«Не завидуйте другому, даже если он в очках», — так говорил отец. И Агния, глядя на Стивена, в смешных круглых очках похожего на облысевшего Грибоедова, понимала, что не может злиться на него по-настоящему.

Грэмерси Парк

Татьяна Шереметева

Продолжение. Начало

IX

Ни «Орифлэйм», ни риэлторство денег ей не принесли. Но у кого-то ведь это получалось… Кто-то же смог перепрыгнуть в новую жизнь и добиться там успеха. Думать об этом было слишком тяжело. Поэтому она думала не о тех, успешных, а о себе.

«Ну да, я же поздний ребенок», — утешала себя Агния. Пожилые родители сами жить не умели и ее не научили — это факт. Пока государство платило зарплату, все было хорошо. А теперь все совсем по-другому. Слава богу, не дожили они до этого позора. Ну а ей-то что делать?

Вспоминала себя. Самый ненавистный урок — физкультура. Кувырок вперед сделать еще могла. Но кувырок назад был ей уже не под силу.

«Жопа перевешивает», — охотно объясняла, обращаясь к классу, троечница Дворецкая.

Их было двое, кто с прямыми ножками раскачивался на брусьях, с ходу делал мостик и садился на шпагат — правый, левый и даже прямой. Дворецкая и Флиор — обе дуры невозможные и обе любимицы у физкультурника.

Агния презрительно молчала, потому что знала, что возьмет реванш не у «козла», а у доски. И объяснять никому ничего не собирается. Особенно этой Дворецкой.

Единственное место, где ей было хорошо, был дом. Мать умела воспитывать только маленьких. Агния взрослела, но для матери оставалась все той же девочкой на табуретке: «Зайку бросила хозяйка»…

Агуша, как звали ее дома, любила жареную картошку, пирожки с капустой и серьезные книги. И не любила выходить на улицу.

Дружить особенно ни с кем не получалось. И только Люська Флиор иногда приходила к ней домой со своими тетрадками и задачками, которые она так и не научилась решать.

Прошло время, деньги в очередной раз закончились вовсе, совсем и без надежды откуда-то их добыть. И видавшая виды тележка на колесиках была возвращена с балкона. Началось третье хождение Агнии в люди. Теперь в ней теснились упаковки с перловкой и пшеном, бутылки с подсолнечным маслом и пакеты с молоком.

Агния стала социальным работником.

Ей уже не нужно было бегать за своими клиентами и заискивать перед ними. Клиенты сами ее ждали. Из дому выходить они уже не могли, да и по дому многие передвигались с трудом.

Агния была почти счастлива. У нее опять была зарплата, пусть и очень маленькая, а не комиссионные от продаж. Соседи заметили пропавшую на время печально знаменитую потрепанную сумку на колесиках. Но это уже было совершенно неважно.

Бабки и деды были все примерно одинаковые. И все они ждали не молоко и не крупу. Они ждали Агнию. Чтобы поговорить. И заранее выкладывали на стол свои почетные грамоты, трудовые медали и боевые ордена.

У бабушек всегда оказывалась невзначай попавшаяся под руку фотография в молодости. Темные губки сердечком, наведенные брови, локоны и платье в цветочек. А у тех, кому повезло побольше, — фетровая шляпа и лиса с лапками на плечах.

Бесцветный чай, карамель на блюдечке, кусочки белого хлеба на маленькой тарелочке с голубой или розовой каемочкой. Сколотый английской булавкой тряпичный кошелек со сломанной молнией.

«Сговорились они, что ли?» — поначалу удивлялась Агния.

Байковый халат, тапочки с протертым носком и заломленным задником. Иногда — вросшее в разбитый палец тусклое обручальное кольцо. И почти всегда — выцветшие на солнце занавески. Кругом — разнообразно одинокие и одинаково несчастные старухи.

Но было еще хуже, когда Агния приходила к одиноким старикам. Вот уж кому никак было нельзя заживаться в одиночестве, так это им. Злясь на себя, она снимала пальто и становилась к раковине. Потом выносила переполненное помойное ведро. Ну почему, почему — если такой вот древний дед или бабка, то живут они всегда в хрущевке на четвертом или пятом этаже?

На Новый год «контингенту» полагались сладости от собеса. В эти дни она, кляня время, страну и свою работу, приносила домой подарки — обойму шоколадных батончиков, которые старики отдаривали ей. И которые нельзя было не принять.

