Агния надолго запомнит этот вечер. И вообще. Не получается у нее дружить с чужим мужем. Может, с каким другим бы и вышло. Но Стивен… Только у него такие сильные руки, которые легко могут вытянуть ее из низкого кресла, только у него такие внимательные глаза…

Грэмерси Парк

Татьяна Шереметева

Продолжение. Начало

XIV

Всю неделю она злилась. На себя, на Стёпочку и на Люську.

— Сама дура набитая, – а она, Агния, всегда была умницей и всегда старалась быть лучшей. Проклятая сталь со своими сплавами, черт их дери. Зачем это все было в ее жизни? Смятая, как отработанная курсовая, юность, ночи над непонятными таблицами, страх не сдать, а если сдать, то не на пятерку.

Ночи, потраченные на ненавистный сопромат. Сломанные проектными работами мозги в «почтовом ящике». И потом весь этот ужас с попытками вписаться в новую жизнь, где самым лучшим было время, когда возила она одиноким старухам крупу и молоко.

А она больше всего в жизни любила стихи. И даже пыталась их писать, мучаясь от бессильного желания высказать то, что не умещалось в душе. Это она, а не Люська, должна была жить среди картин и старинных книг. Это она, а не Люська, должна была низким голосом петь о ямщике и просить его, чтоб он не гнал лошадей. Потому что любить уже больше некого.

«Талант, он себя всегда найдет», — ну на все у отца Агнии была своя присказка. Пока Агния сидела за логарифмами, Люська в Америке тоже время даром не теряла. Стала брать уроки вокала и потом запела. Старинные русские романсы, которые так любил ее Стёпочка.

Агния поначалу даже не поняла масштабов катастрофы. Ну Люська Флиор, ну маленькая дурочка. И как в десятом классе мальчишки могли выбрать ее первой красавицей класса, Агния всю жизнь принципиально понимать не хотела. Пустили тогда тайком листок по партам, а там список девочек. И все, как один, поставили перед фамилией Флиор единицу.

Агния, когда увидела по чьей-то неосторожности этот список, сначала обрадовалась. Потому что была Люська троечницей, а тут, вообще, кол заработала. И только потом дошло, что не кол это вовсе, а первое место.

А сама Агния тогда оказалась на почетном семнадцатом месте из девятнадцати возможных. И даже Юрка Воронцов, вместе с которым она каждую неделю готовила политинформацию, тоже поставил жирный кол (так Агнии было приятнее называть эту опасную цифру) против Люськиной фамилии. Предатель.

И сколько в ней появилось уверенности, как спокойно она себя чувствует в обществе с разными «особами, приближенными к кому-то там». Вот тебе и письмо Онегина к Татьяне. Впору Люське самой малиновый берет одевать, поскольку послы-не послы, а уважаемые люди у них в доме бывают.

Агния не верила своим глазам. Закипала злость. Люську о колено никто не ломал, учиться нелюбимому делу никто не заставлял. Ее вообще ничего не заставляли делать. «Что умеет, то и ладно, — говорила ее мамаша, — воспитывать, только портить. Пусть смотрит на родителей».

Возможностей смотреть на родителей у Люськи было мало. Отец ее, как и полагалась, погиб при исполнении важного государственного задания то ли на Северном полюсе, то ли в Тихом океане. И потому вместо родителя Люська смотрела на чужих дяденек, которые регулярно сменялись в их квартире и каждого из которых мать просила называть папой.

О многом передумала Агния, сидя зимними вечерами перед чужим камином в чужом доме. Не ожидала она, что жизнь с ней так обойдется. Понятно, зачем Люська ее в Америку пригласила:

— Ты думала, что ты первая, что ты самая умная? На вот, посмотри. На меня, на моих детей, на органических продуктах вскормленных, на моего мужа. На мой дом. На коллекцию. И послушай, послушай теперь меня. Очень полезное занятие. Может, теперь поймешь, о ком твой папаша говорил: «И последние станут первыми»…

И Агнии теперь ее не догнать. Видела она, как Стивен переводил взгляд с нее на Люську, радуясь тому, какая у него жена.

Прошло полгода. Теперь Агния проводила генеральную уборку дома каждый четверг, потому что уже в пятницу ждала гостей. Вернее, хозяев, которые в последнее время зачастили в свою загородную резиденцию.

