Ночью мы ехали пустыней Негев, вышли по нужде из машины. Над нами разверзлось торжественно-прекрасное звёздное небо, какого я никогда до того не видел и уже никогда более не увижу…

Август 15-го

Заметки. Часть I

Александр Левинтов

Смерть Самуила

Самуил Сойфер вернулся с войны за полтора года до её окончания, выработав норму ранений и контузий: три ранения, два из которых — тяжёлые, контузия и тиф, с трудом пережитый в одном из эвакогоспиталей. Он вернулся к своей жене, бывшей всего три года тому назад молодой Рахилью, а теперь — изможденной Раей. Да и его она стала звать непременно Саней.

Он вернулся с одной разъединственной ничего не значащей медалькой, но с руками-ногами. Последнее ранение было в грудь и горло, осколочным. Ему было трудно дышать, ещё труднее ходить и уж совсем никак — работать. Первое, что он сделал, вернувшись с фронта, был мальчик, Вовка. Через два года родилась девочка, которую просто из упорства и настырности, назвали Надькой. На этом силы Самуила окончательно иссякли.

Он лежал на узенькой самодельной коечке из трех досок, сухой, измождённый, кашляющий как-то навзрыд.

Я учился с Вовкой в одном классе и дружил с ним. Он был очень умным, к тому же ещё рукоделом, и моя мама поощряла дружбу с ним, я почему-то считался в их семье русским, и дружба со мной поощрялась.

Самуил жил тем, что слушал классическую музыку. Он слушал её на патефоне. Ни разу не видел, как он ест и ест ли вообще. Но весь оперный репертуар и симфонический репертуар, всё, что продавалось у нас в двух-трех магазинах грампластинок фирмы «Мелодия» (не фирменными магазинами он брезговал), он слушал с утра до ночи, а, может, ещё и ночью — я по ночам у них не был и ночевал в своём. Ну, и мы, конечно, всё это слушали. У нас не было ни голоса, ни слуха, но мелодии мы угадывали с первых нот. Я мог петь и куплеты Мефистофеля в исполнении Димитра Узунова, и Лоэнгрина в исполнении Леонида Собинова, и вторую соль-минорную сонату Шопена, и почти все сонаты Бетховена, и даже его Девятую симфонию и Первый концерт Чайковского.

Он умер, наравне с моим дедушкой. Мне казалось, Сойферы должны были вздохнуть с облегчением, ведь вся их жизнь крутилась вокруг Сани, в заботах и опёках лежачего больного инвалида. Но они очень сильно переживали его смерть.

Мы кончили школу. Вовка попал на химфак университета, куда и стремился чуть не с четвертого класса, когда и предмета такого у нас ещё не было. Я оказался на геофаке, чего никак не ожидал сам, да и никто не ожидал. Наши пути разошлись, и мы надолго потеряли друг друга.

Параллельно и независимо друг от друга защитились, у него свой круг (никакого круга у него не было, даже жены не было, жил он с сестрой в однушке, которую они получили, когда их барак тоже снесли), у меня свой, и не один.

Мы встретились и как-то вновь подружились уже после сорока, сильно после сорока. Все куда-то стали двигаться, кто в Израиль, кто в Америку, кто побросав работу (чаще всё-таки она нас бросала) и ударившись в продажу того, что только что куплено. Жизнь, до того несуразная, стала вовсе бессмысленной. Многие ушли в религию. Я не ушёл, но крестился, не как все нормальные, а у староверов. А Вовка вдруг стал воинствующим атеистом (до того он был просто атеистом), начал приставать и донимать всех, в том числе и меня, при каждой встрече предлагая:

— Давай, я тебе за полчаса докажу, что никакого бога нет.

Я, вообще-то, терпеливый, но он меня достал:

— Вовка, не надо мне доказывать, что Бога нет: ты — самое очевидное доказательство Его существования. И ты, и твой отец, и твоя мать, и дура Надька (она стала журналистом, ну, не дура ли?), и даже смерть твоего отца Самуила — самое прямое и неоспоримое доказательство Бога.

Вовка осёкся и задумался, а потом, спустя несколько лет, я слышал, уехал в Израиль.

Прошло, вы не поверите, четверть лет. Туристом я приехал на пару недель в Израиль. И в пригороде Иерусалима нашёл Вовку, вы не поверите — там Сойферов чуть не каждый второй.

Ночью мы ехали пустыней Негев, вышли по нужде из машины. Над нами разверзлось торжественно-прекрасное звёздное небо, какого я никогда до того не видел и уже никогда более не увижу.

— Вовка, вот тебе Бог воочию.

— Да, и мой отец не умер, он — там, у Бога.

