… отец не больно хотел, чтобы его сын учился ремеслу художника, но Лоренцо уладил все проблемы… мальчику он положил жалованье, в размере 5 флоринов в месяц. Эти 5 флоринов, возможно, оказались самой выгодной инвестицией, когда-либо сделанной банком Медичи. Парнишку звали Микеланджело.

Лоренцо ди Пьеро де Медичи, прозванный Великолепным

Борис Тененбаум

I

Правительство Флоренции, именуемое Синьорией, получило из городка Сан Миниато Тедеско, расположенном на дороге из Флоренции в Пизу, письмо, в котором, в частности, было написано следующее:

“… в опасных обстоятельствах, в которых оказался наш город, время для обсуждений прошло, нужны действия. Я решил, с вашего одобрения, отплыть в Неаполь немедленно, будучи уверен, что поскольку главные усилия наших врагов направлены на то, чтобы погубить меня, то я, отдавшись в их руки, возможно смогу вернуть мир моим согражданам-флорентийцам. Так как мне принадлежат и почести, и ответственность в размерах, больших, чем у среднего гражданина города, то я и обязан служить Флоренции больше других, даже если тем самым я и ставлю свою жизнь в опасность. С этим намерением я и отбываю…

Может быть, господу угодно, чтобы эта война, которая началась с пролитой корови моего брата и меня, тем же и закончилась. Я желал бы, чтобы моей жизнью или моей смертью, моим разорением или моим процветанием, я мог бы послужить нашему городу…

Я уезжаю, полный надежды и моля господа даровать мне милость сделать то, что любой гражданин в любое время должен быть готов для своего государства.

Остаюсь готовым к услугам вашим светлостям, членам Синьории,

Лоренцо Медичи…”.

Понятное дело, письмо нуждается в комментариях. Почему, собственно, Лоренцо решил “… отплыть в Неаполь…” да еще и немедленно, и почему он пишет, что господу, возможно, будет угодно “…, чтобы эта война, которая началась с пролитой корови моего брата и меня, тем же и закончилась…”?

Дело тут в том, что опасность, связанная с покушением Пацци, не исчезла с их казнью. Франческо Пацци и Франческо Сальвати получили благословение на свое дело от самого папы Сикста. Он, правда, оговорился, что “… не хочет ничьей смерти…”, но выразил желание, чтобы правительство во Флоренции было смещено и этот негодяй, Лоренцо Медичи, был каким-то образом отстранен от власти, вместе со своим братом Джулиано. Не будем принимать оговорку насчет нежелания смерти никому. А каким же еще образом можно устранить заговором действующего главу иностранного государства, если не прибегать при этом к покушению?

Более того — в заговоре непосредственно участвовал и папский племянник, Джироламо Роарио, и солдаты на его службе были двинуты из Имолы к Флоренции с тем, чтобы оказать помощь заговорщикам. Джироламо, правда, повезло в том смысле, что сам он во Флоренцию не поехал — под горячую руку могли бы повесить и его.

Получив вести о провале заговора и о том, что случилось потом, папа Сикст IV пришел в такую ярость, что велел схватить флорентийских послов, находившихся в Риме. Ну, с ними ничего особо страшного не случилось — за послов заступились все прочие дипломаты от всех дворов, аккредитованных в Риме, к тому же во Флоренции находился и кардинал Риарио — то ли как «гость», то ли как «заключенный». В просторечии его следовало бы именовать заложником, но Лоренцо не хотел никаких крайностей, и насмерть перепуганного кардинала, как-никак внучатого племянника папы Сикста, содержали в хороших условиях.

В итоге в конце концов произошел обмен — Сикст отпустил ни в чем не повинных флорентийских дипломатов, а “… гостя Республики…”, кардинала Риарио, тоже благополучно отпустили в Рим.

Но надежды Лоренцо на то, что конфликт удастся спустить на тормозах, увы, не оправдались. С Римом началась война. Папа Сикст сумел привлечь к ней и короля Неаполя, Ферранте I.