«Старость — что она? Не в ней дело. Дело в одиночестве. И унижении. Потому что одиночество в старости — это всегда унижение. Какое счастье, что отца с матерью бог уберег», — ее передергивало при мысли о том, что вдруг и к ним могла бы приходить чужая женщина и по описи выкладывать на обеденный стол продукты, мыло и туалетную бумагу.

И что ждет ее саму? Теперь-то она хорошо знает, каково это, когда сердце еще бьется, душа тихо плачет, а силы каждый день подтаивают, как слежавшийся черный городской снег под весенним солнцем. И рядом — никого.

Она опять ходила с тележкой по своему району. Денег ужасно не хватало, но настроение было решительное. «За одного битого двух небитых дают», — говорил отец. Пока на ногах, пока есть силы, она еще обязательно что-нибудь придумает. Чтобы ей в старости никогда бы не понадобился социальный работник. Даже такой хороший, как она сама.

X

Непонятно с чего это Люська вдруг написала ей письмо. И пригласила к себе в гости. О билетах думать не надо. Только оформить визу. Видно, старая Флиорша протрепалась дочери, что Агнии не то что до Америки — до Малаховки по ее нынешней жизни на доехать.

Агния вспоминала себя, свою подругу и не понимала, почему жизнь дарит свои подарки вот так — не глядя. И, как невеста свадебный букет, бездумно, на удачу, швыряет их через спину.

И почему, чтобы уж повезло наверняка, лучше, как Люська, учиться на три с минусом, умудриться после школы никуда не поступить и вовремя дать себя заметить нужному человеку. Желательно из цивилизованной страны с развитой демократией.

…Кожа у нее была белая с легкими, светлыми веснушками. Глаза — немножко зеленые и немножко в крапинку. А подбородок остренький и чуть-чуть капризно выдвинут вперед. Все капельку не закончено и неопределенно. Как будто по нежной заготовке прошелся не резец Создателя, а мизинец его божественной десницы.

На щеках — детские ямочки, а выше — почему-то неожиданно темные и длинные брови. Бровям было тесно на узком лице. Они уходили к вискам и по-взрослому встречались друг с другом на тонкой, высокой переносице. Это сочетание детского и взрослого на легко загорающимся румянцем лице было главным, что надолго потом врезáлось в память, а чаще всего — в сердце.

Чтобы скрыть темные брови, Люська носила густую, падающую на брови челку и краснела от каждого пристального взгляда даже девочек.

А фамилия ее была Флиор — почти как «Флёр» из «Саги о Форсайтах», которую Агния в седьмом классе перечитала дважды.

Выходя к доске, она терзала свои узкие ладони, поминутно краснела и бледнела. Ямочки на щеках то расцветали, то исчезали. Сказать по существу Люська обычно ничего не могла.

Девочки в упоении слушали напряженную тишину у доски, мальчики замирали в столбняке, желая навсегда отменить всеобщее среднее образование или, на худой конец, поразить математичку-«Колбасницу» или биологичку-«Аскариду» громом небесным.

Учителя, в тоске дожидаясь хоть какого-нибудь членораздельного звука в качестве ответа на заданную тему, думали о том, зачем природа шутит так зло. Это создание еще не знает, что может практически все. Может, к примеру, повелевать армиями и флотом. Потому что и армия, и флот состоят из таких же, пусть, бывших, мальчиков, которые сейчас, сидя за партами, прожигают, сверлят, обнимают, ласкают и что там еще можно делать глазами, молча стоящую у доски Люську.

Если бы она была только красива. Это было бы полбеды. Люся Флиор появилась на свет со сверхзадачей — крушить все, что было вокруг. Плакали по ночам девочки, до крови дрались за школой мальчики. Старший пионервожатый Иннокентий после уроков по собственной инициативе проводил с ней долгие воспитательные беседы. А она смущалась, хмурила густые брови и стискивала розовые губки, отчего ямочки на щеках становились глубже, а румянец — гуще.

Они жили в одном подъезде на соседних этажах. И Агния понимала, что ей еще долго придется смотреть на смиренно склоненную к учебникам маленькую головку с большим бантом в тяжелых волосах. И объяснять этой головке простейшие вещи из школьной программы. Мысль о том, что школа когда-нибудь закончится, утешала.

На выпускных экзаменах задания для Люськи писали главные отличники класса, а в коридоре еще и добровольцы из параллельного дежурили. Учителя все понимали, но, судя по всему, готовы были сами продиктовать Люське правильные ответы, только бы поскорее распрощаться с ней навсегда.

Агния тоже отметилась. Дважды проверив свое сочинение и тяжело вздохнув, она быстро накатала и Люськино. Конечно же, про Катерину, которая луч света.

