А новое поколение поверит молодому режиссеру больше, чем автору этих строк. И это будет, хоть и обидно, но не удивительно. Ведь глупость в компоте с лицемерием, запущенные в ход промывателями мозгов, когда они беспреградны, то неодолимы. А толпа во всё верящих трудящихся всё равно скушает любое блюдо.
А интервью не получилось…
Лев Харитон
«Я несла свою беду…»
/Марина Влади, поющая песню Владимира Высoцкого/
Думаю, каждому случалось ощущать на себе, когда он пишет, или задумается о чём-то глубоко, или сидит в темноте в кинотеатре, чей-то напряженный взгляд сзади. Впечатление такое, что по твоей спине пропустили небольшой электрический ток. Не слишком, понятно, опасный для здоровья.
Такое примерно чувство посетило меня, когда, по-моему, осенью 1994 года я сидел в парижском Центре Пьера Кардена на одном из туров Гран-При.
В зале было полутемно, освещена была только сцена, на которой сражались гроссмейстеры. В самый разгар какого-то поединка, когда, казалось, невозможно было отвлечься от событий на сцене, я почувствовал, что чей-то взгляд колет мне спину. Обернулся. Нет, все вроде бы было обычно, никто на меня не смотрел и в спину мне не дышал. Уже было собравшись повернуться назад и продолжать смотреть напряжённую партию, я еще раз взглянул назад. И Боже! — я увидел очень знакомое мне лицо. Женское лицо. Память на актёрские лица меня никогда особенно не подводила. Я всегда легко ассоциировал эти лица с их именами. Марина Влади! Сама Марина Влади! Я уже не мог сразу оторвать мой взор от её лица. Нахлынули, как говорится, воспоминания.
Вспомнил детство, 55-56-й год, когда мама с моим старшим братом купили телевизор, огромный ящик с малюсеньким экраном. Назывался телевизор «Ленинград-Т2» и служил нам лет десять. Тогда мало у кого были телевизоры, и соседи со всего нашего двора на Арбате ходили к нам, как тогда говорили, на телевизор. Собственно, близорукость на всю жизнь я приобрел, часами сидя у телеэкрана.
Почему-то из всего того, что я тогда, десятилетний, смотрел, были иностранные фильмы — особенно индийские и французские. В 1955 году в Москве проходил фестиваль французского кино. В гости к москвичам приехали Симона Синьоре, Ив Монтан, Жерар Филип, Даниель Дарьё — всех сейчас уже и не помню. Интересно, что фильмы показывались не только в кинотеатрах, но и шли они почти одновременно по телевидению (в Москве был тогда лишь один канал — трудно представить сегодня!). Могу и сейчас перечислить все фильмы, которые я тогда видел — более того, помню их содержание. Но особенно врезался в память фильм «Колдунья», поставленный по повести А.Куприна «Олеся». И вот Олесю, эту лесную обольстительницу, играла юная Марина Влади. Позднее я видел немало фильмов с её участием, но только «Олеся» осталась по-настоящему в памяти.
Вот такие мысли пронеслись в тот парижский вечер в моей голове, и меня уже даже не могла увлечь цейтнотная драма в гроссмейстерской партии — настолько, что я сегодня и не помню, кто конкретно сражался в тот момент за доской на сцене.
Через несколько минут эта партия окончилась, и перед началом следующего рапид-поединка было минут пятнадцать, и зрители устремились в фойе, чтобы прогуляться и выпить кофе. Понятно, что я пытался не упустить из виду знаменитую актрису. Как я сразу же обнаружил, она была в Карденовском центре не одна. Рядом с ней по коридору фойе прохаживался уже весьма пожилой человек. Оказалось — так подсказал мне один мой французский приятель — это был муж Марины известный французский врач-онколог Леон Шварценберг. Мой приятель добавил, что месье Шварценберг, был какое-то время министром здравоохранения в одном из французских правительств.