Но даже в эти дни в доме было тихо. Дети, набрав с собой разной вкусной еды, уходили или на второй этаж или в свой детский домик под большим кленом в саду. Люську, как обычно, черти носили по всей загородной округе. Стивен проводил время в кабинете или на застекленной веранде, уставленной деревьями в кадках, где он работал в окружении книг, каталогов с аукционов и больших альбомов по искусству.

Люська говорила, что «за городом Стёпочке лучше пишется». И делала умное лицо.

Агния в выходные пыталась ударным трудом доказывать хозяевам свою полезность. Все, что можно было вымыть и убрать в доме, было уже сделано на неделе. И Агния бралась за показательные работы на кухне и в саду. Даже если Люська будет обедать где-нибудь со своими «девочками», все равно она об этом узнает. И, главное, Агния сможет покормить Стивена и близнецов.

Но чаще всего праздник труда прерывался в самый неподходящий момент. Из кабинета высовывалась лысая голова Стёпочки и раздавалось его жалобное:

— Agusha, will you join me?

— Ну как я могу? Мне сейчас овощи резать, стол сервировать.

— А потом?

— А потом салмон на гриль выкладывать, это же самый ответственный момент.

— А если я тебе помогу, мы поговорим?

— Ладно уж. Поговорим.

Перед сном, когда уже была перемыта и убрана посуда, сложены разбросанные вещи и Агния уходила к себе в комнату, к ней, неслышно ступая босыми ножками по коврам, прибегала поговорить Люська. Иногда сидела там на маленьком диванчике или забиралась с ногами на ее кровать.

— Агуша, я посижу у тебя, ладно?

Она приходила уже после душа, в пижамке и без косметики. И была очень похожа на ту маленькую девочку «с огромным бантом», которая когда-то краснела и бледнела у доски.

Говорили обо всем. И Люська, как и в детстве, вопросы задавала самые глупые. Такие, на которые Агния сама не могла найти ответа и не знала, как с ними жить.

— Агуша, ты себя старой чувствуешь?

Агния злилась.

— А ты?

— Я нет. У меня же дети маленькие.

Люська заливалась счастливым смехом.

— Ну, а я тогда — «пятый класс, вторая четверть». У меня детей вообще нет.

— Еще?

— Что еще?

— Ну ты не собираешься?

Агния поддевала кулаком ни в чем не повинную подушку.

— Знаешь, для этого, как минимум, мужик нужен. И потом паспорт не обманешь. Ты сколько нам лет, вообще-то, помнишь?

— Да что ты все говоришь глупости такие невозможные! И родить без мужика легче легкого, и возраст сейчас никакой роли не имеет.

— «Не играет». Люська, роль играет, а значение имеет. Сколько раз я тебе объясняла!

— I don’t care. Плевать. Короче, рожай, я тебе своего врача дам.

— Ага. А на какие тити-мити я это делать буду?

— Ой, я не подумала… А так бы он тебе все организовал…

— Что организовал? Мужчину? – Агния боялась разреветься.

— Да при чем тут мужчина? Тебе все и так сделают!

— Это как, «дети из пробирки», что ли?

— Ну, я и говорю!

Люська подтянула колени к подбородку и уселась на одеяле в позе Аленушки с картины Васнецова.

— Мне же сделали. Что, скажешь плохие дети?

— А тебе-то это всё зачем ? Ты же молодая была!

— Да это теперь каждая вторая пара делает. Ты видела, сколько сдвоенных колясок на улицах? Это же все «из пробирки»! Как увидишь двойню или тройню, так и знай — оттуда.

— А что, по-простому было нельзя?

Люська крепко сжала свои розовые губки. Потом подумала и уже без улыбки ответила: «Нельзя».

— Агуша, я тебе никогда не говорила об этом. Я об этом вообще никому не рассказывала. Только мать знает. Помнишь дядю Севу? Он на лестнице еще часто курил… и на руках татуировка… Мы тогда в девятом классе учились. Дядя Сева у нас полтора года жил. Он мне сразу тогда объяснил, что если пикну, придушит. Мать сама все поняла, когда меня выворачивать стало. Потом в ногах у врача валялась.

Делали у него на дому. Знаешь, как это было страшно. Он меня на обеденный стол положил, а на потолке у него люстра была хрустальная, там такие висюльки качались острые… Я их на всю жизнь запомнила. А мать на кухне сидела. А потом из меня какие-то печенки две недели выходили. И так долго все не заживало…

Люська грызла длинную прядь волос, не замечая этого. Агния не отрываясь смотрела на нее и пыталась понять, что такое ей, вообще, рассказывают.

