Вместо советского герба и соответствующих надписей я увидел на обложке паспорта совсем другое — красный щит, на котором был белой краской нарисован средневековый всадник в полном боевом облачении.
Не выходя из квартиры
Миротвор Шварц
Эта правдивая история произошла давно. Ещё в прошлом тысячелетии.
Нет, не в годы крестовых походов. И даже не в эпоху Возрождения. А в начале 1999 года.
Ну-у, разочарованно скажете вы, опять нас надули. Разве ж это «давно»?
А это как посмотреть. Что ни говори, а с тех пор у нас в США изменилось многое. Ведь это произошло ещё до войны в Ираке, до терактов 11 сентября и даже до косовской войны. В то славное время Америку… ну, не то чтобы очень любили — но по крайней мере не ненавидели с такой силой, как сейчас. Да и президентом у нас был не этот дебильный техасский ковбой, а умный, весёлый и обаятельный бабник-саксофонист из Арканзаса. Чьей популярности не помешал даже импичмент.
Да и экономика тогда у нас была что надо. Никаких тебе рецессий, никаких инфляций. Работы было завались, причем не какой-нибудь ручной и тяжёлой, а хорошей и высокооплачиваемой. Особенно это касалось нас — программистов. Хотя, конечно, тут свою роль сыграла и знаменитая «проблема 2000 года».
Кто помнит — молодцы, кто нет — напомню. Подобно писарю из фильма «Формула любви» (который помечал годы рождения в паспортах крестьян только одной цифиркой, дабы сэкономить чернила), программисты 60-х, 70-х и даже 80-х годов выделяли под переменную «год» всего две цифры, совершенно не задумываясь о том, что двадцатый век когда-нибудь закончится. В итоге 1998 год превращался в базе данных в 98-й, 1999 — в 99, 2000 — …
Вот-вот. Уже в середине 90-х кто-то наконец сообразил, что так не пойдёт. Что когда 1999 год закончится, то компьютеры немного обалдеют, спутав 2000 год с 1900-м — и это в лучшем случае. В худшем у них просто зайдёт ум за разум.
Чтобы не допустить подобного безобразия, практически все компании тут же принялись переделывать коды своих программ, меняя двузначные числа на четырёхзначные. Разумеется, для этого компаниям пришлось нанять кучу новых программистов, так что в итоге спрос на тружеников нашей благородной профессии в США возрос неимоверно. И даже превысил предложение.
Ну, а как у нас в Америке решаются подобные проблемы? Правильно, не хватает нужных людей дома — пригласим из-за границы. Упрашивать-то их особенно не придётся — десятки миллионов человек и так пытаются сюда попасть всеми правдами и неправдами.
Так вот в Штаты потянулись орды программистов со всего света. И из Индии, из Китая, и даже из моего родного СССР (пусть, увы, и бывшего).
Вот с этого-то всё и началось.
Вернее, лично для меня всё началось с телефонного звонка, который раздался в моём рабочем помещении в пятницу утром. Сняв трубку одной рукой, я поднёс её к уху, одновременно продолжая другой рукой печатать на клавиатуре текст новой программы.
— Information Technology, this is Alex, — пробормотал я в трубку положенное у нас в отделе приветствие.
— Сашка? — раздался до боли знакомый голос.
— Yes, — ответил я. На всякий случай — всё ещё по-английски.
— Сашка, здорово! Не узнаёшь?
Теперь уже сомнений не было.
— Федя? Смородин?
— Ну а то кто же? Молодец, узнал-таки! Старых друзей не забываешь!
Тут уж мне стало не до программы, не до клавиатуры и вообще не до работы.
— Федя, привет! Блин, как давно не видались! Ты откуда звонишь-то?
— А вот фиг угадаешь, — загодочно произнёс Федя и рассмеялся. — Ну да ладно, не буду тебя мучить, болтать-то недосуг. Мы сейчас находимся в городе Чикаго.
— Мы?
— Мы с Яшкой.
— С Яшей Сенкевичем?
Моя радость немедленно удвоилась.
— А с кем же ещё? — усмехнулся Федя. — Ладно, базарить некогда, так что слушай внимательно. Сейчас мы садимся в машину и едем в Сент-Луис.
— Как в Сент-Луис?! — радостно завопил я, чем немного перепугал сидящую напротив сотрудницу. — Сюда, ко мне?
— А это уж как получится, — ответил Федя. — Если можно, мы бы остановились у тебя. Но если нет, то мы переночуем в каком-нибудь мотеле…
— Никаких мотелей! — возразил я уже без воплей. — Давайте ко мне. У меня квартира однокомнатная, но места на полу хватит.
