Александр Левинтов: Три либретто

Loading

Гони, кто с нами не попутчик,
И кровь чужую не жалей!
Пожалте к стеночке, поручик,
Мадам, колечко поживей!

Три либретто

Александр Левинтов

ДНЕВНИК ДЕВСТВЕННОГО ГЕНИЯ
(либретто оперы для сопрано, фортепьяно, календаря, мольберта и отражения)

Сцена представляет собой слабоосвещенную комнату Марии Башкирцевой. В центре — трельяж, у боковых створок которого горят трехсвечовые канделябры. Высоко на задней стене висят в глубоком полумраке четыре картины, мы видим лишь их контуры. Слева — трехленточный календарь, символизирующий дневник Марии. В течение всей оперы мелькают числа, движутся месяцы, медленно восходят и заходят годы — от 1 января 1873 года до 20 октября 1884 года. Календарь — беззвучный и неумолимый лейтмотив оперы. Справа — фортепьяно. Здесь же — поваленная арфа и книжная полка с хаосом дорогих, редких и старинных книг. Перед трельяжем — стул с подлокотниками, на котором спиной к залу сидит Мария. В начале действия большое зеркало трельяжа закрыто холстом, используемым Марией в качестве мольберта. Все действие оперы есть повторяющаяся смена открытого зеркала с Отражением Марии и закрытого холстом, по которому Мария рисует. Эпизоды рисования сопровождаются фортепьяно и речитативом урывков дневника, которым соответствует музыка — неровная, немного хаотичная, полная импровизаций, арабесок, пауз и длиннот. Музыка и пение при открытом зеркале — вальсообразны, гармоничны, это — основные идеи и мотивы дневника и творчества.

Первая сцена с мольбертом «Робкое презрение любви»

(Мария рисует на холсте, драпирующем центральное зеркало трельяжа. Ее кисть ходит по холсту то резкими и частыми мазками, то медленно втираясь в холст, эти движения созвучны хаосу и капризам фортепьяно)

М.Башкирцевa, Фото 1878 г.

Я скоро умру.

Не думаю, чтобы кто-нибудь из них в меня влюбился, во мне нет ничего, что могло бы им понравиться: я среднего роста, пропорционально сложена, не очень белокура, у меня серые глаза, грудь не очень развита и талия не слишком тоненькая… что до душевных качеств, то. без излишней гордости, я полагаю, что я настолько выше их, что они не оценят меня.

Кто будет искренен, кто сумеет разобрать дело? Это опять будешь ты, мой единственный друг, ты будешь по крайней мере искренна и будешь любить меня. Да, я люблю себя, одна я!!!

Это было бы, может быть, весьма поэтично — отказывать разным маркизикам из-за любви: но увы! Я отказываю им, руководствуясь рассудком.

В минуты скуки, вечером — особенно летним — часто представляется таким счастьем возможность броситься в обьятия какого-нибудь влюбленного человека. Влюбиться в какого-нибудь хорошенького мальчика — нет, этого уже никогда не может быть.

Смерть коснулась меня своей рукою — в этом есть своего рода прелесть, и прежде всего это ново.

Я скоро умру.

(Мария устало убирает холст как занавеску, открывая центральное зеркало трельяжа)

Первая сцена с Отражением

(В этой и последующих сценах с Отражением мы видим сидящую перед зеркалом к нам спиной Марию и ее Отражение, которое поет. Обе фигуры делают редкие движения совершенно синхронно.)

Мой Бог, в меня не верящий, ответь:
Я создана для жизни? — Вовсе нет.
Мой гений заменяет мне любовь,
и не фата, но саван — мой покров.

Вторая сцена с мольбертом «В блужданиях»

Вне моего искусства, за которое я взялась из честолюбия и каприза, которое я продолжала из тщеславия и которое теперь обожаю, вне этой страсти у меня или нет ничего, или самое ужасное существование!

Когда я представляю себе в воображении, что я знаменита — это точно какая-то молния, точно электрический ток: я невольно вскакиваю и принимаюсь ходить по комнате.

Как может моя рука оказаться неспособной выполнить то, что хочет выразить душа?

Я скоро умру.

Стендаль очень неприятно поразил меня, сказав, что, изображая скорбь, художник должен навести справки в физиологии. Чувствовать прежде всего, а затем уже рассуждать о чувстве, если угодно.

Я не хочу, чтоб это была живопись, я хочу, чтобы это была настоящая кожа, чтобы все жило перед моими глазами.

Я скоро умру.

Вторая сцена с Отражением

Мой монотонный труд, из года в год,
и есть сплошное вдохновенье:
прочь, суета, приди, терпенье,
а слава вслед за ним придет.

