Оскар Рохлин: После Киева. Окончание

Loading

…протянул мне исписанную бумагу. В ней было написано, что заваптекой (т.е. я) на протяжении всего времени совместной работы расхищал товары… пользуясь тем, что у него был ключ от склада… В результате образовалась недостача и теперь он требует от них деньги в целях личного обогащения.

После Киева

Оскар Рохлин

Продолжение воспоминаний «Киев. 1945-1955», «После Киева», продолжение

АПТЕКА. 1960-1963

1 августа 1960 года Марта и я приступили к работе. Марта стала работать химиком-аналитиком, т.е. выборочно проверяла качество лекарственных препаратов, а меня назначили рецептаром. Я стоял у окошка приема-выдачи лекарств. Подходил больной с рецептом, я прочитывал компоненты, входящие в микстуру или смесь порошков, проставлял стоимость каждого вещества, но главное, нужно было определить не завысил ли врач дозировку препарата: при передозировке, способной навредить больному, фармацевт нёс ответственность наравне с врачём, так что приходилось быть внимательным. Дозировки ещё раз проверялись контролёром в процессе приготовнения лекарства, а при выдаче лекарства я должен был объяснить как лекарство следует применять. Зарплата у Марты и у меня была 650 рублей в месяц, всего в два раза больше стипендии на пятом курсе, немного, но жить можно. Рецептаром я проработал полтора месяца, после чего меня вызвали в Московское городское аптекоуправление и предложили стать заведующим аптекой. Я согласился, хотя и было страшновато: мне всего 22 года, опыта работы нет, но и стоять у окошка приема-выдачи лекарств тоже не хотелось. Да и платить должны были 1200 рублей, а не 650. Аптека # 175 находилась на Соколиной горе; от метро Семёновская нужно было ехать на трамвае минут двадцать. Аптека занимала первый этаж в одной из хрущёвских пятиэтажек, которые росли тогда как грибы в разных районах Москвы. Предполагалось, что аптека будет третьей категории (аптеки разделялись на шесть категорий в зависимости от объёма работы), с двумя отделами,— рецептурным и ручным, и пятнадцатью сотрудниками. Аптеку ещё предстояло открыть, устанавливались столы, прилавки, шкафы и в общем почти всё было готово, но стройкомбинат аптекоуправления, занимавшийся оборудованием, всё никак не мог завершить работу. Я раз в неделю посещал стройкомбинат, разговаривал с директором, белёсым мужчиной лет пятидесяти, с мутным ускользающим взглядом, тот обещал, но дело не двигалось. Разговаривал я и с заведующей отделом аптечной сети, улыбчивой дамочкой лет сорока, и здесь были безрезультатные обещания. Помог случай. В один из моих приездов в аптеку я увидел как из аптеки выходят директор стройкомбината и зав отделом аптечной сети (меня они не заметили) и выражение их удовлетворённых лиц ясно указывало, что они не занимались обсуждением международного положения. Меня удивляло наличие конфетных обёрток и кушетки в одной из аптечных комнат, теперь же её назначение стало понятным. На следующий день я поехал в аптекоуправление и сказал зав отделом, что по моим наблюдениям кто-то использует аптеку в качестве места, где то ли распиваются спиртные напитки, то ли происходит что-нибудь и похуже и не следует ли обратиться в милицию, чтобы аптеку взяли под круглосуточное наблюдение. Начальственная дамочка хорошо владела собой и спокойно ответила, что лучше всего — это как можно быстрее открыть аптеку, она поговорит с директором стройкомбината и уверена, что через неделю работы будут завершены, а мне посоветовала пойти в торговый отдел и составлять заявку на медикаменты для открытия аптеки. Что я и сделал.