После школы Агния поступила в не нужный ей институт, с тем чтобы пять лет просидеть за учебниками по металловедению. А у Люськи случился вертикальный взлет в новую жизнь.

Со старой Флиоршей Агния всегда вежливо здоровалась, но сама о ее дочери никогда не расспрашивала. Флиорша и так все ей рассказывала.

Люська уже много лет живет в Нью-Йорке. С мужем познакомилась на выставке. Он тогда первый раз в Москву приехал. И попросил найти ему на две недели порученца, потому что переводчица категорически отказывалась выполнять его мелкие просьбы.

Ему нашли Люську, которая, в то время, как Пятачок, была совершенно свободна, для того чтобы такси заказывать, бумаги носить и кофе подавать. Сказали, что по-английски девочка ни бум-бум, но хорошая.

А в переводчицах у него была аспирантка из Инъяза. Она тоже была хорошая. Так считала ее мама и ее рыбки в аквариуме, которых она кормила по вечерам.

Люська и после школы так же вспыхивала, играя ямочками, густым румянцем и носила ту же челку. И так же держалась рукой за ремешок сумки, которую всегда носила через плечо. Потому что так было надо.

Большой пальчик на ее правой руке с рождения остался маленьким, навсегда чуть прижатым к длинной и узкой ладони. И учиться писать Люське пришлось без его помощи. Но даже этот недостаток, который кому другому наверняка испортил бы жизнь, ей помог.

Стивен за деловой суетой поначалу и внимания не обратил на своего хорошенького порученца. Мало ли их было — на каждой выставке, в каждом городе и в каждой стране. Но когда заметил, как Люська пишет, держа ручку указательным и средним пальчиками, как шевелит губками и играет от старания ямочками на щеках, так стало ему обидно за эту чудесную девочку.

Уже у себя дома в Америке он все прижимал свой большой палец к здоровенной ладони и вспоминал сросшиеся длинные брови на тонком, чуть кукольном лице. А потом вернулся в Россию с готовым решением.

А пальчик так и не вырос. Стивен его по ночам отдельно целует и говорит, что этот малыш и есть настоящий герой.

И вот миссис Люси Стивен Кеннеди пригласила свою одноклассницу приехать к ней погостить. Места хватит, есть большая квартира в городе и резиденция в Глен Ков. Совсем недалеко. На машине без пробок — минут сорок. Как будто Агнии было не все равно, на машине или на своих двоих пилить в этот неведомый ей Глен Ков.

В коридоре стояла тележка с крупой. На подоконнике валялась недорогая, качественная косметика «Орифлэйм». На письменном столе стопкой лежали листовки «Куплю-продам квартиру в вашем районе», которые Агния распечатала в полиграфическом салоне, чтобы по вечерам украдкой делать расклейку на фонарных столбах и около подъездов. Раненая память мазохистски не отпускала в прошлое фигуры Толяна и Коляна. И «Театр у микрофона».

Это был шанс. Терять было нечего. На родине ее, кроме могилы родителей, не держало ничего. Ну разве что те старики и старухи, которым придется теперь показывать свои фотокарточки и ордена другому социальному работнику.

XI

Стивен ушел рано утром, близнецы уехали на школьном автобусе учиться, Агния отправилась вместе с Люськой варить кофе. Начался ее первый день в Америке.

Сидели на высоких барных стульчиках. Она чувствовала себя, как курица на насесте, и все боялась слететь со скользкого пластика. На маленьком сидении умещалась только одна ее половина. Остальное зависло в воздухе. Она поерзала и устроилась по осевой линии. Все, что было лишнего, теперь поровну свисало с каждой стороны сиденья.

До масленки Агния дотягивалась с трудом и на всякий случай держалась рукой за высокую мраморную стойку, за которой они завтракали и которую Люська почему-то называла столом.

А Люська сидела, закинув ножку на ножку и покачивая туфелькой с бледно-розовым пушком. В вырезе туфельки были видны маленькие пальчики с неожиданно темным педикюром. Сиденье было как специально сделано под нее, и чувствовалось, что ей на этом стульчике очень удобно.

Коротенькая полупрозрачная накидушка больше открывала, чем закрывала. Тоже розовая и тоже с каким-то нежнейшим пушком на широких рукавах.

Люська расспрашивала о Москве, об одноклассниках. Даже лохматого Юрку Воронцова вспомнила. Агния отвечала сдержанно и в общих чертах. Про свои приключения решила ничего не рассказывать. Достаточно того, что Флиорша про нее насплетничала.