Третья сцена с мольбертом «Становление личности»

Чем я только не перебывала в моем детском воображении! Сначала я была танцовщицей, потом я была первой певицей в мире, потом я электризовала массы силой своего слова… Император женился на мне, чтобы удержаться на троне, во всех направлениях я искала чего-то неправдоподобно великого и если это не может осуществиться, лучше уж умереть… Если бы я получила разумное воспитание, из меня вышло бы нечто замечательное. Я всему училась сама, я сама составляла план моих занятий с учителями лицея в Ницце… И я, круглая невежда и, в сущности, слишком еще молодая, разбираю нескладные фразы величайших писателей и глупые измышления знаменитейших поэтов… а что касается газет и журналов — я просто не могу прочесть трех строк, не возмущаясь до глубины души, я скоро умру… не странно ли это? Я — артист, и у меня есть талант. И это серьезно… Мне кажется, что никто не любит всего так, как я люблю: искусство, живопись, музыку, книги, свет, платья, роскошь, шум, тишину, смех, грусть, тоску, шутки, любовь, холод, солнце, все времена года, всякую погоду, спокойные равнины России и горы вокруг Неаполя, снег зимою, дождь осенью, весну с ее тревогой, спокойные летние дни и прекрасные ночи с сверкающими звездами — я все люблю до обожания. Эту картину я напишу для себя — как выражение моих чувств, и для толпы, потому что здесь есть анатомия, кровь, потому что я женщина, а женщины еще не сделали ничего классического в больших размерах… Не знаю, успею ли я выполнить даже и то, что задумано… «Юлий Цезарь», «Святые жены», «Большой барельеф», «Весна», «Ариадна»… я скоро умру

Третья сцена с Отражением

Господь! Перед Тобой — в смиреньи и мольбе:
Дай мне Твой замысел увидеть и постигнуть.
Да, я умру, картины же погибнут –
Есть разница в финале и судьбе.

Четвертая сцена с мольбертом «Слава и неистовство смерти»

Чахоточная… слово сказано и это правда… так вот как я кончу… я скоро умру… пусть мне дадут хотя бы не более десяти лет но в эти десять лет славу и любовь и я умру в тридцать лет довольная… если бы было с кем я заключила бы условие умереть в тридцать но только пожив… все кончено в 1885 году меня похоронят… смерть даст по крайней мере возможность узнать что такое представляет из себя эта пресловутая будущая жизнь… я буду работать над картиной несмотря ни на что как бы холодно ни было… конец конец прекращение бытия вот ужас… обладать таким гением чтобы остаться жить навеки или писать всякий вздор дрожащей рукой потому что известие о какой-то там награде заставляет ждать себя… у меня хорошенькое платье из серой холстинки… я скоро умру… о Боже мой Боже мой а моя картина моя картина… вот оно вот оно я кажется нашла да да быть может я не успею выполнить этой картины но ум мой успокоился

Четвертая сцена с Отражением

Зачем я посетила вас?
Зачем измучена я вами?
Зачем не выразить словами
Мою…

(неожиданно, резко, с испугом и отчаянием) Прощайте!

Календарь останавливается. Умирающая Мария медленно опадает в стуле. Отражение же остается в той же позе, и теперь мы видим, что Оно — и есть подлинная Мария Баш­кирцева, а то, что безжизненно лежит в кресле — лишь ее плоть. Несколько секунд дается нам на осознание этого эффекта, затем свечи перед боковыми створками трельяжа начинают медленно гаснуть и с той же скоростью возрастает освещенность четырех картин Марии Башкирцевой «Весна», «Улыбка женщины», «Дождевой зонт», «Осень».

Мария Башкирцева. Весна
Мария Башкирцева. Улыбка женщины
Мария Башкирцева. Дождевой зонт
Мария Башкирцева. Осень

СЦЕНЫ ИЗ ЖИЗНИ ОЛЬГИ
(либретто оперы в двух актах, шести сценах)

Действующие лица:

Ольга Спесивцева

Ольга Спесивцева, балерина — лирическое сопрано
Сергей Дягилев, антрепренер и балетмейстер — баритон
Серж Лифарь, партнер Спесивцевой — тенор
Анна Павлова, балерина — драматическое сопрано
Виктор Дандре, ее муж и постоянный партнер — баритон
Журналист — тенор
Чекист — бас
Ленин, председатель СНК — тенор

ПЕРВЫЙ АКТ. ВОСХОД

Сцена первая. Триумфальный дебют

1916 год, Париж, Гран-Опера. Восторженная театральная публика.

ХОР

Триумф! Триумф! Она легка как фея!
Созданье Терпсихоры! Посланница Борея!
И техника, и взмахи, и фуэте: полет!
Она танцует телом, она душой поет!
Какой прелестный гений, какая глубина!
Она — или безумна иль нас сведет с ума.
Тупой громоздкий немец, считай, что проиграл:
Париж — у ног таланта. Вот так, mein General!
Полночная Пальмира, творения твои
Прозрачны словно струи, легки как в мае сны.
Цветов не хватит в мире, чтоб это оплатить,
И жизни не хватает, чтоб до конца испить.
Кричи, от радости и от восторга млея:
«Триумф! Триумф! Она легка как фея!

