Борис Э. Альтшулер: Рассказы

Loading

Борис Э. Альтшулер

Рассказы

Мой зять – подлец

В середине летнего отпуска меня неожиданно вызвали со Взморья в Ригу; сейчас уже и не припомню зачем. Раздосадованный, я поплёлся с пляжа, натянул на даче брюки и отправился на вокзал в Дзинтари. Тот из вас, кто когда-нибудь в хорошее солнечное лето отдыхал в Юрмале, знает как „приятно“ оставить пляж и сосновый лес – и вместо этого летнего рая поехать в пустой и почти безлюдный, неожиданно знойный город.

В такие часы в северном городе, ставшим вдруг на неделю или две субтропическим,  у обалдевших водителей трамваев нет сил лишний раз просигналить, а у шофёров такси – объехать пешехода. Скоро август, – и в первую его неделю температура воды в Рижском заливе неожиданно упадёт до 7-8 градусов, появятся медузы и о купании надо будет забыть. Но пока стоит чудесная погода.

Из города на Взморье в такое время каждые пять минут приходят переполненные электрички. Как самосвалы, они выкидывают на станциях груду народа и тут же, в испуге от содеянного, убегают. Назад в Ригу уже можно ехать с комфортом: на весь вагон всего несколько человек: светопредставление на маршруте начнётся вечером.

Я задремал в теневой стороне вагона. Кто-то сел напротив меня.

— Чего ему тут ещё надо, – недовольно, в дремоте подумал я. Меня тронули за плечо.

— Молодой человек! Молодой человек, вот вам моя сумка. Если хотите, положите под бок – мягче будет.

Обладатель мягкой сумки, среднего роста пожилой человек, уже пихал мне её под бок, выпячивая (в такую-то жару!) лацкан пиджака с несколькими орденскими колодками. Внимательно поглядев на него я понял, что сопротивление бесполезно и навалилися на сумку. Но дремать мне этот дядя уже не дал.

— Извините, вы еврей?

— А вам-то что?

— Видите ли, мне показалось что вы еврей…

— Правильно вам показалось. Дальше что?

— …

— Ещё вопросы будут? Может быть, сумочку отдать и вы пересядете?

— Извините меня, пожалуйста, но у меня болит душа.

— И у меня тоже болит душа. В такую погоду в Ригу еду. Болит, конечно.

— Так, как у меня, она у вас не болит, молодой человек. Вот скажите, вы в Израиль собираетесь?

— А вам-то какое дело? Вы что, провокатор? Подрабатываете в поездах? Что вам нужно? Сумочку заберите, я пересяду…

— Не обижайтесь на меня, молодой человек. Скажите, вы местный? Я так и думал. Сразу видать. У меня жена тоже местная, из Риги. Или, вернее, она из Режицы. О, вы неплохо говорите на идиш. Ну, не уходите, пожалуйста. Где вы работаете? Вот глупая привычка – сам хочу с вами чем-то поделиться, что-то рассказать, а вместо этого задаю вопросы.

Моя семья – это ещё жена и дочь. Вернее, у меня была семья. Дочь -красавица. Кончила здесь в Риге экономический факультет в университете. Хорошая девочка была, но потом она попала в плохую компанию. Такие приличные на вид молодые люди.

Старик доверительно наклонился к моему уху:

— И вы знаете, кем они оказались? Сионистами! Я сам еврей, и от этого никогда не отказывался. Я прошёл всю войну. Я подполковник. В отставке, конечно. Да. Я в партии с 1942 года. Раненый, контуженный был. Всё было.

Мою первую семью в войну вырезали в Закарпатье, но об этом я уже в Риге узнал. И Лию, — это жена моя, тоже в Риге встретил. У неё в войну тоже все в гетто погибли. Вот мы и поженились. В 1952 году, накануне „дела врачей“, меня выбросили из армии и с того времени я работаю в тресте столовых и ресторанов. Хорошо мы жили, не жаловались, – всё в доме было.