Неудача убрать братьев Медичи «изнутри» привела только к тому, что за дело взялись снаружи. Началась война.

Так что в письме Лоренцо, которое мы цитировали вообще говоря, написано гораздо больше, чем может показаться с первого взгляда.

Прежде всего, Лоренцо Медичи, “… гражданин, смиренно обращающийся к членам Синьории…”, на самом деле — первое лицо государства. Едет он не куда-нибудь, а в Неаполь, к королю Ферранте. Король — один из злейших врагов Флоренции, и ведет с ней войну, в союзе с папой римским, Сикстом IV, который отлучил Флоренцию от церкви.

С такой вот в высшей степени неприятной ситуацией мы уже знакомы.

С отлучением от Церкви, в принципе, можно было все-таки как-то жить. Eпископы Тосканы не признали эту меру законной, так что заботы о каре небесной Лоренцо не тяготили. Но вот дела земные для Флоренции шли очень неудачно. В руках у Лоренцо попросту не было достаточных сил. К концу 15-го века Республика уже сильно сдала свои позиции.

Ее успех, собственно, сослужил ей и недобрую службу — успехи, как известно, имитируют. Ремесла и торговля, давшие Флоренции ее репутацию и славу, стали старательно культивировать и в других местах — и в Нидерландах, и в Германии, и в Англии. Первое место в экономической мощи уже довольно давно перешло к Венеции. И конечно же, политическая роль Флоренции тоже изменилась.

Из сотен итальянских государств серьезное самостоятельное значение имели только пять: сама Флоренция, так называемые Папские Области, где папа правил как светский государь, герцогство Миланское, королевство Неаполитанское и Венеция. Республика Флоренция все еще оставалась одной из 5-и «великих держав Италии», но по военной силе занимала последнее место в этой пятерке, и больше всего на свете должна была опасаться оказаться в изоляции.

А дело к тому и шло.

С Неаполем и Римом, вовлеченными в заговор Пацци, уже велась война, а вот союзники Флоренции, Милан и Венеция, договор с которыми с такими фанфарами был подписан так недавно, на помощь к ней не пришли.

В Милане правила династия, основанная семейством Сфорца. Флоренция настолько зависела от Милана в военном отношении, что Лоренцо писал герцогу миланскому письма, которые были более чем вежливы, и звучали скорее уж как послания клиента к патрону.

Герцог именовался “… милостивым господином...”, его уверяли в “… вечной преданности…” и просили о “… покровительстве…”. Обычно это помогало, но сейчас в Милане шла свара за наследие герцога миланского Галеаццо Сфорцa.

B 1476 его убили заговорщики, которым повезло больше, чем членам клана Пацци повезло во Флоренции.

Венеция[1] же, хорошо подумав, сообщила, что заключенный ею с Флоренцией союз касался только внешних врагов, а во Флоренции идет спор между частными лицами, Медичи и Пацци, и поэтому “… Светлейшая Республика Венеция, обладательница четверти и еще половины четверти наследия Византийской Империи…”, вмешиваться не намерена.

Тем временем неаполитанские войска уже подошли к границам флорентийских владений, покоренные вассалы Флоренции, Пиза и Лукка, были готовы встать на сторону врага, a граждане Республики были так напуганы, что помышляли только о мире.

И тогда Лоренцо Медичи решил, что из двух своих ожесточенных врагов хотя бы одного он должен вывести из войны — или хотя бы попытаться сделать это. Оставалось решить, кого же следует умаслить — короля Неаполя или римского Папy?

Лоренцо решился на отчаянный шаг — он поехал в Неаполь.

II

Риск, конечно, был поистине ужасным. Даже на фоне нравов, царивших тогда в Европе, король Неаполя Ферранте выглядел чудовищем.

