Яков Бар-Това: Премия

Loading

Петр Наумович, не веря своим глазам, еще раз прочел список фамилий, и сердце его заколотилось, гулко отдаваясь эхом в ушах. Он еще и еще тупо вглядывался в газетный лист, пока не осознал простой и очевидной вещи: в списке не было его, Аксельрода, фамилии. Он, который тащил на себе всю эту работу.

Премия

Яков Бар-Това

На ампирной башенке ресторана «Пекин» часы показывали без двадцати девять, когда старший научный сотрудник Института Промышленного Органического Синтеза (ВНИИПОС), кандидат технических наук Павел Наумович Аксельрод вышел из метро, перешел площадь и вошел в подъезд родного учереждения. Он не торопясь миновал турникет проходной, расписался в журнале прихода и поплелся на второй этаж, где помещалась лаборатория, в которой он служил. Подойдя к заветной двери, он остановился и прислушался. За дверью что-то громко обсуждали его подчиненные. Слов разобрать было невозможно до тех пор, пока Галина Петровна, его давняя и верная сотрудница, не закричала громко и возмущенно: « А я откажусь, откажусь!».

Павел Наумович проработал в институте почти двадцать лет из них в должности старшего научного сотрудника тринадцать. Группа научных сотрудников и лаборантов, работавшая под его началом, сложилась давно. Все хорошо знали друг друга, и конфликты были черезвычайно редки.

Павел Наумович постоял за дверью несколько секунд, дожидаясь, на закричат ли оттуда что-либо еще. Затем дернул дверь, крепко присосавшуюся к дверному проему, и вошел в лабораторный зал, вдоль стен которого шумели вдыхаемым воздухом вытяжные шкафы, заставленные колбами, стаканами, мензурками и прочей химический утварью. Высокий лабораторный стенд разделял зал на две неравные части. Слева стояли письменные столы сотудников, а справа был закуток, отгороженный книжными шкафами, где был его импровизированный кабинет.

В лаборатории за своим столом сидела Галина Петровна, и к ней склонились, рассматривая что-то, лежащее на столе, еще трое: Нина Ивановна, младший научный сотрудник, и две лаборантки. Павел Наумович громко поздоровался, все лица повернулись к нему, и ему ответили хором. Павел Наумович увидел заплаканное лицо Галины Петровны. Она вскочила и, не отвечая на его недоуменный вопрос «Что случилось?», выбежала из зала. Лаборантки отошли от стола и начали чем-то громыхать в своих вытяжных шкафах.

Нина Ивановна взяла со стола газету, которую все рассматривали до этого, и протянула её Павлу Наумовичу. «Вот, почитайте» — сказала она.

Он взял газету, а это были «Известия», прошел в свой закуток, положил её на стол, снял пальто и шляпу, затем запихнул в карман очки для дали, водрузил на нос очки для чтения и начал читать. Весь разворот газеты занимал длинный список коллективов, выдвигаемых на соискание Премии Совета Министров, которую, как правило, присуждают к седьмому ноября. Там в разделе «Химия» он с удивлением обнаружил под номером четыре следующее:

«За разработку и внедрение в производство способа получения фонамина каталитическим восстановлением нитрофонона»

Дальше шел список из десяти представленных на обсуждение кандидатов. Знакомые всё лица. Химики Васильев и Пупко, проектировщики Антонов и Доренко, главные инженеры заводов, где работа была внедрена — Суворов, Рылов и Андрейченко, Рабинович, заведующий лабораторией, где Аксельрод работал, и начальник цеха опытного производства Кацман. От «пролетариата» была представлена Галина Петровна Удоева, та самая, которая в данный момент рыдала в женском туалете.

Петр Наумович, не веря своим глазам, еще раз прочел список фамилий, и сердце его заколотилось, гулко отдаваясь эхом в ушах. Он еще и еще тупо вглядывался в газетный лист, пока не осознал простой и очевидной вещи: в списке не было его, Аксельрода, фамилии. Он, который тащил на себе всю эту работу в течение последних девяти лет с момента первых лабораторных опытов через муки лабораторных и пилотных установок, сциллу и харибду проектирования, танталовые муки внедрения, он, благодаря работам и идеям которого удалось получить мономер столь высокого качества, что западно-германская фирма BASF покупала советский фонамин, разливала его в свои бочки и выдавала за германскую продукцию, он, фамилия которого стояла первой во всех авторских свидетельствах, он, который в прошлом году выпустил монографию, посвященную этому самому фонамину, оказывается, не заслужил. Не сподобился! Не вышел рылом! Не вышел рылом и Аркадий Зальцман, его правая рука, специалист экстра класса в области автоматики и систем управления, который создал специальную автоматическую систему мониторинга состояния катализатора, позволившую оптимально управлять всем процессом.