К толпе выходят сияющая, юная, тонкая и романтически привлекательная Ольга Спесивцева под руку с Сергеем Дягилевым Их появление вызывает шквал приветствий и возгласов.

ДЯГИЛЕВ

Нет сил сопротивляться поклоненью,
Как странен мир: всего лишь поколенье
Французов позабыло о балете
И вот — Россия выступает в свете
Великой танцевальною державой,
И русские, опять вступив в Париж со славой,
Коней своих поят в прекрасной Сене,
И русский дух витает на арене!

ОЛЬГА

О, гений сцены, царственный Сергей.
Ты — жрец возвышенного храма,
И танца таинства тебе, жрецу, милей,
Чем слов и чувств пустых заезженная драма
Я ж — только жертва: жертву принеси
И я спасу, я искуплю собою,
Сведи с ума — и там, на небеси
Прольюсь к тебе спасительной звездою.

ДЯГИЛЕВ И ОЛЬГА

Этих звуков нежных волшебство,
Этих душ движение по сцене,
Красоты и неги божество —
Преклоняем пред тобой колени.
И опять — погаснет свет в рожках,
И опять — гармонии скрижали
И пуанты — будто на ножах,
Взмах — и взлет, и унесенность в дали

ДЯГИЛЕВ

Мы пришли статуи оживлять,
Жадные в любви Пигмалионы.
Старых поз потраченную рать
И застой в суставах катильонов
Мы выносим — сцена не для них
Мысль и чувство танцем выражая,
Мы открыли новых па родник,
Мы ушли — за романтичным раем.

ОЛЬГА

Что толпа, что слава, если ты,
Чародей души моей и тела,
Разом разобьешь мои мечты?
Я б Жизелью в круг судьбы влетела
И, безумьем счастье заслужив,
Утонуть в твоих глазах готова
Под печальный, трепетный мотив,
Молча, без слезинки, вздоха, слова.

ДЯГИЛЕВ И ОЛЬГА

Этих звуков нежных волшебство,
Этих душ движение по сцене,
Красоты и неги божество —
Преклоняем пред тобой колени.

И опять — погаснет свет в рожках,
И опять — гармонии чертоги
И пуанты — будто на ножах,
Взмах — и взлет к небесному порогу

ХОР

Триумф! Триумф! Она легка как фея!
Созданье Терпсихоры! Посланница Борея!
Кричи, от радости и от восторга млея:
«Триумф! Триумф! Она легка как фея!

Ольга и Сергей сливаются с толпой. Они раскланиваются, пожимают чьи-то протянутые им руки, они медленно проходят сквозь толпу и уходят со сцены в сопровождении толпы. На сцене остается лишь Журналист.

ЖУРНАЛИСТ

Итак, сенсация: ей только двадцать, ему в два раза больше. Какой роман! Сенсация какая! Она в него безумно влюблена, несчастная российская богиня! Вот это будет матерьял! Его роман с Нижинским — и ее — с Сергеем! Тут есть, что обсудить, тут есть и для морали место. Вперед, в редакцию, пока другие в тему не влетели!

Сцена вторая. Совдепия

1920 год. Петроград. Хоромы Чекиста. Все в зловеще монотонных красных тонах, как интерьер Мавзолея. По стенам — неясные контуры картин и огромных гобеленов. Мебель в стиле ампир расставлена и повалена в беспорядке, на столе — бутылки и остатки какой-то еды, на полу валяются вперемешку пышные женские одежды, кожаное пальто, портупея с тяжелым маузером. В левой части сцены в роскошном, эпохи 18-го века, будуаре — Чекист и Ольга.

ЧЕКИСТ

Тяжелый сон — твоя невесомость,
Оковы тяжкие — тонкие плети рук,
Взгляд твой кроткий — страшнее дула,
Наведенного при расстреле.
Зачем мне ты, классово ненавидимая?
Я выдавлю из тебя твое буржуазное прошлое,
Твой проклятый балет и такой же проклятый Париж.
Я сделаю из тебя пролетарскую
Красную женщину
И ты будешь танцевать «Марсельезу»
И таскать камни
на строительстве коммунизма.

ОЛЬГА

Обуянная, беззаветная,
Я твоя теперь, только твоя
Пусть судьба моя незаметная
Отойдет в неземные края.

Не расстанемся, не разминемся,
Мы навеки с тобой сплетены,
Мы все бросили, горемычные,
Под покровом ночной пелены.

Обуянная, беззаветная,
Буду вечно рабою твоей,
Я — лишь тень твоя не пропетая,
Я — лишь сон из бессонных ночей.

