады твои, Яков, красивы, Израиль, твои дома… Твои виноградники, пальмы-оливы, — ну как не сойти с ума?.. Я долго блуждал по неясной границе, позволь мне войти в Твой дом…»

И так далее. Я не помню, кому впервые показывала стихи — наверное, маме, я ей часто читаю. Папы уже давно нет… И Лорине Дымовой показывала. Лорина была тогда моим соавтором, у меня сочинялись песенки на её стихи. Она научила меня слышать — рифму, музыку… И Игорю Бяльскому, моему товарищу и тоже — соавтору, мне очень близки его стихи, и редактор он прекрасный… Они совсем непохожие поэты, моя поэтическая вселенная состоит из разных миров. А Дима Кимельфельд рассказывал про «сопряжения» — как звенят, соединяясь, разные соединения всего… Дима вообще великий учитель рода человеческого, энциклопедист.

Потом я поняла, что прислушиваться надо сначала к себе, иначе разорвёт между такими разными поэтическими составами… Хотя это трудно. Слишком поздно я начала писать, после тридцати, и всегда сомневаюсь — туда ли я иду…

— Ты же помнишь, в Советском Союзе было негласное ограничение на поступление евреев в вузы, и поэтому многие поступали не туда, куда мечтали, а туда, куда принимали. Повезло ли тебе учиться там, где хотелось?

— Да, мне очень повезло — я выпускница музыкального училища. Играла на виолончели, успела прежде закончить музыкальную семилетку за пять лет. Моя учительница, Елена Семёновна Шапиро, была ученицей Ростроповича и превосходным музыкантом… В музучилище была «процентная норма», была, конечно, — на теоретическом отделении. А вот виолончелей, как оказалось, не хватало. И имело значение, как ты играешь.

Специальность я отыграла на «отлично», и сольфеджио тоже, а вот потом, на экзамене по истории меня начали валить. Успели прозвучать несколько вопросов, по нарастающей, и довольно резко мне их задавали. Я как-то отвечала. И зашёл какой-то преподаватель, сел рядом с экзаменатором. Мою карточку они обсудили шёпотом, но прямо перед моим носом… после чего поставили мне четвёрку и отпустили. Это было странно. А потом выяснилось, что виолончелей не хватало, — всего четверо нас было на первые два курса. Приняли меня сразу на второй курс. Если бы пошла на теоретический — все сложилось бы иначе. Каждого ведёт своя дорога.

— Ты приехала в Израиль в девяностые годы, как и многие из нас. Тогда волна желания покинуть Советский Союз подняла и унесла в Израиль огромное количество семей. Что побудило тебя совершить этот непростой шаг и не жалеешь ли ты теперь?

— Волна желания покинуть Союз… Знаешь, тут история совсем другая. Лет в шестнадцать меня приятель обучал ивриту — мы гуляли по скверикам, рисовали буквы… Потом и сама преподавала иврит для начинающих.

Когда не стало моей бабушки, я съездила в гости в Израиль — такова была её последняя воля, чтобы я повидалась с её мужем, который туда переехал. Не просто переехал…

Он был польский сионист, они с бабушкой поженились в сталинском лагере. Кстати, он сидел там вместе с Солженицыным, потом книгу написал об этом… Как все закручено, да? И ложится в одну историю. Из Харькова он вернулся в Варшаву, когда иностранных специалистов выдворили из Союза. А потом евреям стало неуютно в Польше, в 68-м…

Дед оказался в Рамат-Гане. Он помог мне съездить к нему в 1989-м, на месяц… Я погуляла по стране, увидела Иерусалим, белые камни, красные холмы пустыни, надписи на иврите. И безумно захотела в него вернуться…

Вернулась — через год. Страшно было — да, потерять друзей, оставить в прежней жизни и любовь, и любимую работу — я вела детский клуб «Товарищ гитара», счастливое время жизни…

Но Иерусалим перевешивал все. Мы с мамой и маленькой собачкой встали и уехали.

Жалеть… Знаешь, иногда хочется держаться за то, что прошло. За дружбу, которая закончилась, за любимые книги, за воспоминания… За деда, бабушку, отца, Харьков, ту ещё жизнь… Но новая жизнь светит сейчас. Это как в любви — после расставания не может быть никаких реставраций.