Мой взгляд был приворожен к этой паре, я следовал за ней, как тень, но в голове моей уже крутилась другая мысль, совсем не связанная с теми фильмами Влади, которые я видел много лет назад. Дело в том, что я был на этом турнире аккредитован как журналист «Русской мысли» и, естественно, меня тут же посетила мысль взять интервью у Марины. Возможно бы, я и подошел к ней напрямую, чтобы представиться и попросить дать интервью. Но интервью-то у нее я хотел взять не простое, а связанное с Владимиром Высоцким. Но духа и смелости подойти к ней у меня не хватило. Как!? Подойти к актрисе, прогуливающейся рядом с ее новым мужем и попросить ее рассказать о шахматах в её и Володиной жизни? А как на это посмотрит месье Леон? Не скажет ли о мне что-нибудь грубое, этот старикан с не слишком приятным лицом? А то ещё вмажет мне при всем честном народе. Французы, при всей их свободной любви, народ ревнивый. Стоит ли говорить о прежнем, пускай и покойном, муже в присутствии нового, вполне ещё живого? В общем, обратиться к кинозвезде я счёл бестактным.
Надо сказать, мысль взять у Влади интервью возникла у меня, так сказать, не с потолка. В одном из номеров «64», купленном мной незадолго до этого в Париже, был опубликован материал о шахматах в жизни двух замечательных актёров. Мало того, этот материал сопровождался отличными фотографиями Марины и Владимира за шахматами. У меня не возникло и тени сомнения, что Марина мне в интервью не откажет.
Я уже предвкушал, что это будет не интервью, а истинная конфетка! С заходом, что называется, с двух сторон. Начну с Марины, вспомню, как в детстве наслаждался фильмом «Колдунья» и ее игрой, игрой русалки, лесной чаровницы. И думал ли я тогда, замечу в интервью, что жизнь, почти сорок лет спустя, сведет меня за одним столом со знаменитейшей актрисой! Расскажу в интервью читателям и о том, как в 60-х годах, ютясь с мамой в кунцевской хрущобе, куда нас переселили с распрекрасного Арбата, раскручивал рукой магнитоленту с записями песен Высоцкого. Магнитофон был тот еще! Вернее, это была магнитофонная приставка «Нота», работавшая от радиоприемника. Причем сломалась она тут же после покупки, и музыку на ней я слушал, буквально раскручивая бобину руками — и делал это с колоссальной скоростью. На той кассете с песнями Высоцкого особенно любил слушать песню про пьяный карнавал в зоосаде со словами: «Я платье, говорю, взяла у Нади, я буду нынче, как Марина Влади!..». Поэт, словно, нагадал себе судьбу сам, повстречав в жизни эту актрису и женившись на ней. Но кто гадал судьбу мне? Мне сидящему сейчас рядом с Мариной Влади в Париже, разговаривающему с ней о Высоцком? Да к тому же разговаривающему с ней о шахматах — том, что люблю больше жизни? Вот так мне рисовалась преамбула к интервью. Не жизнь, а сказка!
Оставалось решить только техническую, так сказать, проблему. Связаться с Мариной по телефону. Раздобыть мне ее номер ничего не стоило. Я знал, что какие-то материалы о Марине, какие-то ее интервью в газете иногда публиковались. И вообще, русская община в Париже не так велика (не то, что в Нью-Йорке!), а Марина более чем заметная фигура, и я был уверен, что мне тут же дадут ее номер. И действительно, я раздобыл ее номер в мгновенье ока. Однако, когда я начал ей звонить, то телефон не отвечал. Вернее, отвечал автоответчик. Мне, честно говоря, не хотелось оставлять никакого сообщения. Я всегда придерживался, да и сейчас придерживаюсь той точки зрения, что иногда человека не надо заранее предупреждать о твоём звонке и тем более твоих планах — этим его можно только спугнуть. И всё же после почти недели ежедневных бесполезных звонков по телефону Марине, я решил оставить своё сообщение. Назвал свое имя и газету, которую я представляю. Бывают же сюрпризы! Буквально через день после этого в моей квартире зазвонил телефон, и я услышал скрипучий и весьма неприятный мужской голос. Звонил супруг Марины. Он сказал, что передал Марине мою просьбу и что скоро она мне позвонит. Этот звонок меня обрадовал, он ещё более распалил мой энтузиазм.
Понять мою радость, скорее предвкушение её, не так трудно. «Вот, — думал я, — наступили весёлые денечки. Справедливость совершается. То, о чём всю жизнь мечтала хоть краешком глаза увидеть моя мама, — Париж, язык которого она изучала с детских лет, задолго до революции, надеясь выбраться в Прекрасную Францию до сталинских времен, да, этот Париж стал для меня, её сына, почти родным городом, А теперь вот меня ожидает встреча с самой Мариной Влади!» И нужно только знать, как мама любила французское кино, французскую литературу и историю! Конечно же, — думал я, — эта Марина должна быть прекрасным человеком, наверное, еще более прекрасным, чем образы, которые она создавала на экране.