— Бедная девочка, — повторяла она, прижав ладони к щекам и по-бабьи качая головой, — как же тебе было плохо… А мы ни о чем даже не догадывались.

Люська из-под густой челки робко посмотрела на Агнию.

— Агуша, можно слово скажу? Только не убивай меня, пожалуйста.

— Ну что еще? — Агния не понимала, чем еще Люська может ее удивить.

— Сейчас, — Люська приготовилась и даже вдохнула побольше воздуху. — Ты как всегда ничего не понимаешь. Все дело в том, что мне тогда, ну, до операции, было не плохо, — она помолчала и уже шепотом выдохнула: «…а хорошо».

— Ну а потом, — продолжила она без паузы, — здесь уже выяснилось, что ничего у меня не получится. Потом меня лечили, потом стали пробовать «из пробирки». Три раза срывалось. А на четвертый получилось. Стивен плакал от радости.

— А ты?

Агния спросила совершенно машинально, просто чтобы что-нибудь сказать. Голова шла кругом, и она не могла поверить в то, что такое могло быть. Потом вспомнила, как Люська почти весь девятый класс не ходила на свою любимую физкультуру и была какая-то странная.

— А я нет, — Люська осторожно промокнула рукавом глаза и улыбнулась. — Агуша, ты меня не бросишь? Мне здесь иногда бывает так одиноко, а ты — мой родной человек, из дома, из детства. Как будто мамочка.

На неделе Агния вспоминала противного дядю Севу, который в майке, с бугристыми голыми руками, вечно торчал у окна на лестничной площадке, мамашу Флиоршу и свою школьную подругу Люську, у которой сейчас в жизни есть все, чего, вероятно, никогда уже не будет у Агнии. И Люська на полгода её старше. И все равно, по вечерам, когда она все свои салоны-рестораны объездит, все свои коктейли с подружками выпьет, как сирота, жмется и ластится к ней. А Агния, должна ее слушать и утешать.

Больше всего хотелось, чтобы в ближайшие выходные никто бы не приезжал. «Я вам всем еще покажу, какая я мамочка», — Агния подбегала к зеркалу, всматривалась в отражение и потом еще в большем смятении возвращалась к тряпке и пылесосу. «Показать» хотелось даже не столько Люське, сколько лысому, со светлым пухом на руках и в круглых очках, Стёпочке.

XV

В Москве они обе жили в большом ведомственном доме, где все хорошо знали друг друга. Флиоршу соседки по подъезду не уважали. Да и отец Агнии как-то за ужином, поморщившись, назвал ее секретуткой и шалавой. Мать тогда зашикала и сделала «страшные глаза». Но Агния новые слова запомнила и потом узнала, что они означают.

Люська была похожа на мать. И не похожа. Потому что то, что у матери было написано на лбу, у Люськи было спрятано под густой челкой. Детские ямочки на щеках и застенчивая улыбка заставляли устыдиться в своих подозрениях даже самых проницательных.

Она собирала часть волос на затылке, оставляя на плечах длинные локоны, и всегда носила большой бант — белый, черный или голубой — в зависимости от ситуации. И была похожа на Мальвину.

Так вот почему Степочка так восхищался забавными, не более, строчками: «Я маленькая поэтесса с огромным бантом…». И еще этот самый бант над своей лысой башкой рукой обрисовывал. Только вот Ирина Одоевцева, в отличие от Люськи, была девицей образованной и начитанной.

И Агния тоже, как Одоевцева, была образованной и начитанной. И выросла она в хорошей семье. И отец у нее был настоящий, а не «дядя Сева». И дефектов у нее, в отличие от Люськи с ее недоразвитым пальцем, не было. Почему же сейчас, когда уже пора «собирать камни», у нее нет ничего, и она оказалась в прислугах у Люськи?

Почему же она весь свой лимонад извела на лимоны, а Люська из своего лимона изготовила даже не лимонад, а дорогое благородное шампанское?

В ту далекую пятницу, когда выяснилось, что ее одноклассники Воронцов и Флиор по вечерам выгуливают в парке Флиоровского пуделя, Агния долго кружила по улицам, дома сразу легла спать, но вместо этого проплакала до утра. А утром, в субботу, встала с двумя щелками на распухшем лице.

