Самуил Ортенберг: Ткань жизни (воспоминания российского еврея). Перевод с идиш. Продолжение

Loading

Я работал статистиком и составлял сводки о количестве погромов в местечках Подолья, собирал данные о погибших, об оставшихся в живых сиротах… По своей сути это был статистический материал о трагической судьбе еврейского народа.

Ткань жизни

(воспоминания российского еврея)

Самуил Ортенберг
Перевод с идиш Бориса Гершмана и Фреда Ортенберга
Подготовка текста Фреда Ортенберга

Продолжение. Начало

Часть вторая. От Буга до Днепра (1920–1930)

Воспоминания! Кто может преградить путь этому святому течению, которое омывает своими тёплыми волнами сердце!
Стефан Цвейг

Город Винница

Город Винница расположен на берегах реки Буг в центре Подолья. Возник это город ещё в ХVI веке около виноделен, откуда и название — Винница. Начиная с ХVШ века, вместе с развитием города, еврейское население постоянно увеличивалось. Особенно быстрый рост наблюдался в конце ХIХ — начале ХХ столетия. Этому способствовало удачное географическое положение Винницы на центральной дороге с севера на юго-запад Украины, из Киева — в Одессу и Молдавию. В это время к старому городу присоединился новый — с широкими улицами и большими красивыми домами.

Накануне революции Винница была большим окружным городом, торговым, управленческим и культурным центром юго-западной части Украины. В городе размещались завод по выработке суперфосфата, большая обувная фабрика и другие индустриальные предприятия. Население города достигало 70 тысяч человек, в том числе почти 20 тысяч евреев.

Конечно, годы революции и гражданской войны отразились на облике и благосостоянии города. Но и сейчас, весной 1920 года, город выглядел очень оживлённым и привлекательным. На меня, во всяком случае, он произвёл впечатление большого города, который «не покраснеет при встрече с Парижем». В Виннице не было ни Эйфелевой башни, ни Нотрдам де Пари. Зато посредине города стояла пятнадцатиметровая башня с часами наверху, которые были видны всему городу. Часы, правда, не всегда показывали точное время, но это было не важно, так как для меня сама башня являлась чудом архитектуры. Если идти вверх по улице к башне, то можно оказаться на очень красивом месте, которое называлось «Кумбари». Слово звучало необычно, по-итальянски, хотя Винница не Венеция и гондол, плавающих по голубым каналам, не видно, но зелёный парк «Кумбари» был, несомненно, красочным элементом винницкого городского ландшафта. Он находился на горе, с которой спускалась четырёхмаршевая лестница. Сто с лишним каменных ступенек вели к берегу реки Буг. Отсюда ходил паром, перевозивший людей на другой берег с большим зелёным лугом. Посредине города стояло массивное каменное старинное здание польского костёла с порталом и колоннами, каких я никогда в жизни раньше не видел. Городскую архитектурную композицию завершали два монастыря — доминиканский и иезуитский, выстроенные в строгом и немного грозном стиле средины ХVШ века. Нет, тоски по Парижу у меня в Виннице не появилось.

Общественная и культурная жизнь здесь била ключом. Я познакомился с еврейской интеллигентной молодёжью. Мы, молодые, даже организовали отдельный литературно-художественный кружок под звучным названием «Художественное звено» (тогда в Харькове было издательство еврейской литературы с таким же названием).

В Виннице было несколько библиотек, драматический театр и другие общественные заведения. Был даже красный двухэтажный дом с изящной вывеской «Арс», наподобие литературного клуба, где проходили творческие встречи и дискуссии. Там время от времени собирался наш еврейский кружок — прогрессивно настроенные юноши и девушки. Мы устраивали коллективные читки, готовили рефераты, выступали с докладами, спорили. Именно здесь я и сделал уже упоминавшийся реферат на тему «Образ женщины в еврейской литературе». Жизнь становилась интереснее и привлекательнее.