Terracotta soldier

ты ничто меж других, и то же ничто,
оттого — навсегда и бессмертен,
на коленях ползком или просто в авто,
в суету и безличность заверчен

время — на хрен оно тебе?
но и ты ему — на хрен нужен?
да и пространство — лишь по нужде,
когда нечем заполнить лужи

и хоро, и хроно — я не вмещаюсь:
и как солдат, и как терракота,
не прощу никому, но и не каюсь,
что аз есмь без трахеи и без аорты

на дворе другие эпохи и эры,
другие солдаты, войны и жертвы,
другие правители, службы и веры,
постоянны лишь мы, потому что мы мертвы

и все Галилеи с их динамикой —
мне не понять, коли сердца нет,
терракота — это вам не керамика —
и на удар, и на просвет

строй одинаковых и уникальных,
здесь каждый себе — факир или маг
мир до трезвости маниакален,
нас не тянет ни рай-, ни адлаг

нас, ваще, не канает, не парит
каков ваш век, стиль или строй,
вы все, конечно, шаривари,
блюдя диету, пост и перепой

я стою, закопанный заживо,
навсегда и навечно — воин,
надо мною — мрак или зарево,
я любого конца достоин

жизнь моя, моя смерть — лишь призрак,
и земля проста до икоты,
пир рождения или тризны —
всё едино для терракоты

Бесприютность

Эти стихи, написанные А. М. Жемчужниковым 28 октября 1871 года в Югенгейме близ Рейна, стали символом и знамением всех эмигрантов, всех покинувших и потерявших родину, всех сирых и бесприютных — во всех войнах. Стихи написаны в конце октября, при перелете журавлей на юг с печальным, пронзительным и щемящим приветом из бесприютного края:

ОСЕННИЕ ЖУРАВЛИ

Сквозь вечерний туман мне под небом стемневшим
Слышен крик журавлей все ясней и ясней…
Сердце к ним понеслось, издалека летевшим,
Из холодной страны, с обнаженных степей.

Вот уж близко летят и все громче рыдая,
Словно скорбную весть мне они принесли…
Из какого же вы неприветного края
Прилетели сюда на ночлег, журавли?..

Я ту знаю страну, где уж солнце без силы,
Где уж савана ждет, холодея, земля
И где в голых лесах воет ветер унылый, —
То родимый мой край, то отчизна моя.

Сумрак, бедность, тоска, непогода и слякоть,
Вид угрюмый людей, вид печальный земли…
О, как больно душе, как мне хочется плакать!
Перестаньте рыдать надо мной, журавли!..

Стихи эти стали песней во Вторую мировую. Петр Лещенко, слегка изменив слова «под себя», пел эту песню, которая не могла не отзываться болью в душах миллионов военнопленных, оказавшихся не по своей воле на чужбине. Так получилось, что этот, в общем-то веселый оптимист смог передать то, что камнем лежало на сердце многих людей: и тех, что понесли свой скорбный крест вдали от родины, и тех, кто скорбел о судьбе несчастных дома.

Песня стала очень популярной и любимой всеми, ведь нам свойственно душевное сочувствие даже к тем, кого мы не знаем.

Вот версия текста Петра Лещенко:

Здесь под небом чужим я как гость нежеланный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль.
Сердцу больно в груди видеть птиц караваны,
В дорогие края провожаю их я.

Понесутся они мимо скорбных распятий,
Мимо старых церквей и больших городов.
А вернутся они, им раскроют объятья
Дорогие края и отчизна моя.

Дождь и осень, туман, непогода и слякоть,
Вид усталых людей мне они принесли.
Ах, как сердце болит, сердцу хочется плакать,
Перестаньте рыдать, надо мной, журавли.

Вот всё ближе они, я всё громче рыдаю,
Словно скорбную весть мне они принесли.
Так откуда же вы, из какого же края
Возвратились сюда на ночлег, журавли?

Но не быть чудесам, журавлем я не буду,
Здесь под небом чужим остаюсь навсегда.
Так летите ж быстрей на мою Украину,
Передайте привет, журавли от меня.

Журавли, мой привет предайте прощальный
Украине-земле и родной стороне…

Эта новая версия потрясает еще и потому, что Журавли Лещенко летят то на север, то на юг, то осенью, то весной — тоска по родине не знает направлений, не ориентируется во времени.

Позже песня получила новую редакцию, а заодно — и новых авторов. Мы знали от вернувшихся эту версию:

Здесь, под небом чужим, я —— как гость нежеланный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль.
Сердце бьётся сильней, вижу птиц караваны,
В голубые края провожаю их я.

Вот всё ближе они и всё громче рыданья,
Словно скорбную весть мне они принесли.
Из какого же вы, из далёкого края
Прилетели сюда на ночлег, журавли?

Холод, сумрак, туман, непогода и слякоть…
Вид унылых полей и печальной земли…
Ах, как сердце болит, как мне хочется плакать!
Перестаньте рыдать надо мной, журавли!