Отец тогда кричал страшным голосом, что она пришла домой пьяная, мать в ужасе прикрывала рот рукой и молчала. Потом тихо просочилась в комнату дочери, чтобы выяснить ситуацию.

— Мама, ну почему, почему он выбрал Флиор? Она же круглая дура и учится плохо! — Агния, подбирая слезы пальцем, смотрела на мать и требовала ответа.

Мать вымученно улыбалась и гладила ее по широкой спине.

— Агушенька, милый мой, ну какое это имеет значение… Ну какая разница, как она учится?

Потом подумала и добавила: «И даже то, что она дура, в конечном счете, в этих делах не важно. Во всяком случае, на первых порах. А кому-то это, вообще, в жизни не помеха».

Потом с грустью посмотрела на дочь. Никогда, никогда не променяет этот лохматый Воронцов прогулки с Люськой, у которой на голове бант, а в голове опилки, на встречи с ее старательной и начитанной Агушей.

А потом школа закончилась, Люська вышла замуж и навсегда уехала в Америку.

XVI

К четвергу выяснилось, что Люська со Стивеном приедут, как обычно, в пятницу, а в субботу к обеду подтянутся гости.

— Агуша, тебе будет тоже интересно. Этот Алик – старый знакомый Стёпочки. Он архитектор, и у него свое бюро. И, вообще, очень творческая личность: своими руками себе замок построил. Настоящий Эльсинор. У кого-то там тоже такой был.

— У Гамлета, — оскорбленно уточнила Агния.

— Ну да, у него, наверное. Маленький, но очень красивый. Алик сам по всему побережью камни собирал и вместо кирпичей использовал. Правда, он жуткий матершинник, ну просто ужасный сквернослов. Но это — как и все талантливые люди. Даже Стёпочку пытался научить ругаться матом. Потому что, видите ли, «мат — это не фамильярность, а доверительность». Кошмар какой! Ничего не поняла.

— Так, а что он ест, этот ваш талантливый сквернослов?

— Агушенька, я не знаю. Придумай сама. Что-нибудь получше.

Стол сервировали вместе. Люська волновалась и проверяла на свет большие бокалы для вина. У Агнии болела душа за мясо, которое она мариновала в горчице и которое должно было стать гвоздем программы.

Перед самым обедом позвонил Алик, сказал что тысячу раз извиняется, но его Валечка просит все переиграть и встретиться вечером в ресторане на Седьмой авеню.

— Агуша, я зла, как пантера. Это же все из за нее! Ну ты подумай: этот старый дурак собирается жениться на какой-то секретутке.

Память живо отозвалась на знакомое слово.

— Он по делам в Совок ездил и там это сокровище подобрал. Она же ему в дочки годится!

— Да? Как интересно! — Агния пристально смотрела на Люську.

— Это все из-за нее, точно. Привез ее сюда, и теперь она, как ни в чем не бывало, таскается с ним по его друзьям. Теперь она — почти жена архитектора. А настоящая жена к сыну в Бостон уехала, лечится там. Господи, Алик же в жизни ничего не понимает. И в людях плохо разбирается. Ну что с него взять — все-таки он не деловой человек. Творческая личность. Агуша, быстро собирайся, поедем с нами. Должно же быть и у тебя утешение.

— А как же баранина?

— Наплюй на свою баранину. Завтра съедим.

Ресторан был на крыше высоченной башни, и оттуда казалось, что город, как блюдце на пол, упал к ее основанию.

«Я потрясен и смят, господа», — хотелось сказать Агнии. Так вот где они водятся – эти американские богачи. Таких не встретишь на улицах. Они — или в своих, похожих на автобусы, «стретч-лимо», или вот в таких местах. Или в каком-нибудь Грэмерси парке вместе с Люськой прогуливаются.

Лифт привез их прямо в зал в объятия метрдотеля. Свет был приглушенным, музыка тихой, официанты говорили почти шепотом. Все выполнено в полутонах. Кто-то сидел за низкими столиками на мягких диванах, кто-то на высоких барных стульях, кто-то в отдельных кабинетах, отделанных темно-синей с золотом тканью.

Агния с тревогой посмотрела на стулья вокруг их большого круглого стола. Это были были правильные стулья: широкие, мягкие и очень удобные.

Алик был похож на мальчика, который постарел, но так и не вырос. И чубчик у него тоже был мальчиковый, хотя и совершенно седой.