Польско-петлюровская оккупация

Но вскоре и в Виннице мы ощутили дыхание продолжавшейся гражданской войны. Летом 1920 года началось наступление армии белополяков, польских шляхтичей Пилсудского, с которыми украинские петлюровские авантюристы и предатели заключили союз. В специальных воспоминаниях, напечатанных в газете «Дер Эмес» («Правда») ещё в 1925 году, я пытался дать описание этому периоду польско-петлюровского господства в Виннице. Тогда у меня, конечно, были более свежие впечатления, но и сейчас я хорошо помню это время.

В начале июня, незаметно и тихо, прошла эвакуация советских армейских частей и учреждений. В городе стало тихо, и он как бы вымер. Улицы опустели, жизнь остановилась. Через несколько дней с западной стороны города стали слышны громовые залпы и стрельба, и вскоре в Винницу вошла армия польских легионеров. Они установили для населения весьма строгий режим жизни. Постепенно люди привыкли к новым порядкам и стали понемногу выходить на улицы. В это время командование польской армии вместе с украинской местной властью провело войсковой парад. На балконе пятиэтажного здания гостиницы «Савой» стояли польские военачальники и украинские правители. Перед ними церемониальным маршем прошагал отряд легионеров. Польский оратор напомнил о какой-то конституции от 3 мая, которая должна была, по его мнению, осчастливить мир. Это была чистейшей воды высокопарная политическая демагогия. Украинские правители громко аплодировали, клянясь польским военным в верности.

Через несколько дней после этого в Винницу прибыл главный атаман бандитской армии Симон Петлюра и временно — под защитой польских легионеров — оборудовал свою резиденцию в здании напротив почты. Затем на винницкой земле собственной персоной появился Пилсудский.

Они оба — пан Пилсудский и атаман Петлюра — разъезжали по главной улице города, сидя в американском автомобиле и улыбаясь друг другу, а польская буржуазная интеллигенция и украинские националисты бросали им вслед цветы.

Вспоминается следующий любопытный эпизод петлюровского правления. В один из тёплых, летних дней атаман со своей свитой вышёл на высокий балкон красивого дома в центре города и оттуда произнёс речь перед большой, специально пригнанной, толпой народа. Он, конечно, говорил об интересах украинского народа, о «добрых» польских друзьях, помогающих украинскому народу в его борьбе за свободу… Примечательным было то, что в свите бандитского атамана, чьи руки были обагрены кровью многих невинных евреев, нашёлся и …министр-еврей Пиня Красный — бывший адвокат из Казатина, прожжённый политикан и интриган. В смутное время гражданской войны он выплыл на поверхность и добрался до поста министра в правительстве Симона Петлюры. Шепелявя и гнусавя, он тоже выступил на импровизированном балагане с речью, в которой поблагодарил «народную республику за национальную, персональную автономию, которая дана еврейским массам на Украине»… Я собственными глазами видел более трёхсот погибших от рук петлюровцев, уже получивших на еврейском кладбище свою «автономию», — и «национальную», и «персональную». Для меня его речь звучала отвратительно и подло, как явное издевательство над моим народом и здравым смыслом. «Министр по еврейским делам», как он себя официально называл, надеялся развернуть в Виннице свою деятельность в разных «департаментах», но не успел. Его пост, как и власть главного атамана, оказались недолговечными.

Имя Пини Красного снова выплыло несколько лет спустя, когда его вызвали во французский суд как свидетеля по делу еврейского юноши Шварцбaрда, убившего Петлюру в центре Парижа. Я не знаю, как вёл себя мерзкий «министр» на этом известном процессе, но суд, слава Богу, оправдал и освободил Ш. Шварцбарда — смелого и благородного молодого человека.

Общественная и культурная жизнь в Виннице во время польско-петлюровского господства была задавлена и уничтожена. Правда, сионисты пытались торжественно отметить утверждение на дипломатической конференции в Сан-Ремо, так называемой, Бальфурской декларации, в которой предлагалось создать «национальный дом для евреев в Палестине». Однако в тот момент сионистская пропаганда большого впечатления на местечковое население не произвела. Перед евреями стояли более насущные и более важные задачи. Так, например, снова начали прибывать из окружающих районов так называемые «беженцы», бездомные, бегущие из местечек от страха перед частями петлюровской армии, и приходилось заботиться об этих несчастных семьях.