А Люська и не настаивала. Ей было гораздо интересней рассказывать о себе. И немножко о Стёпочке, как она называла мужа.

— Он у меня настоящий тетёха и ужасно какой смешной!

А еще он любит Люську и детей. А еще любит, когда Люська говорит по-русски, потому что она в этот момент выглядит очень «sexy».

— Чего-чего?

— Ну сексуально очень, понятно? Он говорит, что у меня губки так двигаются, что это очень «sexy».

«Черт вас разберет», — думала Агния, вглядываясь в Люську и пытаясь понять, что уж такого особенно сексуального находит Стивен в том, как выговаривает глупости ее розовый ротик.

— Сам Стёпочка по-русски раньше говорил «плёко». Его русская прабабушка из Питера приехала сюда давным-давно. Сразу после революции.

Зато теперь он говорит «каращо» и все благодаря Люське. Потому что ей легче с ним на русском общаться, чем мозги себе обламывать, английский всерьез учить. Для жизни хватает и ладно.

— А Стёпочка даже специальный курс по славистике брал. И читает, и говорит теперь, как мы с тобой. Но со всеми на «ты». На «вы» обращаться так и не научился. Но ведь нам это и не нужно, правда?

Люська с удовольствием потянулась, открыв розовый ротик, зевнула и подкинула ногой розовую туфельку. Та упала на желтую спину большого ретривера, который дремал на полу. Кофейная ложечка, попавшая под опушку широкого рукава, нырнула вниз вслед за туфелькой.

Собака проснулась и, умильно глядя на корзинку с булочками, положила голову Люське на колено. Агния тоже с сожалением посмотрела на обсыпанные сахарной пудрой и миндальной стружкой круассаны. Два из них она уже съела, больше было неудобно. Завтрак был окончен.

Посуду убирать Люська не разрешила, сказала, что сейчас приедет горничная и все сделает. И действительно, кто-то открыл входную дверь, и появилась улыбчивая Дженнифер, похожая на вставшую на задние лапки веселую морскую свинку. Она мигом покидала чашки и ложки в посудомойку, вытащила пылесос, спреи с бытовой химией и, напевая мелодию каких-то африканских аборигенов, начала убирать квартиру.

Агния дотянулась ногами до пола и потихоньку сползла со скользкого стульчика. Они перешли в кабинет к Стёпочке, подальше от шума пылесоса.

— Агуша, ты сегодня отдохни дома, приди в себя, книжки почитай… Ты же любишь. А у меня день уже расписан. Я сейчас на йогу отскочу, потом у меня ланч с приятельницей, а вечером договорилась с садовником в оранжерею съездить, цветов для дома подкупить. Ты скоро сама все увидишь. Там такая красота! Так что не скучай, моя дорогая.

Она натянула узенькие брючки, встала на высоченные шпильки, нацепила на плечо какой-то замшевый мешок вместо сумки и на носик — темные очки. Подняла волосы и, не глядя в зеркало, прихватила их большой костяной шпилькой

Все на ней все смотрелось, все ей шло. Казалось, не одежда украшала ее, а наоборот.

Хлопнула дверь. Агния осталась в чужом доме наедине со своими мыслями и «морской свинкой».

Из кабинета дверь вела в большую ванную. Её гостевая комната тоже имела свой туалет и душевую. Она вспомнила, что здесь в Америке так: чем богаче дом, тем больше туалетов. Чудеса… Хотя удобно.

Прошла туда, встала перед зеркалом. На нее смотрела добросовестно промытая тетя в парадном халате «под леопарда» и новых велюровых шлепанцах с блестками.

После борьбы за выживание на барном стульчике видеть себя такой было тяжело. Но память привычно искала что-нибудь спасительное и умное из запасов отца. Нашла только про то, что «хорошего человека должно быть много». Но это не убедило.

Стеллажи в кабинете были заполнены книгами на английском и русском. И почти все — в старомодных переплетах. Агния засела за альбомы по искусству. А Люськины глянцевые журналы на маленьком столике ее не интересовали. Вовсе.

На следующий день после первой экскурсии по городу уже около самого дома Люська задержалась у чугунной решетки небольшого парка, вынула ключ и открыла калитку. Большая клумба, темный фигурный фонтан, светлые дорожки, старые деревья и тишина. Кроме них в парке не было никого.

Войдя, Люська так же закрыла за собой калитку на ключ, и они пошли к старинной лавочке с завитушками и глубоким изгибом для спины.

— А чего ты калитку заперла? Кто придет, а вход закрыт?