Но тут, пару лет назад, появился у нас в доме этот Зеев. Вообще-то он Володя, но всем рассказывал, что его настоящее еврейское имя – Зеев. Хороший такой парень, очень вежливый был. Да и я был рад, что в доме появился приятный еврейский парень. Моя жена после гетто Риги и немецкого концлагеря очень не хотела, чтобы дочь вышла замуж за нееврея.

Дети поженились, стали у нас жить. Голодранец был он, этот самый Зеев. И дружки его какие-то стали у нас в доме появляться. У жены с дочерью появились тайны: целыми днями они о чём-то шептались…

Встречает меня как-то раз председатель совета старых большевиков при нашем домкоме и говорит так загадочно:

— Как волка не корми, – он всё равно в лес смотрит.

Я заволновался. Догоняю его и говорю:

— Я  Вас не понимаю!

А он:

— Я вас тоже. Столько лет в партии, а дома сионистские сборища устраиваете. Хоть бы в Израиль ехали побыстрее. Нет у вас, – говорит, – ни Родины, ни чести, ни совести!!!

И ушёл. А я стою так глупо, как будто мне обухом по голове влепили. Домой пришёл, скандал устроил.

— Что, спрашиваю, тут происходит, если товарищ по партии сообщает мне такие ужасные вещи? Почему я ничего не знаю? Где дети?

Жена говорит:

— В Румбуле…

Вот тут-то я рассвирепел:

— Хватит, – говорю, – по этим геттовским могилам бегать. Есть там надгробие – и ладно! Это же сионистская провокация, разве не ясно! Чтобы я ноги этого самого Зеева Владимировича больше в моём доме не видел. А уж дочь пусть выберёт, что ей дороже: чужой муж или родной папа!

А жена говорит:

— Она уже выбрала. Подпиши эту бумагу – увидишь кого.

Глянул я, – и чуть не упал. „В ОВИР МВД Латвийской СССР…“ Что, мол, претензий не имею. Как это – не имею?! Советская власть её учила, а она?

Ладно, пришли вечером дети, ну я им всё и высказал. Стукнуть мне ещё хотелось этого паразита сионистского, зятька моего. А он как меня за руки взял, как нажал… У меня сразу с сердцем плохо стало. Морду  такую отъел в моём доме, паразит! Руки у него, как клещи, – здоровый! А я не из пугливых – взял и плюнул ему в лицо.

— Сионист, – говорю, – ты, проклятый! В моём доме мне руки тискать?!!

Белый, как мел, стал этот Зеев в лице и говорит:

— Из-за таких, – говорит, – как Вы, дураков, и страдает еврейский народ!

Отпустил он меня – сразу полегчало. Понял: поживу ещё немного.

Дочка с зятем ушли из дому. Жили где-то на окраине, в Пурвциемсе, квартиру снимали. Она, дочка моя, ещё и беременная была, но тоже со своим мужем повсюду бегала, голодала, бастовала. В общем, с ума сошла. Скажу честно, хорошо хоть самолёт как эта Сильва Залмансон не угнала.

Где-то через полгода они всё-таки уехали в Израиль. Живут в Хайфе. Не попрощались с отцом, ничего подобного. На, тебе, батька, за твою годованку…

Жена со мной не разговаривает, молчит. Вдруг получаю повестку в суд. Прихожу, а там меня уже жена ждёт.

—  Разводиться, – говорит, – хочу с тобой.

Ну, не паразит, не подлец ли этот мой зятёк! Как жену настроил!

Я, – говорю, – жена, развода тебе не даю и сюда, в суд, больше ни ногой. Иди, – говорю, — домой!

А она мне отвечает:

— Мои дети и внук в Израиле. И я тоже должна туда ехать. А этот  сумашедший пусть живёт как знает.

В общем, развели нас. Лия сейчас бегает по городу, деньги у знакомых одалживает. У нас в семье деньги всегда лежали на моей сберкнижке и я принципиально не желаю субсидировать этих сионистов.