ОЛЬГА И ЧЕКИСТ

Только мы, только звезды над нами,
Ни вчера и не завтра для нас,

Мы в себе революцию ищем,
Мы от прошлого выйдем на свет.

Похоронными фонарями
Мы в пути на невидимый Спас.

Не сломать нас и не победить нас,
Мы дорогу проложим себе

Мы забудемся, остановимся
Мы последними будем, пускай,

К жизни правильной, светлой,
Единственной пусть уносят шальные ветра

Жизнь проносится и уносится,
Как сиреневый питерский май.

ЛЕНИН

(в правой части сцены высвечивается вождь в позе с картины «Ленин в Кремле», он пишет записку нервным, неровным, мелким почерком)

В.Д. Бонч-Бруевичу,
управделами СНК

Уважаемый Владимир Дмитриевич! С негодованием и возмущением узнал, что, в то время, как рабочие и беднейшие крестьянские массы голодают, артисты балета Большого театра продолжают получать продовольственные карточки. Прекратить немедленно это безобразие!

С коммунистическим приветом, председатель СНК В. Ульянов (Н. Ленин),
12 мая 1920 года

В хоромы врывается толпа матросов, солдат, крестьян, пролетариев и комиссаров в кожанках. Вакханалия вандализма и грабежа на вариации мотива «Вставай, проклятьем заклеймленный» для серпа и молота с оркестром.

ХОР

Гони, кто с нами не попутчик,
И кровь чужую не жалей!
Пожалте к стеночке, поручик,
Мадам, колечко поживей!

Все, что казалось только вашим,
Теперь мое или твое
Нам черт и тот не станет братом,
Когда душа в крови поет.

Весь мир насильем мы разрушим
Хоромы барские падут.
Нам бог теперь совсем не нужен,
Теперь владыка — бой и труд!

Сцена третья. Париж

1925 год. Репетиционный зал «Гранд-Опера». Анна Павлова и Виктор Дандре готовятся к работе. Супруги помогают друг другу в одежде, делают легкий массаж.

ПАВЛОВА

Спасибо, милый, разомни плечо мне.

ДАНДРЕ

Сегодня будет тяжелый спектакль.

ПАВЛОВА

Что так?

ДАНДРЕ

В Париже ходят упорные слухи: Ольга Спесивцева — агент ЧК. На всех русских теперь, после убийства Савинкова, косятся. Мне передали, в Гранд-Опера кто-то хочет сорвать твое выступление.

ПАВЛОВА

Пустое, милый. Они не посмеют. Ольга — великая балерина. Поклянись, что, когда я умру, ты будешь танцевать только с ней.

ДАНДРЕ

Ты не умрешь, бессмертная моя.

ПАВЛОВА

Мне уже сорок четыре. Я чувствую, что не дотяну и до пятидесяти. В балете долго не живут, а без балета меня нет.

ДАНДРЕ

Ты не умрешь, Аннюшка. Не капризничай.

ПАВЛОВА

Господи, какое счастье быть с тобой, Виктор

ПАВЛОВА И ДАНДРЕ

Батман! Еще батман!
И в третью — каждый день,
Усталость — лишь обман
И скука — только тень.
И каждый час, и каждый шаг –
С тобой, вдвоем, всегда.
На мусор ссор и драк
Транжирятся года,
И только нам двоим
Секрет великий дан:
Люби и будь любим.
Батман! Еще батман!

ДАНДРЕ

Ну, что ж, работать!

Павлова и Дандре покидают сцену. На экране в глубине сцены появляется кинозапись их выступления. Вместе со зрителями кино смотрят вошедшие в репетиционный зал Ольга Спесивцева, ее постоянный партнер Серж Лифарь и Сергей Дягилев.

(Трио Ольги, Дягилева и Лифаря)

ОЛЬГА (обращаясь к Лифарю)

Любимый мой! Вернись к своей Жизель!
Ты чудо совершил со мной когда-то
Поверь, я не обуза, я — награда,
Не подстрели свою пугливую газель.

ДЯГИЛЕВ И ЛИФАРЬ (нежно прижимаясь друг к другу)

Пусть свет кричит, свистит, гогочет,
Мы — фавны, мы — влюбленных пара,
Нам не расстаться днем и ночью,
И нет прекрасней в жизни дара.

ОЛЬГА (обращаясь к Лифарю)

Любимый мой! Вернись к своей Жизель!
Ты чудо совершил со мной когда-то
Поверь, я не обуза, я — награда,
Не подстрели свою пугливую газель.

ДЯГИЛЕВ (обращаясь к Лифарю)

Страстей фальшивых, женских, избегай
И обретешь признанье и покой.
Плюй на толпу, как на собачий лай,
Танцуя с Ольгой, помни, что ты мой!