Пронесутся они мимо скорбных распятий,
Мимо древних церквей и больших городов.
А вернутся они — им раскроют объятья
Дорогие края и Отчизна моя!

Будут потом и другие версии, «косящие» под эмигрантские, совсем уж с нелепыми и обессмысленными словами. Имя Петра Лещенко, невинной жертвы страны, по которой он так тосковал, постепенно стирается и забывается. Этот текст — возвращение к Артисту.

Конец 19 века подарил Украине три необычайных таланта: Александр Вертинский, Вера Левченко (Холодная) и Пётр Лещенко.

Родился Пётр Лещенко под Одессой, но детство и юность его прошли в Кишинёве.

Лишившись средств к существованию, 17-летним юношей он уходит добровольцем на фронт. В звании прапорщика воевал на румынском фронте и в августе 1917 года получил тяжелое ранение и контузию. Пока его лечили в Кишиневском госпитале, Бессарабия отошла к Румынии, перешедшей из союза с Германией и Австро-Венгрией на сторону Антанты и ставшей союзницей России. Так Лещенко оказался гражданином Румынии. С 1919 по 1925 год он поет и танцует, гастролируя с группой «Елизаров» и в составе других ансамблей по всей Румынии — путь в Россию и на Украину полностью отрезан.

С 1925 года он с успехом выступает в Париже и одновременно осваивает балетную и танцевальную технику. Его танцевальная партнерша Жени Закитт из Риги становится его женой. Они выступают по всей Европе — с шумным успехом. Вскоре они оседают в Бухаресте. Рождение ребенка в 1931 означало конец танцевальной карьеры, и Лещенко возвращается к пению. Его основным (но не единственным) компаньоном становится знаменитый своими танго Оскар Строк. Это сотрудничество принесло славу обоим. Пластинки расходятся по всей Европе. Всего Лещенко записал 180 граммофонных дисков. «Лунная рапсодия», «Скажите, почему?», «Черные глаза», «Не покидай!» и многое другое вошли в мир голосом Лещенко и остаются шлягерами по сей день.

Когда началась Вторая мировая, Лещенко, не желая воевать против СССР, много раз уклонялся от призыва, рискуя получить срок как дезертир.

В декабре 1941 года он получает приглашение дать несколько концертов в Одессе, которая была занята Румынией, однако концерты его состоялись лишь в начале июня 1942 года. Для человека, выросшего до революции, Кишинев и Одесса — одна страна.

Он, 44-летний признанный мэтр европейской эстрады, знакомится с 19-летней студенткой Одесской консерватории Верой Белоусовой. После головокружительных перипетий и приключений они женятся в мае 1944 года, а через четыре месяца в Бухарест входят советские войска. Вместе с новой женой Лещенко с женой поёт в госпиталях, гарнизонах и офицерских клубах советских оккупационных войск. Самой забойной его песней становятся «Журавли».

В 1951 году его арестовывает румынская Чека, Секуритате, и он умирает в тюрьме Тыргу-Окна 16 июля 1954 года при весьма странных обстоятельствах. Материалы по делу Лещенко до сих засекречены, спустя 60 лет… Веру Лещенко арестовали в июле 1952 года. За брак с иностранцем, приравненный к измене Родины, её приговаривают к расстрелу, заменяют ВМН 25-тью годами лишения свободы, но в 1954 году выпускают на свободу — Людоед сдох.

Как это водится до сих пор — никаких извинений и сожалений: радуйся, что жив и на свободе. И никаких наказаний палачам — они были при исполнении. Вера прожила ещё 55 лет «на свободе», никем, бесприютно и безвестно. Она умерла в Москве в 2009 году. Имя Петра Лещенко разрешено произносить, но тихо и без подробностей.

Когда бывает плохо, а это происходит со многими и очень часто, я полупою-полувою, а, если честно, давлюсь, ощущая полную свою бесприютность:

Дождь и осень, туман, непогода и слякоть,
Вид усталых людей мне они принесли.
Ах, как сердце болит, сердцу хочется плакать,
Перестаньте рыдать, надо мной, журавли.

Вот всё ближе они, я всё громче рыдаю,
Словно скорбную весть мне они принесли.
Так откуда же вы, из какого же края
Возвратились сюда на ночлег, журавли?

И водка становится ещё горше от бессильной слезы и жалости ко всем нам.