Сижу я недавно в сквере на скамейке. Идёт снова этот, из комитета домкома, и говорит:

— Ну и дурак же ты, Иосиф!

— Прямо так и сказал. Что это все вокруг ругаются? Но я ему отвечать не стал. Вот какой подлец мой зять!

Всю жизнь я работал. Для кого, для чего? Будьте осторожны, молодой человек. Смотрите, и Вас затянут-заманут… Пикнуть не успеете – станете пушечным мясом.

Я тихонько отодвинулся, встал и пошёл к выходу, постоять в тамбуре. Старик сидел понуро у окна, придерживая рукой свою сумку, и продолжал нескончаемый разговор с самим собой.

Впервые опубликовано под псевдонимом Дов Сафраи
в литературном альманахе „Шамир“, Иерусалим 1976 г.

Бывает по-всякому…

Памяти профессора  Ф.Ф. Григораша

Когда мы переехали на новую квартиру, нашими соседями оказалась пожилая пара. Люди приветливые, симпатичные и отзывчивые по всякому соседскому поводу: друзья ли пришли и стулья потребовались, десятку одолжить и там разное. Она была маленькая и болезненная, постоянно её донимали головные боли, какой-то долгий климакс. Он был богатырского телосложения, правда, немного обрюзгший, но намного живее своей супруги. По вечерам я заходил иногда к соседям погостевать и посмотреть телек. Cтарик проявлял истинное радушие и доставал в таких случаях откуда-то бутылочку марочного армянского коньяка, который он обожал.

Сыновья с соседями не жили: разлетелись по разным городам и весям, подбрасывая иногда во время отпусков внуков, чтобы за ними присмотрели. Со мной дед был словоохотлив, ему явно недоставало компании и аудитории для философствования. В нём всё ещё чувствовалась своеобразная грация, обаяние рубахи-парня и души общества. Разные интересные вещи услышал я от него, но одна история произвела на меня очень сильное впечатление. Было это в 1967 году после Шестидневной войны, когда он неожиданно зашёл к нам в квартиру со своим любимым марочным армянским.

— „Голос Америки“ слышал? – спросил он.

— Нет, я его не слушаю, — инстиктивно соврал я, хотя приход соседа оторвал меня от очередного блуждания в эфире.

Как и многие другие я был тогда в угаре и лихорадочно слушал все сводки подряд, на всех языках, даже на тех, которых не понимал. Да современники помнят, наверно, этот счастливый зуд.

— Давай, давай! – торопил дед. – Отметим нашу победу.

— Да какую победу, Семёнович? Какое мы имеем к всему этому отношение? – автоматически ответил я.

А в мозгу так и горит огнём вечный советский вопрос: стукач ли мой сосед в конце концов или нет? Ладно, решил я про себя: буду молчать и ни звука из себя не выдавлю. Хлеба нарезал, салат приготовил, рюмки протёр, – сели. А старик весёлый, глаза блестят, – дома уже, видимо, дёрнул.

—  Да, – говорит он, евреи – молодцы. И я не жалею, что всю жизнь мне с ними пришлось иметь дело. Люди приличные, интеллигентные, умные. Всякое, конечно, бывает в отношениях между людьми, но мне везло, – и евреи меня не подводили. Я, как ты знаешь, из первых комсомольцев, в партии с двадцать шестого года. На работу, когда мог, евреев брал. Ну и защищал их по мере сил если обижали. А пост я занимал, да будет тебе известно, не маленький. Да…

Ну, знаешь, как водится: „друзей“ и стукачей вокруг много. Почему у Семёновича идёт, а у нас нет? Начали болтать: собрал синагогу, бу-бу-бу, бу-бу-бу, – а мне плевать. Я старый фронтовик. Тогда по Риге много всякой нeдобитой сволочи бродило, некоторые никак не могли забыть немецкую оккупацию и где могли – гадили. На всякие там идиотские сигналы я внимания не обращал и не один раз отдел кадров на место ставил. Особенно когда эти стукачи пытались мне объяснить как надо проводить национальную политику.

