Татьяна Шереметева: Грэмерси Парк. Окончание

Loading

Счастье — это очень просто. Это когда он держит свою ладонь ковшиком, как воды дает ей напиться, а она приникает губами к самому донышку. И еще, когда она прислоняется щекой к его лицу. И подолгу сидит так, слушая его дыхание.

Грэмерси Парк

Татьяна Шереметева

Окончание. Начало

XIX

Питер приходил с работы поздно. Обедал и ужинал он в городе, вечером только пил чай. Он первый заметил, что Агнии стало в два раза меньше. Она подтянула сползшие с талии трикотажные штаны и засопела от удовольствия. Это был первый комплимент от мужчины за последние триста лет ее жизни.

Приятно было услышать такие слова, пусть даже от такого малоприятного типа, как Питер.

В ближайший выходной она отпросилась на полдня и на электричке смоталась на шоппинг в самый распродажный, самый дешевый из всех дешевых магазинов. Поездка была удачной. Удивляясь собственной смелости, Агния отобрала плотные леггинсы, длинный, узкий свитер, почти мужскую рубашку и высокие сапоги. И пошла в примерочную.

В зеркале на нее смотрела не молодая, но ни в коем случае еще не старая тетка. Нет, женщина. И в ней явно что-то было такое… короче, эта женщина себе нравилась. Агния купила все. И по старой привычке, сделала себе дополнительный подарок — новые домашние тапочки.

Расстраивало то, что на белье денег решительно не хватило. Но все еще впереди. Теперь Агнии почему-то казалось, что в новом обличье она сможет многого еще добиться. И кто знает, кто там окажется впереди…

Но каждый день начинался и заканчивался одинаково. Правда, теперь Агния часто замирала перед зеркалами с тряпкой в руках. И смотрела на себя, совсем другую.

Ходить стало легко, и захотелось, чтобы ее такой увидел Стёпочка. И вообще, хотелось хоть немножко кому-нибудь понравиться.

Питер почти все время пропадал на работе. Поэтому понравиться можно было только мадам Бакалейник. Но сделать это было сложно. Агния была у нее девятая по счету русскоговорящая домработница. Всех ее предшественниц выставил вон корявый, желтый палец Оксаны Давидовны, который показывал им на дверь, в то время как веки ее утвердительно закрывались, давая понять сыну, что такова последняя воля умирающей.

Умирала Оксана Давидовна уже одиннадцать лет. Давно отказали ноги, мучила астма, и только язык, по чистой случайности не раздвоенный не конце, позволял ей жить насыщенной жизнью.

Питеру было сказано, что если он женится при жизни матери, то не получит ничего. Все уйдет церкви и бедным сироткам. О том, что может случиться после ее смерти, мадам Бакалейник предпочитала не думать, а вместо этого просто жить.

Жена у Питера так и не появилась. И Оксана Давидовна охотно объяснила Агнии почему.

— Говорила Петечке: «Жену надо выбирать могучую». Ну и выбрал себе: *рань да рвань, смотреть не на что. И что она, вообще, может понимать? Она же вот — метр с кепкой на коньках в прыжке. Дед у нее был. Всё на гитаре тренькал и какого-то Окуджаву пел, а наш дурачок слушал. Ох, как он будет своим умом жить, не знаю. Я ж ему еще в детстве говорила: «Петя, ты такой большой, такой толстый мальчик. И так плохо учишься!»

А эта, метр с кепкой, вокруг Петечки тогда на одной ноге так и прыгала, так и вилась: «Ой-ой, да что тебе сделать, ой, да какой чай заварить…»

Пой, ласточка, пой. Сплошной агитпункт, знаем. И вообще, курочка в гнезде, яичко — известно где, а мы уже цыплятами вовсю торгуем. Не поженились они. Бог отвел.

Мне, вообще, Бог помогает. Вот смотри: бывший мой, который второй. Тоже еще, граф Моркофькин. Уж так воображал, так воображал. Ну не желал, их сиятельство, с женой говорить. Великий немой. А сейчас только и думает, как без клизмы покакать. Ты не думай, я его сама выгнала. Мешалкой по *опе. Нехороший был человек, да еще себе на уме, с походцем. Да, как трудно жить… Меня ж обидеть — два пальца обо**ать. Слишком добрая… Да… ты мне думочку подложи под бочок.

— Оксана Давидовна, а где она может быть?