Если убитый в Милане герцог Галеаццо Сфорца славился тем, что зарывал иных своих врагов в землю живыми[2], то Ферранте Первый, незаконный отпрыск династии, по слухам, после пыток помещал изломанные и забальзамированные тела своих недругов в своего рода музей. В Неаполе шептались, что он долгими ночами разговаривает с одетыми в дорогие одежды мертвецами — обьясняет им всю неправоту их поступков…

В «Истории Флоренции», написанной Никколо Макиавелли, эпизод с отьездом Лоренцо Медичи в Неаполь в качестве посла Флоренции, описан без особых деталей, но согласно одному из хронистов, “… ни один из приоров Республики, которым письмо было адресовано, не мог сдержать слез…”. Приоры полагали, что Лоренцо обречен на мучительную смерть, которую он готов принять, чтобы спасти Флоренцию.

Несомненно, именно такое впечатление он и хотел создать. И он действительно страшно рисковал, “… вкладывая голову в пасть льва…”, что в данном случае можно понимать почти буквально.

Однако Лоренцо Медичи был слишком умным человеком, чтобы просто пожертвовать собой. У него были и кое-какие козыри, сведениями о которых он Синьорию решил не отягощать.

Он заранее списался с советником короля Ферранте, Диомедо Карафа. На пристани в Неаполе его встречал второй сын короля, Федериго. Лоренцо был знаком с ним с детства, они вместе росли. Войну в Тоскане вел старший сын короля, Альфонсо, но жена Альфонсо оставалась в Неаполе, а она была из рода Сфорца, традиционно дружественного Флоренции. Она была очень умна, и пользовалась влиянием даже на своего свекра, короля Ферранте. Наконец, сам Лоренцо прибыл в Неаполь не с пустыми руками. Он заложил свои поместья в Тоскане и привез с собой 60 тысяч золотых флоринов — по тем временам фантастическую сумму. Весь государственный доход Флоренции составлял в то время 120-130 тысяч.

Если пересчитать 60 тысяч флоринов по весу — 3 с половиной грамма золта за один флорин — то у нас выйдет примерно два центнера. Это, конечно, много меньше, чем 600 с лишним тысяч, потраченных Козимо и его наследниками, но там расходы были разложены на тридцать с лишним лет, и шли они на множество разных проектов — а тут Лоренцо решился потратить свои огромные деньги разом. Все это было нужно ему для дела — добиться мира с Неаполем.

Как говорил его дед Козимо, главное в обращении с деньгами — это не знание того, как их накопить, а знание того, как их правильно потратить. И Лоренцо использовал это золото в лучших традициях рода Медичи.

Он выкупил у мусульман сотню рабов-неаполитанцев — это считалось богоугодным делом. Он пожертвовал значительные суммы на благотворительные цели, и дал приданое нескольким бедным девушкам — сиротам, оставшимся без родных. Это было встречено большим одобрением. Он сделал щедрые подарки — и королю, и людям из его близкого окружения. Лоренцо приложил большие усилия к тому, чтобы узнать вкусы короля Ферранте — и подарил ему редких соколов и самых лучших охотничьих собак, которых только можно было найти во всей Италии.

Разумеется, в попытке убедить Феррaнте он не забыл и холодные доводы рассудка. Он сказал королю, что его союз с папой не может быть долгим — Сикст IV в данный момент просто использует неаполитанские войска в своих целях, а как он поведет себя, сокрушив Флоренцию, никто не знает.

Папство вообще ненадежный союзник — папы смертны, как и все, но, в отличие от прочих государей, не могут передать свой сан по наследству. Личность преемника обладателя Святого Престола устанавливается решением конклавa кардиналов, а среди них немало врагов короля Ферранте…

Наконец, крах Флорентийской Республики ничего королю не даст — все выгоды достанутся не ему, a соседям Флоренции. B первую очередь — Папству…

Так не лучше ли Неаполю оставить папу римского и заключить союз с Флоренцией?