— Ага, ну вот и отлично. Адрес твой мы знаем, Яшке его год назад Борька Левин из Канады прислал. Если ты, конечно, живёшь там же, на улице Беннингтон…
— Да-да, — закивал я, — всё там же, где и раньше. Дорогу-то найдёте, или надо рассказать?
— Не надо, — махнул рукой Федя, хоть я этого жеста и не увидел. — Адреса хватит. Доедем — купим карту города, а если что, спросим где-нибудь на бензоколонке или в магазине. Ты когда будешь дома?
— В шесть заканчиваю, — вслух прикинул я, — так что дома буду в полседьмого.
— Ага, ну вот и отлично. Мы как раз успеем приехать и найти твою хату. Ну ладно, нам пора…
Естественно, после этого я сидел весь день на рабочем месте как на иголках, а домой после работы летел как на крыльях. Подумать только — ко мне в гости едут Федя и Яша. С которыми я познакомился ещё в Минске, когда пришёл в 89-м поступать в БГУ на ФПМ — факультет прикладной математики. Мы подружились ещё на вступительных — а потом учились в одной группе целых два года, пока я не уехал с родителями за океан. Разумеется, сначала мы обменивались письмами, но их частота постепенно сошла на нет — увы, не последнюю роль в этом сыграла моя хроническая лень. Потом у Яши на работе появился Интернет, и мы стали общаться «мылом». Однако немногословность Яши, которая была ему присуща с младых ногтей, проявилась также и в электронной переписке — и в конце концов «мылообмен» несколько заглох. Конечно, мы иногда обменивались поздравлениями с днями рождения, Новым Годом или Днём Победы — но происходило это крайне редко. Так что связь со старыми друзьями я не то чтобы потерял — а просто ею не пользовался.
Но уж теперь-то пообщаемся как следует!
* * *
Да, домой я летел как на крыльях — но, увы, только в переносном смысле. Будь у моей машины крылья — не пришлось бы сидеть в пробке на Сороковой Автостраде. А так припёрся домой только в семь. Опоздал — Федя и Яша уже полчаса как сидели на лестничной клетке перед моей дверью и играли в “дурака”. И уже минут пять как начали беспокоиться.
Завалившись в мою холостяцкую квартирку, мы прежде всего как следует накрыли на стол. В дело пошло как бесхитростное содержимое моего холодильника, так и более изысканная снедь, привезённая моими друзьями. Но как только Яша достал из сумки бутылку «Абсолюта», я запротестовал:
— Э, нет, ребята, так не пойдёт.
— Сашка, да ты что? — покачал головой Федя. — Ну какая же дружеская попойка без водки?
— Ладно, — вздохнул я, — если хочешь, назовём этот званый ужин «попойкой». Но пить я не буду.
— Это ещё почему? — удивился Федя. — Какая же это будет попойка, если не все будут пить?
— Тем не менее я не пью. Вообще.
И я вкратце напомнил друзьям о том давнем случае, который отучил меня от алкоголя на долгие годы — возможно, навсегда.
Произошло это событие перед самым моим отьездом из Союза. Сдав сессию, мы с Петькой Ляхновичем решили провести нечто вроде литературного эксперимента. В то перестроечное время среди студенческой молодёжи был очень популярен роман Венички Ерофеева «Москва — Петушки». Прочли его и мы с Петькой. Понравилось. И всё же глубокий смысл этого произведения в полном объёме до нас не доходил. А хотелось, чтобы дошёл. И вот Петька перед последним экзаменом выдвинул смелую гипотезу:
— А ты прикинь, Саш — в романе герои то и дело пьют. Похоже, что и сам Ерофеев писал всё это в пьяном виде. А мы читаем в трезвом. Где логика?
Вот мы и решили, что читать этот роман также следует по пьяни. Сказано — сделано. Сдав экзамен на «пятёрки», мы с Петькой накупили спиртного и тайком пронесли к нему в общагу (Федю с Яшей тоже позвали, но они уже намылились в кино с какими-то первокурсницами). И вот поздно вечером, когда все уже уснули, мы с Петькой (больше в комнате никого не было) принялись за чтение. Вслух. На разные голоса. Записывая всё наше творчество на аудиокассету.