— Не помню. Где-то в доме. Ищи. Ищи, как хлеб ищещь. У тебя, Гутя, порядку в хозяйстве нет никакого. С ленцом ты, с большим ленцом. Лишь бы зад тянуть. У другой бы давно уже всё наготове на полочке лежало. А у тебя всё швыром, все кидом. Все брасом.

XX

В тот день всё началось как обычно. Агния умыла и покормила Оксану Давидовну, заложила грязное белье в машину и начала драить душевую на втором этаже. Когда спустилась к хозяйке, выяснилось, что та задыхается. Потом была американская действительно очень «Скорая помощь», Питер, примчавшийся с работы, больница и ее собственный ужас: а вдруг бабка помрет…

Но не потому что ей было жалко мадам Бакалейник. Просто тогда она бы лишилась работы.

Домой возвращались вдвоем. Оксана Давидовна осталась в госпитале.

«Господи, какое счастье, что она не дала дуба, тем более у меня на руках», — повторяла про себя Агния.

Она посмотрела на большое, носатое лицо Питера. Руль он держал одной рукой, а другой все время тер глаза под очками.

— Агния, как вы думаете, она выкарабкается?

Она почему-то подумала, что ведь совсем необязательно он сейчас должен быть расстроен, оттого что матери стало хуже. Вполне возможно, он расстроен из-за того, что и в этот раз обошлось…

Агнии стало стыдно, и она горячо стала доказывать, что организм мадам Бакалейник достаточно крепок и что она всех еще переживет. Потому что мадам сама не раз это ей обещала.

Питер шумно, как конь в стойле, вздохнул и покорно закивал головой.

Чай пили вдвоем. Оказывается, как это здорово, когда можно сидеть за большим столом, разговаривая о пустяках, и не бегать каждые десять минут в комнату к Бакалее, потому что нужна утка или попить, или поесть, или «посидеть— послушать, потому что это очень интересно».

Питер не расспрашивал ее ни о чем. Агния была девятая, кто сидел за этим столом у него на кухне. Но почему-то решил рассказать этой резко помолодевшей тетке из России о своей жизни. Он принес альбом, и Агния увидела на фотографиях того самого «большого и толстого мальчика», который так плохо учился.

И мадам Бакалейник — могучую, толстоногую, полную сил и решимости выгрызть у жизни благополучие для своего Петечки.

Вот он играет с мячом, а вот мадам в дурацкой соломенной шляпке с васильками сидит на лавочке. Видно, застали ее врасплох. Выражение лица немножко потерянное и беззащитное: подняла глаза, увидела направленный на нее объектив и застеснялась.

Сидели долго, и Агнии было хорошо. Потому что Питер особенно не воображал и богатого американца из себя не строил. Хотя зарабатывает своим скучным бухгалтерским ремеслом, видно, вполне достаточно. И уже почти сорок лет как американец. Но до Стивена ему, конечно, далеко. Во всем.

Он рассказывал ей о своем детстве в Киеве. Дойти до школы, чтобы тебя не побили, было большой удачей. А прийти домой без фингала или порванного рукава, вообще, счастье. Его лупили почти каждый день, и он даже привык к этому. И, выходя из дому, заранее прикидывал, какой дорогой идти, чтобы не встретить своих мучителей.

— Знаете, меня дразнили Жид-трест, то есть сразу и за то, что толстый, и за то, что еврей.

Когда с родителями уезжал в Америку, плакал. Но не от расставания с родным Киевом или школой. Плакал он от страха, не зная, что будет с ним в чужой и богатой стране.

Но в Америке никто его не дразнил и не мучил. А толстых еврейских мальчиков здесь оказалось еще больше, чем на родине.

Агния растроганно слушала. Она хорошо помнила все обидные прозвища и возню мальчишек вокруг нее — первой отличницы у доски и последней на переменках и во дворе.

— А меня тоже в детстве «бочкой» дразнили — из солидарности призналась она.

— Ну что мы все о грустном. Агния, вы сейчас в прекрасной форме. Такая фигура, такие пропорции…

— Да какая там фигура, бог с вами, ну, была толстая, теперь вот тощая …

Было приятно.

На следующий день с утра поехали в больницу. Мадам была под капельницей, состояние ее врачи оценивали как стабильное. И это радовало.

Во всяком случае, Агния знала, что в ближайшее время работу она не потеряет. Что будет, если Оксана Давидовна все-таки помрет, Агния думать не хотела.

XXI

И все-таки из больницы хозяйка вернулась с серьезными потерями — отказала правая рука и речь. Питер снова стал ужинать в городе и приходить домой очень поздно.