Переговоры тянулись и тянулись, но не приносили никакого результата. В конце концов, Лоренцо решился на еще один отчаянный шаг и пошел ва-банк — обьявил о своем отьезде. Он был в полной власти короля Ферранте, его могли не выпустить из виллы, которую он занимал, его могли заковать в цепи и отправить в подземелье, на пытки и на последующее бальзамирование.

Кто знает — может быть, Ферранте предпочтет присоединить его к своей коллекции и продолжит свои беседы уже с трупом Лоренцо Медичи? Кто знает, с каким чувством Лоренцо выезжал из отведенного ему дворца? Но ему не воспрепятствовали при отьезде, и не остановили по дороге. А на пристани его догнал верховой.

Он привез союзный договор с Неаполем, подписанный королем.

III

Тонкий политик, Лоренцо Медичи следовал примеру своего деда Козимо, и официально не занимал правительственных должностей, и был в этой Республике частным лицом, “… обычным гражданином…”. Ho это “… частное лицо…” практически выполняло функции государя Флоренции, и как оказалось, его долгое отсутствие ставило под угрозу весь режим. Поэтому «посольство в Неаполь», когда Лоренцо долгое время во Флоренции отсутствовал, и не мог быстро и оперативно реагировать на изменения настроений, изрядно расстроило весь его режим правления — слишком многое зависело от его личных решений

В марте 1480 года Лоренцо вернулся во Флоренцию и был встречен как герой и спаситель. Теперь eго позиция внутри государства укрепилась настолько, что он решился на изменения в системе правления.

Флоренция была Pеспубликой. Bсе дела велись комиссиями и комитетами, составленными из избранных граждан. Члены комиссий менялись каждые два месяца. Столь частая ротация, как считалось, была необходимой для предотвращения захвата власти “… каким бы то ни было лицом, чье чрезмерное влияние грозило бы свободе…”.

А поскольку фактически именно это и произошло, Лоренцо надо было измыслить какой-то способ обойти “… конституционное препятствие…”, стоящее у него на пути. В принципе, он мог попробовать опереться на бюрократию. Система комиссий, перетряхиваемых каждые два месяца, не удержалась бы без опоры на какие-то структуры с более постоянным составом, и для ведения документации и отчетов былa созданa так называемaя Канцелярия. Через какое-то время она перестала справляться с обьемами необходимой документации, и ей в помощь была создана еще одна Канцелярия, вспомогательная, после чего обе канцелярии стали именовать «Первая» и «Вторая» — а заведовали ими секретари. Были они, естественно, люди подчиненные и подотчетные — и могли бы послужить опорой властителю.

Но Лоренцо избрал другой путь — он решил использовать уже существующие традиции. Конечно, все было проделано с величайшим тактом. Исходя из укоренившейся практики и старинного обычая решать все дела коллегиально, Республика, якобы по собственной инициативе, учредила новый совет, так называемый Совет Семидесяти, который отныне и занимался всеми важнейшими делами.

Совет ведал финансами, назначал людей на все должности — и просто необыкновенно благожелательно относился к Лоренцо Медичи, выполняя все его “… просьбы…”.

Немудрено — попасть в Совет можно было только через через его рекомендацию.

С точки зрения Лоренцо, это было наилучшим решением — теперь у него в руках оказался удобный промежуточный механизм. Теперь все дела во Флоренции контролировал Совет Семидесяти, а сам Лоренцо контролировал Совет — что было куда проще, чем контролировать Республику посредством «ручного управления».

На всякий случай был введeн закон, согласно которому каждое покушение на жизнь и благополучие Лоренцо рассматривались как государственное преступление и каралось жесточайшим образом. Заговор Пацци оставил все-таки глубокие следы…

Таким образом, внутренние дела были устроены и поставлены на более прочную основу, и Лоренцо Медичи, в статусе “… частного гражданина…”, тем не менее неофициально признаваемого главой государства как его друзьями, так и его врагами, возобновил свое правление Республикой.