Но длилось польско-петлюровское господство недолго. Ранней осенью оккупанты начали бежать под натиском Красной Армии. Наступала кавалерия прославленного командира Будённого. Польские легионы и их «благородные» шефы начали собираться в дорогу и катиться назад, прихватывая с собой, естественно, часть имущества «дружественного и любимого» украинского народа. Тогда же стали известны случаи дезертирства солдат-евреев из польской армии. Солдаты прятались в убежища и, дождавшись отступления «своих» легионеров, обретали свободу. Наверное, не очень сладкой была жизнь еврейских солдат, если они шли на такой риск.

Однажды ранним утром, когда из города уже полностью ушли поляки, появился первый разведотряд Красной Армии. Он пришёл с восточной стороны через мост, у которого его встретили несколько любопытных жителей, среди которых был и я. Красноармейский командир на коне остановился около меня, а сопровождающий его небольшой отряд спешился в стороне. Командир обратился к собравшимся и рассказал, что идёт большая битва за освобождение земли от несправедливости, что Красная Армия победит и принесёт свободу трудовому народу. Он призвал к спокойствию и поскакал в город вместе со своим отрядом.

Вскоре прибыли крупные воинские части. В городе на домах снова появились красные знамёна. Гражданская война окончилась, возможно, навсегда. Запомнилось, что в эти дни в специальном поезде проезжал через Винницу один из ведущих коммунистических деятелей Украины Мануильский — доктор и дипломат, в будущем деятель Коминтерна. Он выступил с речью перед большим скоплением народа, который встречал его на вокзале. Я был среди встречавших и впервые увидел значительного оратора и революционера. Он говорил по-украински, красиво и поэтично, рассказывал о восходящем солнце свободы и человеческого счастья. Тогда его слова глубоко проникали в душу и сознание обездоленного еврейского подростка.

Новая среда

Жизнь постепенно входила в свою колею. Снова ожили разнообразные культурные и образовательные учреждения. Я поступил на работу в Винницкое отделение «Культурной лиги» на должность секретаря. Это была известная еврейская общественная организация, возникшая в начале революции в Киеве, которая имела свои отделения в больших городах и вела просветительскую работу на идиш. Позже, когда государственные советские органы взяли эту работу на себя, за «Культурной лигой» осталась на длительное время только издательские функции. В её Винницком отделении я встретился с лучшими представителями еврейской демократически настроенной интеллигенции. Выйдя из разных партий, они в то время были, как правило, попутчиками новой политики и старались продолжить культурную работу на еврейском языке, что очень меня привлекало. Эти люди были намного старше меня, с большим культурным и жизненным опытом, и я с радостью подключился к их деятельности.

В этой когорте интеллектуалов выделялся В.Радбиль, с которым я позже сотрудничал в «Озет»е и других общественных организациях. Юридическое образование В.Радбиль получил ещё до революции. В городе он считался авторитетным юристом с безукоризненной репутацией. В.Радбиль был человеком широких литературных интересов, обладал хорошим художественным вкусом, любил еврейское искусство и интересовался им. В то время он работал над темой: «Образ еврея в классической русской литературе». Позже он перевёл на русский язык и издал стихи Давида Гофштейна. В жизни Радбиль был гуманистом, глубоко сочувствующим страждущим и бедным людям. Знакомство с ним оставило в моей памяти заметный след.

«Культурная лига» часто проводила встречи, литературные вечера, лекции, распространяла еврейские книги, издававшиеся в то время. К сожалению, деятельность «Культурной лиги» продлилась недолго, так как со временем все её функции перешли к другим государственным органам.

В начале 1921 года я поступил на работу в Губернское статистическое бюро («Губстатбюро») на Подолье и участвовал в переписи населения, которая проводилась впервые после революции, а затем уже остался в бюро на постоянной работе как статистик. Здесь я познакомился с новыми людьми и очень интересной русской средой. В статистическом управлении тогда трудились свыше ста работников — в большинстве бывшие русские чиновники соответствующего ведомства или студенты, не успевшие в годы революции завершить своё образование, а также экономисты, статистики и инженеры. Часто к нам в Губстатбюро заходил старый русский учёный-статистик Чуправа. Его имени моя память не сохранила, но я хорошо помню его самого. Благородный, улыбающийся, жизнерадостный, в чёрной шляпе и тёмных очках. Он читал для нас, молодых сотрудников, курс лекций об основах статистической науки. Читал живо, с юмором, со знанием дела. Мы почерпнули у него достаточно знаний, которые помогали нам разобраться в запутанных вопросах статистической теории. На работе мы также приобрели и важные практические навыки в области статистики. Работал я тогда в отделе «Статистика труда».