При этом — чуть не забыл! — каждый раз, когда кто-либо из героев книги пил, то же самое делали и мы. Причём герои делали это очень часто — ну, и мы от них не отставали. Поэтому наши голоса (как можно удостовериться, прослушав кассету) несколько менялись. В начале романа мы читали текст ясно, чётко и с выражением. В середине уже путали слова и даже страницы. А когда дело подходило к концу, мы и вовсе потеряли ориентацию в пространстве. Например, Петька принялся читать вслух не книгу, а лежащую на полу газету «Вечерний Минск». Я же и вовсе забыл, где нахожусь. Как сообщил мне потом Петька (а я ему не поверил, но кассета правоту моего приятеля подтвердила), я принялся кричать: «Да здравствует конституционная монархия! Да здравствует революция!» Видать, подействовал солженицынский «Март семнадцатого», который я незадолго до этого взял почитать у Феди.
А потом мы оба устали и завалились спать, так и не дочитав «Москвы — Петушков» до конца.
Затем я проснулся. Помню одно — очень хотелось открыть рот. Больше не помню ничего.
Через какое-то время я проснулся снова — и с удивлением почувствовал в темноте какой-то странный запах, который почему-то издавали надетые на мне свитер и рубашка. Ощупав свои шмотки, я с ужасом понял, что запах издаёт всё то, что я сегодня съел — а потом отправил в обратный путь.
Разумеется, мне следовало встать с кровати, выйти из комнаты, пройти через коридор в туалет и там попытаться хоть как-то отмыть всю эту гадость со своей одежды. Однако я тут же понял, что данный план неосуществим. Из коридора доносились голоса коменданта общаги и дежурных по этажам, которые как раз сетовали на то, что некоторые студенты ведут во время сессии антиобщественный образ жизни.
Так вот мне пришлось целый час лежать в собственной блевотине, прислушиваясь к звукам из коридора и дрожа от мысли о том, что кто-нибудь из борцов за чистоту социалистического общежития захочет проверить, а не проник ли антиобщественный образ жизни во временно оккупированную мною комнату.
И после этого я бросил пить. Насовсем. И действительно все эти годы ни выпил ни единой капли. Ни водки, ни вина, ни даже пива.
— Сашка, да ладно тебе! — протянул Федя, когда я напомнил ему эту душещипательную историю. — Мы ж не будем пить так много, как герои Ерофеева. Не бойся, ничего с тобой не станется.
— Нет, Федя, — покачал я головой. — Вы как хотите, а я пить не буду.
— Послушай, Саша, — вмешался в разговор Яша. — Три друга снова собрались все вместе. Такое ведь бывает не каждый день, и даже не каждый год. А ты отказываешься с нами выпить. Это не по-товарищески.
Удивительное дело! Казалось бы, Яша не сказал ничего принципиально нового — и всё же я не мог не проникнуться правотой его слов. Таковы уж мои давние друзья. Федя тараторит без умолку, и всерьёз его обычно не принимают — а вот Яша говорит очень редко, зато каждый раз его звучат слова весьма внушительно. Прямо как Джей и Молчаливый Боб из фильмов Кевина Смита.
— Ну, допустим, — замялся я, — а вдруг… опять что-нибудь случится?
— А ты, Сашка, не бойся, — успокаивающим тоном сказал Федя, — ничего с тобой не случится. А если случится, то мы тебя подстрахуем — верно, Яшка? Если тебе захочется, так сказать, облегчить душу, то мы тебе принесём… ну, вон ту кастрюлю, например. В неё и облегчишься. А мы потом всё это дело в унитаз выльем, а кастрюлю помоем, будет как новая. И никаких следов.
— Ладно, — вздохнул я, — уговорил.
И мы принялись, что называется, выпивать и закусывать. Причём после долгого воздержания этот процесс мне очень понравился. Я лихо опрокидывал рюмку за рюмкой — и в результате становился всё более весёлым и общительным. В тот вечер мы с Федей и Яшей говорили много, даже очень — надо же было заполнить восьмилетнюю паузу в общении. Вот только сами разговоры я помню плохо. В памяти остались лишь жалкие обрывки:
………………………………………………………………………………………………
— Когда ты, Сашка, в 91-м уезжал, так мы тебя всей группой провожали. А потом многие из тех, кто провожал, сами поехали кто куда. Кто тоже в Америку, кто в Канаду, а кто и в Израиль. Потом уже и в Россию с Украиной. У нас в Белоруссии почти никого и не осталось…
— А вы сами-то какими судьбами?
— А вот самыми обычными. Есть тут в городе Денвере крупная фирма, так ей позарез программисты понадобились. Вот на нас с Яшкой они и вышли, через Серёгу Пинского. Ну, а наш батька Лукашенко не злой — Советскую власть в стране установил, но границы закрывать не стал. Вот мы и выправили себе рабочие визы — ну, и приехали.
………………………………………………………………………………………………
— Слушай, Федя, а я не понял. Если вам в Денвер надо, так что вы тут-то делаете?