Эйфория захлестывала меня всё больше и больше. Как же порадовалась бы за меня моя мама, что я работаю в «Русской мысли», ведущей русской газете в эмиграции, в самом центре Парижа на Фобур-Сент-Оноре! От одного этого названия у простого человека, кажется, должна кружиться голова. А какие замечательные люди стали теперь моими коллегами! Мадам Иловайская-Альберти, поэт Наталия Горбаневская, знаменитый диссидент Алик Гинзбург… Все эти люди, борцы за свободу и справедливость, на которых с восхищением взирает, как говорится, все прогрессивное человечество.
Как бы мама порадовалась за своего Лёву! В душе я уже начинал посмеиваться над словами Высоцкого: «Куда мне до неё? Она уже в Париже…» Оказывается, не только Высоцкий опровергнул свои собственные слова, но и я тоже совершил нечто невозможное, перепрыгнул через свою голову…
Вот в таком примерно развесёлом настроении пребывал я, когда пару дней спустя у меня дома позвонил телефон. Я быстро снял трубку, ощутив физически могучий выброс адреналина в крови. Всё-таки не так часто доводится слышать голос Марины Влади! Моя жена бросила готовку еды и прибежала в гостиную. Хотя она, прежде, чем встретила меня, жила в Париже 12 лет и всю жизнь свободно, среди прочих языков, говорит на французском, но всё же кинозвезды ей никогда не звонили.
— Здравствуйте, — сказала актриса, — и я сразу же узнал этот бархатный голос — узнал бы его, даже если бы и не знал, что Влади должна мне позвонить. Лёгкий французский акцент придавал её русскому языку особый шарм.
— Это Марина Влади. Можно поговорить со Львом Харитоном?
— С’est moi — я от растерянности представился на французском, хотя тут же перешёл на русский — тем более что Марина сразу повернула беседу в русское русло.
— Я бы хотела знать, почему Вы меня шерше…
Типично французские дела! Глагол «сhercher» («шерше», русское «искать») — французы употребляют не только для обозначения поиска, а куда шире — как стремление увидеться, поговорить и пр.
— Вы знаете, Марина, я бы хотел взять интервью у Вас для нашей газеты…
— Интервью? В голосе актрисы послышалась какая-то нотка — то ли сомнения, то ли недоверия. — А о чем интервью?
— Вы знаете, я веду в «Русской мысли» шахматный отдел, и я думаю, что читателям было бы интересно узнать о том, что Вы с Высоцким увлекались шахматами. Мне уже доводилось читать, что Вы с ним часто играли в шахматы. В частности, я читал об этом в журнале «64» — шахматном приложении к газете «Советский спорт»…
По правде говоря, в мою информацию я хотел вложить как можно меньше своих эмоций, своего порыва сделать интервью с Влади. Поэтому я попытался сделать мое представление Марине возможно бесстрастнее. Ну не мог же я сказать ей, что шахматный отдел «Русской мысли» читают с интересом многие шахматисты и нешахматисты во всём мире. Это было бы хвастовством. Не хотелось мне сказать и о том, что интервью с ней будет настоящим «scoop»-ом для газеты. Ну а интервью шахматному отделу — будет «scoop»ом в кубе!
— Но о чём же Вы хотите меня спросить? — произнесла Марина.
Я сразу же почувствовал, что, хотя она позвонила мне сама, и вроде бы всё было корректно, но интервью у неё будет взять очень трудно, если и вообще возможно. Но всё же я продолжал поддерживать напряжение разговора. Надежда ведь, как известно, умирает последней.
— Я думаю, было бы неплохо, если бы Вы ответили на несколько вопросов. Их у меня совсем немного. Если бы мы могли встретиться в редакции «Русской мысли»…
— Вы знаете, Лев…
Удивительно, она назвала меня по имени!
..у меня сейчас совсем нет времени. Я скоро должна сдавать книгу об Афганистане…
Книгу об Афганистане!? Какое отношение имеет она к Афганистану, к войне в Афганистане? Я вообще не знал, что она пишет книги. Конечно, всякое бывает…
— И вообще, если Вы хотите спрашивать меня о шахматах, то я к ним никакого отношения не имею. Для меня это совсем недоступная, непонятная игра.