Потом пришло „дело врачей“… Мои евреи как тени на работу по стеночке крались. Каюсь: троих не отвоевал, – заставили уволить. Но совесть у меня по сегодняшний день чиста, да и люди это знали. Прощались, – слёзы стояли в глазах. Это я перед тобой не рисуюсь, действительно так было.

Неожиданно вызвали меня в горком. Побежал. Опять, думаю, стружку снимать будут. А там поначалу и разговаривать не стали и битых два часа продержали в коридоре. Kaк-то неприятно и необычно. Вышла потом секретарша первого из кабинета и говорит:

— Вам надо срочно в Москву. Вот Вам билет. Завтра в 14°° будьте на приёме в ЦК, – и отдел назвала.

Поплёлся я домой. Жена моя как новость узнала, так вся и обомлела. Пакет мне запаковала с едой, смену белья подготовила и вещи похуже надеть уговорила. Всякое тогда бывало: уезжали люди в Москву или куда-то ещё по назначению, – и больше их не видели. Попрощался я с женой, поцеловал её крепко и сел на поезд. Чёрт его знает, что завтра будет…

До Москвы доехал как в тумане, – всю дорогу валерьянку и валидол пил. Приехал я рано утром и поплёлся в ЦК. Получил пропуск, зашёл и жду. А в коридоре я один, больше никого нет. Вызывать меня не вызывают, – душу выматывают. Ожидают, видно, чтобы для разговора созрел.

Завотделом был тогда, тебе эта фамилия всё равно ничего не скажет, один мой знакомый ещё с войны. Крутой такой коммунист. Меня вроде уважал, а до моей работы в Риге мы часто встречались в Москве в узком кругу. У меня до сих пор ещё фотографии есть. Но тут он даже не поздоровался и в кабинет позвал.

— Садись! – говорит, – как там тебя зовут? Да, говорит, – кстати, а почему тебя Семёновичем зовут?

— Да, наверно, – отвечаю, –  потому что батька был Семёном…

— Вот это, – говорит мой друг, – мы сейчас и выясним. Тут у меня в ящике стола лежит на тебя сигнал. Ишь ты! В Рязани, говоришь, родился? Сейчас проверим!

Вытащил он папку, открыл её и даже под стол сунул, чтобы мне не было видно,  и стал зачитывать:

— „СПАСИТЕ НАС!!!“ – Тут, — говорит, – между прочим, три восклицательных знака.

– „К НАМ ПРИСЛАЛИ БОЛЬШОГО ЖИДА!“

И вдруг называет мою фамилию. У меня от удивления даже челюсть отвисла. Я выдавил из себя только:

— „Большого“ –  это как? По весу, что ли?

— Не перебивай! – отвечает мой приятель строго и читает эту ахинею дальше.

А в анонимке упоминается и фамилия моего заместителя, еврейчика, которого, беднягу, давно уже с работы выгнали, и всякая чушь. Вижу я такой оборот дела и немного расслабился. Глядит на меня завотделом и говорит:

— Всё, Ваня, езжай в Ригу и забудь, – говорит, – о чём мы с тобой тут беседовали…

— А поглядеть на сигнал нельзя? – спрашиваю. Отвечать мне начальство не стало, только скулами заиграло.

Я  побыстрее:

— До свидания! – сказал, – и за дверь.

В Ригу ехал лежа у себя в купе, – не вставая. Руки и ноги были ватными, сердце болело. Ох, хорошо я запомнил это состояние. И ещё подумал так: если это я, русский человек, такого страху натерпелся, каково же вашему брату? Ведь вот как, – по подозрению в еврействе в Москву вызвали, думаю, что и посадить могли бы! Я слышал, что вместе с „профессорами, врачами, евреями“ и парочка таких подозрительных русских за компанию села.