«Он же не хочет ее видеть, вот в чем дело», — догадывалась теперь Агния.

Она опять носилась по дому и чувствовала, что успела отвыкнуть от такой жизни.

Оксана Давидовна замолчала навсегда, и теперь о ее желаниях Агнии приходилось догадываться по наводящим вопросам. Это осложняло жизнь, но, с другой стороны, как-то осенило Агнию, при таком минимальном наборе коммуникативных средств у Бакалеи, у нее самой появляется некоторый простор для маневра.

И она перестала забегать в комнату больной и уже не старалась понять, что же той нужно: поправить подушку или поменять простыни, дать попить или прогнать муху.

Когда появилась мысль о том, что мадам Бакалейник мучается сама и мучает своего сына, Агния сказать не могла. Сначала она мечтала о том, чтобы старуху опять увезли в больницу и, если возможно, уже надолго… И тогда Питер опять начнет приходить домой рано, и они опять будут вдвоем пить чай.

Потом воображение, лукаво извиняясь и расшаркиваясь перед совестью, услужливо рисовало приятную глазу картину, когда Агния, подойдя к высокой кровати мадам Бакалейник, уже не увидит выпуклых глаз под коричневыми веками, потому что эти глаза будут закрыты. Навсегда.

Ужаснувшись однажды своим потаенным мыслям, она попыталась понять, зачем ей это. И поняла, что хочет остаться в этом доме навсегда. Но без мадам.

Признавшись себе в этом, она почувствовала облегчение. Приятно называть вещи своими именами. Сразу все становится на места.

Мечты уносили ее в далекое возможное будущее, и она забывала о том, что без визы, без своего угла, безо всяких прав она бегала с тряпкой в руках мимо парализованной старухи, которой здесь принадлежало все: и дом, и земля, и Питер.

Агния снова, как уже бывало в ее жизни, начала размышлять о смерти, о том, что собой представляет этот таинственный переход от бытия в нечто. Или в ничто. Только теперь она не чувствовала того тупого, безнадежного отчаяния, когда нет сил думать, когда хочется тоже умереть. Родители ушли, и теперь никого особенно не жалко. Почти никого.

Вот лежит старуха. Она ничего не может. И если ее оставить на два-три дня, она, скорее всего, помрет. Какая разница между этим неподвижным телом, исправно поглощающим пищу и пачкающим пеленки, и телом, которое уже не может этого делать? Практически, никакой. Только глаза под коричневыми веками и тяжелая работа внутри большой, в старческом пуху, головы.

О чем эта голова думает? Ведь сказать она уже ничего не сумеет. А вопросы можно ей задавать на свой вкус. Сердце, сказали врачи, еще поработает. Значит, так она может жить еще несколько лет. Но Агния не может столько ждать. И она с детства помнит, что жизнь уходит каждую минуту, а не только раз в году, когда в духовке, неприлично растопырив ноги, томится ожиданием кура, в углу стоит елка, а под ней обманщик Дед Мороз со своим залатанным мешком.

Она давно уже не верит в подарки. Все подарки она подарит себе сама. Что там ее отец процитировал бы этом случае: «Мы не можем ждать милостей от природы»?

Школьная подруга Люська Флиор испортила ей все. Теперь — или сделать невозможное, или умереть. И в этот раз у нее получится. Теперь уже без схем и диаграмм, без таблиц и, главное, без правил. Теперь все будет по-другому.

Время шло, Оксане Давидовне было не лучше и не хуже. Вечером Питер виделся с матерью, задавал ей одни и те же вопросы, на которые она отвечала молчанием. Тему, касающуюся Агнии и ее работы, он обходил.

Рано утром Агния переодевала, умывала и кормила свою хозяйку, днем на скорую руку давала ей обед, вечером готовила ее ко сну.

Мысль о том, что никто ни о чем не узнает, грела. Ей не было жаль Бедную Ксюту и не было стыдно перед ее сыном. То, что камеры слежения в доме нет, она знала точно.

XXII

Жить стало легче. Теперь она тратила время не только на дом, но и на себя. Уходить далеко она боялась, да и соседи могли нажаловаться, что домработница по улицам болтается.

Как приятно чувствовать себя красивой… Агния с удивлением разглядывала свое новое тело в зеркало. Хорошо, что не диета, а физические нагрузки. Спасибо Оксане Давидовне.

Закончив дела, она устраивалась в уютном кресле рядом с камином, разглядывая журналы Питера или делая маникюр. С усмешкой смотрела на маленькие ножнички и вспоминала, как вспорола однажды мешок с подарками у Деда Мороза. Теперь бы она не промахнулась.