— Так и нужно. Кто придет, у того свои ключи есть. Это же Грэмерси парк. Не слышала? Только для co-owners, для владельцев парка.

Агния не понимала. Какие могут быть владельцы у парка? Это все равно что владельцы у улицы.

— А ты что, владелец?

— Стёпочка. Совладелец. Знаешь, что такое «старые деньги»?

— Какие еще «старые»?

— Ну, есть «новые» деньги, а есть «старые». Вот у Степочки — «старые» деньги. Еще от родителей и обоих дедушек. До сих пор работают.

— Кто? Дедушки работают?

— Ах, да не дедушки, конечно. Деньги их до сих пор работают. Это и называется «старые» деньги. А «новые» — это совсем, совсем другое.

— А, ну да. Это как у Бальзака с Мопассаном: нувориши, парвеню…

Люська полыхнула румянцем и по старой памяти обозначила ямочки на щеках.

— Ну, в общем, да… Не помню. А Стёпочка давно уже богатый. И в парке этом еще маленьким гулял.

— Слушай, а ты сама-то ко всему этому привыкла уже?

— Ой, да я об этом просто не думаю. Я вообще, знаешь, задумываться не люблю. Это не полезно.

— Да? Для чего не полезно?

— Для красоты.

Агния уныло вздохнула.

— Знаешь, ты из наших девчонок выше всех взлетела. Есть там кто удачно устроился, есть кто карьеру сделал. А Дворецкая в нашей поликлинике в регистратуре работает, карты выдает. Помнишь ее, вы с ней на физкультуре вместе блистали?

Брови Люськи дрогнули, сначала сошлись, потом резко взлетели и так же быстро вернулись на место.

— Агуша, ей и есть место в регистратуре. Таких, как она, много.

— Да? А таких, как ты?

— А таких, как я, мало.

Люська, высоко подняв руки, заколола по-новой шпильку в волосах и вдруг громко рассмеялась. Агния вспомнила, что никогда раньше не видела, как Люська смеется. Улыбалась она часто. А вот смеяться, да еще так — откинув голову и, как Мерлин Монро, по-американски широко открыв рот, — не умела.

«Вот дура…» — Агния в полной растерянности не нашла, чем еще утешиться.

Свою первую работу Агния получила уже через две недели после приезда в Нью-Йорк. Потому что, не успев ступить на землю Североамериканских Соединенных Штатов, решила, что останется. Любой ценой.

И в назначенный день отправилась она не в аэропорт им. Джона Фицджеральда Кеннеди на рейс Нью-Йорк — Москва, а в загородный дом супругов Кеннеди.

Люська ей сразу объяснила, что фамилия эта, хотя и знаменитая, в Америке очень распространенная. А у негров, вообще, есть не только Кеннеди, но и Вашингтоны и Линкольны.

В доме — большая коллекция картин, бронзы, и за ней надо было ухаживать. Температуру в комнатах поддерживать, пыль убирать, за охранной системой следить и главное — просто быть. Люська с мужем хорошо если пару раз в месяц туда приезжают, а дом всегда должен быть обитаемым, иначе все сыпаться начинает. Старинные вещи — они, как дети. Все чувствуют. Без человеческого тепла теряют внутренний свет, свою намоленность и тепло.

А коллекция у Стивена по-настоящему хорошая. И из России за эти годы он много чего интересного привез. И для себя, и на продажу. «Соц-арт» был уже в большой моде, и поэтому он его интересующимся товарищам предлагал, а себе оставлял Русский авангард и девятнадцатый век.

Агния за тот год, пока за коллекцией ухаживала, каждую картину, каждую статуэтку под лупой изучила. И книги по искусству начала читать. Сначала чтобы английский вспомнить, потом просто интересно стало.

Ну, а когда хозяева приезжали, встречала их, каждый раз готовясь, как к ответственному экзамену, который принимала у нее бывшая одноклассница и безнадежная троечница Люська Флиор.

Поначалу Агния только и радовалась тому, что не надо на работу в свой «ящик» до Выхино с двумя пересадками ездить, не надо прятаться вместе с косметической тележкой от охраны, а также тому, что нет рядом Толяна и Коляна с их банными принадлежностями.

Что воздух вокруг зимний, прозрачный, как в детстве, когда экологическая обстановка в Москве была еще совсем другой.

И Стёпочка оказался не вредным, хотя действительно был тетёха. И со своей «Lusy» так носился… И как он не понимал, сколько глупостей говорит его жена, когда, чуть выставив вперед свои губки, пытается участвовать в общей беседе.

А может, и понимал. Поскольку само собой получилось так, что теперь, приезжая за город, он подолгу говорил с Агнией.