Правда, настоящая любовь не кончается никогда, замечу в скобках. Вот идиш, услышанный в детстве, возвращается ко мне сейчас и требует своего…

— Здесь, в Израиле, ты закончила школу актерского мастерства. Расскажи об этом.

— Было так смешно. «Ну кто меня туда примет?» — подумала я и поехала на собеседование так, от нечего делать. Я тогда на улице пела, в Рамат-Гане.

Ехать надо было в Иерусалим. Тогдашний директор школы, Адас Эфрат, попивал со мной кофе, слушал, как я треплюсь про Харьков и бардовскую песню… А потом сообщил, что занятия через несколько дней начинаются, чтобы я приезжала. То есть, это собеседование приняли вместо экзамена.

Все было непривычно. Студенты-репатрианты из разных стран, постоянный иврит, концептуальный театр… Очень оказалось непросто — идти в неизвестную сторону, создавать с утра до ночи в другой реальности — я даже ночевала пару раз в школе, когда задержалась до ночи, делала кукольные ручки для спектакля. В коридоре там стояла длиннющая «кровать для Белоснежки», на семерых гномиков, чья-та работа, вот там я и уснула во всю длину, поперёк…

Да, главное — кукольная мастерская. Её вел сам Адас Эфрат, — кукольник, поэт, режиссёр. Мои руки норовили слепить куклу из поролона, глины, любого предмета, что-то в них такое заложено. Вообще, когда твои руки знают что-то такое, неведомое разуму, это удивительно… Абсурдное мышление, — говорил Адас, — способность сочетать несочетаемое, говорящие руки — это и есть талант кукольника.

Потом я съездила на фестиваль в Польшу со своей выпускной работой «Джаз в стиле идиш, или Колыбельная для шляпы» — моноспектакль под гитару и с куклами, несколько лет ещё ставила моноспектакли. И прозу я стала писать ещё там, словно прорвало, времена стремились соединиться в одно, театра оказалось недостаточно, а мне был нужен русский язык…

Сегодня, после четырёх книг прозы и десятка моноспектаклей, мне кажется, что ничего ещё не начиналось, что еврейский театр был давно, в Варшаве, а мы о нём ничего не знаем, потому что наступило новое время, что хорошо бы выучить идиш, а не разыгрывать импровизацию «в стиле идиш». Только боюсь, что поздно…

— С самого начала алии ты нашла единомышленников, участвовала в различных бардовских фестивалях, органично вошла в творческую среду. Как ты считаешь, это была случайность, или закономерность?

— Закономерность, конечно, — все мои друзья были тогда только из бардовского пространства, а эту среду я им помогала создавать — вела первый клуб бардовской песни в Хайфе, участвовала в первых Иерусалимских Ган-Сакерах, потом вела иерусалимский песенный клуб «Шляпа», и детский клуб тоже существовал некоторое время.

Довольно долго это была история дружбы на основе бардовской песни… А сегодня у всех нас рамки раздвинулись. И я уже не знаю, где я — на поэтическом фестивале, бардовском движении или пещере, где Дракон рассказывает сказки Принцессе. Вспоминая некоторые бардовские песни…

Как-то Вероника Долина написала, что мы «пропадаем по одиночке» — каждый пишет один. Среда либо принимает то, что ты пишешь, либо — нет. Хвала Всевышнему, меня по-прежнему принимают. Хотя сегодня я чаще выступаю в Америке, чем, скажем, в Хайфе. В Америке я выступала дважды, а в Хайфе, сольно — всего один раз. Среда, она такая изменчивая, а ты плывёшь себе, раздуваешь жабры…

— Когда-то ты писала музыку только на стихи других поэтов, а потом начала писать и на свои. Это произошло вдруг, или ты просто скрывала от всех, что пишешь сама?

— Случилось вдруг, и потрясло меня всё это, я поначалу, как дурак всех спрашивала — почему часто хочется плакать, а потом пишутся стихи? Да, отвечали мне те, кто писал с детства, часто…

— Ты лауреат литературной премии «Олива Иерусалима». Для тебя это была приятная неожиданность, или ты знала и предчувствовала это заранее?