Если ими ослабить хомут, который держит трубку адской машины с мудреным названием, Бакалея загнется. Ничего не надо портить и ломать. Только немного ослабить. Это ведь может и само произойти. И медсестра, когда приедет на осмотр, ничего не заметит.

Это будет даже гуманно. Сколько можно старухе мучиться без движения, безо всех радостей жизни? Наверняка, другие в ее положении только об этом и мечтают. Но ножнички каждый раз возвращались в футляр, а Агния с сожалением вздыхала.

Она решила по вечерам подольше оставаться на кухне с Питером. К его приходу «делала лицо», переодевалась в свежую рубашку навыпуск и проверяла руки. Именно они выдавали возраст, а в ее случае еще и напоминали о тяжелой, неквалифицированной работе, которой она занималась в Америке. Поэтому тюбик с кремом она носила в кармане фартука и мазалась им как можно чаще.

Люська по секрету насплетничала, что у Питера есть бразильянка (может, прямо из того бутика мужского белья?), которую он посещал по мере необходимости.

К Агнии Питер оставался отстраненно дружелюбен, и больше его интересовала возможность поговорить с ней о политике и о кознях республиканцев.

«Значит, это и есть его слабое место», — решила Агния и стала отрабатывать этот ресурс. Она почувствовала резкую антипатию к республиканцам и в разговорах с Питером настаивала на том, что главное для спасения великой Америки — не допускать их к управлению страной.

К сердцу каждого мужчины можно найти свой путь. И не всегда, если мужчина питается в хороших ресторанах, он лежит через желудок.

Но на День Благодарения она решила придумать собственное меню. Да, конечно индейка. Куда в этот праздник без нее. Но главным блюдом должно стать что-нибудь очень родное для Петра Павловича — из его далекого киевского детства.

Агния, по привычке, начала с мозгового штурма и, проанализировав рецепты из интернета, произвела на свет полсотни вареников с ягодами и домашним творогом, который, по старой памяти, сделала из кефира, дав ему стечь через марлечку. Готовила по секрету. Когда две горки тоненьких, с фигурными гребешками, вареников оказались на столе, Питер впал в коматозное состояние.

Потом побежал к матери и попытался накормить ее. У матери из злого выпуклого глаза выползла ностальгическая слеза.

Агнии было так стыдно за себя, что она предпочла на эту картину не смотреть.

Рубашка была белая, и сквозь нее чуть просвечивало то, что надо. Она сделала все, что могла. Ноги-руки ухожены, на лице тональный крем, волосы, как это делала Люська, разлохматила, наклонившись над ванной, и так и оставила, только лаком сверху прихватила.

«Боже мой, я же в этом ничегошеньки не понимаю, — это была самая большая тайна Агнии, — а Люська в девятом классе уже всему научилась».

Мадам Бакалейник была накормлена, простыни перестелены. Комната была проветрена.

Вина в доме всегда было много, и оно было хорошее. Когда Питер наговорился, наелся, хорошо выпил и сидел, прислушиваясь к приятным ощущениям в теле, Агния, собравшись с силами и пожелав себе успеха, встала со своего места и на гнущихся ногах обогнула стол. И молча села ему на колени.

«Силы небесные, ну помогите же мне!», — она решительно не знала, что в таких случаях надо делать. «Труден только первый шаг», — напомнил бы ей отец.

Она целовала его по периметру лица, не имея сил заставить себя дотронуться до его рта. Он сам поцеловал ее в губы. «Хорошо еще, что догадалась вареники с ягодами сделать, а не котлеты с чесноком», — порадовалась она за себя.

Губы у него были сухие, а рот — просторным и напоминал лошадиный. Правда, с лошадями она еще не целовалась. Стало смешно, но Агния постаралась не отвлекаться.

Решили спуститься вниз в ее комнату. Матери Питер сказал, что они выйдут погулять с собакой. Что она могла подумать, Питер не уточнял: нет вопросов — нет и ответов. Очень удобно.

XXIII

Боже, какой он был большой и неповоротливый! Агния старалась изо всех сил. Но не могла понять, правильно ли она все делает.

«Вот балда, если бы в молодости была вот такой — сильной, легкой, смелой — жизнь могла бы сложиться совсем по-другому. А теперь приходилось нагонять и фантазировать, практически, наугад».

Но у него все получилось. Агния мысленно похвалила себя и благодарно погладила Питера по щеке.