ОЛЬГА (обращаясь к Лифарю)

Любимый мой! Вернись к своей Жизель!
Ты чудо совершил со мной когда-то
Поверь, я не обуза, я — награда,
Не подстрели свою пугливую газель.

ЛИФАРЬ (в объятьях Дягилева)

Вот истинной любви пора настала!
И я шепчу тебе тысячекратно:
Мне слов, и ласк твоих, и поцелуев мало!
Целуй меня, волшебник мой отрадный

ОЛЬГА (обращаясь к Лифарю)

Любимый мой! Вернись к своей Жизель!
Ты чудо совершил со мной когда-то
Поверь, я не обуза, я — награда,
Не подстрели свою пугливую газель.

ВТОРОЙ АКТ. ЗАКАТ

Сцена четвертая. 1937 год

Сумасшедший дом. Общее буйство — игра в казаков-разбойников.

ХОР

Играем в «казаки-разбойники»!

МУЖСКОЙ ХОР

Мы — казаки, а вы разбойники!

ЖЕНСКИЙ ХОР

Мы — красные, вы — белые!

МУЖСКОЙ ХОР

Мы — русские, вы — немцы!

ЖЕНСКИЙ ХОР

Мы — демократы, вы — республиканцы!

МУЖСКОЙ ХОР

Мы — гоним вас, а вы — гонимые!

ЖЕНСКИЙ ХОР

Чекисты мы, а вы — вредители!

МУЖСКОЙ ХОР

Мы — санитары, а вы — буйные!

ХОР

Ура! Вперед! За Сталина!
Ура! Назад! За Ленина!
Ура! Кругом! За Гитлера!
За Троцкого! За Цезаря!
Наполеона сраного!
За Навуходоносора!
За Ахиллеса с пяткою!
За Каина! За Авеля!
За Бога и Отечество!
За Лигу Наций, матерь их!

Вбегают медсестры и «выключают» пациентов, делая им уколы. По мере затихания сумасшедших, свет гаснет. Остается только Ольга. Начиная со второго четверостишья ее голос раздваивается, и второй голос заметно удаляется от первого. Ария превращается в дуэт раздвоенной личности.

ОЛЬГА

Я цветы собирала,
Я с тобой танцевала.
Где ж ты, принц мой,
Мой нежный гобой?

Я тебя целовала,
В воду розы бросала
Где же ты, мой герой?
За какою звездой?

Я смеялась и пела,
Я надеялась смело,
Что ж теперь не со мной
Мой любимый, родной?

А теперь умираю,
Гибну и пропадаю,
Этот голос печальный,
Словно звон погребальный
Был вчера лишь венчальный,
Бог с тобой, Бог с тобой, Бог с тобой…

Сцена пятая. Шизофренический балет

Темная сцена. Под первые такты адажио «Жизели» Адана в центре высвечивается фигура балерины в костюме Жизели. Она начинает танцевать, но партию «Умирающего Лебедя» Сен-Санса. Она исполняет первую танцевальную фразу и замирает. В правом углу под первые такты «Жизели» появляется еще одна балерина в костюме Жизели. Теперь две балерины исполняют продолжение «Умирающего лебедя», но только вторую фразу. Слева появляется третья балерина… Так продолжается до тех пор, пока на сцене не появятся пять исполнительниц, синхронно исполняющих и заканчивающих Лебедя. Пять световых пятен гаснут, и сцена опять погружается во тьму.

Сцена шестая. 1991 год.

Пансионат для престарелых Толстовского фонда под Нью-Йорком.
Подобно хищным птицам тощие фигуры, обтянутые плешивые головы, сморщенные шеи, скрюченные пальцы. Старики и старухи жадно хватаются за остатки жизни, уже утерявшей блеск мысли и ясность смысла.

ХОР

Цветы облетают по осени
Их хоровод так наряден,
В прядях и клочьями проседи
Пустой горизонт чист и ясен.
Все позади — и ветрами
Нас унесет к себе смерть
Были мы вашими вехами,
Ныне уйдем без помех.
Кружатся мысли снежинками
Скоро Покров и зима,
Радость последней слезинкою
Скатится. Вечер и мгла
Так заунывно спешили.
К Богу со встречной мольбой
Скоро конец. На могилы
Спустится вечный покой.

Скоро конец. На могилы
Спустится вечный покой.

Скоро конец. На могилы
Спустится вечный покой.

ОЛЬГА

Жизнь моя — трилогия,
Хватит на троих.
На восходе — глория
И успеха стих.

Тридцать лет «Жизелью» я
Танцевала жизнь.
Тридцать лет Жизелью я —
В полном помрачении
Тридцать лет Жизелью я
В омуте спала.

Жизнь моя трехцветная
Хватит на троих
Этуаль балетная
Только разум стих.

Тридцать лет «Жизелью» я
Танцевала жизнь.
Тридцать лет Жизелью я —
В полном помрачении
Тридцать лет Жизелью я
В омуте спала.