Штаты в учреждениях и на предприятиях были раздуты и, тем не менее, росли изо дня в день. Страна ещё была в руинах после мировой и гражданской войн. Люди жили на полуголодном пайке, в нужде и тесноте. Однако в директивных документах, рассылаемых во многие учреждения, уже планировались невыполнимые задачи, иллюстрированные рисунками, диаграммами и схемами, с цифровыми оценками и расчётами, заботливо расставленными в клетках и графах таблиц на больших листах бумаги.

Фантазия людей, заражённых революционным духом преобразований, была неуёмной: с волшебной быстротой росли на бумагах дворцы культуры и художественные храмы, высокие дома и большие фабрики, роскошные детские городки и дома молодёжи. Помнится, как я ходил по многочисленным учреждениям со своим толстым портфелем, проверял и переписывал служащих и сотрудников в разнообразных секциях и отделах, комитетах и кабинетах, изучал развешанные на стенах диаграммы. Я тоже увлёкся и был околдован грандиозными планами и перспективами, которые так красиво, ясно и чётко отражались на не очень красивой дешёвой бумаге в то мечтательное время с его окрылённым, романтическим полётом в будущее, с его большими ожиданиями.

В Губстатбюро я встретился с доктором Зиновием Крупицким. Бывший Винницкий казённый раввин, доктор Крупицкий произвёл на меня странное, трагикомическое впечатление. Это был высокий, широкоплечий, полноватый мужчина с немного заспанным лицом, с высоким лбом, полностью бритой головой и с золотыми очками на толстом носу. Он был уже человеком в годах, зимой ходил в старомодной меховой шапке, хромал на одну ногу и поэтому опирался на большую палку, говорил в нос, и мне он напоминал польского ксёндза. Но был он не ксёндзом, а настоящим казённым раввином, образованным евреем, доктором философии. Его серьёзные научные статьи, посвященные религиозным и историческим вопросам древнееврейской истории, были напечатаны в известной «Еврейской энциклопедии», изданной на русском языке.

Годы революции мало изменили его внешний вид и духовный мир. Он продолжал жить в мире еврейской старины. Во время переходного периода свои старые гражданские казённые функции он, естественно, потерял. Со свадьбами, разводами и рождениями к нему уже не обращались, но зато он часто выступал в синагоге с проповедями для евреев. Однажды я ради любопытства посетил одну из его проповедей, посвященную древним евреям. Немного странно и не ко времени звучала она на немецко-русском языке в эти революционные годы. Вот пример его стилистики:«…древние израэлиты жили в родовом быту, а Мозес проповедовал монотеизм…». Позже он написал большую монографию на русском языке под заголовком «Моисеево законодательство и коммунизм». Он приносил её на рецензию к ответственным коммунистическим деятелям и, конечно, не имел никакого успеха. Для нас, молодёжи, тогда сопоставление «веры Моисея» с коммунизмом выглядело так архаично, что мы напечатали в стенгазете ироничное сообщение, будто известный доктор философии Крупицкий пишет новую монографию на русском языке: «Хасидизм и Конная Армия Будённого».

В конце концов, он устроился в Губстатбюро. Когда я начал там работать, то впервые увидел его. Доктор Крупицкий сидел за одним из многих столов, в углу, и копошился в бумагах. Работа дала ему и возможность приспособиться к новой действительности, и право на получение продуктовой и хлебной карточек служащего.