Павел Наумович поднял трубку телефона и позвонил Зальцману, но сотрудница Аркадия Марковича сказала, что шеф в командировке в Кемерово и добавила: «Вы уж конечно читали. Вот сволочи!». Павел Наумович не стал выяснять, кто конкретно по ее мнению сволочи. Он встал и пошел на первый этаж, где помещался кабинет Семена Васильевича Васильева, кандидата химическиъ наук и руководителя проблемы фонамина.

Надо сказать, что в отраслевом институте ВНИИПОС существовала очень странная, но освященная нивесть откуда взявшейся традицией, практика, когда большинством так называемых проблем руководили не инженеры, а химики. Как правило они были выпускниками университетов, слабо разбирались в инженерных проблемах, постоянно возникавших при создании крупных промышленных производств. Поэтому основной объем работы выполняли инженеры, кандидаты и доктора технических наук, руководимые абсолютно некомпетентными лицами. Это, как если бы, на киностудии производством фильмов руководили не режиссеры и продюссоры, а сценаристы.

Семен Васильевич сидел в своем кабинете. Перед ним на столе лежали злополучные «Известия». Он, естественно, сразу догадался, зачем к нему явился Аксельрод, и, не ожидая вопросов, глядя Аксельроду в глаза, незамедлительно проговорил:

— Паша, я ничего не мог поделать. Мне открытым текстом заявили, что на коллектив не более двух еврейских фамилий.

— Кто заявил?

— В министерстве. Все шло через них.

— Ну и ты, Семен Васильевич, выкинул меня и Аркадия. А кто всю работу проделал?

— Паша, все так. Но там сказали: десять человек. Кто такой Аксельрод? — Старший научный сотрудник. — Кто такой Рабинович? — Его начальник. — Убираем Аксельрода, оставляем Рабиновича. Кто такой Зальцман? — Старший инженер.— А кто такой Кацман? — Начальник опытного цеха. — Убираем Зальцмана, оставляем Кацмана.

— Но Кацман-то вообще русский.

— Да им по фигу. Фамилия не та.

— И ты согласился?

— А что я мог сделать?

— Сука ты, Семен Васильевич.

— Сука.

— Что же ты раньше не сказал нам с Аркадием?

— Честно говоря, времени было мало. Я побоялся, что начнутся склоки, и вообще никто ничего не получит.

— Эх ты. Когда были шишки, то была троица — не разлей вода, а как делить пышки, ты нас и кинул.

— Паша, ты не представляешь, какое на меня было оказано давление.

— То-то и видно — сказал Аксельрод и вышел, хлопнув дверью.

Васильев — химик хреновый, но человек в принципе неплохой. Он старше Аксельрода на тринадцать лет. Будучи ветераном войны, в институте водит дружбу с такими же как он ветеранами. А там полно евреев. Он в их компании в шутку называет себя «нацменом». Не первый раз в своей жизни Аксельрод сталкивался с тем, что человек, бывший героем на войне, оказывался трусом в мирной жизни.

Павел Наумович в раздражении походил по коридору, ловя себя на мысли, что ему сейчас необходимо потребовать объяснений у своего непосредственного начальника Рабиновича. Но потом в голову пришла резонная мысль, а что же он ему скажет. «Почему тебя включили, а меня нет?». Нет, не годится. Он зашел в туалет и несколько секунд смотрел на себя в зеркало.

В это время в кабинке за его спиной раздался звук спускаемой из сливного бачка воды, дверь распахнулась и, застегивая на ходу ширинку бостоновых брюк, явился высокий, прямой старик с бритым наголо черепом и бравой выправкой. Это был никто иной, как кандидат химических наук Аполинарий Ворфоламеевич Пупко.

— А! Павел Наумович! Знаю, знаю! Читал с утра. Это все сволочь Васильев! Гнида паршивая! Да попадись он мне в двадцатом году, порубил бы мерзавца, как колбасу.