— Конечно, неожиданность — я и про премию эту ничего не знала, и в конкурсах тогда не участвовала, просто писала, как пишется. Большей частью — про Иерусалим, все сюжеты крутились вокруг него, мне казалось, что я растворяюсь в этом городе, как леденец за щекой… То, что это оказалось оценено — на самом деле, удивительно. А то, что это именно «Олива Иерусалима» — радует ужасно!

— Что для тебя творчество — необходимость, естественное состояние твоего организма или бегство от жизни?

— Это мой способ жить. Наверное, и бегство тоже, но в первую очередь — это сама жизнь и есть. Если перестают приходить слова-мелодии, то жизнь становится никакая. Творчество — это цвет, радуга, вкус… Конечно, если ты варишь супчик — это тоже своего рода творчество, но написать про то, как варится супчик — это ни с чем не сравнимое наслаждение.

А иногда творчество элементарно помогает выжить. Гармонизовать абсурд мира в гармонию слова. Или — пережить ситуацию, просто рассказав себе эту историю, встав на голову. Между нами, когда ты можешь валять дурака словами, то и жизнь налаживается. Если из этого иногда получаются сказки, — и хорошо…

— Сегодня модно говорить о силе мысли и желания. Как ты считаешь, действительно, для того чтобы получить что-то от жизни, надо просто очень этого захотеть? Неужели все так просто и все в наших руках? А как же гадалки, ясновидящие — если они говорят правду, как ты думаешь, откуда у них эта информация?

— Это очень большая тема. Я думаю, да, и у желания есть своя сила, и сила мысли — безусловная сила.

Бывает, что чья-нибудь мысль так завладевает людьми, что ведёт за собой и это приводит к изменениям, революциям… Все имеет значение — и мысли, и желания, и поступки. Всем этим мы создаём свою — а в итоге и общую реальность.

Но ещё — мне кажется, есть у каждого свой путь, своя, если угодно, программа. Реализовать свой потенциал, зажечь свет — там, где тебе это дано. Если желания-мысли этому пути соответствуют — наверное, они прибавляют сил.

А если нет — то появляются искажения, вихри, чужая колея…

Что касается гадалок, ясновидящих — зависит, на каком они уровне. Если оставить в стороне многочисленных шарлатанов — остаются люди, умеющие считывать информацию с верхних планов. Читать Хроники Акаши. Видеть твою программу, да мало ли… Хотя сегодня сложно все и быстро меняется.

Не стоит оглядываться на гадалок. Ясновидящий — если это нужно — появится, найдётся. Потому что, если некто считывает информацию с твоих собственных желаний и выдаёт тебе это как прогноз — тогда это почти наверняка неточно.

Да и зачем ограничивать свое поле потенциалов? У каждого человека оно своё. А выбор картинки будущего — до того, как оно пришло, зачем? Мы и настоящее пока не очень научились ценить. Дайте будущему случиться, и пускай оно будет благословенно!

— На твой взгляд, писать стихи — это сверхспособность, или мастерство стихосложения? И как ты чувствуешь настоящую поэзию?

— Ой, не знаю. Наверное, это и способность «иного» порядка — и мастерство, вместе. Чем больше ты работаешь, развиваешь в себе способность слышать, тем более точные слова к тебе приходят. Но они все равно приходят неизвестно откуда, а не выписываются ручкой при помощи разума. А ты все равно видишь, насколько все это создаёт музыку слова или надо чуть иначе выстроить композицию.

Я чувствую стихи — словно передо мной кристалл, все слова и даже буквы на своих местах, словно лучи, которые вместе создают фигуру. И музыка чувствуется — не в виде мотива, ритмический рисунок и звучание слов. Эта музыка трогает тебя… или не трогает, просто — читаешь.

Или — наоборот, фальшь, мусор, искажения… Как-то так.

— Ты постоянно творчески трансформируешься — ты актриса и бард, поэт и прозаик. Расскажи о последнем своем творческом увлечении.

— Вот пошла в хор — петь вокальную музыка, от мадригалов до джаза. Но тут я ничего не сочиняю — пою партитуру. А сочиняю последние пару лет — сказочки для взрослых. Балуюсь, играю словами, не задумываясь, о чём все это.