Неприятный эпизод пережил Крупицкий во время выборов в Советы. Тогда выборы проходили открыто на общих собраниях сотрудников. В тот раз собрание в Губстатбюро вёл председатель Ревкома Чайка. Открывая собрание, он объявил, открыто и строго, без дипломатических выкрутасов, что среди присутствующих сидит гражданин Крупицкий, бывший религиозный служитель, который, по принятой Конституции, не имеет права голоса, и поэтому ему предлагают покинуть зал. Хромая, Крупицкий проскользнул через зал и вышел удручённый, с опущенной головой, вызывая у многих собравшихся, которые его знали, глубокое сочувствие.

Некоторое время спустя Крупицкий с работы ушёл, но в 1922 году я его снова встретил в городском театре на антирелигиозном диспуте. Театр был набит битком, в основном красноармейцами. С большим докладом выступил видный политический деятель армии. Вначале он говорил об исторических основах нового мировоззрения, а затем развенчивал и опровергал религиозные мифы и легенды, в частности, библейские. Именно вторая половина доклада вызвала у красноармейцев большое оживление и громкий смех.

Потом присутствующих пригласили принять участие в дискуссии. Вначале охотников не нашлось, но неожиданно, к общему удивлению на трибуну вышел какой-то хромой человек. Это был доктор Крупицкий. Вначале он похвалил докладчика за первую научную часть доклада, а потом начал смело спорить, не соглашаясь с критикой Библии. Крупицкий говорил о красоте библейских текстов, об этических принципах, представленных в Библии. Говорил он пространно и долго, красноармейцы устали, и его речь успеха не имела.

После него выступил Яблочков — молодой коммунист-еврей, прибывший из Польши. К сожалению, он не знал русского языка и говорил на идиш. В своей речи он полемизировал с доктором Крупицким, обвиняя его в национализме. Большая часть собравшихся его не поняла, потому что говорил он на непонятном языке. И тогда слово опять взял Крупицкий, якобы для перевода речи Яблочкова на русский язык, но это обстоятельство он использовал, чтобы опровергнуть аргументы переводимого оратора и отстоять свои взгляды. В определённой мере это ему удалось. Вскоре доктор Крупицкий исчез из Винницы.

Ещё раз встретил я его много лет спустя, в 1937 году, на курорте в Ессентуках (Северный Кавказ) у источника минеральной воды. Он кратко сообщил мне, что уже давно работает в Москве учителем русского языка в одном из институтов. Встреча с бывшим казённым раввином почему-то напомнила мне слова нашего большого поэта Давида Гофштейна:

Почёт тому, кто восходит.
Сочувствие тому, кто идёт к закату…

Вернёмся, однако, в Губстатбюро, где я проработал весь 1921 год. Платили тогда в советских учреждениях большими бесценными тысячами и миллионами. Мать смотрела на эти длинные бумажки с презрением и рекомендовала использовать их для других нужд. Но меня низкое достоинство советских денег трогало мало, так как в то время у меня были другие интересы и заботы. Я носил длинные волосы, на носу лихо сидели очки в металлической оправе, недавно приобретённые практически бесплатно в советской аптеке, на ногах у меня были деревянные, громко стучащие при ходьбе ботинки. Обедал я, в основном, в общественной городской кухне для служащих, где каждый день давали перловый суп и ячменную кашу. Но я не чувствовал никаких неудобств. Происходящие вокруг события захватывали и увлекали меня.

Вот выступают на литературном вечере молодые писатели, приехавшие из Москвы. Один из них зовётся имажинистом и читает очень странные стихи:

Смейтесь, смехунчики,
Смехотворным смехом
Смехачей…

И как же не смеяться? Разве можно не радоваться новизне этих строф?

Из Киева в Винницу прибыл лектор Либерберг, который позже стал профессором и ректором института еврейской культуры. Всех очень забавляло, что у такой знаменитости — жена винничанка. Либерберг читал для молодёжи цикл лекций на идиш по вопросам социологии. Он был высокий, одетый по полувоенному образцу, красивый мужчина. Говорил он выразительно и образно, пропагандировал социалистические идеи и систему известного русского учёного Богданова, чьи труды только недавно вышли в свет. Тогда я ещё не знал, что социалистические взгляды Богдановской системы отброшены и раскритикованы видными марксистами (Лениным, Плехановым и др.). Я же, очарованный лекциями Либерберга, был готов безоговорочно принять систему Богданова.