Последнее высказывание отнюдь не было гиперболой. Аполинарий Пупко был когда-то бойцом Первой кавбригады Первой конной армии, приятелем и собутыльником Семен Михайловича Буденного и Клемента Ефремовича Ворошилова. «Ворошилов не конник» — говаривал он частенько, находясь в подпитии,— «ни шашку, ни пику держать не может. То ли дело Семен Михайлович. Вот это конник!». В институте поговаривали, что Аполинарий попал в Первую конную, убежав из разгромленной армии Нестора Махно. Во ВНИИПОСе ходил каламбур: «Неизвестно, то ли Пупко махновец, то ли Махно пупковец».

После окончания гражданской войны Аполинарий Пупко окончил рабфак и поступил на химфак МГУ. Затем он поступил во ВНИИПОС, в лабораторию профессора Багдасарова, где в середине тридцатых годов был создан первый отечественный катализатор для получения фонамина из нитрофонона. В то время потребности в фонамине не было, и работа осталась нереализованной. В тридцать седьмом году Багдасарова арестовали, как выяснилось позднее, по доносу Аполинария. В тридцать девятом Пупко бросил химию и поехал освобождать Западную Украину и Западную Бклоруссию и вернулся с войны обратно в институт с двумя толстыми чемоданами.

Началась Великая Отечественная, но Пупко в армию не рвался. Он был заведующим лабораторией вместо сгинувшего Багдасарова и лишал брони от армии одного за другим бывших сотрудников профессора. Наконец руководству института это надоело, и Аполинария вызвали к начальству и сказали, что если он разбронирует еще хоть одного из сотрудников своей лаборатории, на которую повесили важные для фронта проекты, то пойдет на фронт сам. Пупко унялся, но к тому времени все наработки профессора Багдасарова и его сотрудников находились в домашнем архиве Аполинария Ворфоломеича.

— Павел Наумович! — закричал Пупко — нужно было выставить двоих — меня и вас. И не на Премию Совета Министров, а на Ленинскую. Катализатор Васильева — это плагиат. Воровство. Вот мой катализатор — это же ж ничтое иное, как открытие. Что? Не так?

Павел Наумович промычал что-то нечленораздельное, говоря про себя «А твой-то, что ли не воровство?», выскочил в коридор, вышел из лабораторного корпуса во двор и направился к администативному корпусу. Там на втором этаже в тесном кабинете сидел начальник отдела снабжения Давид Иванович Аравишвили. Давид был лет на пять старше Аксельрода, и они дружили. Когда-то в давние времена Аравишвили окончил Менделеевский институт, но химическая карьера его не сложилась. Он понял, что какие-то его гены неумолимо тянут его в область коммерции и очень быстро стал начальником отдела и профессионалом снабжения. Поскольку научное учереждение не производит ничего, кроме исписанной бумаги, то торговать ему было нечем, но и здесь он находил возможности для своих комбинаторных талантов. Давид слыл умным человеком и был философом.

— Заходи, садись — произнес он, увидев входящего, бледного Павла Наумовича.

Свежий номер газеты «Известия» лежал перед ним на столе.

— Читал? — Читал — Ну, что скажешь? — Да что сказать? Поздравляю с наступлением пятого этапа твоей работы над фонамином.

— Какого еще пятого этапа?— ошарашенно спросил Аксельрод.

— Любой проект проходит в своем развитии пять этапов: первый — шумиха, второй — неразбериха, третий — поиски виновных, четвертый — наказание невиновных и, наконец, пятый — награждение непричастных. Проблема фонамина вступила в пятый этап.

— Тебе смешно, а я хожу как обосранный.

— Я не думаю, что все это — инициатива Васильева. — продолжал Аравишвили — Вы с ним работали, насколько мне известно, достаточно дружно. Какой ему резон включать твоего Рабиновича вместо тебя? Они друг друга сто лет терпеть не могут. И с Зальцманом непонятно. Не сравнить его вклад с Кацманом. Здесь что-то другое.

— Я говорил сейчас с Васильевым. Он честно сказал, что в министерстве поставили условие: не больше двух евреев. И выбрали старших по должности.