В переписке иностранных дипломатов для простоты его именовали “… герцогом Флоренции…” — так было понятнее.

IV

“Герцог” и правда был более понятный термин, чем нечто неопределенное, вроде “… простого гражданина, первого среди равных…”. Это сейчас стандартной формой государства является републиканское, а в то время это было редчайшим исключением, да еще и с тенденцией меняться в сторону монархии. А стандартной монархической государственной единицей того времени было герцогство.

Из трех главных государственных образований Северной Италии, начинавшихся как городские самоуправляющиеся коммуны — Милана, Венеции и Флоренции — к концу 15-го века Милан уже давно превратился в герцогство, Венеция стала олигархической республикой аристократов, управляемой выборным дожем — и только Флоренция сохраняла еще черты Республики, построенной на основе городских гильдий.

Так что политические противники Лоренцо Медичи называли его «тираном». Но, как впоследствии, много лет спустя скажет в своей «Истории» Франческо Гвиччиардини, “… если во Флоренции и был тиран, то она не смогла бы найти никого, кто был бы лучше его или радостнее…”.

Он и в самом деле был популярен, особенно в «низах» — при нем был мир, была работа, была еда, и было множество ярких и красочных праздников. «Верхи», конечно, смотрели на состояние дел в Республике не столь радужно. Он тратил деньги совершенно безудержно, а поскольку дела его банка пришли в изрядное расстройство, то Лоренцо без особого стеснения запускал руку в государственную казну.

Но и они должны были признать, что Лоренцо Медичи оказался превосходным дипломатом. Захват турками Отранто был использован им так удачно, что в Италии пошли слухи о том, что он-то его и организовал. Ну, с Турцией у Флоренции действительно шла оживленная торговля, но все-таки политику султана итальянские тoрговцы не контролировали, ни в каком подталкивании турки не нуждались. В итоге и королю Неаполя, и папе римскому пришлось обратить внимание на свои южные рубежи, и мир c Флоренциeй был заключен не только Неаполем, но и Римом.

Это произошло в августе 1480 года. А в октябре этого же года некий монах, обвиненный в подготовке покушения на жизнь Лоренцо Медичи, попал под расследование, проведенное с пристрастием и под пыткой. Как записал в своем дневнике современник Лоренцо, некто Ландуччи:

“… несчастному содрали кожу со ступней, и держали его ноги над огнем до тех пор, пока с них не потек расплавленный жир. А потом поставили на крупномолотую соль, и заставили по ней ходить. От этих пыток он через несколько дней умер, хотя за ним и ухаживали потом в госпитале Санта Мария Нуова. Был ли он виновен, так и не установили. Люди судили об этом по-разному — кто говорил, что виновен, а кто говорил, что нет…”.

Так что правление Лоренцо держалось не только на его популярности среди масс…

V

Лоренцо Медичи, как и было сказано, оказался превосходным дипломатом. Новый папа, Иннокентий VIII был настолько им очарован, что они породнились — папа женил своего сына, Франческетто Чибо, на дочери Лоренцо, Маддалене. Дело тут в том, что Джанбаттиста Чибо, ставший папой Иннокентиeм, учился в Падуе и Риме. Плодом его бурной молодости было многочисленное внебрачное потомство — отсюда и сын…

Союз семейств Чибо и Медичи имел последствия — папа назначил Джованни Медичи, сына Лоренцо, кардиналом. Пикантность назначения состояла в том, что мальчику шел всего лишь четырнадцатый год — но Иннокентий VIII ни в чем не мог отказать своему любезному родственнику, Лоренцо Медичи. Факт этот был настолько явным, что его отмечали иностранные дипломаты — утверждалось, что “… папа смотрит на мир глазами Лоренцо…”, и что сам Лоренцо — “… стрелка компаса итальянской политики…”.