На одном из вечеров с воспоминаниями выступил прибывший из Москвы старый народник-революционер Кулябко-Корецкий — седовласый старик, в тёмных очках с длинной белой бородой. Его ввели в зал, так как у него было плохое зрение. В шёлковой русской блузе стоял он, как мраморная статуя, и на изящном русском языке очень образно рассказывал о пережитом. Он общался с Германом Лопатиным, который был другом и переводчиком Карла Маркса и участвовал в попытках освободить Чернышевского. Сам же Кулябко-Корецкий сотрудничал с Петром Лавровым, сидел в крепости вместе с известным революционером Морозовым. Очень романтично звучал его спокойный рассказ о героическом прошлом! Так что не стоило замечать мелкие жизненные неудобства, тем более что повсеместно и безостановочно предсказывали грядущее благоденствие! Как легко можно было увлечься и быть околдованным этими мечтами!

Искусством мы тоже наслаждались в полной мере. В те годы Винницу часто посещали русские театральные коллективы из больших городов. Билеты на спектакли распределялись профсоюзными организациями. Я умудрялся доставать билеты различными путями и не пропускал ни одного спектакля. Особый восторг у меня вызывали классические пьесы Островского, Грибоедова, Гоголя. в исполнении талантливых актеров, позже ставших знаменитостями (Свободин, Солнцева и др.). В молодёжных культурно-образовательных кружках мы знакомились с новой еврейской революционной поэзией, со звучными строфами Ошера Шварцмана, Давида Гофштейна и Переца Маркиша. В их произведениях воспевалась наша революционная эпоха, стихи приносили с собой радость и бодрость. Для меня, восемнадцатилетнего, жизнь выглядела яркой и разнообразной.

В начале 1922 года я перешёл на работу в недавно созданный еврейский комитет помощи беженцам и лицам, пострадавшим от погромов — «Евобщестком». Содействовал моему трудоустройству брат Волф, который в то время уже был общественным деятелем и активно участвовал в работе «Евобщесткома». Это была богатая хозяйственная организация, получавшая поддержку от советского государства и от иностранных филантропических источников («АРА», «Джойнт»). Все свои средства и ресурсы она отдавала в помощь пострадавшим евреям. В особенности комитет заботился об организации детских учреждений для содержания и воспитания бездомных еврейских детей-сирот. Естественно, что во главе комитета стояли партийные работники, которые направляли и контролировали деятельность комитета. В Киеве находился Всеукраинский «Евобщестком», а на местах — губернские отделения.

Я работал статистиком и составлял сводки о количестве погромов в местечках Подолья, собирал данные о погибших, об оставшихся в живых сиротах, о беспризорных, о состоянии детских учреждений и т.п. По своей сути это был статистический материал о трагической судьбе еврейского народа. Работа всё глубже втягивала меня в круг интересов еврейской общественной жизни. Я близко познакомился с местными еврейскими партийными работниками того времени. Еврейской секцией в партийном комитете руководил тогда Гринберг — очень скромный и честный человек. Еврейское бюро Народного комиссариата по образованию возглавлял пожилой и очень интересный человек Борис Яковлевич Каган, о котором ниже я расскажу подробнее. Во главе «Евобщесткома» стоял видный местный коммунист Чернявский — тоже очень честный и преданный работник, родом из рабочей семьи. Он следил, чтобы выделенные средства использовались по назначению. Находились, конечно, и чиновники-воришки, которые, как вороны, налетали на общественные фонды, стремясь поживиться. Строгий и честный Чернявский не допускал этого и всегда давал отпор кому бы то ни было, невзирая на его регалии.