Жизнь моя трехмерная,
Хватит на троих.
Луч огня вечернего
Вспыхнул — и затих.

Тридцать лет «Жизелью» я
Танцевала жизнь.
Тридцать лет Жизелью я —
В полном помрачении
Тридцать лет Жизелью я
В омуте спала.

ХОР

Забвение, бессмертие,
Подай, Господь, подай
Не надо продолжения
Бредем дорогой в Рай.

Страстей на нас отпущено,
Надежд разбито нам,
Несбывшегося, случаев,
С грехами пополам.

Кто сер, тот незатейливо
Мышиным следом жил,
Кто смел, тому отмерены
Страданья до могил.

Мы все равны пред временем
На горестном пути
Мы все — под тяжким бременем
Последнего «прости!»

Забвение, бессмертие,
Подай, Господь, подай
И души наши ветхие
Прими, не покидай!

Прими, не покидай…

Прими, не покидай…

ОСВОБОЖДЕНИЕ
(по мотивам «Колымских рассказов» В. Шаламова)
(либретто одноактной оперы)

Сцена разделена черным знаком радикала. Согласно Франклу, человек в своей предельной интроспекции для того, чтобы достичь чего-то высшего, должен максимально углубиться в себя. Кроме того, остроугольная форма радикала символизирует собой трагический и непреодолимый как пропасть разрыв между нормальной жизнью, семьей и жестокой жизнью зоны. На этом декоративность сцены кончается и больше никаких реквизитов — только костюмы и цвет.

Цветовое решение сценической композиции: правое «подрадикальное» пространство зоны — ярчайшего и ослепительного электрического света: в камерах горели 500-свечовые лампы. Этому пространству принадлежит 3\4 площади и 2\3 высоты сцены. Левое пространство освещается интенсивно красным светом страстей и греха, здесь разворачиваются видения оставленной жизни жены Николая. Над ним — пространство одиночества Николая. Оно совершенно черное и темное — пушка освещает только лицо Николая, когда он появляется здесь. Наконец, верхнее правое пространство — цвета золота: согласно о. П. Флоренскому, свет на иконах канонически изображается золотом. В первой сцене общения Николая с Христом мы видим здесь только неясное и расплывчатое золотистое свечение, во второй — лицо Христа на золотом фоне, в третьей — Весь Христос на золотом фоне, в классической позе выводящего из ада.

Сцена первая. Николай попадает на зону. Камерный хор (на мотив «Интернационала»)

БАСЫ-ВОРЫ:

На нас, кемарящих по зонам,
глядит, глотая слюни, лох,
мы раком ставим вам пистоны,
сегодня сдохнет, кто не сдох.

ВЕСЬ ХОР:

гоп-стоп, Зоя!
Кому давала стоя?
— Начальнику конвоя.

БАРИТОНЫ-МУЖИКИ:

Забить на все — своя рубашка
согреет и не даст пропасть,
кайлом добудем мы черняшку,
на остальных — с прибором класть.

ВЕСЬ ХОР:

гоп-стоп, Зоя!
Кому давала стоя?
— Начальнику конвоя.

ТЕНОРА-КОЗЛЫ:

молчи, когда не за тобою,
подмахивать умеют все;
кодле, куму или конвою
ты нужен только как отсев.

ВЕСЬ ХОР:

гоп-стоп, Зоя!
Кому давала стоя?
— Начальнику конвоя.

(вводят Николая)

ГОЛОС ИЗ ХОРА:

Ты кто?

НИКОЛАЙ:

статья обычная, пункт 7

ДРУГОЙ ГОЛОС:

еще один. Интеллигент по виду.

ТРЕТИЙ ГОЛОС:

Проверь его, целковый ли он, Сень.

ЧЕТВЕРТЫЙ ГОЛОС:

люблю смотреть, как делают корриду.

(толпа зэков вокруг Николая сжимается под звуки зловещего танго)

Сцена вторая. Первый разговор с Христом

НИКОЛАЙ:

скажи мне, что в начале было?
Что — свет и темень или слово?
И почему о нас забыли?
Зачем душа моя без крова?
О, если есть Ты, то напрасно
Ты ждешь, когда погибну я.
Твое творение ужасно,

ХРИСТОС:

Аллилуя! Аллилуя!

Велишь прощать? И даже это?
И щеку — в зоне подставлять?
Благославлять зверей отпетых?
И в преисподней рая ждать?
Молчишь, как и тогда. Пилату
Ты не сказал, в чем суть Твоя
И нет восходов, лишь закаты.

ХРИСТОС:

Аллилуя! Аллилуя!

