В общем, живой Мандель очень даже мешал. И если бы он и не стал после освобождения Франции стремиться к личной власти, то новой власти в любом случае пришлось бы с ним делиться.

Кагуляры

(цикл исторических хроник: 1927–2008)
Эпизод: Кто «заказал» Жоржа Манделя?

Ефим Курганов

АНДРЕ МОННЬЕ,
экс-субпрефект г. Мелён,
экс-комиссар префектуры г. Париж.

УЖАСНАЯ ИСТОРИЯ В ЛЕСУ ФОНТЕНБЛО

(перевел с французского, сократил и отредактировал Ефим Курганов)

Настоящий документ извлечен из фонда частных коллекций муниципального архива г. Мелён
(примечание публикатора).

1

В то время (а речь пойдет сейчас о страшном июле 1944-го года) я был субпрефектом чудесного городка, что звался и зовется до сих пор Мелён, городка пусть и небольшого, но весьма значимого, он ведь является столицей департамента Сены и Марны и напичкан всякими древностями, достаточно любопытными.

К моему вящему ужасу Мелён а те дни практически весь лежал в руинах. Немцев там практически не было, если не считать патрулей: и комендатура, и отдел гестапо, группы СД и СС и секция абвера были переведены по другую сторону леса, в Фонтенбло. И все же англичане бомбили нас нещадно, жестоко, безжалостно. то ли они не ведали, что немцев в Мелёне нет, что сомнительно (разведка они действовала великолепно), то ли им для чего-то необходимо было уничтожить одно их древнейших городских поселений Франции, существовавшее еще в римскую эпоху.

В общем. почти что весь Мелён был разрушен. Бомбы падали даже на остро Сен Этьен, где было расположено стариннейшее аббатство и наш свой, местный Нотр Дам, весь изукрашенный роскошными витражами. Большинство витражей каким-то чудом, слава Господу, уцелело, но вот самый-то остров, как видно к радости коварных британцев, был в чрезвычайно плачевном состоянии.

7-го июля Мелён бомбили особенно последовательно, дико. Однако ж особнячок в крошечном переулке, примыкавшем к ратушной площади, где была расположена субпрефектура, разрывы обошли стороной. Где-то около двух часов дня явился ко мне егерьь. посыльный от месье Пьера Рассама, генерального секретаря управления всей лесо-парковой зоны Фонтенбло.

Месье Рассам, обычно крайне щепетильный и даже нерешительный, на сей раз настоятельно просил меня незамедлительно явиться на поляну, к дубу Генриха Четвертого, где он уже ждет меня. Ясно было: что-то произошло, дело явно не терпело отлагательств. Я мигом бросился к своему ветхому, замызганном ситроенчику и тут же рванул с севера на юг леса Фонтенбло

Месье Рассам в нетерпении и беспокойстве уже ждал меня. Не успел я подъехать. как он подбежал, дрожащей рукой рванул дверцу моего ситроена, не в силах дождаться, пока я сам выберусь из своего автомобиля. Потом он схватил меня за руку и молча потащил по одной из тропинок. Дышал обычно такой респектабельный и спокойный главный лесничий Фонтенбло тяжело, прерывисто, лицо его судорожно подергивалось При этом он ни говорил ни слова, только всхлипывал.

Прошла буквально пара минут, и вот мы уже оказались пред громадным дубом Генриха Четвертого. Под ним раскинулось большое тело человека, облаченного в черный костюм из тончайшего дорогого бархата.

Подойдя совсем близко, я сразу же обратил внимание, что под жестким крахмальным воротником у убитого топорщится черный галстук. Никакие объяснения мне более не были нужны. Это, без сомнения, был ни кто иной, как Жорж Мандель, смертная гроза предателей и взяточников, министр внутренних дел в последнем допетэновском правительстве. Это именно он долгие уже годы неизменно носил черный костюм с черным галстуком. Да и нос у лежавшего был такой, который ни с чьим другом я спутать никак не мог: огромный нос вполлица, несколько портивший это благородное чело:

Да это был сам Мандель, первый политик, у нас во Франции объявивший смертный бой фашизму. И, собственно, это был в ту пору единственный наш политик, которого невозможно было запугать и купить. А вот его боялись, и даже весьма многие. Говорят, Национальное собрание буквально дрожало, испытывая ужас, страшась кто жк сейчас будет разоблачен этим гигантом с тоненьким голосом ребенка.