— Вот это больше похоже на правду. Если существуют подобные ограничения, то руководство министерства химической промышленности поставлено в достаточно тяжелые условия — философски продолжал Аравиашвили — Что у нас, что в других отраслевых институтах министерства, если серьезный какой проект, то там мгновенно растет концентрация евреев. Впору походную синагогу открывать. И винить некого. Начальству нужно, чтобы задача была решена, и поэтому привлекают самых сильных. Я не думаю, что ваша нация умнее других, но наше высокое руководство само создало такую ситуацию. Традиционная тяга ваша к получению высшего образования очень беспокоит верхи. Сперва придумали, что ты и твои братья все поголовно агенты вражеских сил, затем начали планомерно вытеснять евреев из медицины, физики, биологии. А с химией ничего не получилось. Химия наука фундаментальная, но связана с практикой напрямую. Нет физической промышленности, нет биологической промышленности, а химическая промышленность есть. Дело это очень наукоемкое, но одновременно грязное, вонючее и вредное для здоровья. Кадры сюда не рвутся. Вот тут и собралась умная часть евреев. Однако, не такая уж и умная. Я-то считаю, что самая умная часть держит подпольные цеха ширпотреба или работает на мясокомбинате… — он рассмеялся.

— Что же делать?

— Борись.

Сегодня уже было не до работы. Поэтому не оставалось ничего иного, как пойти к заместителю директора по научной работе, по должности своей, научному руководителю института. Этот человек был сыном академика и внуком классика науки, не удостоенного, тем не менее, академического звания, но природа отдохнула на нем в полной мере. Учился он вместе с Аксельродом, но учился посредственно, долго вымучивал кандидатскую и еще дольше докторскую. Заслуг перед промышленностью у него не было никаких, но были связи. Они-то и привели его на эту должность с перспективой стать директором. А директор, как известно, в те времена был счастлив два раза в день, когда ехал на работу и с работы в персональной машине, а подчиненные на трамвае, и два раза в месяц, когда расписывался в ведомости на зарплату.

Но судьба в лице коллегии министерства решила иначе. Директором был назначен молодой и энергичный доктор химических наук, выпускник университета, у которого в трудовой книжке было написано «работы в Союзе не имел». Дело было в том, что после окончания докторантуры он шесть лет проработал в университете Конакри, знакомя добрых гвинейцев с чудесами органической химии. Было ясно, что крыло, под которым он пригрет, пошире и помохнатее, чем крылья продолжателя научной династии.

Директор был человек новый, поэтому со своими проблемами чаще ходили к хорошо знакомому Заместителю. К нему-то и явился зеленый от переживаний Аксельрд. Секретарша пропищала: «Игорь Игоревич вас примет», и Аксельрод вошел в кабинет. Со стен на него сурово взирали бородатые старцы в деревянных рамах. За столом Заместитель внимательно изучал какую-то бумагу. Оторвавшись от чтения, он изобразил на лице восторг, потом товарищескую теплую улыбку и затем по мере того, как Аксельрод мямлил дозволенные речи, лицо его принимало на себя гримассы возмущения, гнева и сурового спокойствия. При этом глаза его были абсолютно безразличны и напоминали эдакого снулого карася.

— Конечно, конечно! В это дело надо обязательно вмешаться. Я сделаю это незамедлительно. — и подумав — А в главке вы были? Надо поговорить с Василием Ивановичем. Обязательно поговорите с Василием Ивановичем. У него есть возможности. С другой стороны, очень хорошо, что получила высокую оценку работа коллектива.

Аксельрод понуро слушал и понимал, что Заместитель нечего делать не будет, потому,что он ничего не хочет и не умеет делать. Но посетитель должен уйти от него довольным, поэтому он и лопочет эти бессмысленные и лживые слова.

А начиналось все так. Фонамин как химическое соединение был известен давно. Существовало даже промышленное его производсьво, но поскольку применение было ограничено достаточно экзотическими целями, то промышленные методы слепо повторяли те приемы, которые применяли химики-органики для получения его в лаборатории. Это до поры до времени всех устраивало, хотя производство сталкивалось с трудностями, связанными с огромным количеством сточных вод и твердых, достаточно неприятных отходов.