Аптека открылась в конце октября. Мне повезло с заместителями, Асей и Зоей. Лет тридцати, толковые, аккуратные, они быстро наладили работу внутри рецептурного отдела. Я занимался составлением месячных заявок на медикаменты и быстро понял, что если просто отсылать эти заявки на центральный аптечный склад, то необходимые для работы препараты далеко не всегда будут получены. То нет того, то нет этого, а готовить лекарства надо, да и план надо выполнять. Аптека хозрасчётное предприятие, есть план товарооборота, не выполнишь план, не получишь премии. И я перестал отсылать заявки, а сам ездил на склад и договаривался с различными отделами о поставках медикаментов. К счастью, во многих отделах работали выпускники нашего института и почти все знали меня благодаря выступлением нашего «Фарма-джаза». Так что план удавалось перевыполнять и получать премии. Наибольшей для меня удачей оказалось назначение бухгалтером аптеки Екатерины Ивановны Новиковой. Работала она на пол-ставки, основным местом её работы была большая аптека возле метро Университетская. Екатерина Ивановна научила меня составлять бухгалтерский баланс, внимательно следить за приходом-расходом (дебит-кредит) и использовать грамотно так называемый процент естественной траты. Полагалось 3.4 процента на рассып/разлив порошков и жидкостей. Например, из полученного килограмма порошка анальгина можно было рассыпать, т.е. потерять, 34 грамма. Благодаря этому, создавался товарный запас на всякий пожарный случай. Я про себя называл Екатерину Ивановну «мама Катя» и не только потому, что она была ровесницей мамы, а из-за её заботливого, душевного ко мне отношения. Вскоре после начала её работы в аптеке, Екатерина Ивановна сказала, что она хотела бы поговорить со мной неформально и надеется, что я пойму её правильно. –Вы молоды и привлекательны,— сказала ЕИ,— и окружены молодыми женщинами. –Не исключено,— продолжала она,— что кто-то из них Вам понравится. Ещё более вероятно, что кто-то из Ваших сотрудниц в Вас влюбится. Мой Вам совет — ни в коем случае не вступайте в личные, внеслужебные отношения с Вашими сотрудницами. Как только это произойдёт, аптека превратится в неуправляемый клубок змей и Вашему авторитету придёт конец. Аптека станет неуправляемой. Я понял ЕИ правильно и всегда следовал её совету.

Торговый зал аптеки был выложен мелкой цветной плиткой, но сделано это было плохо и вскоре плитки стали выскакивать под ногами посетителей, образуя неопрятные, оголённые участки. Я нашёл прораба, бригада которого укладывала плитку, привёл в аптеку и предложил плитку заменить. Прораб удивлённо посмотрел на меня, сказал, что объект уже сдан и у него нет никаких возможностей для замены. В разговоре выяснилось, что он живёт недалеко от аптеки в одной из новостроек. Тогда я сказал ему, что повешу в торговом зале большой плакат, где укажу его фамилию, имя-отчество и рабочий телефон, пусть народ знает кто ответственен за эту халтуру. Прораб крякнул, сказал «Ну ты и орёл» и через три дня плитку заменили.

В декабре 1960 года я и трое моих сокурсников, Саша Гильман, Миша Волынский и Володя Ганелин, решили отметить начало нашей аптечной карьеры. Почему-то мы пошли в кафе «Огни Москвы» на 15-м этаже гостиницы «Москва». Поднялись на лифте, вышли на террасу, с которой открывался замечательный вид на Кремль, Красную и Манежную площади, Александровский сад, полюбовались и зашли в кафе. Всё было симпатично. Столики покрыты белыми накрахмаленными скатертями, удобные стулья, высокий сводчатый потолок, украшенный цветным, абстрактным орнаментом. Быстро подошла официантка, посоветовала заказать цыплят-табака, фирменное блюдо кафе. Мы заказали цыплят, разной закуски, водки и коньяка. Все мы в первый раз попали в хороший ресторан и, по-видимому, это нас вышибло из обычной коллеи в этакую разгульно-купеческую канаву. Выпили, поели, заказали ещё выпивки, поели, выпили и решили заказать ещё. Разгулялись. Тут официантка нам говорит: — Я вам,конечно, всё принесу, мальчики. Но мне кажется, что вам хватит. Ни пить, ни есть вы уже с удовольствием не будете, только деньги зря потратите. Я с удивлением уставился на официантку. Перед нами стояла женщина лет тридцати-тридцати пяти (потом выяснилось, что ей было 32), без всякой косметики, даже губы не подкрашены, круглое, спокойное лицо, карие глаза и удивительно симпатичный слегка вздёрнутый носик. Ресторанного опыта у нас не было, но понятно, чем больше клиенты потратятся, тем лучше. А тут такой нестандартный совет. –Давайте я вам принесу кофе,— продолжила она. Мы согласились. Мои удивление и благодарность оказались настолько сильны, что я через несколько дней купил коробку конфет и поднялся на 15-й этаж, чтобы сказать этой замечательной официантке «спасибо». Так я познакомился с Александрой Акимовной Филатовой, или Шурой, и в течении 30 лет, до отъезда в США в 1990 году, приглашал своих знакомых только на 15-й этаж к удивительной Шуре Филатовой.