— Простите, Марина…
Я уже хватался за соломинку: «…собственно говоря, мы не будем говорить о самой игре, каких-либо тонкостях шахмат — мне бы больше хотелось говорить о Вашей и Высоцкого духовной связи, а шахматы будут здесь как нить, объединяющая вас — не больше.
— Во всех шахматах меня привлекает только Каспаров…
Ну и признание!
— У меня к нему материнское отношение. Он для меня как сын.
Вот так да! Я хотел поговорить с ней о шахматах и это было какой-то частью её и Высоцкого жизни. Того, что хотя бы было реальностью — пусть уже и умершей. А она меня вдруг хочет растрогать её материнской любовью к Гарику. Понятно, что если бы я хотел уж так интервью с Влади, то я мог бы ухватиться и за звено с Гариком, но я хотел рассказать о шахматах и Высоцком — причём глазами Влади — и только! А о Гарике я мог спросить другую Марину — Неёлову. Та тоже вроде бы испытывала материнскую любовь к молодому чемпиону.
Да, разговор по телефону явно не клеился. И хотя он продолжался еще пару минут, но просить Марину о каком-либо интервью было бессмысленно.
Могу сказать, что, накопив определенный жизненный опыт, я научился чувствовать, в каких случаях усилия и даже сверхусилия имеют смысл, чтобы достичь желаемой цели. Научился, так сказать, понимать две вещи: глупо ломиться в открытую дверь, но не менее абсурдно стучаться в дверь закрытую. В случае с Мариной Влади дверь была явно закрыта. И я, как и Высоцкий, «дошёл до точки», то есть исчерпал все возможности. Американцы имеют для такой ситуации отличное слово «period», иначе говоря, «полный стоп», когда, опять по Высоцкому, «надо менять коньки на санки».
И правда: что я услышал от Влади? То, что шахматы она не любит и не знает. Да, ещё она любит Гарика Каспарова. Готова хоть сейчас заменить ему родную мать. Только мне эта её любовь ни пришей, ни пристегни. И самое главное, не так уж, видно, она помирает от воспоминаний о Высоцком. А ведь весь сыр-бор интервью, всё то, что интересно читателю — это Высоцкий и его любовь и привязанности. А в нашем телефонном разговоре Марина даже ни разу не упомянула его имя!
Может быть, ее слишком увлекла тема Афганистана? Я сначала даже не поверил, что она пишет книгу об Афганистане. Какой она писатель и при чём в ее жизни Афганистан? Вспоминаю, однако, что прошло какое-то время, и я увидел в Париже на прилавках книжных магазинов ее книгу «Путешествие с Сергеем Ивановичем». Честно говоря, я даже не раскрыл эту книгу. Из аннотации на суперобложке, я понял, что это афганский опус Марины Влади. Не заметил я, чтобы за этой книгой давились в очередях парижские книгочеи.
Прощаясь с Мариной по телефону и слыша её, повторяю, бархатный, но равнодушный голос, я сказал традиционное “on s’appelle” (созвонимся), но, конечно же, я знал, что больше я звонить ей не буду.
Как только эта беседа окончилась, моя жена выплеснула на меня все свои эмоции: «Ну и что она тебе сказала? Что-то ты не очень весёлый».
Вид у меня, и правда, был нерадостный. Но торжество моей жены — а она именно торжествовала — меня радовало ещё меньше. Как всякому мужу, мне хотелось показать ей, что работа, которую я делаю, заслуживает уважения, что все идут мне навстречу, и много прочей честолюбивой ерунды. Но сказать что-то надо было, и я ограничился лишь словами: «Ты знаешь, интервью, наверное, не получится…» Но жена допытывалась, почему именно не получится. И тогда я рассказал ей то, что только что здесь описал.
— Я так и знала, — сказала Яэль. — Поверь мне, что все эти актрисы — лишь фасад. А по сути их интересуют только деньги и продвижение на сцене или на экране. Живу я много дольше тебя в Париже и всё это прекрасно изучила. Собственно, я тебе об этом говорила. Говорила, что из этого разговора по телефону, который ты так ожидал, ничего не выйдет. Уверена, что, если этой Влади завтра предложат выступить в какой-нибудь порнухе или чём-то «promiscuous» (двусмысленном), то она не откажется…
— Ну, ты это уже слишком… — попробовал возразить я.