Мандель был главою собственной фракции независимых республиканцев. Он сокрушил не одно правительство, как мне известно, и вывел на чистую воду не одного продажного политика, а таковых ведь у нас навалом.

Причем, Мандель был ярый, несгибаемый французский националист, а вернее неизменно стоял на страже национальных интересов Франции. Так, во время и после первой мировой это он следил за предательскими, пронемецкими публикациями в нашей прессе, организовывал процессы над дезертирам и и пораженцами.

Но подлинная беда для всего моего отечества заключалась в том, что Мандель не был француз. И даже хуже того: он был еврей. Более того, настоящая фамилия была его РОТШИЛЬД. Нет, он никакого отношения не имел к банкирам Ротшильдам (отец его был портной) и считал, что такая фамилия его просто позорит, что это как клеймо, и он стал носить фамилию матери. Но трагедия, собственно, не в фамилии, а в том, что он был еврей. Да, самая настоящая трагедия национального масштаба.

Один оказался у нас честный, бескомпромиссный политик-патриот, и тот еврей. Было от чего сойти с ума или хотя бы прийти в отчаяние.

Когда началась последняя война с немцами, он, собственно, был единственный политик, который с начала и до конца, последовательно призывал не ухолить в отставку, не сдаваться, а воевать, отправиться в колонии и оттуда вести борьбу, мобилизуя стоявший там флот и французские военные соединения Северной Африки. Мандель фактически остался один, который был против заключения позорного перемирия с Гитлером.

И еще ранее, в 1936-и, когда по инициативе Манделя (он был тогда министр связи) было собрано срочное заседание првительства, посвященное вводу немецких войск в демилитаризованную Рейнскую зону, военный министр стал объяснять, что надо стерпеть наглое поведение Гитлера, ибо к концу года состав немецкой армии превысит количество французских войск, Мандель крикнул: в ярости «Но сейчас ведь еще март». Он настаивал на том, чо Франция обязана резко, решительно от реагировать, но в итоге остался в одиночестве.

И весь кошмар заключался в том, что Мандель не был француз. Это была как громкая оплеуха всем нам. Как же было его не ненавидеть?! И его люто ненавидели наши политики, наши генералы и маршалы и особливо кагуляры, изначально существовавшие на деньги немецких и итальянских фашистов.

И вот Мандель, этот «первый резистант», был мертв. И я, кстати, просто в одно мгновение уразумел, чья это «работа».

Под левым ухом из мощнейшей шеи убитого торчал кусок обрезанного штыка. Был совершен удар в сонную артерию.

Это была совершенно очевидная «работа» «Убийцы». Его индивидуальный творческий почерк, его излюбленный фирменный знак (удар в сонную артерию), орудие убийства, особо обожаемое (край обрезанного штыка). У меня сомнений просто не было. Ну, ни малейших. Как раз по этой причине я разом и поскучнел, опустил руки.

Ну что с того, что я знал теперь, что с Манделем свел счеты Жан Филиоль, действовавший неизменно «к вящей славе Галлии», человек по прозвищу «Убийца»?!

Разыскивать мне Филиоля было делом совершенно бессмысленным и даже чрезвычайно опасным, гиблым даже, вернее обещавшим верную гибель мне, хоть я был страж порядка и имел должность субпрефекта.

Напоминаю: стоял ведь июль 1944-го. Вся полиция еще 29-го декабря 1943-го года была подчинена Эме-Жозефу Дарнану, поклявшемуся истреблять нещадно всех евреев, а Манделя он особо объявил персональным врагом его и всей Франции («Галлии», как он выражался). Но этот еще не все.

Дарнан был самым непосредственным шефом «Убийцы», начальником и покровителем. Да, собственно, они спелись еще с кагулярских времен, устраивая свои кровавые ликвидации левых, иностранцев, евреев. А когда пришли немцы, Дарнан сначала создал легионерскую службу порядка, потом превратил ее в милицию и взял к себе на службу Филиоля, отдав ему под начало всю милицию Лиможа и дав еще всякие другие полномочия,

Как же я мог отправляться на поиски Филиоля?! Я ведь не хотел пули себе в лоб, а тут я ее как раз бы и получил. Дарнан ведь в июле 1944-го был еще в полной силе, и если он когда и зверствовал исключительно, то как раз в июле 44-го!