Но вернёмся к будням. Аптека работала с 8-ми утра и до 8-ми вечера. Одна из моих замов работала с 8-ми утра и до 4-х дня, вторая — с 12-ти и до восьми вечера. Необходимости для меня приезжать к восьми утра и торчать до восьми вечера не было, но вначале мне всё казалось, что что-то может пойти не так и я с ослиным упорством находился в аптеке с восьми до восьми. Скучать впрочем не приходилось, какие-то мелкие проблемы нужно было решать в течении дня, приходили больные с жалобами на отсутствие необходимых лекарств, я обещал помочь, ездил на аптечный склад или обзванивал аптеки, где работали однокурсники, пытаясь достать обещанные препараты. Мне очень хотелось создать сплочённый, дружный коллектив и я предложил сотрудницам устроить новогодний вечер, разумеется не 31 декабря, а в один из предновогодних дней. Каждая сотрудница могла придти с мужем, приятелем, привести детей. Достали ёлочку, аптечные женщины наготовили всяческой еды, аптеку закрыли на два часа раньше и встретили вместе новый, 1961 год. (Гораздо интересней новогодняя встреча прошла в аптеке, где работала Марта. Аптека находилась недалеко от Вахтанговского театра. Заваптекой, седой, милый человек, учился в гимназии вместе с главным режиссёром театра Рубеном Симоновым и они всю жизнь дружили. Поэтому на новогодний аптечный вечер приглашался Симонов вместе с молодыми артистами. Помню молодых Яковлева, Гриценко, Максакову, Борисову, Ланового. Вечер начинался в 10 часов, артисты приходили после спектакля, увлечённо пили и ели, показывали небольшие сценки к всеобщему восторгу аптечного народа). Наш вечер прошёл без артистов, но всем понравился и мне думалось, что теперь милые аптечные дамы возлюбят друг друга и мы будем дружно вместе работать. Но не тут то было. С пугающей регулярностью приходила сотрудница «А» и жаловалась на сотрудницу «Б», а потом приходила «Б» и жаловалась на «А». Поводы для взаимных претензий всегда были вздорные, я старался помирить «А» с «Б», но из этого, как правило, ничего не получалось. Я обратился за советом к «маме Кате» и Екатерина Ивановна дала хороший совет: «Не разбирайтесть в их склоках. Просто предупредите их, что если жалобы не прекратятся, то Вы лишите премии обеих». Подействовало и склоки прекратились.

1961 год оказался очень непростым для всех торговых предприятий нашей необъятной родины. С 1-го января вступила в силу хрущёвская денежная реформа. Кто не помнит, объясняю: стоимость всего снизилась в 10 раз. Сто рублей превратились в 10, десять в один рубль и т.д. Стоимость товаров также снизилась в 10 раз, так что теоретически население ничего не теряло в результате реформы. Но на практике потери были. Наиболее яркий пример — спички. Коробок спичек до реформы стоил одну копейку и после реформы — одну копейку. Просто потому, что не было такой денежной единицы как одна десятая копейки. Появилась такая шутка: если до реформы можно было одному пообедать за 10 рублей в ресторане, то после реформы за 10 рублей можно пообедать вдвоём. Насколько население было сконфужено денежной реформой, хорошо передаёт ходивший тогда анекдот: «Разговор двух женщин в трамвае — Ты слышала, по Савёловской дороге электричка сошла с рельсов. 36 человек погибло. — Это по старому или по новому, — спрашивает вторая». В течении 1961 года старые и новые деньги использовались наравне и это создавало головную боль при сдаче ежедневной выручки инкассатору. Старые и новые деньги сдавать надо было раздельно, заполнять две ведомости, кассиры, в основном пожилые женщины, ошибались принимая деньги и давая сдачу. Но настоящая неприятность меня ждала при проведении инвентаризации летом 1961 года.