Сцена третья. Рассказ Николая о жене

СОСЕД ПО НАРАМ

Все бабы — бляди, сучки злые
Их только на кол свой сажать,

ХОР:

Когда фонарики качаются шальные

СОСЕД ПО НАРАМ

И в мать их еть, и драть их мать

НИКОЛАЙ

Не все, поверьте мне, такие
Нельзя же всех их обвинять

ХОР:

Когда фонарики качаются шальные

НИКОЛАЙ

Ведь были ж: Дева, Ваша мать

СОСЕД ПО НАРАМ:

Любая даст за две косые.
Любая ляжет, был бы хер

ХОР:

Когда фонарики качаются шальные

СОСЕД ПО НАРАМ:

А, что гундить? Ты дай пример.

НИКОЛАЙ:

Моя, я верю, и поныне
Честна и плачет по ночам.

ХОР:

Когда фонарики качаются шальные

СОСЕД ПО НАРАМ:

Она гуляет по рукам

Сцена четвертая. Жена распутная

Действие происходит в комнате с типичной советской обстановкой: взъерошенная железная кровать, заваленный закуской и пустыми бутылками стол, пьяные слабо держащиеся на ногах мужские фигуры. Жена Николая, в шелковом неглиже, сидит, заложив ногу за ногу, она поет романс, подыгрывая себе на гитаре, по комнате плавает сизый беломорный дым.

ЖЕНА НИКОЛАЯ:

Мы едва поженились — все как будто в тумане,
Мы любили друг друга, забывая про сон.
Без ума и без страха, без копейки в кармане,
Я — его Коломбина, он — «Цыганский барон».

Только ночью однажды «Черный ворон» подъехал,
В дверь слегка постучали — с понятыми уже.
Все вверх дном, все разбили, в чем он был, в том забрали
Я застыла от горя, словно кровь на ноже.

А потом передачи, треугольные письма,
полчаса на свиданье, конвоиру минет –
это даже удача, если не до троцкизма
доведет на допросах милицейский валет.

И теперь я чужая, и теперь я иная,
Все сгорело и с дымом улетело навек.
В лагерях не жену, только мать вспоминая,
Валит лес пятилетку мой родной человек.

Горько пить и валяться с мужиками чужими
Сладко выть в одиночку, как волчица зимой,
И когда четвертную мне за ночь заплатили,
Я шептала: «Мой милый, возвращайся домой!»

Сцена пятая. Разговор Николая с женой

Каждый из них — в своем пространстве, она на свободе, он — в зоне; освещены только их лица.

НИКОЛАЙ:

О тебе каждый вечер тоскуя,
Я подушку зубами грызу.
Пусть другие о грязи толкуют
Я тебя моей чистой зову.

ЖЕНА НИКОЛАЯ:

Позабудь меня, милый, не надо
Я теперь не такая, как та,
Ты придешь — я тебе не награда
Ты придешь — я умру от стыда.

ВМЕСТЕ:

Неразлучны лишь души на небе,
Нераздельны лишь судьбы людей
Мы взываем из жалких отребьев:
Боже, свет свой на грешных пролей!

НИКОЛАЙ

Здесь — мохнатые сосны и люди,
Здесь — трескучий и вьюжный мороз.
Я умру, коль меня ты забудешь
Только ты у меня да Христос.

ЖЕНА НИКОЛАЯ

Ты идешь по мучениям к Богу.
Мне ж, наверно, уже не спастись.
Я беспутна — ты выбрал дорогу:
Помолись за меня, помолись!

ВДВОЕМ:

И отныне, от сих и до веку
Мы по разным тропинкам пойдем,
Но всегда человек человеку
Помогает духовным огнем.
Неразлучны лишь души на небе,
Нераздельны лишь судьбы людей
Мы взываем из жалких отребьев:
Боже, свет свой на грешных пролей!

Сцена шестая. Второй разговор с Христом

НИКОЛАЙ:

Как тяжко быть среди жестокой стаи
Совсем один — и сил нет для борьбы
Я сам себя теперь не понимаю,
В тисках всеобщей боли и вражды.

ХРИСТОС:

Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное

НИКОЛАЙ:

Скажи, зачем мы силой злой гонимы?
Чего мне ждать и как найти покой?
Неужто все мои страданья мнимы?
И где искать обратный путь домой?

ХРИСТОС:

Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное

НИКОЛАЙ:

Когда пойму, тогда смирю гордыню:
За что мне это дал Ты испытать?
Я иль себя или Тебя покину:
Мои мученья — кара? Благодать?

ХРИСТОС:

Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас.

Сцена седьмая. У нач. лагеря

НАЧ.ЛАГЕРЯ

(один, обращаясь к месту, где обычно весят портреты вождей):

Пред партией и всем народом чист я,
и орден боевой на Сталинградском фронте
я честно заслужил, уничтожая, чистя
загранотрядом малодушья контру.
И здесь, на дальнем, но переднем крае,
я Родине и партии служу,
сил не щадя, не потакая мрази,
и в зону, как в окоп вхожу.
Пусть на меня они волками смотрят: знаю –
сердца их ненавистью к Сталину налиты,
и я их уничтожу иль исправлю…
ну, кто там следущий? Введите!