Поначалу она переспрашивала, что там Стивен пытается ей объяснить на своем русском языке. А потом приспособилась, перестала даже замечать какие-то несуразности. А его вынужденное «ты» ей даже нравилось.

Люська редко составляла им компанию и чаще всего уезжала — когда на шоппинг, когда на йогу, когда со своими русскими подружками в кафе поболтать. «Если только с подружками», — усмехалась про себя Агния.

«Агуша, видишь, как я тебе доверяю», — Люська пыталась быть серьезной, но тут же прыскала смешком.

«Ага. Хрен бы ты мне доверяла, если бы я такой божьей коровкой, а вернее, коровой не была. На меня же все можно оставить: и собственного мужа, и дом, и коллекцию. Ничего не пропадет, все сдам в целости и сохранности», — Агния в ответ тоже понимающе улыбалась и даже пыталась подмигивать.

XII

И зачем она разоткровенничалась? Только что Агния рассказала Стивену, как пыталась выжить после того как потеряла работу, как мучилась, пока не получила приглашение от Люськи. И как тогда поняла, что это ее шанс.

— Я всегда знала, что Бог меня не оставит.

Степочка ядовито хмыкнул. Агния тут же прочно замолчала. Она ожидала от него сочувствия, а не этих дурацких смешков.

«Дурак и тетёха. Еще и пентюх», — мысленно обозвала его, прекрасно понимая, что это не так.

— Да, ну что это я. Смешно, правда? — она тоже попыталась усмехнуться.

— Да не смешно. Скорее, забавно.

— И что же это, с вашего позволения, забавно?

— Забавно, как люди самостоятельно божественной волей распоряжаются. «Нам Бог помогает», «Им Бог помог», ну и любимое — «Это мне Бог помог». А тебе, Agusha, не кажется, что в этом есть что-то ужасно противное? Самолет разбился, один выжил. И он говорит: «Это мне Бог помог». То есть, получается, всем остальным Бог решил не помогать. Только один он заслужил.

Или вот читал, как в войну немцы какой-то город в Европе бомбили. Всё уничтожили, один храм уцелел. Так те, кто в эту ночь были в храме, уверяли, что это им Бог выжить помог. Получается, что больше никто из целого города этого не заслужил. Только те, что были в храме. Не люблю я это. И потом, откуда мы знаем, когда нас наказывают, а когда спасают?

У меня uncle — дядя — был, он со скалы при восхождении сорвался и упал в свежий сугроб. На два метра головой в снег ушел. Покалечился, но выжил. Тоже, говорил, что это его Бог уберег.

А вскоре у него рак простаты нашли. И умирал он еще два года. Знаешь, когда мочеточники блокированы, что человек чувствует? Не знаешь? Вот, я тоже не знаю. Только помню как он кричал. Даже не кричал, визжал по-свинючьи.

— По-поросячьи, — машинально поправила Агния. — Ну, а альтруисты разные, филантропы, в общем, те, кто ради других живет? Мать Тереза, допустим. Ей, что, разве Бог не помогает? Или, может, она тоже не заслужила?

Стивен поморщился.

— Mother Tereza не люблю.

— А позвольте спросить, почему? От нее, кроме добра, люди, вообще, ничего не видели.

— А почему она это добро творит? Ты не слышала? Очень поучительно, — Стёпочка, сидя в кресле, каждые две минуты поочередно перебрасывал ногу за ногу и тоже злился.

— Не слышала. А что тут еще можно сказать? Все и так ясно. Ее весь мир боготворит, — отрезала Агния.

— Она говорит, что так она служит своему Yesus Christ и таким образом зарабатывает себе его любовь. Понятно? То есть делает она это все для того, чтобы ему понравиться.

Стивен забегал по кабинету, споткнулся о кованый совок для золы и с силой наподдал ему ногой.

Потом остановился перед сидящей в кресле Агнией и поглядел на нее сверху вниз.

— Этот вопрос меня давно уже интересует. И ты, если хочешь, попала в больную область.

— «Больное место», — с удовольствием поправила Агния.

— I don’t care. Плевать. Пусть будет больное место. Когда-то в детстве я любил Андерсена. Ты любила Андерсена? Надеюсь, его в Russia не запрещали? Так вот, как-то я детям своим попробовал его почитать. Вспомнить вместе с ними сказки, где-то поплакать. А ты в детстве плакала над книгами? — подозрительно спросил он.

— Ну, плакала, — неохотно отозвалась Агния. Она злилась и на себя, и на него, и на мать Терезу. И чем ему Андерсен-то не угодил?