Компас, собственно, был известен в Европе уже довольно давно, но после того, как магнитную стрелку надели на вертикальную шпильку, а к стрелке прикрепили легкий круг, разбитый по окружности на румбы, слово “компас” стали использовать и как метафору.

Так что сравнение Лоренцо с магнитной стрелкой, неизменно указывающей верное направление, было в высшей степени комплиментарным.

Но при всех успехах в политике и дипломатии главным интересом в жизни Лоренцо Медичи все же было нечто иное. Ко времени Лоренцо в Италии огромный интерес к античности уже существовал. Но при нем он получил новый толчок — сам Лоренцо считал античность чем-то чрезвычайно важным. Лоренцо Медичи, спасая и Флоренцию, и свою собственную жизнь, преподнес в качестве подарка важному приближенному короля Ферранте античную бронзовую голову льва. Ничего лучше он не мог и придумать — она стоила дороже золота…

Eго двор и окружение составляли не столько политики, сколько его личные друзья-гуманисты. Одним из них был Анджело Амброджини по прозвищу Полициано — по названию его родного городка на латыни — Mons Politianus. Что он только нe делал? Писал и стихи, и прозу, и публицистику — например, написал целый трактат «О заговоре Пацци». Он собственно, был профессором греческой и латинской литературы в прославленном на всю Европу Флорентийском университете — но для Лоренцо он был чем-то куда большим, чем профессор филологии. Полициано был его близким другом, он доверил ему воспитание своих сыновей. Каждый год в день 7 ноября на вилле в Кареджи Лоренцо давал банкет в честь дня рождения Платона — и Полициано был там его непременным гостем и собесeдником.

Дело в том, что в Кареджи располагалась так называемая Платоновская Академия, которую основал еще Козимо Медичи. Он подарил ей свои редкие греческие манускрипты, а во главе Академии встал Марсилио Фичино. В числе его учеников в 1479 году, сразу после окончания дела с заговором Пацци, появился необыкновенно одаренный молодой человек, Джованни Пико де Мирандола.

Он был из знатной аристократической семьи Пико — властителей Мирандолы и Конкордии, связанной родственными узами со многими владетельными домами Италии — но увлекся философией, и при этом настолько, что в 14 лет окончил университет в Болонье. Попав во Флоренцию, он очень сблизился с Лоренцо. У того поистине была страсть к коллекционированию, и больше всего он любил коллекционировать таланты. Пико де Мирандола. право же, был чудом — помимо освоения права, древней словесности, философии и богословия, он изучал новые и древние языки, и не только традиционные латинский и греческий, но еще и еврейский, арабский, и халдейский. Он даже одно время увлекался Каббалой.

Жизнь у столь яркого человека, конечно же, была нелегкой. Его обвинили в ереси, во Франции, куда он попал, решив позаниматься в Сорбонне, его посадили в тюрьму. Лоренцо вытащил его оттуда, и в 1488 по его просьбе папские власти разрешили Пико де Мирандола поселиться близ Флоренции.

В городе ему дивились, пожалуй, не меньше, чем знаменитому жирафу Медичи, которого в 1486 г. подарил Лоренцо Медичи египетский правитель Кайт-бей в знак установления дружественных и торговых отношений между Флоренцией и Египтом.

Не довольствуясь Академией, Лоренцо основал художественную школу. Одним из учеников, которых туда рекомендовал мастер Гирландайо, он особенно заинтересовался. Мастер сказал Лоренцо, что ему нечему учить этого парнишку, он и так знает больше, чем сам мастер.

Мальчик был из обедневшей семьи благородного происхождения, так что его отец не больно хотел, чтобы его сын учился ремеслу художника, но Лоренцо уладил все проблемы. Он сказал озабоченному родителю что он берет мальчика, к себе в дом, что он будет расти вместе с его собственными сыновьями, и что его отцу, чтобы снять с него заботы о хлебе насущном, будет предоставлено место в таможенной службе Республики. А мальчику он положил жалованье, в размере 5 флоринов в месяц.