Инвентаризация, или переучёт, проводилась раз в году в присутствии инспектора аптекоуправления. В специальные листы вносились все товары, имеющиеся в аптеке, подсчитывалась их стоимость и это реальное наличие товаров должно было соответствовать стоимости, обозначенной в бухгалтерских отчётах. Например, если за отчётный период было получено товаров на 300 000 рублей, а продано — на 180 000, то следовало ожидать, что товаров будет в наличии на 120 000. Переучёт велся отдельно для рецептурного и ручного отделов. Я материально отвечал только за рецептурный отдел. В ручном отделе работали две девицы, Аня и Ира, которые и несли материальную ответственность за товары ручного отдела. В рецептурном отделе всё оказалось в порядке, был некоторый излишек товаров за счёт неиспользованной естественной траты, что и ожидалось при аккуратной работе, и этот излишек в итоговой ведомости не был указан с молчаливого согласия инспектора, понимавшей, что аптеке нужен некий запас прочности. А вот в ручном отделе оказалась нехватка товаров на сумму в 3000 (по старому) рублей. Пересчитали ещё раз. То же самое. Я мог передать результаты инвентаризации в аптекоуправление, мне это ничем не грозило, а с «ручных» девиц взыскали бы в судебном порядке недостающую сумму. Девицы рыдали, клялись, что не воровали, но после того как кассир аптеки (касса находилась напротив ручного отдела) спросила их, что за свёртки без оплаты в кассе они постоянно передавали навещавшим их молодым людям, девицы, не переставая рыдать, признались, что да, было, но они никак не ожидали, что наберётся на такую сумму. Девиц было жалко и я с согласия своих замов, Аси и Зои, предложил им передать на эту сумму товаров из рецептурного отдела, а они в течении года должны были внести через кассу украденные ими 3000 рублей. На том и договорились. Результаты инвентаризации сдали в аптекоуправление и через неделю меня вызвал к себе начальник управления, Георгий Иванович Пархоменко. Лет 35-40, круглолицый, с курчавой шапкой рыжеватых волос, он слегка картавил и производил впечатление доброжелательного, интеллегентного человека. — Вот прочитай, — сказал он, — и протянул мне исписанную бумагу. В ней было написано, что заваптекой №175 (т.е. я) на протяжении всего времени совместной работы расхищал товары ручного отдела, пользуясь тем, что у него был ключ от склада, гле хранились товары ручного отдела. В результате образовалась недостача и теперь он требует от них деньги в целях личного обогащения. — Что скажешь, — спросил Пархоменко. — Суки, — кратко ответил я. — Ты поподробней, пожалуйста. Я рассказал всё как было. —Пожалел ты их значит. А они,стало быть, этого не оценили. Запомни, не все люди достойны жалости. — Запомню, — ответил я. — Я должен отреагировать на это письмо, — сказал Пархоменко после минутного раздумья, — и назначу тебе повторную внезапную инвентаризацию. Он подчеркнул слово «внезапную». — Если недостачи не будет, то и слава Богу. Договорились? — Спасибо, Георгий Иванович. На этом и расстались и я до сих пор с благодарностью вспоминаю наш разговор. Через неделю прошла «внезапная» инвентаризация, недостачи нигде не обнаружилось, «ручные» девицы уволились, оставшись при украденных ими товарах, а я ещё долго чувствовал себя с ног до головы оплёваным. Так было всю мою жизнь: сталкиваясь с человеческой подлостью, я не мог отделаться от ощущения, что меня вымазали в дерьме.