Через несколько месяцев вся эта история с еврейскими врачами в Кремле лопнула. Но их уже туда назад больше не брали, а вот доктор Лидия Тимашук, заварившая „дело врачей“, вернулась в свой ЭКГ-кабинет в Кремлёвке. Только я не забыл поездки в Москву. И с той поры отношусь к евреям, честно говоря, с ещё большей симпатией. Потому что я сам побывал в еврейской шкуре и знаю, что это такое.

— Давай, – закончил он, – налей ещё немного и выпьем за то, чтобы у евреев после этой войны всё уладилось и стало хорошо.

С красными от стыда за свои подозрения ушами я молча поднялся и вытащил из холодильника бутылку водки, – и у нас пошёл пир горой. Мы пели „Стеньку Разина“, „Эвейну шолом-алейхем“, разбавляли армянский коньяк водкой и были счастливы.

Потому что нельзя быть шовинистом или подозрительным трусом, — в жизни чаще всего необходимо быть просто порядочным человеком.

1976-1998

Ушедшая любовь

Снова идиотское профсоюзное собрание, снова демагогия и трёп. Никто уже, похоже, и не следит за его ходом: все болтают, дремлют, читают книги или газеты, – почти никто не слушает болтовню.

Леонид Фейгин, заведующий урологическим отделением одной из рижских больниц, сидит вот уже более часа вместе с остальными сотрудниками больницы в большом зале и слушает. Из ума выживший главврач держит доклад о путях экономии на рабочем месте.

— Товарищи, – говорит он, – последнее время вот уже несколько раз я приходил утром на работу и видел, что лампочки в коридорах нашей больницы горели ещё с ночи. Я лично был вынужден выключить свет. Это вам пример разбазаривания народных средств.

Но это ещё не всё, – продолжал главврач, – у нас в больнице и в поликлинике имеется и другие народохозяйственные возможности экономии, в первую очередь воды. Я даю вам пример: при посещении туалета, даже по малой нужде, товарищи считают необходимым каждый раз промывать писсуар. Какая же экономия воды получится у нас, если мы будем смывать каждый второй раз, товарищи!

Главврач окончательно офонарел. Несёт настоящий бред, а все сидят и слушают. Леонид неожиданно для самого себя поднялся с места:

— Я, товарищи, считаю это предложение очень удачным!

Главный врач милостливо улыбнулся.

— Предлагаю всем выслушать товарища Фейгина. Продолжайте, доктор Фейгин.

— Я считаю, – сказал Фейгин, – что можно экономить не только при малой нужде.

Заинтересованные головы слушателей оторвались от газет. Фейгин эффектно выдержал паузу.

— Надо экономить и по большой нужде. Я предлагаю смывать испражнения каждый второй или третий раз. Подумайте, товарищи, сколько воды мы тогда сэкономим! Но с другой стороны, мы вынуждены будем тратить деньги на дезодоранты, поэтому мою идею надо ещё хорошо продумать…

В зале зааплодировали. В Латвии ценят острое словцо и удачный розыгрыш. Лицо главврача стало багровым от злости, он наклонился к секретарю парторганизации и стал что-то шептать. Собрание закончилось, секретарь парторганизации подошёл к Фейгину и сказал:

— И как только Вы смогли это сделать, товарищ Фейгин! Вы не в первый раз сорвали важное мероприятие: отчётно-выборное профсоюзное собрание! Поверьте мне, я тоже ценю юмор, но ваше выступление было ниже всякой критики. Мы должны будем решать вопрос о том, можно ли Вас оставить заведующим отделением…

Поодаль стояла обиженная фигура главврача с багровым лицом. Фейгин молча повернулся и пошёл к выходу.

Неделю назад он вернулся из Минска, с курсов усовер-шенствования врачей и был всё ещё под впечатлением разыгравшейся в белорусской столице трагедии. Шефом тамошней урологической клиники был профессор-еврей, очень известный в кругах специалистов благодаря новым методикам операций и научным публикациям. Амбулатория его института была всегда забита страждущими и больными.