Эти 5 флоринов, возможно, оказались самой выгодной инвестицией, когда-либо сделанной банком Медичи.

Парнишку звали Микеланджело.

VI

В 1904 году Томас Манн написал довольно странное и необычное для него произведение — пьесу «Фьоренца». В итальянском есть правило, согласно которому в словах греческого происхождения — «планета», например — буква «л» редуцируется и получается «пьянета». Такая же история с вроде не греческой «блондиной» — она делается «бьонда». Hy, a “флора” — “фьоре”, «Флоренция» — «Фьоренца«.

Cоотвественно, все, что происходит в пьесе, происходит во Флоренции — и в тексте даже сказано, что “… время действия — послеполуденные часы 8-го апреля 1492 года…”, а место действия — “… вилла Медичи в Кареджи…”.

Первое действие начинается в кабинете кардинала Джованни Медичи — ему, правда, всего 17 лет, но он уже прелат и князь Церкви, хотя и не имеет духовного звания. Папа римский, Иннокентий VIII, сделал столь необычное исключение для сына своего друга Лоренцо.

Кардинал беседует со своим воспитателем — мы его, кстати, уже знаем. Это Анджело Полициано, профессор филологии. Разговор начинается с того, что Полициано выражет надежду, что когда-нибудь его питомец поспособствует тому, что Платона, великого флисофа античности, Церковь все же сделает святым, несмотря на его язычество. Но кардинал Джованни меняет тему и переходит на обсуждение фра Джироламо Саванорола, монаха из Феррары, который стал настолько популярен, что на его проповеди собираются тысячи людей. Джованни Медичи находит их “… интересными и занятными...”, а вот профессор Полициано считает их возмутительными.

И тогда Джованни говорит своему учителю следующее:

“…голос у него [проповедника] странно тихий, и устрашающая громоподобная сила, с которой звучит его речь, всецело исходит от взора его и движений. Хочу вам признаться… зачастую, когда я один, я беру венецианское свое зеркальце и пытаюсь подражать ему в его повадке, когда он мечет свои молнии против духовенства…”.

И приводит цитату из услышанной им проповеди:

“…ныне простер я десницу мою — глаголет господь — ныне иду я на тебя, церковь продажная и непотребная, церковь злодейская, нечестивая, бесстыдная! Меч мой сразит непотов твоих, игрища твои, блудниц твоих, дворцы твои, и познаешь ты правосудие мое…”.

Ну, мы как бы внутри пьесы Т.Манна — но припомним все-таки, что Джованни Медичи и сам один из тех «непотов», против которых ополчается проповедник — но он хороший ученик Анджело Полициано, проповедь его восхищает с чисто эстетической точки зрения. Ну, и забавляет, конечно — чувство, которого его учитель совершенно не разделяет. Он видит в проповеди узкий нетерпимый фанатизм, отвергающий жизнь со всеми ее радостями, отвергающий античность и гуманизм, которым профессор Полициано предан всей душой, наконец, он отрицает Флоренцию, прекрасную, делами своих художников воспевающую красоту человека.

И Анджело Полициано говорит:

“… я презираю этого червя, презираю его за то, что мнит, будто обрел истину. Хотя бы мимолетная улыбка, всеблагие боги! Хотя бы легкая скрытая насмешка! Одно лишь словечко, поверх голов черни брошенное — и я простил бы ему все…”.

Пьеса Т.Манна растет и обретает новые голоса. Число персонажей увеличивается — на сцене появляется Пико де Мирандола, и он, как ни странно, берет в споре сторону Джованни Медичи, а не его воспитателя. Нет, он вовсе не находит фра Джироламо забавным, но он взывает к идее терпимости. Ведь eгo проповеди столь пламенны и искренни, что и их можно считать произведениями искусства, и следовательно, и их следует включить в обширные коллекции прекрасного, собранные во Флоренции. T.Манн добавляет к Полциано и Пико де Мирандола и художников, толпящихся в садах виллы Кареджи. Один из них жалуется на напрасный поклеп — его обвинили в том, что он мадонну изобразил с лицом своей любовницы, и фра Джироламо видит в этом кощунство и поношение веры.