— Очень приятно, Алик. Архитектор и сам себе прораб.

От нее ждали рукопожатия. В Америке надо было к этому привыкать: женщины при первом знакомстве здороваются по-мужски. Чтобы тоже, наверное, продемонстрировать, что они безоружны…

Сама Агния была отрекомендована как давняя подруга жены и помощница по дому. «Могли бы и не уточнять», — улыбаясь, она пожимала руки новым знакомым. И босыми ногами, не торопясь и не показывая виду, шла по горячим углям унижения.

Дама назвалась Тиной. Алик, идя на опережение, сам представил ее как «trophy wife».

«Ага, молодуха при богатом муже, что-то из этой серии», — сообразила Агния.

С горячими блюдами и напитками определились быстро. Люська со Стёпочкой — потому что знали меню наизусть, Агния — потому что стеснялась и заказала себе что подешевле и попроще, Алик — потому что на его колене лежала ладонь «трофейной жены» и ему было все равно.

Ждали Тину. Она свободной рукой перелистывала меню и задавала Алику разные уточняющие вопросы, на которые тот отвечал совершенно одинаково: «А @уй его знает, Валечка». Тогда Тина стала обращаться с вопросами к Стивену, пристально и ласково глядя на него сквозь стекла очков в тонкой оправе.

Стёпочка как мог добросовестно комментировал каждую строчку меню. Алик зачарованно смотрел на Тину и гладил под столом ее руку, потихоньку перемещая ее в нужном направлении. Люська, прищурив глаза и терзая салфетку, наблюдала за происходящим.

Официант, готовый принять заказ, неслышно кружил вокруг столика. «Да эта мерзавка на полный ход кокетничает с нашим Стёпочкой!» — вдруг дошло до Агнии. Вместе с основным меню обсуждали винную карту. Агния переглядывалась с Люськой. Никогда она не чувствовала такой солидарности со своей подругой, как в тот момент: «И всё-то этой Валечке до фонаря, параллельно всё и фиолетово. Все же ее ждут. По-английски сейчас в детском саду лучше говорят. И первый раз с незнакомыми людьми».

Вот он, холеный, похожий на постаревшего Джону Траволту, официант, который, склонив голову, напряженно вслушивается в неторопливые замечания Тины.

И ее, Агнии, недавнее беспомощное блеяние, а потом — просто строчка в меню, на которую легче было указать пальцем, чем с деревянным акцентом объяснять этому Траволте, что она предпочитает «пасту». А на самом деле ненавидит все эти макаронные изделия с тех самых пор, когда ничего, кроме них, в ее московском доме не было. И выбирает белое домашнее вино только потому, что дешевле его в меню ничего нет.

Настроение ужину было задано. Агния с удивлением обнаружила, что они с Люськой остались в меньшинстве. Стёпочка, Алик и его «трофей» оказались по другую сторону линии фронта.

Люська молчала, вспыхивая румянцем и сдвигая в грозную линию длинные брови.

Стивен расспрашивал Алика о его планах. Тина объясняла, что в планах у Алика продажа того самого «Эльсинора» и покупка квартиры в Нью-Йорке.

— Алик, но это невозможно, ты же этот дом десять лет строил, все по камушку собирал. Такого дома больше нет, к тебе же на экскурсии ездят! — Люська умоляюще стиснула ладони.

– В городе нам будет лучше, — Тина улыбнулась в ответ.

Агния, повернувшись к Алику, тоже включилась в разговор:

— А вы потом жалеть не будете?

— Мы, вообще, никогда ни о чем не жалеем, — ответила Тина.

«Интересно, а она понимает, что вопрос я, вообще-то, Алику задавала? Господи, даже Люська глазами хлопает, в себя прийти не может».

Ласковый и пристальный взгляд сквозь очки без интереса остановился на Агнии, потом опять сосредоточился на Стивене.

Люська сочувственно поглядывала на Алика. Алик смотрел на Тину:

— Валечка, как тебе гребешочки?

— Scallops? Ничего. И я же просила меня так не называть.

Агния взглянула на свою школьную подругу. Потом на ее мужа. На нейтральной полосе, разделяющей их, явственно обозначились воронки от свежих взрывов. Каждый из них засел в своем окопе. По разные стороны от линии огня.

Она с силой, как перед стопкой водки, выдохнула и решила вступить в бой.

— А позвольте спросить, так вас Валентина зовут?