… Нет, она не хуже бразильянки. Из зеркала на нее каждый раз смотрела не очень молодая, но стильная дамочка со стройными ногами, затянутыми в легинсы. Волосы, как у Люськи, были сколоты высоко на затылке дешевой, но почти костяной шпилькой, лицо было крупноватым, но по-модному длинным. И потом, с ней же можно еще и поговорить — о республиканцах или демократах, или просто о жизни.

«Могу поддержать разговор на любую тему», — Агния уговаривала себя не волноваться и все равно каждый раз, когда Питер задерживался, дергалась.

Говорят, старики чаще всего умирают в начале весны. Когда однажды мартовским пасмурным днем она зашла к хозяйке, то увидела, что та опять задыхается. Надо было срочно вызывать «Скорую помощь». Или «Амбьюланс», как говорили тут.

Агния перестелила постель. Мадам тяжело, с хрипами, дышала.

Да. Надо срочно вызывать «Амбьюланс».

Агния налила свежую воду в поильник. Бакалея со свистом втягивала в себя воздух и не мигая смотрела на нее.

Агния знала, что обязательно вызовет «Скорую». Но не сейчас.

Оксана Давидовна тоже это понимала. Умирать было страшно. Но еще страшнее было думать о том, как обрадуется Петечка. И было обидно, что второй, тоже бывший, все-таки ее пережил.

Поздно вечером они с Питером вернулись домой и долго сидели, но уже не на кухне, как обычно, а в гостиной перед камином. Много пили, говорили об Америке и о противных республиканцах.

Потом поднялись к Питеру в комнату.

XXIV

На поминках были, в основном, старые знакомые по Киеву. Приехал «второй бывший» Оксаны Давидовны и отчим Питера Матвей Григорьевич.

За большим столом вспоминали «бедную Ксюточку», Киев, прежнюю жизнь, ругали советскую власть и американских республиканцев. А кто-то ругал демократов, но это было уже совершенно не важно.

Старый Бакалейник, похоже, недолго помнил, по какому поводу все собрались, и всё расспрашивал Агнию о Москве и ее семье. А потом и вовсе подсел к ней поближе и всё норовил потрогать ее за коленку. Она с тревогой оглядывалась на Питера. Но ни ее взглядов, ни ее саму он уже не замечал.

Прощаясь, «папаша» целовал Агнии ручки и прилично шутил.

Через неделю он приехал опять — днем, когда Питер был на работе.

Матвей Григорьевич ходил по комнатам и вспоминал свою прошлую жизнь.

— Вам Ксюточка что-нибудь обо мне рассказывала?

— Ну… немного…

— Графом Морковкиным обзывала?

— Да это Оксана Давидовна шутила просто…

— А про бизнес мой что-нибудь говорила?

— Вы ювелир?

— У меня три магазина. Вы книжки любите читать?

Поговорили немножко об общих знакомых — Стивене и Люське. Еще через неделю Матвей Григорьевич позвонил и пригласил Агнию к себе посмотреть его библиотеку.

Теперь, после смерти Оксаны Давидовны, становилось непонятно, что будет дальше с ней самой. Останется ли она в этом доме навсегда, или ей придется искать новую работу и новое жилище? Все зависело от Питера.

По вечерам они так же сидели перед камином и говорили, как обычно, о политике. Агния знала всех сенаторов и конгрессменов поименно.

В доме она, как и прежде, прибирала, а остальное время проводила в кресле за размышлениями. Но есть себе запретила. Почти совсем.

К «папаше» все-таки решила съездить. Надела леггинсы, сапоги. Воткнула в волосы любимую шпильку. Достала из коробочки духи, Люськин подарок. Потом решила, что деду этому «многовато будет», духи поставила на место и побрызгалась просто дезодорантом от пота.

Он показал ей дом, свои книги, потом семейный, еще родительский, альбом, где были его младенческие фотографии голеньким на вязаном покрывале. Потом Агнию после обеда развезло, и он предложил ей поспать в гостевой комнате. Когда она проснулась и зашуршала журналами на тумбочке, в комнату вошел Матвей Григорьевич. Он был в том же, в чем его сфотографировали семьдесят четыре года назад на вязаном покрывале.

От неожиданности она крепко зажмурилась.

— Агния, ну посмотрите же на мой цветок, — в его голосе звучала гордость.

Ей показалось, что она сходит с ума.

— Матвей Григорьевич, пожалуйста…

Но он был уже рядом. Быстрым движением развернул ее поперек кровати и раздвинул ей ноги. «Цветок» уже подвял, но зато какими шустрыми оказались его маленькие ручки. И надо ему было совсем немного. Потом, как ни в чем не бывало, завалился рядом с ней на постель и стал жаловаться на одиночество.