После второй мировой войны резко возрасло производство автомобилей и самолетов. Все они требовали огромного количества шин. Вдруг обнаружилось, что из фонамина можно делать добавки для шин, которые совершили революцию в шинном деле. Добавка ускорителей вулканизации на основе фонамина резко увеличила производительность выпуска покрышек и их долговечность. Потребовалось много фонамина. Нужно было искать принципально новые безотходные методы получения. И тут Аполинарий Пупко порылся в своих бумагах, нашел старые работы Богдасарова и объявил руководству, что у него есть решение проблемы. На основе «катализатора Пупко» было создано производство, минуя опытные работы, так как времени решительно не хватало. Цех пускали с большими приключениями, и когда обращались к химику с вопросами по его части, Аполинарий постоянно повторял: «Смешные вещи говорите! Это же ж ясно, как божий день. Нарушили, елки-моталки, межхфазное равновесие!… Я подумаю!». Он приоткрывал дверь книжного шкафа, долго рылся в огромном ворохе бумаг. Чаще всего его совет звучал довольно загадочно. «Надо переходить на лемнинскую воду». Что такое лемнинская вода, мало кто знал. И только избранные помнили, что для приготовления первой партии катализатора использовали артезианскую воду из источника, расположенного около деревни Лемнино под городом Березники Пермской области. Однако цехи или, как говорят производственники, цеха, строили по всей стране, перешли на дистиллированную воду и «классика» оставили в покое.

Бурным потоком потек новый фонамин. Абсолютно никого не заинтересовал тот факт, что получаемый продукт был удивительно грязный, содержал массу посторонних примесей и при хранении быстро превращался в черное масло. Потребителей это мало волновало, так как в шинные композиции добавлялась сажа, превращавшая все в угольно-черную кашу. На этом фоне недостатки качества фонамина были абсолютно ничтожными.

Все было чудесно, но в середине семидесятых грянул гром. Появился новый вид полимеров на основе фонамина, обладавших уникальными физическими свойствами. Они были черезвычайно легкими и обладали потрясающе низкой теплопроводностью. Гиганты западной индустрии быстро наладили производство особо чистого фонамина, и пошло, поехало. Стенки бытовых холодильников стали в два раза тоньше и в три раза легче, машины и вагоны рефрижераторы смогли брать гораздо больше грузов, так как вес самой машины существенно снизился. Американцы начали строить на Аляске дороги, у которых покрытие лежало на блоках фонаминового полимера и не проваливалось летом в болото вечной мерзлоты.

Советская промышленность кинулась вдогонку. Васильев предложил новый катализатор, который должен был давать более чистый фонамин, но продукт все равно не годился для полимеризации. Природа этой реакции такова, что мономер должен содержать исчезающе малое количество примесей. Не более одной части на миллион. Это почти также, как с полупроводниками. На грязном сырье реакция не идет.

После долгих мыканий в лаборатории к работе подключили Аксельрода. Первой естественной реакцией ученого инженера было сделать более мощную ректификацию фонамина-сырца. Все более и более длинные колонны в лаборатории строили Аксельрод и его сотрудница Удоева, но толку было мало. Параллельно начали расшифровку примесей в сыром фонамине на очень чувствительных приборах и ужаснулись. Примесей было около сотни. Хоть каждой и понемногу, но любая мешала жить. Аксельрод пытался химическим путем уничтожить эти примеси, но это ложилось бы непосильным бременем на себестоимость товара, а главное эффект был очень слабый. Это напоминало усилия старухи омолодиться с помощью пудры и румян. Как человек, изучавший в Менделеевсеом институте органичекую химию, Аксельрод понимал, что часть примесей возникает в ходе реакции получения фонамина, а часть, и весьма значительная, приходит с сырьем, с нитрофононом.

Аксельрод приготовил особо чистый нитрофонон и дал его Васильеву, чтобы тот провел реакцию получения фонамина на своем катализаторе при очень малой производительности. Результат был убедительный: первые порции полученного продукта оказались идеально чистыми. По мере того как шло время, катализатор давал все более грязный продукт. Основной примесью был исходный нитрофонон.

Из литературы и из собственного опыта Аксельрод знал, что наиболее дешевым методом очистки является в данном случае ректификация, но одновременно стало ясно, что разделить невступившее в реакцию сырье и продукт черезвычайно сложно. Получалось так: снизишь нагрузку на катализатор — растут капитальные и эксплуатационные затраты на реакторном блоке, но на блоке очистки они снижаются и наоборот. Задача на оптимум. Пришлось строить математическую модель, связывающую затраты с технологическими параметрами и с ее помощью искать оптимальную нагрузку на катализатор.

В ходе работы реактор забивается примесями, стареет и начинает давать проскок сырья. Это недопустимо. Но как определить тот момент, когда надо остановить процесс и перевести катализатор на регенерацию. Вот тут пришлось подключить к работе Зальцмана, котрый создал систему мониторинга состояния катализатора по температурному профилю в нем. Это позволили точно знать, когда катализатор надо регенерировать и когда надо закончить регенерацию.