О жизни и о Драконе, потому что в каждом из нас есть и Дракон, и Принцесса, и Автор, и Неизвестно Что. Когда обнаруживашь Дракона в себе, нужно сначала с ним поздороваться. Это превентивная мера.

Тогда Дракон может в ответ развернуть крылья, и вдруг окажется, что это и не Дракон вовсе, а помесь самолёта и ласточки, что он — хороший, хоть и Дракон, просто профессия у него такая. Или имя.

А Принцесса появляется сама собой, когда тебе кажется, что тебе хорошо, взлетает на люстру и начинает болтать о своём. Каждой принцессе необходима свобода болтать о своём, иначе — колики, желчный пузырь и другие внутренности. Все принцессы так устроены.

А Неизвестно Что тоже есть у каждого, от которого ожидаешь, неизвестно чего… Я имею в виду и каждого встречного, соответственно.

Автор тоже занял своё место в тексте, пока его не попросили. И уступать его не собирается никому, даже Дракону.

Вот так и приходят сказочки, спасибо за вопрос.

— Кто из поэтов и бардов близок твоей душе? Чье творчество подтолкнуло и направило тебя в эти необыкновенные миры.

— Люблю Феликса Кривина, Давида Самойлова, Иосифа Уткина, Пушкина, Александра Сергеича… и многих ещё, тут не вместить. Верлена, который когда-то меня потряс, Игоря Бяльского, иерусалимского поэта. А бардов, если добросовестно перечислять, от Юлия Кима до Щербакова, от Окуджавы до Вероники Долиной, от Новеллы Матвеевой до Григория Дикштейна, места не хватит.

У Григория Ефимовича Дикштейна в Харькове в доме даже бульон особенный. А то, как он легко брал гитару и показывал новенькое, как у него сияли глаза, — конечно, это остаётся, а если созвучно — то и звенит. В каком кулаке у меня звенит — помните такую игру? Сейчас у него в доме тоже все особенное, цветы. Ну и у меня по-прежнему звенит душа в его доме.

И все мое детство в доме звучал Высоцкий. Это такое облако, из которого мне был путь один …

— Чем любишь заниматься в свободное время? Какие книги читаешь, какие фильмы смотришь?

— Сижу в интернете, слушая фламенко, Баха, виолончельные сюиты, басовую лютню. Сейчас пересматриваю детективы Стаута, хотя люблю «Бал» Знаешь, к каждому настроению приходят свои фильмы. Если тебе вообще до фильмов. Но когда за окном дождь, а сказки ушли отдыхать, можно включить старую музыкальную комедию с участием Пьера Ришара — и хорошо.

Книги тоже — как пойдёт день, если он оставил тебе время читать…

— Ты часто встречаешься с публикой, проводишь творческие вечера, устраиваешь бардовские и поэтические встречи. Расскажи, кто он — твой зритель: высоколобый интеллектуал, скучающий пенсионер или случайный прохожий, заскочивший на огонек?

— Случайных людей в нашем деле не бывает. Иногда люди заранее покупают билеты или записываются — люди теперь очень думают о своём времени. Это же такое богатство — свободный вечер!

Как ни странно, часто вижу лица друзей — таких, как я, которые любят мои песни. Ну и дивный зритель, — пенсионер, внезапно открывающий глаза, в котором во время песен просыпается ребенок, который смеётся и грустит — там, где и я смеюсь и грущу.

Интеллектуалы, может, и случаются в зале, но на расстоянии его не отличишь от неинтеллектуала, глаза у всех такие умные… Хотя есть публика, которая ожидает от меня песен на стихи Игоря Бяльского, на свои стихи, моноспектаклей-рассказов. Наверное, это хорошие, умные, чувствующие люди, любящие музыку и поэзию.

— Что бы ты хотела пожелать самой себе, своим близким, друзьям, нашей стране?

— Радости. Чтобы было интересно жить, чтобы цвет-вкус-запах — были славные и яркие, чтобы все случалось вовремя, и чудеса происходили, когда душа просит чудес. Любви, мира и благополучия, уютного дома и подходящих песен.

Израилю — быть! А нам — жить здесь, и радоваться, чтобы праздник был на нашей улице, как и положено ему, празднику.

Супчик, кстати, тоже не помешает…