Вместе с тем в нашей подвальной жизни наметились перемены к лучшему. В конце 1960 года мы узнали, что наши соседи Ерёмкины получают квартиру и мы можем занять их комнату. Четверо Ерёмкиных жили в шестнадцатиметровой комнате и оставалось совершенно непонятным почему им дают квартиру, а нас, живущих вчетвером на девяти квадратных метрах, оставляют в подвале. Но мы могли занять их комнату, так как в это время уже подвалы не заселялись. Прелестная алкогольно-уголовная семейка уехала в начале 1961 года и мы с Мартой переехали в их комнату, предварительно вычистив её от многолетних слоёв грязи. Комната досталась нам вовремя, Марта была беременна и мы решили (разумеется при активном участии тёщи) — пусть будет ребёночек всем нам на радость. Марта хорошо переносила беременность, которая её не только не портила, а добавила привлекательности. Глаза немного потемнели, взгляд стал загадочным, она прислушивалась к тому, что с ней и в ней происходит, но об услышанном ничего не сообщала. Весной 1961 года аптекоуправление предложило мне наблюдать за оборудованием новой аптеки на Серпуховской, не оставляя руководство моей аптекой. Это означало, что я буду получать полторы ставки, что было как нельзя ко времени: начинались закупки разных необходимостей к рождению ребёнка. Во всём был дефицит, так что готовиться нужно было заранее. И вот 7 августа 1961 года около 2-х часов дня раздаётся телефонный звонок в моём аптечном кабинете и Марта мне сообщает, что она находится в гастрономе №40 недалеко от площади Дзержинского, уже вызвали скорую помощь, она оставит вещи у администратора гастронома, которая мне и сообщит куда её повезут рожать. (Как потом рассказала Марта, она сошла с автобуса и тут у неё отошли воды. Она прислонилась к столбу, не в силах идти дальше. К ней подошла какая-то женщина, успокоила её и помогла дойти до гастронома, откуда администратор позвонила в скорую и разрешила Марте мне позвонить). Я ринулся к площади Дзержинского, администратор сообщила, что Марту повезли в 1-ю Градскую больницу, но тут выяснилось, что ехать мне в больницу не на чём, дороги перекрыты в связи со всенародным гулянием, в честь благополучного приземления космонавта Германа Титова после суточного вращения вокруг земли. И я пошёл пешком, выливая по дороге потоки матерных слов на голову безвинного Титова, космонавтики и советской власти. К моему приходу в больницу Марта уже родила девочку, роды прошли быстро и без осложнений и я, просто раздувшийся от отцовской гордости, полетел домой порадовать тёщу и Михаил Васильевича. Девочку нарекли Татьяной и начались непрерывные хлопоты вокруг нашей прелестной новорожденной. Стирка пелёнок отнимала много сил. После каждой стирки выносилось 6-8 вёдер воды и так по 2-3 раза в день. Всё это детское хозяйство тщательно проглаживалось, подвал наш был сыроватый и само собой в нём ничего не высыхало. Марта сильно уставала, но девочка росла хорошенькая и здоровая, вознаграждая Марту за её труды.

В конце 1961 года аптекоуправление предложило мне заведование аптекой №102, расположенной на Университетском проспекте, вблизи пересечения проспекта с Мосфильмовской улицей. Аптека ещё оборудовалась, но не стройкомбинатом, а фирмой из Чехословакии, так как аптека находилась вблизи правительственной трассы: недалеко, на Мосфильмовской, жил за высоким бетонным забором Н.С. Хрущёв. По-видимому, аптечному начальству воображалась такая картина: вот едет Хрущёв, весь такой демократичный и близкий народу, и решает — «а не посмотреть ли мне как простые советские люди обслуживаются в обычной аптеке». Выходит он из машины, а тут красивая аптечная витрина, заходит внутрь, — а там красивая аптечная мебель под орех-берёзу-дуб, и так ему хорошо на душе становится, что вот ведь можем, можем мы хорошо и красиво жить и болеть. Так что никаких хлопот у меня с оборудованием новой аптеки не было. Аптека предполагалась 1-й категории с четырьмя отделами,— рецептурным, готовых лекарственных форм, ручным и оптики, 50 сотрудников, я раздувался от гордости, о чём впоследствии вспоминал с омерзением. Аптеку удалось открыть в феврале 1962 года и я вскоре понял, что Университетский проспект — это вам не Соколиная гора. В хрущобах Соколиной горы проживал рабочий люд: строители, заводские и фабричные трудяги и разнообразная обслуга (продавщицы и т.д.). При отсутствии необходимого лекарства, они обращались за помощью и я делал что мог. Помочь я мог не всегда, но и в этих случаях никто не был аггресивен и ни в чём меня не обвинял. В хороших кирпичных домах Университетского проспекта обосновался другой народ: сотрудники министерств и ведомств, райкомов, райисполкомов. Верхний эшелон этих организаций пользовался закрытой для обычных людей сетью магазинов и аптек, а народ помельче вынужден был пользоваться обычными аптеками и недоступная близость закрытых распределителей превращала рядовых чиновников в озлобленных завистников. Они врывались ко мне в кабинет, кричали и топали ножонками, писали жалобы в «Книгу жалоб и предложений», обвиняя меня во всех смертных грехах. Количество жалоб не должно было превышать определенного уровня, иначе сотрудники лишались премии. Я заявил в аптекоуправление, что книга жалоб потеряна и инспектор управления, понимающе хихикая, выдала мне новую. Теперь у меня были две жалобные книги — одна для жалоб, другая — для благодарностей и можно было не боятся потерять премию. В начале лета 1962 года ко мне пришли двое молодых людей — Гена Аманов и Наташа Птушко,— представились как ассистенты режисёра студии «Мосфильм» и попросили разрешения снять одну из сцен фильма «Пропало лето» в нашей аптеке. В этом фильме подросток приезжает на летние каникулы к своей тёте (играла её Зоя Фёдорова) в небольшой среднерусский городок, его тётя работает в аптеке и для художественной достоверности одну из сцен фильма нужно было снять в аптеке. Я объяснил им, что аптека на Университетском проспекте по своему внешнему виду и оборудованию не имеет ничего общего с аптекой небольшого провинциального городка и в любом случае я не могу им позволить нарушить съёмками нормальную работу аптеки. Ассистенты были несколько обескуражены моим ответом. Почему-то они были уверены, что осчастливили меня своим посещением. Я предложил им оборудовать аптечную комнату на Мосфильме, на чём мы и распрощались. Через несколько дней они появились вновь и сказали, что режиссёр согласен на создание аптечной комнаты на студии. Я отобрал всякую запасную аптечную мелочь, мы отвезли это на студию и я получил возможность посмотреть на киностудию изнутри. В это время шли съёмки «Оптимистической трагедии» и меня поразило как из досок, фанеры и картона создавался военный корабль, который затем на экране производил совершенно достоверное впечатление. Съёмки же самого «Пропало лето» пробуксовывали, молодой режиссёр нервничал, кричал на актёров, размахивал в отчаянии руками и вот на съёмках одной из сцен, которая никак не давалась, появился небольшого роста человек, с невыразительным на первый взгляд лицом, и всё волшебным образом изменилось. Он стал показывать актёрам, что они должны делать, вокруг него возникали маленькие смерчи, он сам мгновенно преображался в каждого из персонажей снимаемого эпизода и вскоре эпизод благополучно был снят. –Кто это,— изумлённо спросил я у Наташи Птушко. О-о-о, -восторженно пропела она,— это же Ролан Быков. Так мне посчастливилось увидеть в действии одного из лучших режиссёров и актёров страны. Фильм «Пропало лето» получил по завершении какую то низкую категорию, на экраны московских кинотеатров фильм не пустили, я его не видел и вряд ли что-нибудь потерял.