Но оставались примеси, приходящие с сырьем. Пришлось вникнуть в технологию получения этого сырья и добиться там существенной реконструкции и изменения стандартов. При отсутствии конкуренции, в условиях плановой экономики производителю выгодно выпускать максимально допустимо грязный продукт. И здесь Аксельроду пришлось немало попотеть в ходе борьбы с рутиной и бюрократией при пересмотре стандартов качаства сырья. Было еще много всякого. И технические и этические и прочие проблемы. Если для шин фонамин надо было выпускать десятками тысяч тонн, то для полимеров счет шел уже на сотни тысяч.

Потом начались опытные работы, потом проектирование. Оборудование заказли в Румынии. Все советское химическое оборудование шло на оборонку. Пускали цеха (или цехи) по очереди. Обычно в спешке, в декабрьскую стужу. Для того, чтобы поставить галочку о выполнения годового плана ввода мощностей. А потом до лета не могли выйти на проектную мощность.

Хитрее всех поступил главный инженер Новоленинградского завода Рылов. В декабре он прислал телеграмму «Шлите представителя института для пуска производства фонамина». Аксельрод заволновался. Он знал, что цех еще не готов. Все же он примчался в Новоленинградск. В назначенное время все начальство было в сборе. Представители министерста, стройбанка, строительного и монтажного трестов, партийные боссы. Возле цеха стояла цистерна фонамина, неизвестно откуда пригнанная. Комиссия подписала акт о приемке и длинный список недоделок, вечером позаседала в ресторане и разъехалась. На недоуменный вопрос Аксельрода «А когда же пуск?» Рылов с улыбкой ответил: «Пускаться будем летом, когда тепло и, честно говоря, дни длинные». Так оно и случилось. Пустили производство быстро, спокойно и удачно.

Теперь все позади. Цеха (или, если хотите, цехи) работают. Полимерщики варят свою твердую пену и режут ее на блоки. А награда, положенная за все эти страданья, героя так и не нашла.

Домой Павел Наумович явился голодный и злой. Жена знала, что пока не накормит его, разговаривать с ним бесполезно. Они долго молчали, пока отец семейства поглощал котлеты с макаронами, затем он рассказал ей, что его не включили в коллектив на представление премии. Жена начала с места в карьер:

— Ты понял? Так тебе и надо. Я тысячу раз тебе говорила, что нужно валить из этой треклятой антисемитской страны. Тебе не первый раз плюют в глаза, а ты все твердишь, что это божья роса. Чего ты ждал от этой своры?

— Уймись. Это не в институте. Это установка свыше. Не более двух.

— А ты что, не входишь в число этих двух? Дети уже стали забывать, как выглядит их отец. Сперва бдения до полночи на своих установках, потом сплошные командировки по всему Союзу. И в итоге шиш с маслом. Умные люди уже давно валят за бугор, а ты все недеешься на светлое будущее. Вот и Фима уже уезжает.

— Что ты ровняешь? Твоему Фиме тридцать один, а мне сорок семь. Твой Фима ноль без палочки, а я кандидат наук, старший научный сотрудник, у меня допуск. Мне сидеть в отказе сто лет.

— Тоже мне а гройсер менч! Да таких страшных научных сотрудников пруд пруди.

— Сказала! А чем ты будешь детей своих кормить, когда меня попрут с работы?

— Буду унитазы мыть в общественном туалете. Там допуск не нужен.

— Ты? Унитазы? Да ты в своей кваритре не можешь толком помыть. И вообще, ты-то сама не тот человек, с которым можно куда-то ехать. С тобой на дачу едешь, сто раз переругаешься, а она за бугор захотела. Сиди уж! Опора и спутница жизни хрéнова.

Супруги еще долго вели бы беседу в столь темпераментном стиле, если бы на кухню не явились дети, мальчик и девочка, привлеченные громкими голосами.

Наутро невыспавшийся Павел Наумович поехал в главк на Мясницкую. Ему повезло и начальник главка Василий Иванович был на месте. Прождав меньше часа, он предстал пред светлым ликом руководителя подотрасли. Василий Иванович был человек простецкий. Он выбился на эту должность из начальников цехов, через недолгое директорство на заводе в Донбасе, в результате сложных реорганизаций и разгона совнархозов. Человек бесспорно умный и хитрый, он был начисто лишен церемонных экивоков, столь характерных для научной среды. Аксельрод изложил суть дела буквально в двух словах.