— А мы с Яшкой решили — чем лететь прямо в Денвер, так мы лучше полетим в Нью-Йорк, а потом возьмём в прокат машину и поедем в Денвер на ней. А по дороге Америку посмотрим, да заодно и друзей навестим. Сперва Серёгу в Чикаго, а потом уж и тебя.
— Классно придумали, молодцы.
………………………………………………………………………………………………
— Вот так я год назад и получил гражданство.
— Молодец! Так у тебя, Сашка, и американский паспорт теперь есть?
— Ну, есть.
— Так ты небось с ним всюду ездишь теперь? Тебе даже визы не надо ни в Западной Европе, ни в Израиле.
— Да нет, честно говоря, я никуда в прошлом году не ездил. Даже по Америке. Из Сент-Луиса не вылезаю.
………………………………………………………………………………………………
— Яшка, ну ты посмотри на него! Как же можно не любить путешествовать? Ведь это же так классно!
— Да ну, Федя, что я там забыл? Достопримечательности я могу посмотреть и на картинке, а с иностранцами общаться можно и через Интернет. Вот если бы можно было путешествовать, не выходя из квартиры…
— Ну-у-у, Сашка, ты и лентяй! Прямо как кот из анекдота, который…
— Знаю, знаю. Лентяй, не спорю. Потому и выбрал такую профессию.
— Это в каком же смысле?
— А в таком. Написал себе программку, запустил — сиди отдыхай. Как это там было у Галича: «он сачкует, а она работает».
………………………………………………………………………………………………
— Яшка, глянь, Сашка-то совсем отрубился. С непривычки, наверное.
— Ага.
— На всякий случай приготовь кастрюлю. Хотя, может, и обойдётся. Эй,Сашка, ты меня слышишь?
— Не слышит.
— Ладно, Яшка, давай тогда отнесём его вон туда на диван…
* * *
Открыв глаза, я увидел в окне лучи утреннего солнца. Скосив глаза вниз, я убедился в том, что лежу на диване, укрытый каким-то пледом. Феди и Яши в комнате не было. Впрочем, меня это и не удивило — они ведь собирались махнуть в Денвер на рассвете.
Тут же я вспомнил вчерашнее веселье и немного испугался, после чего внимательно осмотрел и ощупал как плед, так и одежду. Но никаких подозрительных следов не обнаружил. И во рту не было противного вкуса. И даже почему-то не болела голова.
Немного приободрившись, я сбросил плед на пол — но сам вставать с дивана не спешил. В конце концов, вчера была пятница, а после пятницы обычно наступает суббота. А я хоть человек и не религиозный, но в субботу и воскресенье не работаю — так что мной вполне могли бы гордиться как еврейские, так и христианские предки.
Так что на работу мне было не нужно, а больше делать как-то ничего и не хотелось. Не хотелось даже в туалет.
Немного подумав, я поднял плед с пола и снова им укрылся, намереваясь поспать ещё. Но тут из коридора донеслись знакомые звуки — кто-то открывал ключом входную дверь. И я сразу понял, кто.
— Мишель, — довольно промурлыкал я. — Мишель, любовь моя…
На всякий случай поясняю — нет, я не «голубой». Ибо Мишель — это не мужчина Michel, а девушка Michelle. И не француженка, а афроамериканка. Хотя французский-то Мишель знает, и не только. У себя в Сент-Луисском Университете она выучила сразу несколько языков. И даже немного говорит по-русски.
— Салют, Саша! — поприветствовала меня Мишель, входя в комнату.
— Салют, — улыбнулся я ей в ответ, принимая сидячее положение и свешивая с дивана ноги.
— Pourquoi tu es toujours au lit, cheri? Est-ce que tu es malade?
Вы что-нибудь поняли? Я — нет. Языками не владею. В отличие от своей любимой, я совершенно не полиглот, и к иностранным языкам абсолютно не способен. Русский, естественно, не в счёт — на нём я говорю с младенчества. Не годится на роль иностранного и белорусский, который я добросовестно выучил ещё в школе, живя в Минске. Ну, а английский язык тем более не может считаться иностранным для американского гражданина.
— Qu’est-ce qu’il y a? Pourquoi tu ne me reponds pas?— озабоченным тоном спросила Мишель, подойдя ко мне поближе.
— Э-э… — замялся я, по-прежнему не врубаясь ни в единое слово. — Не понимаю.
— Qu’est-ce que tu veux dire que tu ne me comprends pas? — спросила Мишель. На лице её появились признаки как удивления, так и возмущения.
— Да не понимаю я ни фига! — недовольно буркнул я. — Не понимаю я по-французски!