— А вот и нет, — настаивала Яэль. — И уверена, ты в этом скоро убедишься!
Телефонный разговор с Мариной Влади поверг меня в пресквернейшее состояние духа. Обычно я стараюсь не вешать нос на квинту — из любого положения, в конце концов, есть выход! — но тут на меня напала беспросветная тоска. Цель и средства поначалу казались такими простыми, а всё кончилось ничем. И главное, я не знал, где же я дал маху.
Конечно же, я старался переварить слова моей жены. Верно, соглашался я с ней, француженки, да еще артистки, существа коварные, непредсказуемые. Да и деньги… А про деньги-то я совсем забыл! Уже давно как переселился в капиталистический мир, а всё продолжал думать, всё можно делать на халяву. Вот поди ж ты: думал, что Влади так, что называется, задаром даст мне интервью! Задаром только соловьи поют!
Тут же, правда, я стал выстраивать защиту для себя. В конце концов, я же видел материал о ней и Высоцком в «64». Уверен, что Рошаль никогда бы не заплатил бы ни копейки (и не только ей!). Вспомнил походя, что он как-то звонил мне и просил меня стать распространителем его журнала во Франции. По полтора доллара за экземпляр! При таком нищенском попрошайничестве наверняка бы Рошаль не кидал деньги на интервью Марины Влади. Правда, у него, возможно, были какие-то спонсоры. Но у меня-то уж точно спонсоров не было, и я дерзнул взять «экс-колдунью» голыми руками!
Да иначе и быть не могло. Получал я в «Русской мысли» за каждый шахматный выпуск шестьсот франков (примерно сто долларов) — не так уж и много. И из этой суммы платить Влади я никак не мог. А газете было совершенно наплевать на мои замыслы и платить интервьюироваемым только потому, что я хотел сделать газету более интересной никто в редакции, понятно, не собирался.
А я, и верно, все годы, что вел шахматный отдел в «Русской мысли», старался сделать его возможно интереснее. Подчас приходили благодарственные письма от совершенно неожиданных людей. Например, сына Солженицына — Игната, монашенки Соланы, решавших задачи моих конкурсов.
Не хотелось мне — и никогда я этого не делал — вести в стиле большинства ведущих шахматные отделы в газетах. Мол, победил Каспаров, на очко от него отстал Иванчук. И всё в таком духе. Затем непременно какая-нибудь партия, скажем, Ананд-Адамс… С непременной задачей на мат в два хода. Нет, это было бы слишком скучно. Всегда старался изобрести что-нибудь пооригинальнее. И в этом смысле интервью с Влади, казалось, вызовет интерес. Но не получилось! Чего уж тут кручиниться? Не Влади, в конце концов, мир начинается, и не ей, Слава Богу, кончается…
Не знаю, однако, как долго я предавался всем этими экзистенциалистским самоизлияниям со всеми мыслимыми примочками и прибамбасами, но одно событие, случившееся где-то через неделю после моего первого и последнего контакта с Мариной Влади, вернуло меня на грешную землю. И заодно оно меня убедило в том, что на моей жене лежит «печать Кассандры». Предсказывать она умеет, будь здоров! Я, правда, ей в этом никогда не признаюсь. Понятно, однако, что я был расстроен. Но что такое наши расстройства? Проходит какое-то время, приходят новые заботы, и всё, что нас печалит сегодня, уходит в прошлое, и приходят новые переживания. Но не тут-то было! Не прошла и неделя, как история с Влади получила неожиданное продолжение. Как-то вечером уселся я около телевизора и стал нащёлкивать на дистанционное управление, перескакивая с одного канала на другой. Хотелось найти что-нибудь интересное, фильм какой-нибудь, или интересную программу. Вдруг на экране я увидел какие-то джунгли, диких животных. Оказалось, шла программа «Путешествия по Африке». Я отложил дистанционное управление в сторону. Потом кадры и весьма интересные с африканской экзотикой исчезли и показали людей, сидевших в студии за круглым столом. Всех этих французских африканычей. И среди них я увидел, — кого бы вы думаете? — Марину Влади! Очевидно, у актрисы наступили тяжелые времена, на съёмки ее уже особенно не приглашали, в театре никаких ролей для неё не было и участие в разных передачах оставалось единственным средством оставаться на жизненном плаву. Так, чтобы уж совсем не быть забытой публикой. Марина рассказывала о своих путешествиях по Африке, да и вообще по миру. Собственно, ничего особенного нового она не рассказывала, и слушал я её в пол-уха. И вообще, готов был уже опять щелкнуть переключателем каналов на дистанционном управлении, но в какой-то момент услышал такие слова Марины: «Это было во время нашего путешествия по миру с моим третьим мужем…»