— Да, тогда ты меня поймешь. Я, видишь ли, в детстве больше всего любил его «Дикие лебеди», где Элиза плетет свои братьям рубашки из крапивы. Помнишь? — еще более подозрительно спросил он.

— Господи, да помню я всё.

— И знаешь, что я в этот раз обнаружил? Знаешь, зачем она рубашки по ночам плела? Думаешь, чтобы братьев спасти? — Стивен зловеще усмехался и держал паузу.

И, наконец, торжественно отчеканил: «Чтобы — спасти — свою — бессмертную — душу!». И Русалочка его такая же. Тоже не принца, а душу свою спасала. И mother Tereza такая же. Вот».

— Ну и что вы хотите сказать?

— Хочу сказать, что по-первых, есть доброта и доброта. И когда свою бессмертную душу спасают, а говорят о доброте, мне это не нравится. И еще хочу сказать, что не надо за Lord решать…

— За кого?

— За Бога. Без нас он как-нибудь разберется, кому помогать, а кому нет… И потом, вообще, почему вы все решили, что Бог кому-то помогает или кого-то наказывает? Откуда? Он это тебе говорил? Лично мне нет. Может, у него совсем другие задачи. А это всё наши фантазии, всё надуманное. Позиция ребенка по отношению к взрослому. Но я — не ребенок. А ты — как хочешь. And God bless you.

Стивен с облегчением вздохнул и поднял очки на лоб. Близоруко прищурился на притихшую Агнию. Потом наклонился и за руки вытянул ее из кресла.

— Замучил тебя. Я, когда спорю, всегда начинаю ссориться. Извини. И вообще, пойдем чай пить. Мы из города пирожные привезли. Знаешь, что такое Lady М boutique? Нет? Это такой cake shop, там самые лучшие в Нью-Йорке пирожные продаются. Я тебе точно говорю! Lusy их обожает.

XIII

Разговоров в выходные дни Агнии хватало на целую неделю. Проводив Стивена и Люську, она вспоминала, додумывала и, когда уже это было не нужно, находила остроумные ответы, нужные цитаты и не сбиваясь читала по памяти любимые стихи.

О стихах говорили много. Потому что у Степочки, по его словам, кроме Lusy, было несколько любимых дам: скульптура, живопись и поэзия.

А кроме этого у Степочки была своя колонка в журнале по истории искусств, и за пределы отстроенного им заповедного мира он предпочитал не выходить.

«Конечно, с таким богатством можно и не выходить. Старые деньги, новые деньги… Паразиты», — классовая ненависть периодически напоминала о себе.

«Не завидуйте другому, даже если он в очках», — так говорил отец. И Агния, глядя на Стивена, в смешных круглых очках похожего на облысевшего Грибоедова, понимала, что не может злиться на него по-настоящему.

— Женская поэзия удивительная. Это я тебе как мужик говорю.

Агния смеялась. Стёпочку, хотя он и был высоченным дядькой, мужиком назвать было трудно.

«Конечно же, он джентльмен, настоящий джентльмен», — возражать вслух она стеснялась.

— В женской поэзии, Agusha, есть своя особенная изысканность. И если мужское творчество это, прежде всего, мысль, то женское — это, скорее, наблюдение за мыслью и за ее тончайшими переходами к чувству. Потому что женщина — она, как вибрирующая антенна. Она кожей чувствует неуловимые колебания воздуха, настроений, всего того, что не проговаривается словами. То, что мужчинам понять не дано. И вообще, ну послушай, какая это прелесть: «Ни Гумилев, ни злая пресса не назовут меня талантом. Я маленькая поэтесса с огромным бантом…»

Стёпочка цитировал, проговаривая по-английски букву «р», и волосатой рукой старательно обрисовывал над своей лысиной «огромный бант».

— Подумай, какая маленькая, отважная девочка. Она все про себя знает. И все равно не боится писать и любить своего повелителя. Очаровательные. Очаровательные женские стихи.

— Не бывает мужских или женских стихов. Бывают просто плохие и хорошие.

— Бывают, Agusha. И стихи бывают, и проза, и вообще, все на свете имеет пол. Мир биполярен. И в этом его очарование.

— Совершенно не согласна. Подлость, например, не имеет пола. А если судья-женщина выносит несправедливый приговор — это «женский» приговор или просто несправедливый? А когда Марии Кюри руки себе радиацией сожгла, что это было? Где тут женщина или мужчина? Поэзия — это еще не вся жизнь, к счастью. Просто вы живете в своем, придуманном вами мире. А в настоящем мире кроме вашей красоты еще много чего есть.