— Нэ понимайш по-француски? — удивлённо переспросила Мишель. — А по-каком ты понимайш?
— Ну… — пожал я плечами, — по-английски хотя бы.
— По-англиски? Anglais? English?
— Well, yes, — кивнул я. — English.
— Tu parles anglais? You speak English?
Мишель посмотрела на меня с таким удивлением, как будто у меня выросли крылья или копыта.
— Of course, I speak English! — перешёл я на язык Шекспира. — Не понимаю, чему ты так удивляешься.
— Но это невозможно, — покачала она головой, также перейдя на английский. — Когда ты успел выучить этот язык? И причём без моей помощи!
Теперь уже я воззрился на Мишель с некоторым удивлением.
— То есть как это когда? Да я учил английский с первого класса! И в школе, и в университете… ну, а потом и так понятно.
— Мне ничего не понятно! — возразила моя возлюбленная. — Ты утверждаешь, что знаешь английский — и в то же время делаешь вид, что не знаешь французского!
— «Делаю вид»? — удивился я ещё больше. — Какой ещё вид, когда я на самом деле его не знаю! Да и почему, собственно, я должен знать французский язык?
— Почему? — с некоторой иронией посмотрела на меня Мишель. — Ну хотя бы потому, что в Луизиане на нём говорят все.
— Тоже мне аргумент! — возмущённо фыркнул я. — Во-первых, в Луизиане от французской культуры остался разве что Французский Квартал. А во-вторых, Сент-Луис не находится в Луизиане!
— Сен-Луи не находится в Луизиане? — удивлённо переспросила Мишель.
Да-да, вы не ослышались — «Сен-Луи». Она действительно почему-то употребила оригинальное название нашего города.
— Ну, разумеется, — пожал я плечами. — Конечно, Сент-Луис не находится в Луизиане.
— Та-а-ак, — произнесла Мишель каким-то подозрительно спокойным тоном. — Стало быть, Сен-Луи не находится в Луизиане? Может быть, ты ещё скажешь… ну, например, что Бостон не находится в Канаде?
— Ясное дело, не находится, — ответил я. — Я географию ещё не забыл.
— Ах, вот как? — по-прежнему сохраняя внешнее спокойствие, кивнула Мишель. — А может, ты ещё попытаешься меня уверить в том, что… что Сан-Франциско не находится в Мексике?
— Да уж полтора века как не находится, — усмехнулся я. — Я вижу, ты хочешь заодно проверить и моё знание истории…
— Хватит! — вдруг перебила меня Мишель резким тоном. — Мне это уже надоело. Я прихожу к тебе домой после тяжёлой рабочей недели, чтобы получше провести с тобой время, а ты тут развалился на диване и зачем-то паясничаешь!
— Да я не паясничаю… — попытался я оправдаться, но моя возлюбленная уже не хотела ничего слышать:
— Зачем-то делаешь вид, что не знаешь французского, говоришь какие-то глупости, симулируешь явный идиотизм… Если тебе по какой-то причине неприятно моё общество…
— Приятно, приятно…
— …то мне совершенно нечего тут делать! До свидания!
И Мишель решительно повернулась на 180 градусов, после чего не менее решительно зашагала по коридору.
Через пять секунд за ней захлопнулась дверь.
* * *
Нельзя сказать, чтобы внезапно возникшая ссора с любимой невестой меня очень уж расстроила. В конце концов, милые бранятся — только дурью маются. Успокоится — вернётся.
И всё же я испытывал некоторое беспокойство, вызванное словами Мишель. Даже не то, что именно она говорила, а то, как звучали её слова. Что-то казалось мне странным, но что именно, я пока не понимал…
Также немного странной мне показалась окружающая обстановка. Например, шкаф вроде бы стоял не совсем там, где обычно. А занавески почему-то были не красными, а синими. Или они всегда были синими?
Вот в этом я был и не уверен, равно как и в расположении шкафа. Такой уж я человек — совершенно не обращаю внимания на те вещи, которые мне не интересны. Конечно, иногда приходится заниматься разной нудной ерундой на работе, но и тут принцип тот же: кончил дело — из сердца вон. Написал программу, протестировал, отрапортовал начальнику об успехе — всё, забыл навсегда. Нечего засорять память разными глупостями.
И здесь то же самое. Мало ли что могло произойти с занавесками, да и вообще со всей комнатой? Мишель то и дело что-нибудь переставляет, приносит или уносит. Ей это интересно, мне — нет. Так почему я должен проявлять наблюдательность и следить за цветом занавесок?
Успокоившись таким образом, я снова поудобнее развалился на диване. Спать, впрочем, больше не хотелось. Оставалось заняться каким-нибудь более активным отдыхом.