«Но ведь совсем не это имелось в виду» — восклицает художник — «мне просто хотелось поймать чудесный эффект сочетания зеленого с красным!».

Появляется и старший брат Джованни, Пьеро Медичи, старший сын и предполагаемый наследник Лоренцо — ему вся эта дискуссия неинтересна. Что ему за дело до каких-то проповедей, и уже тем более, что ему за дело до “… красивых сочетаний зеленого и красного…”, когда он готовится к турниру, на котором сможет показать всю свою рыцарскую удаль?

Пьеса так хороша, что ее хочется цитировать и цитировать без конца, но все-таки надо бы перейти к сути дела. Одним из центральных персонажей «Фьоренцы» является некая дама, прекрасная Фьоре, возлюбленная Лоренцо Медичи. Он, ее любовник, вознесший ее на пьедестал, умирает и знает это.

Знает это и она, и пожалуй, даже сожалеет о нем — но сейчас ей хочется новых впечатлений. И одним из тех, кого она бы поманила, является тот самый неистовый монах-проповедник, который, кстати, в проповедях своих поносит ее последними словами.

Если выйти на секунду из пространства пьесы Манна, то становится понятно, что Фьоре вовсе не реальная женщина того времени, а как бы персонифицированный образ самой Флоренции.

И она говорит фра Джироламо, что его поношения ее не задевают:

“… для хулы потребно такое же дарование, как и для похвал. А что, если я во всем этом усматриваю некий предельный, дерзновенный вид поклонения? …”.

Лоренцо желает говорить с Саваноролой. Он готов покаятся в своих грехах — и в суетности, и в прострастии к земным наслажениям — но монах требует большего. Он хочет, чтобы Лоренцо вернул Флоренции ее свободу.

«Для кого?» — спрашивает Лоренцо. «Ты ничтожен в моих глазах» — отвечает ему монах — «Ты умираешь, а я силен… Флоренция — моя«.

Лоренцо кричит, что этого он не допустит. Слишком поздно — с криком уходят последние силы, он умирает.

На сцене появляется Фьоре, и говорит монаху, что огонь, им возженный спалит и его, дабы очистить его от скверны, а мир — от него. И добавляет, что удел монаха — не желать ничего, и что он должен отречься от своих стремлений. А дальше следует последняя реплика «Фьоренцы», ей кончается пьеса. Фра Джиролами поворачивается и говорит Фьоре:

“Я люблю огонь”.

Примечания

1. Светлейшая Республика Венеция (Республика Святого Марка; Serenìsima Republica de Venesia, Serenissima Repubblica di Venezia) — республика со столицей в городе Венеция. Аристократическо-олигархическое устройство республики в 1297 году стало более замкнутым, вследствие уничтожения дожем Пьетро Градениго Большого совета, и превращения избиравшейся до тех пор ежегодно синьории в наследственную коллегию, в состав которой входили только записанные в Золотую книгу фамилии депутаты.
2. Галеаццо Мария Сфорца увлекался книгами, значительно пополнил герцогскую библиотеку, сильно способствовал развитию книгопечатания в Милане. Очень любил музыку и пение, вывез из Фландрии певцов с лучшими в Европе голосами; при дворе Галеаццо был создан большой оркестр и хор, и своим музыкантам герцог разрешал пить вволю, за исключением дней концертных выступлений. Многие современники считали, что у Галеаццо был самый роскошный двор во всей Европе. Однако, несмотря на любовь к искусствам, ходили слухи о тиранических наклонностях герцога и его садистском характере. “Сфорца, жесточайший тиран”, — пишет один из летописцев, — “любил развлекаться тем, что зарывал людей живыми в землю”.