Весной 1962 года у меня начался кашель, лекарства не помогали, иногда меня знобило, наступала слабость, временами я покрывался испариной, но работать не прекращал. Хотя температуры не было, я решил пойти к врачу. Мало ли что, живём в одной комнате с маленькой дочкой, вдруг я заразен. Районный врач меня внимательно обследовала и сказала, что ей не нравятся шумы в правом лёгком. Надо обязательно сделать рентген, но аппарат в поликлинике сломался и не ясно когда начнёт работать. Я сказал, что могу сделать рентген в госпитале имени Мандрыка. Во время работы на скорой помощи Министерства обороны я познакомился с начальником аптеки госпиталя Дмитрий Ивановичем Молодцовым. Небольшого роста, худощавый блондин он благожелательно меня встретил, когда в один из заездов в госпиталь я пришёл к нему познакомиться. Интересно было узнать как выглядит аптека военного госпиталя, где лечат генералов. Ничего особенного я не увидел за исключением одного сейфа, где стояли высокосортные разнообразные коньяки. Врачи прописывали 50-100 грамм коньяка генералам, страдающим отсутствием аппетита. Во время моего аптечного заведования мы регулярно общались, Дмитрий Иванович снабжал меня дефицитными препаратами, делал он это совершенно бескорыстно, ко мне он никогда с просьбами не обращался, у него и так всё было. Вот к нему я и обратился с проблемой рентгеноскопии. Дмитрий Иванович всё устроил, мне сделали рентген грудной клетки и сообщили, что беспокоится не о чём, лёгкие чистые. Я успокоился, хотя волны кашля и слабости периодически возобновлялись ещё 2-3 месяца с понижающейся интенсивностью. Прошло 22 года и мне пришлось удалять паховую липому. Перед операцией требовалось сделать анализ крови и рентген грудной клетки. Я тогда уже работал в Кардиологичеком центре (1984 год), где было прекрасное современное оборудование, и во время рентгена врач, глядя на экран монитора, спросил меня в каком году я перенёс туберкулёз. Я удивлённо ответил, что туберкулёзом никогда не болел, на что врач посоветовал мне взлянуть на экран. Я взглянул. Вместо верхушки правого лёгкого чернело пятно. –Что это,— ошеломлённо спросил я. — А это кальцифицированный участок лёгкого, возникший в результате туберкулёзного процесса. Организм Ваш победил и процесс был локализован. –Вы не лечились? –Нет,— ответил я, рассказав врачу о болезни 1962 года. –Ну что ж,— заключил врач,— Вы счастливчик. Я невольно вспомнил своё возвращение «оттуда», когда умирал от воспаления лёгких в 1945 году. Кто-то продолжал обо мне заботиться по причине до сих пор для меня не ясной.