Последнее время среди них, однако, выделялся плохо и бедно одетый мужчина, который поначалу приходил с какими-то жалобами, а потом, когда выяснилось, что с урологической стороны он здоров, c обвинениями: де, профессор-еврей пересадил ему во время ректального обследования рак в предстательную железу. Странного мужика отвезли в психиатрию, где его продержали пару недель и потом выпустили. Сказали, что он просто тихий псих и не представляет собой опасности. Мужик появлялся потом ещё несколько раз в амбулаторию клиники, но теперь его уже не брали всерьёз.

Последний раз он явился в длинном, до пят, дождевике, пок-рутился в регистратуре и исчез. Псих всплыл около двери из операционной, где дождался профессора, вытащил из-под полы обрез и продырявил в старом враче крупнокалиберной дробью громадную дыру. Кровь, размазанная по выкрашенной масляной краской стене и кафельному полу долго потом сохла пока закончились криминологические исследования сыщиков из уголовного розыска.

Фейгин вернулся в свой кабинет, снял белый халат и протёр щёки одеколоном „Рижанин“. Потом он прошёлся по отделению и навестил свежеоперированных. Его вызвали ещё на консультацию в другое отделение и, когда он вышёл из ворот больницы, было уже семь часов вечера.

Дома было пусто, Астрид с детьми уехала на пасху к родителям, где те будут вновь обвораживать внуков своей гойской любовью. Леонид вытащил из буфета внушительную бутылку „Виньяка“, югославского коньяка c теплорозовым малюткой-ангелом на этикетке, подаренную благодарным больным, налил себе почти полный стакан и выпил залпом. Потом он включил телевизор и глядел на экран ничего не видя.

Стало тепло, он стащил с себя свитер. Открыл ящик письменного стола и осторожно достал коробочку с ампулами. Вытащил стерильный шприц, набрал туда содержимое двух ампул и всадил себе в ягодицу. Стало хорошо, и всё вдруг остановилось. Как обычно после уколов промедола на него нахлынуло глубокое сочувствие с самим собой. Он смотрел, ничего не видя, на экран телевизора и вёл обычный в таких случаях монолог.

— Вот, Астрид взяла моих сыновей и уехала на пасху к родителям. Я же ей сказал, – никуда не ехать, мои дети – евреи. А она мне в ответ, – а для меня ещё и латыши. Если ты такой большой патриот, то, давай, уедем в Израиль. Но ты же трус, ты можешь только терроризировать меня и детей. Ты в состоянии лишь молоть языком, на большее ты не способен.

Я же не могу ей рассказать, что я наркоман, что я колю себе промедол и морфин. Моя кандидатская была выстроена на химии, мой юмор, моя худощавая фигура, вся моя жизнь. Я не могу никому об этом рассказать.

И что я буду делать в Израиле: бегать по Старому городу    Иерусалима и клянчить у арабов „эцба“[1]? Астрид уже, похоже, в курсе дела, но всё ещё делает вид как будто ничего не понимает. Неудобно перед знакомыми и, если эта история выйдет наружу, то можно проститься с работой врача.

Я глотаю и колю себе всякую дрянь, которая делает меня инвалидом. Но ведь и великий Фрейд нюхал всю свою жизнь кокаин и в конце-концов умер от рака верхней челюсти. Там, в Израиле, достаточно таких как я, да и ещё поумнее, которым наркотики не нужны. Друзья пишут нехорошие письма, жизнь – не конфетка. Постоянно всё на нервах: тебя самого трахнут или твою жену, – восточные ведь люди.

Как это часто с ним бывало на кайфе, Леонид Фейгин вдруг исполнился большей жалости к самому себе. По щекам потекли слёзы, стало очень грустно. Он подошёл к радиоле, включил её, потом выбрал себе пластинку с красивой мелодией Томазо Альбинони „Amore perduto“ (Потерянная любовь) из XVIII-го столетия, которую в СССР исполняли на всех правительственных похоронах. Леонид поставил радиолу погромче и начал, всхлипывая, копаться в ящике стола.