Агния прислушивалась к своим ощущениям. Оказалось, «папаше» природа по этой части дала куда больше, чем его пасынку. Но не это было важным.

Этот безумный дед одинок. И только что он как мог, по-стариковски, «вступил с ней в отношения», как он сам церемонно выразился.

На свой «цветок» он все-таки заставил ее посмотреть и даже потрогать. И в следующий раз пообещал уколоться виагрой.

XXV

Матвей Григорьевич хотел, чтобы все было красиво. Поэтому Агния, приезжая к нему, каждый раз надевала длинный, ванильного цвета, пеньюар, который он купил для нее. Она ходила в этой шелковой ванили по чужому богатому дому и думала о том, что это невозможно. В зеркалах отражались худые, широкие плечи, косметика «Шанель» и поднятые на затылок волосы, прихваченные большой, уже настоящей, черепаховой шпилькой. Он сам нашел эту дорогую вещь в каком-то дамском бутике, а ту убогую пластмассу сломал и выбросил.

В голову приходили глупые мысли о том, что теперь она может командовать не только «папой и сыном», но и «армией и флотом» тоже. Как Люська Флиор.

Говорить с Питером о политике стало совсем неинтересно. Она все чаще ссылалась на усталость и уходила к себе вниз. Питер тоже как-то поскучнел и ни на чем не настаивал. И совсем не торопился определиться с их отношениями.

А Матвей Григорьевич совсем другой, и он уже «готов на все». Так ей и сказал. Он с первого взгляда понял, что она — его женщина. И потом у них все так хорошо получается.

Агния пыталась представить: она хозяйка в доме у «папаши» и сама — «мадам», почти как Оксана Давидовна. Впечатление портила полька Ева. Она работала у старого Бакалейника в том же качестве, что и Агния у молодого. Уборка, стирка, готовка, глажка, вывести собаку и еще многое-многое другое.

Ева была маленькая и очень быстрая. Носилась с первого этажа на второй, залезала на подоконники и становилась на четвереньки с пылесосом в руках. А глаза у нее были большими и странного металлического цвета. Почти как алюминиевые плошки из сказки «Огниво». И этими «плошками» домработница с библейским именем пристально наблюдала за передвижениями ванильного пеньюара на вверенной ей территории.

Агния старалась убедить себя, что ей все равно. Вполне возможно, что еще недавно эта полька сама рассчитывала подлезть под «папашу». Они же все одинаковы. Они же все мечтают вскарабкаться на хозяйский трон.

Еву хотелось убрать немедленно и навсегда. Пусть найдет себе другого «папашку». А этот уже принадлежит Агнии.

Теперь надо было красиво отползти от Питера, так чтобы противостояние по условной линии «отцы и дети» не поломало бы ей все планы.

Просто так объявить Питеру о том, что его домработница и по совместительству любовница уходит к его, пусть и не родному «папе», было неудобно.

Питер столько раз рассказывал ей о том, как приехали они в Америку. И как «папа» сразу же выписал сюда свою киевскую любовницу, царствие ей небесное, красивая была женщина. Как, в конце концов, объявил мадам Бакалейник, тогда еще Ксюточке, о разводе. И как Оксана Давидовна, смачно плюнув в его сторону, обозвала его на прощание старым еврейским козлом. Хотя он тогда был вовсе не старый.

И как Матвей Григорьевич совсем не обиделся, а очень обрадовался. На радостях даже забирать почти ничего не стал. Только бизнес свой ювелирный: продажа и прокат драгоценностей. А «spousal support», алименты то есть, выплачивал ей, согласно Американским законам, регулярно. Но только как уследишь. Ювелирное дело такое — камушки маленькие, кто их там все сосчитает…

Чтобы не наживать себе лишнего врага, она решила не торопиться.

Сначала надо было с Питером испортить отношения. Агния перестала бывать в его спальне, а свою дверь стала закрывать на крючок. И бегать с тряпкой по дому после ванильного пеньюара ей тоже стало как-то не с руки. А Питер, казалось, ничего и не замечал.

Сошли на нет посиделки на кухне и разговоры о республиканцах. Это было приятней всего.

XXVI

В те дни, когда Агния не ездила к «папаше», она старалась оставаться на своем цокольном этаже. Подниматься наверх ей не хотелось: там была комната мадам. И заходить туда было страшно.