Сперва я покосился на компьютер, стоящий в дальнем углу комнаты. Потом на телевизор, находящийся как раз напротив дивана. Ещё раз измерив взглядом расстояние от дивана до компьютера, я сделал нетрудный выбор и потянулся за пультом дистанционного управления.
Включив телевизор, я увидел на экране миловидную дикторшу, читающую что-то вслух по бумажке. Я говорю «что-то», потому что не понял ни слова, ибо программа новостей почему-то шла на французском языке.
Разумеется, я немного опешил, но тут же успокоился.
— А, TV5… — пробормотал я.
И в самом деле, ведь моя спутниковая антенна принимает международную версию французского канала TV5. Я на этот канал специально подписался для Мишель. Сам-то я его почти не смотрю — разве что когда показывают кино с английскими субтитрами. Если повезёт, то можно наткнуться и на Депардье, а то и на самого Луи де Фюнеса.
Но сейчас никакого кино не было, да и субтитров тоже — и я смело переключил канал.
Программа новостей сменилась музыкальным видеоклипом, в процессе которого какие-то молодые ребята и девчонки ритмично дёргались под бордую и энергичную песню. Это был явно музыкальный канал — MTV или VH-1. Вот только закадровый певец почему-то пел по-французски.
Удивлённо хмыкнув, я снова переключил канал. На сей раз перед моими очами предстал незатейливый детский мультик — хитрый лис гонялся за наивными цыплятами. При этом они перебрасывались фразами, точно добрые старые знакомые. Но вот содержания фраз я не понимал — лис и цыплята тоже говорили по-французски.
Тут уж я удивился по-настоящему, но сдаваться не желал. Снова нажав на кнопку, я увидел трёх с иголочки одетых джентльменов — двух белых и одного чёрного. Все трое сидели за продолговатым столом и оживлённо о чём-то спорили — скорее всего, о политике. Это явно напоминало как CNN, так и Fox News Channel… только вот спорили джентльмены по-французски.
По правде говоря, мне это уже начало надоедать — но я по-прежнему не сдавался. Снова я нажал кнопку, снова переключился канал — и снова я услышал непонятную французскую речь. Правда, на этот раз суть происходящего на экране была понятна и так — обнажённые парень и девушка занимались любовью. Однако их страстный шёпот всё же раздавался на языке Мопассана и Флобера.
В другое время я бы посмотрел эту сцену с удовольствием, но сейчас мне было не до эротики. Чуть не ругаясь от отчаяния, я снова переключил канал.
Oh my God! Наконец-то телевизор заговорил со мной по-английски!
Что именно за канал мне достался, я пока не понимал, ибо как раз наткнулся на рекламную паузу. На экране демонстрировался некий неизвестный мне автомобиль, а голос за кадром восторженно перечислял неисчислимые достоинства рекламируемой машины. И делал это — слава те Господи — по-английски, как и полагается у нас в Америке!
Потом голос замолк, а под автомобилем как бы зажглась внушительных размеров надпись:
«THE BEST IN THE EMPIRE»
На этом реклама и закончилась. А я несколько удивился.
«Лучший в империи»? Ну да, допустим, этот автомобиль действительно на редкость хорош. Но что же подразумевается под «империей»?
Конечно, после окончания холодной войны Америку то и дело сравнивают с Римской Империей, управляющей всем миром. Одни делают это сравнение с ненавистью, другие — с иронией, третьи — с благоговением. И всё же официально Соединённые Штаты «империей» не называются. Недаром Пат Бьюкенен, известный правый изоляционист, даже книгу свою назвал «A Republic, not an Empire«.
Впрочем, размышлять мне было некогда. Как я уже сказал, рекламная пауза завершилась. А в телевизоре заиграла давно знакомая музыка…
— «Hockey Night in Canada«! — обрадовался я.
Теперь уж я успокоился окончательно, и даже обрадовался. Ну вот и разобрался — а теперь ещё и хоккей посмотрю!
Однако на экране появилась не совсем та надпись, которую я ожидал:
«Cricket Night in Canada»
— Что-о-о? — возмутился я вслух. — Как крикет? Зачем крикет? Где хоккей?
Последние надежды на то, что канадские телевизионщики просто шутят, развеялись уже в следующую секунду. Вместо привычной с детства ледовой площадки на телеэкране показалось какое-то странное зелёное поле, немного напоминающее бейсбольное. Потом я заметил, что на поле копошились (другого слова я подобрать не могу) какие-то люди. У одного из них в руках оказался мяч, у другого — что-то вроде небольшой дощечки. У остальных в руках не было ничего.