Большинство коммунистов-евреев, с которыми я встречался и сотрудничал в юности, оставили в памяти хорошее впечатление. К сожалению, о их дальнейшей судьбе мне ничего не известно. Однако встречались среди партийцев и деятели, оставившие после себя довольно неприятные воспоминания. Вот, например, Ишин-Шкаровский, позже известный в Киеве журналист и писатель. Он уже на том свете, и об умерших не принято говорить плохо, но я обязан сказать, что, по моему мнению, выглядел он не очень достойно. Это был приспособленец, полный эгоизма и самомнения, карьерист и циник. Вспоминается, как этот советский деятель угождал прибывшему из Америки доктору Ковальскому, уполномоченному еврейского филантропического общества «Джойнт». Бывший рабби из Америки был прислан на Украину, чтобы помочь «братьям-евреям». Полноватый, бритый, с блестящими золотыми зубами, с постоянной довольной улыбкой на лице, он был богат по-американски и немного высокомерен, требовал, чтобы его намерения всегда выполнялись. Ишин-Шкаровский спешил ему услужить и старался всеми способами произвести на него хорошее впечатление, часто теряя при этом своё человеческое достоинство. Одним словом, был он негативной личностью, хотя и считался способным, проворным журналистом. К людям, стоящим ниже его по служебной лестнице, Ишин относился с презрением. Однажды пришёл я к нему в кабинет и взволнованно спросил:

— Нет ли у вас, тов. Ишин, последнего бюллетеня о состоянии здоровья тов. Ленина?

Он посмотрел на меня со злой саркастической улыбкой, и его ответ в то время показался мне циничным и отвратительным:

— Нет! А почему вы не спрашиваете о моём состоянии здоровья, я только что встал с кровати?

Еврейская общественно-культурная жизнь продолжала развиваться. Открылись новые еврейские школы, детские дома, библиотеки, клубы, избы-читальни и другие образовательные учреждения. Проходили конференции и собрания еврейских рабочих и молодёжи. Время от времени я начал получать задания и поручения в области культуры и образования.

В 1922 году в городском театре начали готовить большой литературно-художественный вечер, посвящённый Перецу. Мятущаяся, беспокойная и многогранная фигура Ицхока Лейбуша Переца всегда привлекала внимание еврейской социалистической интеллигенции, его имя было широко известно даже в коммунистических кругах. Мне поручили выступить на этом вечере с докладом о жизни и творчестве писателя. Это было моё первое значительное публичное выступление, и я, конечно, с энтузиазмом готовился к нему.

И вот долгожданный вечер пришёл. В большом городском театре приглашённые заполнили и партер, и ложи в три этажа. Мне предоставили слово. Я выступал в первый раз перед массовой аудиторией, был очень напряжён, но старался сохранять спокойствие. Я рассказал о значении литературного наследия Переца, о его гуманистических и этических идеалах, пытался перекинуть мост от бунтарского духа Переца к нашей беспокойной современности, много цитировал, приводил фрагменты из его поэзии о человеческом величии, о светлых мечтах «вечного мира» повсюду. Слушали меня внимательно. Это придало мне смелости и мужества. Я, кажется, оправдал возлагаемые на меня надежды. Публика осталась довольна. Руководители дружески жали мне руку. Даже Либерберг, случайно оказавшийся на вечере, тоже положительно отозвался о моей скромной работе. Для меня выступление было серьёзным испытанием на зрелость, и мне показалось, что я его выдержал.

Мне стало ясно, что надо учиться дальше и расширять свои знания в различных науках. Поэтому я с радостью принял предложение профсоюзной организации поехать учиться по «путёвке» на рабочий факультет Киевского высшего учебного заведения. Мать переживала с сердечной болью моё решение о переезде в другой город. До сих пор, хоть я и был постоянно чем-то занят, но всё-таки жил дома. Сейчас же предстояла разлука надолго. Для матери это было тяжелое испытание. Отец переносил неизбежное расставание со скрытой грустью. В конце 1922 года я уволился с работы и с несколькими молодыми ребятами собрался в дорогу. И вот мы уже едем в город, который во все времена притягивал людей своей культурно-образовательной средой. Поезд везёт нас в Киев, не очень придерживаясь графика.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Самуил Ортенберг: Ткань жизни (воспоминания российского еврея). Перевод с идиш. Продолжение

  1. «Белополяки». Из арсенала Агитпропа. Слово, не имеющее никакого отношения к борьбе Белых и Красных. И вообще к действительности. Война с Польшей была чисто имперской: кому должна принадлежать Украина : России или Польше ?

Добавить комментарий для Шейнин Леонид Борисович Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.