Да, разыскивать Филиоля было бы чистейшим безумием. Еще раз вынужден повторить: стоял июль 44-го. Англичане и американцы высадились и двигались на Париж, в нашу сторону. Бойня была страшная, но исход ее был предрешен. Оттого-то Дарнан дико зверствовал в этот месяц со своими лег легионерами-милиционерами, ведь фактически это был последний месяц его исключительной власти. Вот он и стремился со своими приспешниками как можно более пролить коммунистически-еврейской кровушки.

Ну, как же в таких обстоятельствах было мне искать Филиоля?!

И отправился я из леса Фонтенбло к себе в Мелён, трезво решив, что надобно заниматься другими делами, а ужасную находку у дуба Генриха Четвертого следует выкинуть из головы.

2

Наступил август. Немцев окончательно прогнали. Дарнана расстреляли. Филиоль исчез. Меня перевели в парижскую префектуру. Я, кстати, вел дела полицейских-коллаборационистов, а также был занят розыском дарнановских милиционеров, хотя до ареста последних, увы. доходило крайне редко. В самый решающий момент, как правило, поступало распоряжение «в интересах безопасности четвертой республики дело закрыть».

Так или иначе, я узнал, что Филиоль бежал сперва в Германию, а когда Третий Рейх окончательно пал, перебазировался в Испанию. И там он начал даже процветать, ибо был назначен генеральным представителем фирмы Эжена Шуллера «Лореаль».

Это все произошло совсем не случайно. Шулер ведь изначально был одним из патронов организации кагуляров, впоследствии активно сотрудничал с немцами и впоследствии «своих» по возможности пристраивал (я знаю несколько случаев подобного рода). Филиоль же, думаю, был для него особо значим и памятен — это ведь именно «Убийца» осуществлял особо важные кагулярские казни. Так что Шуллер должен был испытывать по отношению к нему что-то вроде благодарности. В общем, Филиоль оказался в Испании и стал там вполне преуспевать.

В году 46-м, как помнится, меня послали по одному служебному делу в Мадрид (сотрудничавший с немцами Мишель Школьников — он поставлял в Третий Рейх кому и материю — после освобождения Франции бежал в Испанию и там якобы был убит агентами деголлевских спецслужб, однако у нас в префектуре было подозрение, что уничтожили совсем другого человека, а Школьников остался жив и преспоконенько процветает со всеми своими грязными миллионами). И я решил разыскать Филиоля с тем, чтобы попробовать задать ему хотя бы парочку мучавших меня еще с 7-го июля 1944-го года вопросов. касательно казни Жоржа Манделя в лесу Фонтенбло.

Манделя ведь транспортировали из Германии, где он сидел в лагере, во Францию и якобы для суда, а вместо этого он вдруг был практически сразу отдан для расправы кагулярам-милиционерам. Чье же это было указание? Да, Филиоль получил его от Дарнана. Но тот явно был всего лишь передаточным звеном.

Да, Дарнан приказал Филиолю. Но кто приказал Дарнану? А таковой явно был. Мандель был вызван из немецкого концлагеря вовсе не для суда (на это вряд ли бы решились, памятуя, что имеют дело не просто с блестящим, а с грозно-агрессивным оратором, одолеть которого шансов практически не было), а для бессудной казни.

Конечно, я совсем не был уверен, что Филиоль вообще захочет со мной разговаривать, но попробовать все же стоило. И я попробовал, о чем совершенно не жалею.

Филиоль хоть и не сразу, не после первого же нашего телефонного разговора, но в итоге, уже пред самым моим отъездом из Мадрида, все же согласился встретиться со мною. Уж и не знаю, почему он согласился.

А впрочем, почему бы было нам и не встретиться?! Собственно, за себя, за свою жизнь он был совершенно спокоен. Да, во Франции его дожидался смертный приговор, но наше правительство, насколько мне известно, отнюдь не требовало его выдачи, и на этот счет чрез Шуллера он как будто бы даже получил некоторые надежные гарантии.

Итак, мы встретились. Беседа наша длилась часа полтора, никак не менее.

Филиоль слегка располнел, точнее округлился, приобрел несомненную респектабельность, исчезла безудержная порывистость движений, но во взгляде его все же время от времени мелькало что-то дикое, какая-то безуминка, особливо если речь вдруг заходила об евреях.

Филиоль с торжеством и безумным блеском в глазах, излучавших нескрываемую радость, заявил мне, ничуть как видно не сомневаясь, стоит об этом говорить или нет, что это именно он привел в исполнение приговор над Манделем, заявил и тут же подчеркнул, что совершил это «К ВЯЩЕЙ СЛАВЕ ГАЛЛИИ».