О Боже! Кажется, я понял, что мне всё это зрелище напоминает. Пару лет назад один мой коллега по работе, индус из Бомбея, пытался объяснить мне правила крикета. И вот примерно такую же картинку он намалевал на доске. Разумеется, я так ничего из его объяснений и не понял — но картинка в памяти почему-то осталась. И вот теперь это безобразие перекочевало на мой телеэкран.
Внизу же экрана появилась надпись, информирующая меня о том, что я смотрю матч Национальной Крикетной Лиги, в котором «Филадельфия» выигрывает у «Бостона» со счётом 87:5. Однако интереса к происходящему мне сия информация отнюдь не прибавила — и я решил, что покамест телевизора с меня достаточно.
Выключив надоевший мне «ящик для идиотов», я призадумался. Взявшаяся неизвестно откуда Национальная Крикетная Лига — это ещё полбеды. Загадочней было другое.
Когда по телевизору идёт «Hockey Night in Canada«, по крайней мере одна из противоборствующих команд НХЛ является канадской — скажем, «Торонто», «Монреаль» или «Ванкувер». Иначе какой же это хоккейный вечер в Канаде, если обе команды — американские?
А тут играют «Филадельфия» и «Бостон».
— «Может быть, ты ещё скажешь, что Бостон не находится в Канаде?» — зазвучал в голове голос Мишель.
М-да… Розыгрыш? Мистификация? Но почему в ней участвует канадское телевидение?
И тут мне опять показалось, что разгадка таится не в том, что говорила Мишель, а в том, как она это делала… Такое впечатление, что…
Но додумать эту мысль мне помешал звук открываемой двери.
— Легка на помине, — усмехнулся я.
Действительно, это снова пришла Мишель. Причём от её недавнего гнева не осталось и следа. Впрочем, она также и не улыбалась. Лицо моей невесты было очень и очень серьёзным.
— Саша, извини меня, — начала Мишель. — Мне не следовало на тебя злиться. Я была неправа.
— Да ничего, ерунда, — рассеянно ответил я, ибо наконец-то понял, что именно в словах Мишель мне показалось странным.
Она говорила с акцентом!
Нет, не с тем «городским», с которым говорят её родители. Акцент Мишель был иностранным. Французским!
— Сначала мне показалось, — продолжила моя любимая, — что ты просто валяешь дурака, имитируя незнание французского и элементарных основ географии. Но потом я поняла свою неправоту. Любой человек может сделать вид, что он чего-то не знает. Но невозможно сделать вид, что ты что-то знаешь. А ты тем не менее очень хорошо говоришь по-английски.
— Разумеется, говорю, — кивнул я. — И всегда говорил. Ну, не всегда, но довольно давно.
— Тем не менее, — сказала Мишель, — до сих пор ты не говорил по-английски вообще. Я от тебя ни разу не слышала ни одного английского слова.
— То есть как? — не понял я.
— Ты ни разу не говорил по-английски в моём присутствии, — ответила Мишель, хотя моё непонимание от этого отнюдь не прошло. — Можно, конечно, предположить, что ты своё умение скрывал. Но это невозможно! Помнишь, два года назад я ездила стажироваться в Манчестер?
— В Марсель! — недоумённо возразил я. — Ты ездила стажироваться в Марсель!
— Нет, Саша, я ездила стажироваться именно в Манчестер, — твёрдым голосом сказала Мишель. — Чтобы как следует попрактиковаться в английском. И ты ещё ко мне приезжал, помнишь?
Это-то я помнил. Но всё же приезжал я к ней в Марсель. Где она практиковалась во французском!
— Помнишь, — продолжила Мишель, — мы ещё с тобой ездили в Лондон?
Ездили-то ездили, но в Париж. Впрочем, я решил промолчать, ибо вопрос был явно риторическим.
— Так вот, — сказала Мишель, — ты никак не мог провести в Англии целую неделю — и ни разу не выдать своего умения говорить по-английски. Стало быть, ты меня вовсе не разыгрываешь. Стало быть, ты действительно ещё вчера говорил по-французски и не говорил по-английски, а сегодня — наоборот.
Разумеется, всё это звучало, как полнейший бред. И тем не менее… и тем не менее определённый смысл в словах моей возлюбленной всё же присутствовал. Обилие французских каналов по телевизору, французский акцент самой Мишель, Национальная Крикетная Лига, замечание про Бостон и Канаду, даже сменившийся цвет занавесок — всё это вместе понемногу складывалось в одну нелицеприятную картину. Наверное, в эту минуту я был похож на Андрея Мягкова — то есть на Женю Лукашина из фильма «Ирония судьбы», который сперва напился и улетел из Москвы в Ленинград, а потом немного протрезвел и пробормотал: «у меня такое ощущение, что я почему-то не дома».