Она не разрешала себе вспоминать тот день и те минуты, когда Бакалея, глядя на нее, ловила ртом воздух.

Агния все тогда сделала правильно. Надо было вызвать «Амбьюланс», и она ее вызвала. И что теперь говорить, когда и так было ясно, что бабка умирает.

А те минуты…. Агния ушла тогда в гостиную и с телефонной трубкой в руке думала, что для нее лучше: чтобы Бакалея умерла сейчас или потом? Как ляжет карта в том или ином случае?

Тогда главной ее заботой был Питер. Кто мог знать, что в ее жизни появится Матвей Григорьевич и ванильный пеньюар? Что уже через месяц после «бедной Ксюточки» она будет ходить по дому старого Бакалейника и вежливо просить домработницу убрать за глупой собакой.

Так что, все к лучшему. Если бы не похороны Оксаны Давидовны, никогда бы она не познакомилась с «папашей».

Никто не может ее в чем-то обвинить. А что у нее в голове, это никого не касается. И она совсем не обязана была любить Петечкину мамашу и желать ей долгих лет жизни. Но как долго, как тоскливо скулила тогда старая Роза…

После кончины Бакалеи они с Питером ни разу о его матери не говорили, каждый эту тему аккуратно обходил.

И определенно что-то уже изменилось. Теперь по вечерам он уходил в комнату Оксаны Давидовны и подолгу там сидел. Потом шел к себе. Агнию больше с собой не звал. Видимо, ей действительно удалось испортить с ним отношения. Это ведь, как известно, совсем нетрудно. «Ломать не строить», — сказал бы ее отец.

Агния уже все продумала. Еву можно будет отправить сюда. Питер будет ей платить, конечно, меньше, чем Матвей Григорьевич. Но ничего. Привыкнет.

И тогда все будут довольны.

У Питера будет новая прислуга, у «папаши» — новая жена. У Евы — новая работа, так уж и быть, Агния не зверь. А у нее самой… а у нее самой будет жизнь, которую она давно заслужила.

XXVII

Когда Агния заговорила о расчете, Питер тут же согласился. И ни о чем не стал ее расспрашивать.

Агния тоже ничего не стала ему объяснять. У себя в комнате, задыхаясь от обиды, она швыряла на кровать свои пожитки. Старые вещи пятьдесят четвертого размера решила с собой не брать. А новых еще не набралось. Чемодан был почти пустой. Все главное находится у Матвея Григорьевича. Там и первые в ее жизни драгоценности, и ванильный пеньюар, и ее будущая жизнь.

Отъезд был намечен на субботу. Накануне она для очистки совести наскоро прошлась с пылесосом по дому. Рубашки забросила в машину, трусы и носки Питера оставила для Евы. Если та согласится сюда переехать. А она согласится, потому что деваться некуда. Живет по просроченной визе и работает за «кэш». Агния готова была сочувствовать и немножко помогать.

Утром, в последний раз убирая после завтрака посуду, она давала Питеру указания, как управляться без нее, пока не появится новая прислуга.

— Я вам человека нашла. Полька. По-русски не говорит, но все понимает.

— Знаете, а я ведь первый раз в жизни остаюсь в доме один.

— Да? Что так?

— Как-то не приходилось. Сначала в Киеве жили все вместе, да еще с бабкой и дедом, потом уже здесь. Потом отчим от нас ушел, мы с матерью вдвоем остались. Она без меня спать никогда не ложилась. Я, когда к дому подъезжал, всегда на ее окно смотрел. И оно всегда светилось. А сейчас там темнота. И ее нет.

Я раньше думал, что она мне жить не давала. Она же давила всегда на всех. Даже после инсульта, когда говорить уже не могла. У нее биополе очень сильное, тяжелое. Я, когда отчим от нас ушел, сначала его возненавидел, а потом все понял. Хотя простить уже не могу. Я и мать, если честно, тоже не любил. Стеснялся ее. Не знаю, поняли вы это или нет. Всё ждал, когда она помрет. И дождался.

Теперь свободный. Делать могу, что хочу: по всему миру ездить, жениться, гостей приглашать, в общем, что угодно. А ничего не хочется. Не знаю, может, потом привыкну. Вы извините меня, Агния, но я не могу. Не могу вас видеть.

«Так, это что-то новое», — стало совсем обидно.

— А я-то вам что сделала? Вроде два года у вас отпахала, Оксану Давидовну, как ребенка, каждый день мыла-кормила-одевала. Судно из-под нее, извините, таскала. А у меня, между прочим, тоже высшее образование, специальность есть.