В 1959-1960 годах в Москву вернулись Лёва Гуманов и Миша Оганесян, отработав положенные по распределению годы в аптеке — Лёва на Дальнем Востоке, а Миша — в Армении. Лёва поступил в аспирантуру к Иосиф Абрамовичу Рапопорту, который заведовал лабораторией химического мутагенеза в Институте Химической Физики, директором которого был нобелевский лауреат, академик Н.Н.Семёнов, а Миша поступил в аспирантуру к Сос Исааковичу Алиханяну, работавшему тогда в радиобиологическом отделе Института атомной энергии им. И.В.Курчатова. В эти годы Лысенко ещё царствовал в биологии и настоящие генетики могли заниматься наукой только под прикрытием физиков и химиков, не подвластных Лысенко. Я встречался с Лёвой и Мишей примерно раз в месяц, с интересом слушал рассказы об их научной работе, оба просто полыхали энтузиазмом научных первооткрывателей, я слушал их с восторгом, а сам помалкивал — не об аптеке же было им рассказывать. Я понимал, что живу скучно и от мысли, что всю жизнь придётся работать в аптеке, меня охватывала глухая тоска. Так постепенно во мне созревало решение из аптеки уйти и поступить в аспирантуру по генетике. Беда, однако, была в том, что я совершенно не представлял себе какому из разделов генетики себя посвятить. И я пошёл к Владимир Владимировичу Сахарову (ВВ).

Осенью 1962 года я позвонил ВВ и спросил нельзя ли мне придти, так как мне необходим его совет. ВВ любезно сказал, что он меня хорошо помнит и рад будет мне помочь. Хорошо он меня помнил по причине моего полного ботанического идиотизма. На одно из занятий ботанического кружка ВВ принёс цветущее высокое растение и спросил кто его назовёт. Чёрт меня дёрнул вылезти впереди всех и сказать: -Гладиолус. У ВВ изменилось лицо, как-будто он встретил говорящего таракана и скорбно спросил меня: -Как же можно валериану перепутать с гладиолусом? Действительно перепутать сложно. Все знают как выглядят цветки гладиоуса, крупные, поднимающиеся от середины стебля к верхушке. А у валерианы мелкие цветки, собранные на верхушке стебля в метельчатое соцветие. Помня об этой истории, я с некоторым страхом поднимался по лестнице на 4-й этаж дома по улице Остужева, недалеко от Никитских ворот. ВВ приветливо меня встретил, страх мой мгновенно улетучился, ВВ представил меня своей сестре, Софье Владимировне, которая вела хозяйство и заботилась о ВВ. Софья Владимировна жила в отдельной комнате, справа от входа, а слева были две небольшие комнаты — гостиная, где принимали гостей и далее кабинет-спальня ВВ. В гостиной висела старинная красивая лампа, нависавшая над столом, за который меня усадили пить чай и беседовать. Присутствовал также громадный, тигровой масти кот, который потёрся о мою ногу, когда меня усадили за стол. –Ну, слава Богу,— сказала Софья Владимировна,— раз кот Вас принял, значит Вы приживётесь в этом доме. Оказывается, когда в гостиной появлялись неприятные хозяевам люди, кот вспрыгивал на буфет, стоящий в гостиной, и злобно шипел пока неприятный гость находился в доме. Софья Владимировна меня сразу очаровала. Была она лет на 7-8 моложе ВВ, среднего роста, полная, но не грузная, с округлым приветливым лицом и внимательным взглядом слегка косящих глаз. Она по матерински относилась к ученикам ВВ, всегда была готова накормить и напоить чаем и это при очень скромных доходах. Муж Софьи Владимировны, Хвощинский, был военным-подводником, одним из организаторов подводного флота России, арестован в 1937 году, освобожден в начале войны и погиб в бою в 1943.