— Меня зовут Тина.

— Я и говорю: Валя.

— Здесь все зовут меня Тина.

— А, ну да, как Тёрнер. А дома-то, наверное, мама вас Валюшей звала?

— Может, и звала. Сейчас это совершенно неважно.

— А почему?

— Потому что я — западная женщина.

— И давно вы западной женщиной стали?

— Я была ею всю жизнь.

— А сюда пожаловали, простите, когда?

— Это тоже совершенно неважно. Тем более что я уже полностью адаптировалась. Я даже молюсь по-английски.

Пристальный и ласковый взгляд сквозь тонкую оправу очков, как малярной кистью с масляной краской, прошелся по лицу Агнии.

«Валечка здесь уже три месяца», — неожиданно даже для себя поделился радостью Алик.

Это была первая связная фраза, которую услышала Агния от него. Ей же суждено было стать и последней.

Люська с благодарностью, почти как Алик Тину, погладила Агнию по коленке. Стёпочка вовремя понял, что от расстрела через повешенье его спасет дезертирство, поэтому решил покинуть театр военных действий и сосредоточить свое внимание на морских гадах.

А про талантливого Алика Агния так ничего и не поняла: кто он был, эта творческая личность, и почему однажды подружился со Стивеном. Алика в тот вечер за столом как будто и не было. Вовсе.

Всё объяснил Стёпочка по дороге домой.

«Неконтролируемое либидо», — с удовольствием резюмировал он в ответ на череду вопросов Люськи и Агнии о сомнамбулическом состоянии Алика. И после этого, довольный, молчал до самого дома.

Поэтому кого он имел в виду, Агния так и не поняла.

Дома Люська тут же прибежала к Агнии в комнату.

— Агуша, ну на что это похоже? Ты, вообще, видишь, что происходит? Она же его машину уже называет «наша Ауди», а Алик даже еще не разведен! Какие же они все дураки, мама дорогая! А ты молодец. Видела, она же исходила…

Люська захлебнулась словами и дисциплинированно, по-американски, начала откашливаться в локтевой сгиб руки.

— Исходила из чего? — Агния ждала ответа.

— Да не «из чего». А «чем». Говном она исходила, вот чем! Мерзавка.

Днем была обычная суета по дому и баранина в горчичном маринаде. Вечером Люська со Стёпочкой уехали, и Агния опять осталась одна. Начиналась новая трудовая неделя.

«Что-то надо делать. Надо менять свою жизнь. Где он, мой лимонад, тот, который в хрустальном бокале со сладкими кристалликами по кромке? Что ждет меня дальше? Гриль по выходным, парадные обеды и иногда умные разговоры с «нашим Стёпочкой», который совсем не «наш» и мне совсем не Стёпочка?»

И эта «трофейная жена», эта хищная щука из какой-то тины… Ее же ничего не смущает, и чувствует она себя, как рыба в воде, там, где Агния в смятении боится взять не ту вилку и мучается, оттого что перепутала артикли.

Агния надолго запомнит этот вечер. И вообще. Не получается у нее дружить с чужим мужем. Может, с каким другим бы и вышло. Но Стивен… Только у него такие сильные руки, которые легко могут вытянуть ее из низкого кресла, только у него такие внимательные глаза, когда он спрашивает ее, не страшно ли ей одной жить в его большом доме. Только у него такой ласковый голос, когда он называет ее «Агуша». Называет так, что Агния чувствует себя маленькой девочкой, которая когда-то плакала над маленьким рваным мешком, когда вместо подарков ей на руки вывалилась желтая труха.

«Все на свете имеет пол…» А Люська даже не понимает, что это совсем не про «sex». Это же все гораздо сложнее. Тоже еще, пытается встревать в их разговоры. И зачем он тогда произнес эти слова: «неконтролируемое либидо»? Так умно и так обидно.

XVII

Люська сразу начала реветь. Потому что она привыкла и теперь не знает, как без Агнии жить. Стивен хотел сам во всем разобраться.

В субботу он увел Агнию к себе в кабинет.

— Тебя кто-то обидел?

— Нет.

— C Lusy поссорилась?

— Нет.

— Я тебя разговорами замучил?

— Нет. Нет…

— А я, думал, что мы с тобой подружились…

— Вы же сами мне говорили, что так не бывает.

— Так ты меня тогда убедила, что бывает. Помнишь наш спор?