Третьим мужем? Каким мужем? А было ли у него имя? Я продолжал слушать. Вдруг Марина упомянет имя этого «третьего»! Но она ничего дальше о своем третьем избраннике не сказала. Я знал, что Влади была замужем несколько раз — как это, в общем-то, часто случается с актерами — да и не только с ними. Но в меня закралось смутное подозрение, что третьим-то мужем был именно Высоцкий, но мне нужно было подтверждение. У нас в домашней библиотеке был французский справочник — толстенное издание с полуторатысячью страниц папиросной бумаги под наванием «QUID». В этом фолианте, переиздающемся ежегодно, можно найти самую разную информацию, касающуюся всего на свете. И сколько стали наварили в Бангладеше в 81-году, и о числе абортов в Новой Зеландии в 1958 году, и какими болезнями страдает английская королева, и состав президиума Политбюро КПСС в 1952 году. А для меня в тот момент важна была колонка, в которой перечислялись мужья и жены знаменитых актрис и актеров. Среди рекордсменов, таких, как Лана Тернер, Марлон Брандо, Брижитт Бардо, Лиз Тейлор, отыскал я и Марину Влади с её четырьмя мужьями. Меня интересовал только «третий». И им был, так я прочел в этом самом «QUID»e, Владимир Высоцкий! Большое, как говорится, дело! — скажет иной. Ну, был Володя третьим, вторым. Или даже первым! Что, собственно говоря, в номере? Под каким, так сказать, порядковым номером он проходил в галерее Марининых мужей? Почему я так разволновался? Делать мне что ли было нечего? А вся штука-та в том, что вот эта женщина, приезжавшая в те годы в Россию, как к себе домой, написавшая свою книгу «Прерванный полёт», «шедевр» о своем русском муже и перессорившая многих людей, родных и близких поэту, и проливавшая крокодиловы слёзы по не признанному при жизни гению, во Франции даже не считает нужным упомянуть его имя, выступая по телевидению. Это ли не лицемерие! А между тем, имя поэта и актера известно во Франции хорошо, в магазинах продаются пластинки и диски с его песнями и никому бы не было в диковинку, если бы его вдова произнесла его имя и фамилию. Но, видимо, в тот момент во время той передачи Марина решила, что Африка, как говорится, важнее. А Высоцкого, — возможно, промелькнуло в актрисиной голове, — уж лучше я приберегу для России. Там-то я привлеку больше внимания и получу ещё больше признания. Тут я подумал о многом. О том, что моя жена, в общем-то, была недалеко от истины — для артистки очень нужна эта показуха со знанием перед кем надо лить слёзы. Права, думаю, была моя жена и в том, что Влади готова выступать в каких угодно передачах. Кто бы, скажем, мог предположить, что она будет рассказывать об Африке? В конце концов, она же, подумал я,— написала книгу об Афганистане. А почему, собственно говоря , не поговорить и об Африке? Особливо, если говорится, если всё идет само собой. И всю ту фальшь, которую я почувствовал, говоря с Мариной по телефону, когда она даже не захотела упомянуть, что ей и Володе нравились шахматы, оказалось, легко вписывалась в какую-то определённую закономерность поведения забубенной лицемерки. Двойное лицо, двойная маска, двойная мораль.
Скажу со всей открытостью, что и в то время, к которому относится эта моя история, да и сейчас, я думал о том, как верны те слова из Писания о том, что не надо создавать себе кумира. Наверное, в этом самая главная слабость человеческая. Сколько людей, этих почитателей Высоцкого и по сей день, возможно, готовы служить мессу великому поэту и всему, что связано с его именем! Рядом с ним все и всё превращается в икону. Такой иконой стала и Марина Влади. За примерами подобного рода не надо далеко ходить. Вспоминается ещё более знаменитая судьба. Судьба Натали Гончаровой. Всегда думаю, что она вряд ли знала и тем более понимала, кто был её муж, кого она потеряла. А как же иначе — она ведь не могла даже прочесть его на русском языке!.. Но как, испокон веку, оберегается всё, что связано с её именем, в двухвековой пушкиниане!