— Я понимаю, что тебя обидели. Но сделать ничего уже нельзя. Публикация в газете это формальность. Там уже все решили. — он зачем-то показал большим пальцем на портрет Андропова, висевший за его спиной — Но ты не горюй. На будущий год мы выставляем на премию совмина мономер 44. И я и ты там участники, и я обещаю тебе, что все будет тип-топ. Это закрытая тематика. Списки не публикуются, и никто никого по головам не подсчитывает.

«Как же!» — подумал Аксельрод.

Он вышел из министерства в полной уверенности, что все пропало. На премию по мономеру 44 претендовала такая прорва народу, что его, Аксельрода, шансы были весьма ничтожны. Да и когда это будет? И будет ли вообще? Он поехал на работу.

Войдя в лабораторный корпус, он столкнулся с Аркадием Зальцманом, вернувшимся из Кемерово. Тот уже все знал. Они уселись в аксельродовом закутке, и Павел Наумович поведал товарищу по несчастью о своих хлопотах и усилиях. Аркадий внимательно выслушал коллегу, и потом начал:

— Старик, я это дело так не оставлю. Что мы с тобой прокаженные что ли? Почему нас гонят? Я дойду до самых верхов.

— Что ты собираешься делать?

— Я буду писать.

— Куда?

Аркадий задумался. Неожиданно в закутке появился Аравишвили.

— Ну, как протекает пятый этап? — спросил он, пододвигая себе стул и усаживаясь. Аксельрод второй раз рассказал обо всех событиях последних двух дней, исключая разговор с женой.

— Я думаю, надо писать в ЦК. — вдруг заявил Аркадий.

— Сомневаюсь, что это поможет — уныло отреагировал Павел.

Наступила пауза. После недолгого раздумья Аравишвили сказал:

— Единственный человек, который может быть заинтересован вам помочь, это Директор. Совершенно напрасно ты, Паша, обошел его в своих скитаниях в происках правды. Он человек в институте новый. Ему нужно искать себе сторонников. Один из видов сторонников — это облагодетельствованные. Существует подковерная борьба между ним и Заместителем. Когда он поймет, что Заместитель от этого дела устранился, я думаю, что он возьмется, чтобы доказать, что он радеет за своих подчиненных, а тот нет. Это для него хорошая основа для воздействия на общественное мнение.

Давид еще долго рассуждал о тонких и запутанных аспектах взаимоотношений в коридорах власти, в то время как и Аксельроду и Зальцману уже стало ясно, что надо немедленно идти к Директору.

— Это форменное безобразие — сказал Директор, выслушав запинающихся Аксельрода и Зальцмана. — Я обязан вам помочь, я хочу вам помочь, и я вам помогу.

Это был человечек маленького роста, но очень широкий в груди и плечах. Он весь дергался от переполнявшей его кипучей энергии. Его ослепительная улыбка напоминала маску Щелкунчика из первого акта одноименного балета Чайковского в постановке Большого театра.

Ходоки тщательно подготовились к встрече с Директором. Они притащили взятые из архива свои многочисленные отчеты, а также авторские свидетельства, где большинство кандидатов на злополучную премию вообще не фигурировали. Однако Директор не взглянул на все это. Создалось впечатление, что даже если бы они оба не имели ни малейшего отношения к проблеме, он бы все равно взялся за это дело.

— Мы поступим так. — продолжал Директор, вскочив из-за стола и начав быстро бегать туда и обратно вдоль стены с застекленными шкафами, уставленными спортивными кубками и сувенирами иностранных визитеров, — Вы организуете соответствующие письма с заводов, направленные в комитет по премиям. Этим делом занимается Комитет по науке и технике. Я поговорю с Гурий Ивановичем, тем более, что его референт учился со мной в МГУ… Действуйте. Позвоните мне на будущей неделе в четверг.

Выйдя из кабитета Директора, обойденные почестями коллеги переглянудись. Оказывается Директор с самим академиком Марчуком на дружеской ноге. Слабая надежда затеплилась в их сердцах. В тот же вечер Аксельрод, сидя дома, напечатал три почти однотипные «рыбы», то есть шаблонные письма с перечислением своих и зальцмановых заслуг перед человечеством, облагодетельствованным дарованием фонамина. Утром он отнес их на почту и отправил заказными письмами. Днем позвонил Рылову, главному инженеру Новоленинградского химзавода.