— Вы тоже меня убедили. Так не бывает.

— Agusha, зачем ты доверяешь этим спорам? Забудь все! В спорах не рождается истина. А только раздражение. Ну посмотри хотя бы на меня, — Стивен попробовал пошутить, — я не верю, что я тебя убедил. Ты видела хоть кого-нибудь, кто бы после спора поменял свое мнение? И вообще, знаешь, что такое любой спор? Это только лишь война терминов. Потому что слов меньше, чем смыслов. И у каждого человека свой, сокровенный смысл.

— О котором он иногда умалчивает, — Агния сама не поняла, то ли она всхлипнула, то ли улыбнулась. — По-моему, мы с вами сейчас опять начнем спорить…

— Агния, это, как Lusy говорит, просто ужас что такое! Почему ты хочешь от нас уйти?

–Так будет лучше.

— Ну из Америки ты хотя бы не уедешь?

— Ни за что.

Он сам нашел ей новое место. Пристроил домработницей к своей старой знакомой.

— Agusha, это весьма своеобразная дама. Ей зовут «мадам Бакалейник». Но, вообще-то, знакомые по старой памяти называют ее «Бедная Ксюта». Почти как «Бедная Лиза».

— О, господи, она что, в пруду топилась?

— Come on! На самом деле она Оксана Давидовна. Живет вдвоем с сыном, очень больная. Но дама незаурядная. Таких, как она, мало.

«Как мне везет! И таких, как Люська, мало. И таких, как эта Бакалейник, тоже, оказывается, мало».

— Сын маленький?

— Да… еще и пятидесяти нет, — Стивен, улыбаясь, смотрел на Агнию, — Аgusha, это очень пожилая дама. А сын при ней, потому что она его никуда от себя не отпускает. Но это не наше дело. Главное, она обещала тебя не обижать.

XVIII

Агнии достался цокольный этаж дома. Там, кроме нее и очень старой овчарки Розы, любившей такой же старый, как она сама, диван с прорванной обивкой, никто не жил. Мамаша спала на первом этаже, ее сын Питер — на втором.

Кошки спали там, где понравится.

Мадам Бакалейник встретила ее неприветливо. Ходить сама она не могла, а сидеть или лежать ей давно уже надоело.

Началась совсем другая жизнь. Когда первый раз за мадам судно пришлось судно выносить, Агния не выдержала. Расплакалась.

Она целыми днями бегала из комнаты в комнату, с этажа на этаж, давала лекарства, ставила клистиры, меняла памперсы, забрасывала в стиральную машину вороха простыней, гладила, готовила, убирала, опять готовила. Мыла лапы собаке, чистила лотки двум кошкам. И делала еще много чего, о чем раньше и понятия не имела.

О красивой жизни в Люськином доме здесь не напоминало ничего. Даже картины в гостиной у мадам Бакалейник как бы говорили Агнии: «Давай-давай, не задерживай движение, вперёд! Пятилетку за три года!»

Пионеры, нарядные колхозницы с венками на головах и граблями в руках, усталые сталевары и шахтеры в затертых майках, которым позже суждено было обрести неблагозвучное название «алкоголичка», — все они, казалось, подгоняли Агнию, осуждая ее за кратковременные передышки на обед и вечернее чаепитие.

День в доме Бакалейников всегда начинался одинаково.

— Доброе утро, Оксана Давидовна!

— Ой, да какое оно доброе. Так плохо чувствую, так плохо чувствую… Всю ночь без сна. Опять думала. Я очень много думаю. Как ты думаешь, это не вредно? И Петечку во сне плохо видела. В мясном ряду. Ты не знаешь, к чему это?

— Оксана Давидовна, Розу ночью опять рвало, кровь была. Видно, что-то не то у нее с желудком. Второй день от еды отказывается. Надо врачу ее показать.

— Ой, да собака она и есть собака. Чего с ней носиться? Хоть конёвим каком ее корми, все сожрет. И не надо собачий санаторий на моей территории устраивать. Подушку поправь. Выше. Тоже еще, тяжелобольная сука… Вона, стравить ей крысиду. А потом тихонько закопать. Деньги зря не платить. Здесь же все такие добренькие, а стакан воды матери не подадут, если что… Как плохо быть старым, как плохо быть старым! Гутя, ты добежи до лавки. Мне что-то компоту из ананасов захотелось. Только не кусочками покупай, а шайбочками. Шайбочками! Поняла?