Таким было мое возмущение, таким было внутреннее бурление в моей душе, что я тут же проговорил в сознании весь текст статьи об этой только что изложенной перед читателем истории с Мариной Влади и неудавшимся интервью. Сдерживая, однако, гнев, я понимал, что мне, скромному ведущему шахматного отдела, вряд ли дадут возможность описать во всей полноте на страницах газеты, тем более нешахматной, эту историю лицемерства. И всё же через короткое время я подготовил статью для публикации в «Русской мысли» под тем же названием, под которым пишу и сегодняшний рассказ. Конечно же, я все смягчил, сделал краски, так сказать, более пастельными. Даже предпослал моему рассказу как преамбулу повествование о том, как близка была шахматная тема русской поэзии и прозе. И всё же острие той моей публикации было направлено против того, что истинно возмутило меня, и смысл её был, естественно, не в прославлении, скажем Высоцкого или других русских мастеров слова, увлекавшихся шахматами. Все высокие слова были так сказать под сурдинку того, что переполняло меня целиком и полностью. Я оставил статью в редакции. Она должна была появиться в парижских киосках через день. Надо сказать, что в то время, полтора десятка лет назад, никто в Париже еще интернетом не пользовался, и, живя в пригороде, я не успевал до выхода газеты приехать еще раз в редакцию делать какую-то правку. Да и в этот раз, казалось мне, в какой-то особой правке не было никакой необходимости. Всё было написано достаточно корректно, и если что-то и читалось между строк, то было тем не менее достаточно завуалировано. Ну не получилось интервью, ну и не получилось! В другой раз, как говорится, получится! Раскрыв купленный в киоске на вокзале Сен-Лазар пахнущий еще типографской краской номер газеты, я обомлел. «Русские писатели о шахматной игре»! Такой, извиняюсь, кондовый заголовок, никак не мог прийти мне в голову. Даже в случае приступа патологической тупости. Но дело даже и не в этом. Из статьи исчезло даже имя самой жены Высоцкого. Какой, интересно, по счету? Из ванны выплеснули и воду, и ребенка. Исчезла и сама ванна… Удивляться, а тем более возмущаться, уже было поздно. Но всё же я позвонил в газету. Трубку взяла замредактора Арина Гинзбург. Жена Алика Гинзбурга, известнейшего диссидента, декабристка, как называл я её, про себя вкладывая в это слово всё мое уважение к таким людям. Кстати, Алик провёл столько лет в советских лагерях прежде всего за свою деятельность за снятие цензуры в СССР. И вот в Париже, в «свободной» русско-французской прессе она, эта цензура, подняла голову… Вопрос, над которым можно долго размышлять. Я спросил замглавреда: «Ариша, что произошло с моей статьёй? Я её не узнал…» «Ой, Лёва, — извинительным тоном ответила она,— Вы же знаете, какая Влади коммунистка!..» Я ничего не знал об этом, но если бы даже знал, то я бы всё равно ничего не понял. Больше вопросов я решил не задавать.
История давняя, и наверное, я бы не собрался снова вспоминать её и к тому же как-то комментировать, если бы некоторое время назад я не прочёл, что молодой московский режиссёр Илья Рубинштейн, который, возможно, ещё под стол пешком ходил, когда не стало Высоцкого, решил поставить фильм о знаменитом поэте и актере. С этой целью он посетил Марину Влади на её вилле в парижском предместье. Интервью на этот раз получилось. Смысл всей беседы актрисы с молодым режиссером в том, что без Влади не было бы Высоцкого и тем более всей его нынешней славы. Очень она ему сегодня нужна, эта слава! Тоже мне, Агицын паровоз! А стареющая актриса, пройдя через все мыслимые медные трубы, не считая огня и воды, излечившись от алкоголизма, собирается играть Ирину в «Трёх сестрах». Что ж, никогда не поздно. Можно играть даже Джульетту. Играл же не такой уж юный Высоцкий Принца Датского. Возраст — не помеха. А новое поколение поверит молодому режиссеру больше, чем автору этих строк. И это будет, хоть и обидно, но не удивительно. Ведь глупость в компоте с лицемерием, запущенные в ход промывателями мозгов, когда они беспреградны, то неодолимы. А толпа во всё верящих трудящихся всё равно скушает любое блюдо.