— Карп Никитович, здравствуйте! Это Вас Аксельрод беспокоит из ВНИИПОС’а. Я там Вам отправил письмо, чтобы Вы его переслали в комитет по премиям, поддержали кандидатуру мою и Аркадия Марковича. Если Вы, конечно не возражаете.

— Наумыч, привет. Я все понял. Сделаем в лучшем виде. Я, честно говоря, удивился, когда вчера в газете прочел. Когда Васильев месяца два назад приезжал согласовывать документы на подачу, вы оба там фигурировали. Я, честно говоря, здесь на объекте только и видел вас двоих от всего вниипоца. Остальных я, честно говоря, вообще не знаю. Не волнуйся. Сделаем.

— Ну, а как фонамин?

— Работает, план даёт. Честно говоря, там запас хороший. Все под контролем.

Рылов талантливый руководитель и большой жулик. Его постоянное «честно говоря» может вызвать только иронию. Он давно бы был героем соцтруда, если бы его жена-дура не писала постоянно жалобы в партийные органы, что он завел себе любовницу в лице главного экономиста. Рылов принебрег славой и почестями ради длинноногой, молодой дамы, с которой по ночам организует немыслимые восторги, а днем предается откровенным аферам, в результате чего его предприятие процветает.

Следующий звонок был в Березники. Главный инженер завода Андрейченко — мужик с характером, но инженер слабенький. По всей видимости выбивался по линии общественной работы. Но у него очень сильный начальник технического отдела, который тащит на себе весь воз. Много раз Аксельрод, мотась по командировкам в ходе различных «внедрений» отмечал одно удивительное обстоятельство. В цеху самые знающие люди — это начальники смен. Зав. производством тоже, как правило, достаточно грамотный человек. Начальник цеха — уже послабее. Администратор, может быть, и сильный, но технические знания хромают. А главный инженер, просто хоть стой хоть падай, забыл все, чему учили. А может и не учили? Когда он как-то поделился этим наблюдением с Аравишвили, тот ответил ему. «Скажи, зачем на производстве держать инженера? Я вот был в Германии. Там на производстве работает только средний технический персонал. А люди с академической степенью занимаются наукой. Это у нас перепроизводство инженеров».

Аксельрод долго объяснял Андрейченко, что от него требуется. Тот все пытался выяснить, почему же все-таки их с Зальцманом не включили в авторский коллектив. Аксельрод прикидывался простачком и делел вид, что не понимает вопроса. Ну, ошибочка вышла. И тут Андейченко выдал: «Да никакой ошибки. Им породистые лауреаты нужны. Это, как моя дочка поет: «Хорошо, что наш Гагарин — не еврей и не татарин, не таджик и не узбек, а наш совесткий человек». Ты, Наумыч, не волнуйся. Напишем мы все, что надо. Когда же это бл-ство прекратится?» Разговор вскоре закончился, а Аксельрод еще долго сидел, глядя в одну точку. Не ожидал он такого.

Вскоре на домашний адрес Аксельрода пришли копии писем, отправленных с заводов в комитет по науке. Наступило время ожидания. Впрочем это ожидание не было ни томительным, ни напряженным. Текущие заботы, новые проекты, беготня и «беговня», командировки, заседания, бдения в библиотеке, долгая переписка с комитетом по делам изобретений и прочее и прочее.

Пролетело пыльное лето, отшелестела желтыми листьями осень и пошли холодные дожди. И тут совсем неожиданно в «Известиях» опубликовали постановление ЦК КПСС и Совета Министров о присуждении премий Совмина в области науки и техники. Коллектив награжденных за фонамин увеличился на два человека. Внимательный читатель мог узреть там фамилии четырех лиц нетитульной национальности.

Короче, как в старом анекдоте, ложечки нашлись, но нехороший осадок остался.

Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Яков Бар-Това: Премия

  1. Очень хорошо написано! Литературно, в подлинном смысле этого слова. Живо и интересно. Понятно изложена научная сторона. И, главное, я верю в написанное. Спасибо!

  2. Понравилось, спасибо. Примерно так, как в рассказе, обычно нормальные не евреи и реагировали на подобные истории. Все все понимали и многие не стеснялись и не боялись об этом говорить при других людях.

Добавить комментарий для Игорь Юдович Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.