Владимир Владимирович меня внимательно выслушал и сказал, что вопрос о выборе раздела генетики решается очень просто — это зависит от того в какой области генетики работает будущий руководитель аспиранта. Но законы генетики одинаковы для всех живых существ и пока что мне надо учить генетику, чтобы как следует сдать экзамен в аспирантуру. ВВ обещал, что поговорит со своими приятелями и сообщит мне, когда появится аспирантское место. И обещание своё сдержал. Скажите мне теперь, много ли найдётся на свете людей, которые захотят помочь молодому обормоту, перепутавшему валериану с гладиолусом, и с неясными способностями к научной работе. Таков был ВВ. Он верил в людей и считал, что даже если он по незнанию поможет недостойному человеку, то это искупается тем, что он помог и не оттолкнул человека достойного. ВВ родился 28 февраля 1902 года в Симбирске, окончил МГУ в 1926 году и работал до 1948 года в Институте экспериментальной биологии под руководством замечательного биолога и педагога Н.К. Кольцова. С 1950 года ВВ работал на кафедре ботаники фармацевтического института, а с 1957 года — в лаборатории радиационной генетики Института биофизики, не оставляя забот о созданном им саде лекарственных растений. Круг научных интересов ВВ был необычайно широк. В начале 30-х годов ВВ занимался исследованием роли генетических факторов в этиологии эндемического зоба. Впервые в мире в 1932 году ВВ обнаружил мутагенное действие йода и других химикатов и сформулировал идею о специфическом воздействии мутационных факторов, показав различие в природе спонтанных и индуцированных мутаций. После смерти Кольцова в 1940 году ВВ продолжил начатые Кольцовым работы по изучению полиплоидов гречихи, а затем уже в Институте биофизики, с 1957 года, ВВ соединил свои исследования по изучению мутаций и полиплоидии, доказав возможность ведения отбора на радиоустойчивость. О научных работах ВВ я ничего не знал в 1962 году, я помнил его как прекрасного преподавателя и замечательного человека и не уверен, что я бы решился его беспокоить своими проблемами, если бы знал, что ВВ выдающийся, первоклассный учёный. Так что иногда незнание идёт на пользу и дом ВВ и Софьи Владимировны стал для меня родным и близким.

Для поступления в аспиратуру надо было вначале уволиться из аптеки. Летом 1963 истекал трёхлетний срок обязательной отработки по специальности, так что формально я имел право уволиться, но фактически аптекоуправление могло меня задержать в аптеке на сколь угодно длительное время. Я материально отвечал за ценности рецептурного отдела и не мог уволиться, не передав эти ценности преемнику. Для этого аптекоуправление должно было назначить передаточную инвентаризацию и как быстро это произойдёт предугадать было невозможно. Выход нашёлся. Один из сокурсников, Олег Волков, работал инспектором Главного Аптечного Управления (ГАПУ) Минздрава РСФСР и сказал мне, что управлению требуется инспектор. Я пошёл на приём к Назаровой, начальнице отдела аптечной сети и вскоре она мне сообщила, что я им подхожу и могу покинуть аптеку. Тут уж Московскому аптекоуправлению ничего не оставалось как назначить передаточную инвентаризацию, я сдал дела одной из своих заместительниц и в конце января 1963 года приступил к работе инспектора ГАПУ.

Владимир Вдадимирович сдержал своё слово и в июне сообщил мне, что есть аспирантское место у замечательного человека и генетика, Владимир Павловича Эфроимсона. Работает он в Институте вакцин и сывороток имени И.И. Мечникова и мне надо к нему приехать и познакомиться. О нашей встрече с ВП я написал в своих заметках «Мой учитель Владимир Павлович Эфроимсон», опубликованных в июльском номере журнала «Семь искусств» и с 1 сентября 1963 года началась моя вторая жизнь, нисколько на первую не похожая.

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Оскар Рохлин: После Киева. Окончание

  1. Не могу себе объяснить, почему из каждой строчки этого жизнеописания исходит обаяние чистоты и благородства. А ведь вроде бы обыкновенная жизнь, и люди простые, незамысловатые, но хочется еще и еще быть с ними, любоваться ими и учиться у них. Спасибо, дорогой Оскар, за прекрасную жизнь и рассказ о ней.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.