—  Если так, то я умру как Генсек…

Он вытащил ампулу листенона, которым пользовались анестезиологи для паралича дыхательной мускулатуры во время управляемого наркоза. Чудесная мелодия „Потерянной любви“ раздавалась всё громче, соседи стали барабанить в стену. Доктор Фейгин прикрутил басы потише и набрал содержимое ампулы в шприц. На левой руке он приладил резиновую манжету и раздул её: выступили хорошие вены.

Он вспомнил как старый фельдшер на „скорой“ учил его когда-то делать самому себе внутривенные инъекции, осторожно ввёл иглу в вену, освободил манжету, счастливо улыбнулся через просохшие слёзы и уверенно нажал на поршень.

1976-1998


[1] Иврит – палец, имеются ввиду пальцеобразно запакованные в станиоль наркотики

Print Friendly, PDF & Email

11 комментариев для “Борис Э. Альтшулер: Рассказы

  1. Уважаемая Елена,

    у нас с вами одинаковые литературные симпатии — я тоже очень полюбил прозу Рыскина, зихроно левраха. В том числе и за его нервный монтаж.
    Хотя у меня опубликованы два романа, короткий рассказ был и остается моим самым любимым жанром повеcтвования. В принципе, в удачный короткий рассказ вмещается фабула большого романа или фильма. В вашем импрессионистском случае это несколько иначе. Когда короткий рассказ тестируется, скажем, на Портале, становятся видны и недостатки, которые самому за компом не различить. В идеале короткий рассказ никогда не может быть достаточно коротким, пока он не сокращается до размеров афоризмов «Записной книжки» И.Ильфа.
    Кроме Мериме, Чехова и Бабеля моими путеводными звёздами являются американцы О`Генри, Эрскин Колдуэлл и Бернард Мадамуд с его еврейскими историями.

    1. Правильный псевдоним В.С.Портера — О.Генри.

  2. Мне кажется, дело не в длине рассказов. Это вторично. Я пишу так коротко потому не могу иначе, да и жизнь у меня такая, что никакой жизни. Но дело не в размере. Мне очень нравится как писал Григорий Рыскин, смерть которого прошла незамеченной на портале, а он не писал так уж коротко.

    1. Пардон, устала, я хотела сказать «не так уж коротко.»

  3. Уважаемые коллеги,
    дорогие друзья,
    большое спасибо всем участвовавшим в обсуждении моих рассказов. На этот раз все истории были из
    исторических времен моей эмиграции 36- или 37-летней давности. По приезде в Израиль я поставил
    своей целью фиксацию каких-то для меня и друзей знаковых событий в моей Риге того времени,
    которые сегодня-то молодёжи и объяснить тяжело.
    Я записывал и осмыслял происходящее со мной и моим народом в жанре коротких рассказов для
    специфической аудитории выходцев из бывшего СССР. По-моему, пришла пора вновь пересмотреть
    и обработать старые рассказы. В своём роде это довольно аутентичные документы политического
    климата и настроений того времени.
    Поэтому большое спасибо за участие в обсуждении и критику Елене Матусевич, Леониду Ейльману,
    Марку Фуксу, Инне Беленькой, Марку Аврутину и Юлию Герцману. По всей видимости что-то
    придётся переработать, особенно последний рассказ. Судя по реакции Матусевич и Герцмана
    короткие рассказы не должны быть слишком уж лаконичными.

  4. Первые два рассказа понравились, в особенности — деталировкой, которая придает достоверность. Третий я не понял, но это, может быть, факт моей биографии.

  5. С большим уважением отношусь к глубочайшим познаниям Бориса Альтшулера в области истории древних евреев или древней истории евреев. Хотя некоторые здесь считают его дилетантом в этой области. На мой взгляд, это люди, сами обделенные творческим началом, убогие и закомплексованные.
    Теперь с интересом открыл для себя Альтшулера — прозаика. Согласен с мнением Инны Беленькой: выписанные им портреты людей воспринимаются, как живые.
    Желаю дальнейших успехов во всем.