— Agusha, ну что ты такое говоришь? — Стивен нетерпеливо заерзал в кресле, — сам приговор не имеет пола, а вот побудительные причины его вынесения судьей-дамой часто имеют. Про радиацию не очень понял. Я говорил о поведенческой и ментальной зависимости человека от принадлежности к полу. Кстати, твоя собственная реакция тоже немножко о том же.

— А я говорю, что изучение радиации — это научное любопытство, присущее всем. А побудительная причина несправедливого приговора — трусость и подлость. И где здесь половые различия?

— Ну все перепутала, все в одну кучу свалила, — Стивен как обычно, уже сердился, — научное любопытство присуще далеко не всем. И, прежде всего, не всем женщинам. И вышеперечисленные человеческие качества, на мой взгляд, проявляют себя по-разному. Но если покопаться, или «поскрести», как сказала Дороти Паркер, то везде можно найти женщину. Или мужчину. Это мне Lusy подсказала.

— Она что, знает о Дороти Паркер??

Агния уже была готова извиниться за свой вопрос.

Но Стёпочка ее опередил.

— Да конечно нет! Она на Брайтоне в русском магазине книжку одну купила. Там женские афоризмы собраны. Замечательная. Замечательная книга. Она ее уже раз шесть перечитала, почти все наизусть выучила. И теперь, как что умное надо сказать, ее цитирует. Правда, не всегда точно. Это так cute — мило, правда?

Степочка ласково улыбаясь, приглашал Агнию разделить его восхищение женой.

«Вот уж правда, красота — в глазах любящего. Или, как папа говорил, не по-хорошему мил, а по-милу хорош», — и чтобы не портить Стёпочке настроение, она вернула разговор к прежней теме.

Агния удивлялась тому, что Стивен, такой серьезный и думающий, все сводит к каким-то половым различиям. Сама она для солидности говорила не о них, а о некоем “гендерном векторе”.

— Да. И вот если мужское творчество — это размышления, то женское — это прежде всего наблюдения. Посмотри, как женщины умеют это делать. Только легкие тени, только акварель в оттенках отношений — а им уже все видно. А мужчина в этом месте будет пробуксовывать и отвлеченно рассуждать о… — Стивен вдруг запнулся на полуслове.

Люська, как Пастернаковский Гамлет, стояла, «прислонясь к дверному косяку», и внимательно их слушала, сложив на груди тонкие руки и пытаясь хоть что-нибудь понять.

Стивен стал жаловаться жене на Агнию и сказал, что ее школьная подруга его «прижала».

— Достала, так сейчас говорят, — поправила Агния, — а вы, Стивен оказывается, ябеда.

— Агуша, а ты что, этого не знала? Да мужики просто обожают жаловаться. И вообще, запомни, моя дорогая, — Люська старательно выставила губки немного вперед и сделала умное лицо, — я конечно не буду обсуждать твой «гендерный вектор», но скажу, что в нашей жизни все имеет пол. В смысле sex. А ты, Агуша, круглая дура. И спор ваш тоже дурацкий. И вообще, кончайте ругаться. Я, например, все наши дискуссии со Степочкой заканчиваю очень просто. Говорю, что он, конечно же, прав и целую его в щечку. Очень помогает. Он доволен, что прав, а я довольна, что он доволен.

Степочка оживился: «Так ты что, предлагаешь Агнии тоже поцеловать меня «в щечку»? Agusha, come here, darling!»

— Не надо! Я сама! — Люська на цыпочках, чтобы не царапать шпильками паркет, быстро подбежала к Стёпочке и, оглянувшись на Агнию, поцеловала его.

Агния тоже машинально вытянула губы «трубочкой».

Пирожные, которые Стивен привозил на выходные, действительно были хороши. Люська, поминутно стряхивая сладкие крошки с растопыренных стройных пальчиков, похожих на заточенные карандаши, доедала третье и присматривалась к четвертому.

— Сome on, babe, хватит. Станешь тольстый.

— Как Агуша, — мрачно пошутила Агния. Желание доспорить еще не прошло, и мысленно она подбирала нужные аргументы.

— Ну хорошо, Стивен, а что тогда дружба? Она же не имеет пола. Можно дружить с мужчиной, можно с женщиной. Вот я, например, и с Вами дружу, и с Lusy.

Люська и Стёпочка рассмеялись одновременно.

«Сейчас опять ведь дурой обзовет», — подумала Агния и перевела разговор на другую тему.

Продолжение