Ясное дело, я пошел дальше и спросил, кто же именно принял решение о казни Жоржа Манделя.

Услышав мой вопрос, Филиоль весь расплылся в довольной улыбке и отвечал сразу же, все так же продолжая сиять: «Дорогой месье Моннье, поведаю вам с превеликой радостью; мы ведь коллеги. так сказать, оба служили при немцах и под немцами, честно исполняя свой долг».

Я сделал вид, что не замечаю ехидного тона и двусмысленного значения произнесенного слов; мне было не до обид и не до оскорбленного самолюбия в том момент; я был весь внимание.

«Убийца» продолжал:

«Мне решение об этой долгожданной казни, как вы и сами догадываетесь, передал мой непосредственный начальник: директор милиции штурмбанфюрер Эме-Жозеф Дарнан. Но он ведь был и вашим начальником, не так ли? Дарнан, ведь возглавлял, как вам отличнейше известно, не только милицию, но и все полицейские службы. Но к делу. В случае с приказом о казни Манделя Дарнан, хоть он издавна ненавидел сию вопиюще вредную и опасную личность, был всего лишь медиатором. У Дарнана было свое начальство. Конечно, это маршал Петен, но не только и даже не в первую очередь. Да, да. Главное начальство Дарнана, признаюсь, располагалось по ту сторону Ла-Манша. Решение о казни Манделя было принято в Лондоне, и дату определили именно там. Как говорил мне сам Дарнан, а это был человек исключительной правдивости, его поставил в известность о решении касательно Манделя сам полковник Пасси, к тому времени, как вы помните, надеюсь, возглавлявший службу разведки при штабе ФФИ (армия Сопротивления). Но приказ был отдан полковником не самолично, а чрез своего эмиссара полковника Пьера Фурко, регулярно наезжавшего в зону Виши. Чрез Фурко от Пасси и было получено распоряжение передать Манделя в распоряжение французской милиции, возглавляемой Дарнаном. Вот так-то. В общем, приказ о казни Манделя был принят в Лондоне. Вы сильно изумлены?..»

Филиоль явно наслаждался моей растерянностью. А я впрямь был смущен, растерян, озадачен и даже испуган всем услышанным. Однако вернувшись в Париж, начал скрупулезно анализировать свою мадридскую встречу с «Убийцей» и, кажется, во всей этой страшной истории более или менее разобрался.

Вернемся теперь в июльские дни 1944-го года. То. что Третий Рейх в ближайшее время потеряет Францию и как зону немецкого присутствия там и даже как зону влияния, это уже было очевидно. Де Голль, к тому времени перебазировавший в Алжир, откуда, как и предлагал когда-то Мандель, руководил Сопротивлением, явно готовился к переезду в Париж. И что же ожидало его там?

Да, он станет во главе временного правительства, которое перевозет с собой из Алжира. Но вот несомненная загвоздка; там будет и Мандель, которого даже сам Черчилль чуть ли не официально объявивший «первым резистантом». Да. еврей, увы, но в 44-м это уже как будто и не так страшно плохо, ведь в той ситуации еврей уже был не столько вором и насильником, сколько в первую очередь жертвой. И это именно он в мае-июне 40-го был единственным французским политиком. выступившим пров замирения с Гитлером: это он первый призвал вести борьбу из колоний и т.д.

А его громадный политический стаж (ученик и ближайший соратник «тигра» Клемансо)?! То, что он опытнейшим парламентским трибуном?! То, что он был ущником двух немецких лагерей (Заксаенхаузена и Бухенвальда)?!

В общем, живой Мандель очень даже мешал. И если бы он и не стал после освобождения Франции стремиться к личной власти, то новой власти в любом случае пришлось бы с ним делиться.

Да, властью пришлось бы явно делиться, что Де Голлю совершенно не улыбалось. Таково совершенно прагматическое объяснение того, почему именно в июле 44-го, накануне освобождения, а не раньше, был отдан приказ о казни Манделя.

Ну, а совершено все было по старым кагулярским каналам: Пасси — Фурко — Дарнан — Филиоль. Вот такая выстроилась цепочка.

Так я постигаю то страшное, плачевное, трагическое даже для Франции событие, происшедшее 7-го июля 1944-го в лесу Фонтенбло, у дуба Генриха Четвертого.