(вводят Николая)

Фамилия, статья, барак и номер!

НИКОЛАЙ:

Зэк Иванов, обычная, пункт 7,
второй барак, 3-6-12-48.

НАЧ.ЛАГЕРЯ:

Ты знаешь, почему ты вызван на допрос?

НИКОЛАЙ:

Начальник, в позе зю мне не за что стоять.

НАЧ. ЛАГЕРЯ:

ты год всего, по первоходу,
не дорос себя со старожилами ровнять.
Мне сообщили, думаешь ты много.
О чем? Позволь тебя спросить?
Ты видишь этот ноготь?
Тебя под ним — как гниду раздавить.
Подумаешь, интеллигент несчастный.
Тебя сюда не думать, а сидеть прислали.

НИКОЛАЙ:

Я невиновен и сюда попал напрасно.

НАЧ. ЛАГЕРЯ

(листая дело Николая):

тебе судом пять строгого случайно дали?
Стране не мысли — кубометры надо.
И люди — железа крепче, а не ваты.

НИКОЛАЙ:

кому принадлежит мой труд?

НАЧ. ЛАГЕРЯ:

народу

НИКОЛАЙ:

кому принадлежит мой ум?

НАЧ. ЛАГЕРЯ:

народу

НИКОЛАЙ:

кому принадлежит моя свобода?

НАЧ. ЛАГЕРЯ:

свобода, говоришь? Вот здесь твоя свобода.
Теперь свободен ты мне каждую неделю
О всех делах в твоем бараке сообщать!

НИКОЛАЙ:

Я не был стукачом. Я по другому делу.

НАЧ. ЛАГЕРЯ:

Мне сведенья нужны, а на тебя — плевать

НИКОЛАЙ:

Я не сексот, зачем же сразу в морду?

НАЧ. ЛАГЕРЯ:

Ах, так, паскуда? получи свободу!

(вертухаям)

Раздеть его и бросить за ворота!
Списать с довольствия!
Колымские собаки
сожрут с огромным удовольствием
его кишки и враки.

Сцена восьмая. Освобождение

НИКОЛАЙ:

Так вот ты какова, последняя свобода:
Я наконец-то перед Богом чист
Как лист бумаги, как осенний лист
Без робы, имени, статьи и даже рода.

ХРИСТОС:

забудь свои несчастья и печали
И утоли их: вот и ты в начале

НИКОЛАЙ:

Мне вспомнить нечего: допросы и обиды,
Измены, стуки — словно в пустоте.
Мне вспомнить нечего — в последней наготе
Все прощено, оплакано, забыто.

ХРИСТОС:

забудь свои несчастья и печали
И утоли их: вот и ты в начале

НИКОЛАЙ:

как холодно! Вот смерть моя пришла.
И стынет все внутри, пургой меня заносит
И лишь душа жива, и всё молитвы просит,
И «со святыми упокой» поют колокола.

ХРИСТОС:

забудь свои несчастья и печали
И утоли их: вот и ты в начале

Свечение лица Николая медленно гаснет и, наконец, тонет и исчезает, все пространство сцены заливает золотом света, в нем исчезает все, в том числе и зловещий знак радикала.

Print Friendly, PDF & Email

6 комментариев для “Александр Левинтов: Три либретто

  1. Странно. И страшно тоже … Вторая часть, если б ее отдельно от прочего поставили в Москве лет пять назад, произвела бы сенсацию …

    1. Однажды Ольга сбежала из психлечебницы, прихватив костюм Жизель. Она проникла в театр и появилась в полумраке сцены точно в начале адажио. Исполнительница не заметила у себя за спиной Спесивцеву. Завороженный и потрясенный зал смотрел этот фантастический дуэт. Данный эпизод лег в основу сцены в либретто.

  2. Не знаю того композитора, который возьмётся.
    Уже нет Шнитке и Денисова.
    Губайдулина? Кто-то из молодых?

    1. Все оперные и балетные либретто мне заказывает Давид Финко, который живет в Филадельфии. Он учился в питерской Консерватории вместе Гаврилиным. Авангардист и нон-конформист, сначала получил признание в США, много позже — в России, где даже восстановлен в Союзе композиторов. Коллекция его поизведений хранится в ЦМШ при Московской Консерватории.

      1. Все оперные и балетные либретто мне заказывает Давид Финко, …
        ========================================================
        Если так, то желаю успеха!
        Просто для меня это имя и другие — «новые ворота». Так уж получилось.

        1. Увы, Давид уже очень стар и очень болен. Он всё грозится, но у меня нет никаких иллюзий по поводу его заказов. А человек и композитор он просто замечательный

Добавить комментарий для Soplemennik Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.