— Где я? — задал я, казалось бы, глупейший вопрос, но в данной обстановке вполне естественный. — И какой сейчас год?
— А ты сам как думаешь? — уклончиво ответила Мишель, совершенно не пытаясь поднять меня на смех.
— Я полагаю, — медленно протянул я, немного боясь продолжать, — что год сейчас девяносто девятый.
— Тысяча девятьсот девяносто девятый, — поправила меня Мишель.
— Да-да, конечно, — кивнул я, радуясь уже тому, что не попал в прошлое или будущее. — А город, в котором я нахожусь, называется «Сент-Луис».
— Сен-Луи, да, — кивнула Мишель.
Опять этот «Сен-Луи»! Ну да ладно. Как говорится, хоть горшком назови… По крайней мере, в пространстве я тоже не переместился, а это уже хорошо.
— Город Сент-Луис находится в Миссури, — неуверенно продолжил я свои географические изыскания.
— Правильно, — улыбнулась Мишель. — В департаменте Миссури.
А вот это уже было странно! Причём меня поразило даже не то, что она назвала штат «департаментом», а то, что произнесла его название «Миссури» — с ударением на последнем слоге.
— А департаментом… чего является Миссури? — задал я следующий вопрос.
— То есть как чего? — удивилась Мишель. — Разумеется, Луизианы.
Оп-ля! Привет, приехали. Это объясняло французское засилье, но тут же порождало массу новых вопросов.
— Значит, ты хочешь сказать, — сказал я, — что Наполеон так и не продал Луизиану Джефферсону?
— Какой ещё Наполеон? И кто такой этот… Джефферсон?
— Томас Джефферсон, — вздохнул я, — был президентом Соединённых Штатов Америки.
В ответ Мишель уставилась на меня, как баран на новые ворота.
— Что такое «президент»? — нарушила она наконец молчание после некоторой паузы.
— Ну, как что… руководитель… глава государства…
— Вроде императора, да?
— Примерно так, — не стал я вдаваться в подробности.
— А что такое эти «Соединённые Штаты»?
— О Господи! — вздохнул я. — Неужели мы в данный момент даже не находимся в Америке?
— Разумеется, мы находимся в Америке, — усмехнулась Мишель. — Но ведь Америка — это континент, а не страна. А о стране под названием «Соединённые Штаты» я никогда не слыхала.
— А Луизиана? — спросил я. — Луизиана — страна?
— Н-не совсем, — замялась Мишель. — Это скорее… доминион. Часть Французской Империи.
— Империи? — удивился я. — А кто же находится на троне этой Империи? Какой-нибудь Наполеон Десятый?
— Опять ты поминаешь какого-то Наполеона… — озабоченно покачала головой Мишель. — Нашего императора зовут Людовиком Двадцать Пятым.
— Ах, вот как, значит, — кивнул я, стараясь не сойти от удивления с ума. — А я, стало быть, гражданин Франции?
— Нет, Саша, — ответила Мишель, — мы с тобой граждане Луизианы. Но, конечно, одновременно и граждане Французской Империи.
— А я им всегда был? — поинтересовался я. — Или я всё-таки сюда приехал из Минска?
— Да, ты приехал из Минска, — подтвердила Мишель. — Уже несколько лет назад.
Ага, ну хоть тут всё сходится! Впрочем, неплохо бы посмотреть на собственные документы…
— Слушай, Мишель, — сказал я, — а ты не знаешь, где тут лежат мои документы? Скажем, паспорт?
— Знаю, — ответила Мишель и подошла к шкафу, после чего полезла на верхнюю полку. — Тебе какой паспорт нужен? Новый или старый?
— В смысле?
— В смысле — луизианский или тот, с которым ты сюда приехал?
— Давай старый, — вздохнул я. Хоть мой советский паспорт и истёк (как и сам СССР), а всё же пригодиться в таких обстоятельствах может…
Однако, увидев паспорт, который достала с верхней полки Мишель, я снова пришёл в некоторое замешательство. Вместо советского герба и соответствующих надписей я увидел на обложке паспорта совсем другое — красный щит, на котором был белой краской нарисован средневековый всадник в полном боевом облачении.
— Герб «Пагоня», — пробормотал я, трясущимися руками открывая первую страницу.
Как оказалось, мои руки тряслись не зря — на открытой мною странице красовалась следующая надпись:
«ПАШПАРТ ГРАМАДЗЯНIНА
ВЯЛIКАГА КНЯСТВА ЛIТОЎСКАГА«
Окончание