— Знаю. Вы и женщина интересная, и умница. Это редко бывает, поверьте старому холостяку. У вас все будет хорошо.

«Ты даже не подозреваешь, насколько хорошо», — Агния на всякий случай грустно усмехнулась и неопределенно пожала плечами.

— Что она сказала тогда, когда умирала?

— Питер, господь с вами, она же не говорила!

— Да я не об этом. Вы ее последняя видели. Вы же могли понять, чего она хотела? Звала меня? Мучилась?

— Никого она не звала, лежала, ртом воздух хватала.

— А вы?

— А что я? Побежала «Амбьюланс» вызывать. Потом подушки ей подняла, за руку ее взяла…

— Да. Я так и думал.

— Что вы думали? — Агнии уже не было его жалко.

— Я так и думал. Не надо было мне в тот день на работу ехать. Не надо было ее одну с вами оставлять.

— Ну да, конечно, вы бы все сделали лучше!

— Может и не лучше, но был бы с ней. А вы ее …

Агния ждала, что дальше он скажет «угробили». И уже приготовилась защищаться.

Но Питер опередил ее: «не уберегли…»

Она молча надела куртку, кивнула на прощание и закрыла за собой дверь.

XXVIII

…Поезд резко дернулся, Агнию качнуло на соседа. Через десять минут она увидит Люську и Стёпочку. От метро совсем недалеко — пройти вдоль маленького парка, и сразу их дом.

В носу давно щипало, но плакать нельзя. Она и так столько в своей жизни плакала. И сразу же размажутся глаза.

Но ведь свершилось. Давно уже все лимоны превращены в лимонад. И всё так складно. И никто не мешает. Лишних, ненужных людей рядом нет. Оксана Давидовна рассказывает свои истории архангелам. Ева где-то затерялась: с Питером не сработалась, и где она сейчас — неизвестно. А сам Питер с отчимом не общается.

И Агния теперь — миссис Бакалейник. И она точно знает, что это Бог ей помог. Иначе не было бы всего, что произошло с ней за эти пять лет. А Стёпочка в жизни действительно совсем не разбирается. Почти как Алик.

Скоро она увидит его. Длинного, со светлым пухом на руках, в маленьких круглых очках, похожего на постаревшего Грибоедова. И может быть, этим вечером он опять, как когда-то, возьмет ее за руки и вытянет из низкого кресла.

Счастье — это очень просто. Это когда он держит свою ладонь ковшиком, как воды дает ей напиться, а она приникает губами к самому донышку.

И еще, когда она прислоняется щекой к его лицу. И подолгу сидит так, слушая его дыхание. Чаще всего это происходит ночью, когда рядом сладко всхлипывает во сне Матвей Григорьевич, а она лежит с открытыми глазами и думает о будущем.

На пальцах остались черные следы. Тушь все-таки растеклась, и темные кляксы падают на баргузинский соболь.

«Бойтесь своих желаний, они сбываются», — кто же это все-таки сказал? Ах, какая разница…

«Господи, спасибо, спасибо тебе за все. И прости меня. Я…», — она подбирала слезы пальцем и искала самые верные слова. Но ничего путного на ум не приходило. Лишь где-то глубоко под соболем пульсировало детское: «Я больше не буду…»

Китаянка вдруг широко зевнула и начала быстро есть чипсы, ловко выгребая их из пакета сложенными щепоткой пальцами. Брови ее расправилась, слезы высохли. Свидание с Богом было закончено.

Print Friendly, PDF & Email

4 комментария для “Татьяна Шереметева: Грэмерси Парк. Окончание

  1. «Но на День Благодарения она решила придумать собственное меню. Да, конечно индейка.»
    А политкорректно ли есть индейку на праздник в стране индейцев:))) Рассказ понравился, написан достаточно умно и не расплывчато.

  2. Замечательная, зрелая, виртуозная проза. Характеры героев живы и ощутимы. Реалии, окружающие нас стали достоянием незаемной литературы. Хочется поздравить автора с талантом от ее нового поклонника. Обещаю читать все ее новые публикации у Е. Берковича.

    1. Уважаемый Марк, благодарю Вас. Ваши слова привели меня в сильнейшее волнение. Потребовалось некоторое время, чтобы поверить, что Ваш отзыв — это не дамская греза авторши. Еще раз спасибо!

  3. Спасибо! Все очень интересно! Правда, немного большие «порции» для компьютерного варианта.

Добавить комментарий для Ефим Левертов Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.