По выходным Агния с Питером ездили в супермаркет за продуктами. Как говорила Оксана Давидовна, «по-большому». А «по-маленькому» можно было и в местном магазинчике отовариться.

Список покупок под диктовку хозяйки составляла Агния. Питер в это время или гулял с Розой, или сидел у себя за компьютером.

— Ой, ну ничего не хочется. Зачем это все? Так плохо чувствую… Петенька-то что делает?

— Петр Павлович с собакой изволят гулять…

— А ты не ёрничай. Ты послужи лучше, покрутись хвостом. Я, зайчик, по себе знаю: *рать захочешь, штаны снимешь. Да, ну записывай. Сырок, как я люблю — с плесенью. Сосиски — бэбички. Детские сосисочки. Рыбки купишь красненькой и беленькой. Да-а, покушала я в свое время рыбки. И икрицы покушала вдоволь.

Я тогда завсекцией в «Рыбе» на Крещатике работала. В подсобке — сплошной дефицит. Весь Киев минтай жрет, а у меня дома окунь красный в холодильнике не умещается. Мы другое-то и не кушали. А так вот придешь домой, все это на себе допрешь, а там мой бывший, который первый, пень трухлявый, уже лежит. И сразу:

— Ты меня покормишь?

–Ща, — прям, говорю, — выну и покормлю.

Я же уставала. А ты не дергайся зря. Ты послушай, зайчик, послушай меня! Это очень интересно. Потом допишешь.

Но тоже, знаешь, всяко бывало. Когда получалась рыбка с икрицей, а когда и просто картохи разжаришь, постным маслом помаслишь и скушаешь. А еще я щички люблю, ох, как люблю… Сделаешь мне в субботу. С кислинкой.

Мой-то доходяга — бывший, который первый, ленивый был, о-чен! Скажешь ему:

— Давай хоть в кино стаскаемся, что ли!

А он наестся всего вкусного, ляжет лицом к стенке и молчит. А то и вообще домой не придет. Спрашиваю:

— Где деньги, отрава? Другой-то ведь копеечка к копеечке, все в дом, все в дом, не пропьет, не прогуляет. А ты? Ну, прям, на людей стыдно. Да… Помер он давно. Да… Мандарины запиши. Но чтоб без косточек. Мясо я почти не кушаю. Свининку, разве, посмотри, если постная будет. Ты бери целым куском, пусть при тебе порубят. Знаю я это жулье. Им лишь бы обмануть. Кефир возьми с черникой. И запеканочку мне испекёшь, как приедешь.

В комнату заглядывал Питер, потарапливал Агнию и прощался с матерью.

— Петечка, возвращайся уже скорее, деточка. Ты же знаешь, когда тебя нет, я не живу. Заехай к бухарским, возьми там лавашик. Гутя потом в печечке разогреет. Так хлеб люблю, тонну могу съесть. Ну что делать, отсутствуют сдерживающие центры. Господи, как плохо быть старой…

— Сколько?

— Шестьдесят девять пунктов … И еще узбеки. И за чаем развесным заехать.

В супермаркете Агния набирала продукты, Питер ходил за ней и закрывал по списку пронумерованные позиции. Потом ехали к узбекам за хлебом, потом — за развесным чаем каркаде.

— О чем сегодня говорили?

Агния, пока ехали в машине, обычно отмалчивалась. А если отвечала Питеру, то информацию выдавала недостоверную, а чаще всего — заведомо лживую. Не могла же она сказать: «О том, как ваша мама дефицит с работы тырила».

Через восемь месяцев Агния обнаружила, что всю одежду ей надо покупать по-новой. Брюки, не задерживаясь на когда-то широком заду, устремлялись вниз, в просторный лифчик класть было совершенно нечего.

Агния с удивлением рассматривала себя в зеркало. Теперь она выглядела совсем не толстой, а чуть угловатой, с острыми плечами и длинными, немного нескладными руками. А лицо у нее на самом-то деле было не квадратным, а продолговатой формы. Щеки истаяли, а нос заострился и даже приобрел невнятные благородные очертания.

Оказывается, когда человек так сильно худеет, у него меняется все: и ноги, и руки, и голова, и даже ступни ее стали у́же. Единственное кольцо, которое Агния не снимала уже много лет, теперь само сваливалось в раковину. В финале, Агния отправила его в коробку, чтобы не потерять.

Окончание