  6. Мне рассказы понравились. Есть в них какая-то добрая интонация, мягкий юмор. И написаны хорошо. Так и видишь этого потерянного старика , выпавшего из времени и бессильного взять в толк вокруг происходящее. И соседа, человека не кривой души , и их обильную выпивку с автором по случаю «освобождения». И доктора Фейгина, человека рефлексирующего, не примиряющегося с маразмом окружающего, но уходящего от действительности в наркотическую нирвану. А описание собрания и выступления главврача по поводу экономии воды и света — это вообще картинка с натуры. Здесь автора невозможно заподозрить в каком-либе шарже или утрировании.. Так и было на самом деле. Например, в одном медицинском учреждении висели соц. обязательства, принятые к 100-летнему юбилею со дня рождения Ленина. Первый пункт из которых, гласил: Добиться 100-процентного обезболивания при производстве операции аборт. Подумать только, если бы не столетний юбилей, так бы все и продолжалось.
    Уважаемый Борис, я и не думала, что у вас, помимо всех других талантов есть еще и дар слова. Пишите дальше..

  7. Борис Эфраимович !

    Это хорошая идея и славное начинание: просмотреть и давно написанное и познакомить читателя с ним.
    Время летит быстро, события и их характерные детали покидают нашу память.
    Мы так устроены, что, зацепившись за маленькую, второстепенную деталь чьего то повествования, оживляем в своем воображении и памяти уже свои истории, связанные с этими подробностями и неожиданные повороты, которые так щедро преподнесла нам жизнь.
    Мелочь, но так, например, Ваш югославский виньяк с ангелочком на этикетке, всколыхнул целый ворох воспоминаний и ассоциаций.

    Я с интересом прочел эти Ваши рассказы и благодарен Вам
    М.Ф.

  8. Спасибо Борису Альтшулеру за прекрасные рассказы о времени, предшествующему большой алии. Время неумолимо отдаляет нас от тех событий, когда мы ловили голос Америки или голос Израиля по «Спидолам».Многие свидетели и участники событий тех времен уже ушли, другие в преклонном возрасте.
    Новое поколение уже не понимает почему возникало чувство обиды у евреев, когда им отказывали необоснованно в приеме на работу или в институт. Почему возникала сегрегация по национальному признаку в стране социализма? Это не может быть- думают некоторые либералы. Это не типично.
    Вот пример такого якобы не типичного случая для либералов:
    ОБИДА
    (Рассказ Марка Борисовича Кнастера)

    Жил человек хороший!
    Да вот беда –еврей.
    Клейменный, словно лошадь,
    На Родине своей.
    Он верил в идеалы
    И думал: все равны!
    Наивный этот малый
    Не знал своей страны.
    Был Родиной отринут
    И долго горевал.
    Наверное чужбину
    Он Родиной считал.
    Александр Державец.

    Сашу не приняли в МГУ. Мы надеялись на то, что наш сын по окончанию прекрасной математической школы преодолеет вступительные препятствия, но:
    — Если ты пархатый жид, то иди учись в МИИТ!
    Эта мудрая среди московских евреев поговорка оказалась основанной на печальном опыте многих неудачников. МИИТ — Институт инженеров транспорта — был второстепенным институтом, в который было проще поступить будучи евреем. Впереди Саше маячил МИИТ или три года армейской службы. Во мне горела обида! Я вспомнил свою судьбу когда меня выгнали из института им Менделеева за якобы космополитизм. Это были самые тяжелые дни в моей жизни. Я понял, что пришло время бросить все чего я добился: хорошую работу, квартиру, автомашину, друзей и родственников и бежать из этой страны, где нет будущего моему сыну…..

  9. первая и последняя не понравились, особенно последняя, совсем неудачная, а средняя хорошая.

Обсуждение закрыто.