В любом порядке строк

мне мыслить и плакать становится лень
жизнь плавно уходит на всякую хрень
а вместо стихов тормозит дребедень
не варят мозги, и башка набекрень
меняю и яна, и иню на ень
тяжёлое тело — тяжелая тень
я нужен себе, как забору плетень
пора, брат, под тихую, свежую сень
таков мой последний и грёбаный день
ты больше не клён, и не дуб — просто пень

Зеркало русской суверенной науки
(по мотивам телесериала «Михайло Ломоносов»)

Пролог (версия)

Летом 7201 года, которому лишь через 7 лет предстанет стать 1693-м, в Архангельск прибыл молодой, 21 году от роду, царь, высоченный, нескладный, психически и сексуально неуравновешенный, не в пример своему батюшке, жизнь которого прошла в молитвах, зачатии и воспитании множества детей, Петр успел к этому времени испортить множество девок и девиц, поднатореть в похождениях с замужними, заработать и раздать несколько дурных болезней.

В Архангельске он загорелся идеей строительства торгового флота, а также страстью к местной девке, которую вмиг обрюхатил, что обошлось ему в десять целковых серебром. Мальчика нарекли Васькой. Когда через два года он прибыл вновь, потрепал за щечку пухлого малыша и, кажется, заложил первые шесть торговых кораблей.

Ссорясь и лаясь со своим законным первенцем, Алексеем, Петр нет-нет, да вспоминал с грустью о своем архангельском бутузе: вот бы такого вместо худосочного и хлюпкого Алексея.

Больше царь на Северную Двину не наведывался, весь уйдя в затею с новой столицей и строительством военного флота, а потому не знал, что его Васька вырос в здоровенного бугая, очень вовремя женился и уже в 17 лет стал отцом. Время от времени царь велел выдать своей бывшей зазнобе несколько рублей, что по тем временам и в тех краях было почти богатством. Деньги эти, однако, особо не тратились и береглись. Конечно, и сам Василий, и его матушка, да и все вокруг знали о его счастливом происхождении, а потому он пользовался необыкновенным уважением и привилегиями — а вдруг царь опять нагрянет, уже императором?

Учеба

Тридцать лет и три года просидел-пролежал на лавке Илья Муромец. Девятнадцать лет были атрофированы для учебы мозги у Михайлы Ломоносова. Одногодки его уже и грамоту освоили, обязательную у потомков новгородцев, и ремесло, и хозяйство, и семьями обзавестить, и детей нарожать. А тут — случай весьма поучительный: оказывается, у нас, чтобы стать быстрым разумом невтоном, надо дурнем досидеть до конца третьего курса.

В 19 лет увальню стоеросовому в воеводской канцелярии выдают паспорт — документ, которым обладали считанные даже не проценты, а десятые и сотые доли процента людей из крестьянского сословия и только на случай самостоятельного перемещения в город. И это, разумеется, не было никакой лотереей, фортуной и счастливым случаем, а вполне авторитетное и властное решение, хотя император к этому времени уже сильно почил в бозе, но ведь озаботиться о внуке загодя он вполне мог.

К Рождеству в Москву снаряжался каждый год обоз с живым лабарданом, называемым ныне треской. Здоровенные рыбины запускались в огромные бочки, в каждую рыбью пасть заливалась чарка водки, чтобы слаще спалось и ни о чём не тревожилось, бочка крепилась на санях, тщательно укутывалась соломой, и весь обоз преодолевал 1200 верст до Москвы аккурат к празднику, делая в день по 50 верст. Живой лабардан стоил дороже осетра и белорыбицы (нельмы).

С этим обозом, а также достаточной суммой царёвых рублей за пазухой, и отправился Михайло Ломоносов в первопрестольную, где был зачислен учеником в Славяно-греко-латинскую академию, тогдашнее ПТУ при РПЦ, с годами превратившееся в архивный институт, куда шли те, кто не попал по конкурсу даже в пед.

Три года учебы в этой, а затем ещё год в Киево-Могилянской академии были сплошными догонялками малорослого племени — в церковно-славянском, греческом, латыни и Священном писании, преподававшемся и тогда и теперь совершенно догматически. Всё это были мёртвые языки и мёртвые знания, требовавшие крепчайшей задницы и крепко скроенных мозгов.

С таким багажом Михайло поступает в январе 1736 года в мёртворожденный Санкт-Петербургский академический университет, просуществовавший в этом убогом формате (11-17 студентов) всего 42 года и потому даже не ставший, в отличие от Московского университета, точкой отсчета российского университетского образования. По злой иронии судьбы последним ректором этой лавочки в 1758-1766 годах был Ломоносов.

Реально образование Ломоносова началось спустя год учебы в Петербурге, с октября 1736 года. 25-летнего мужа направили в Германию для обучения в Марбургском университете горному делу и металлургии (в начале 20-го века в этом университете преподавал известный философ Коген, а учился у него Борис Пастернак). Ещё 4 года догонялок, теперь уже немцев. В Марбурге Ломоносов научился пить, буянить, сквернословить (исключительно по-немецки), женится на дочке квартирной хозяйки по лютеранскому обряду, заводит дочку, а заодно осваивает химию, металлургию, игорное и горное дело.

Шаги и этапы научно-педагогической и научно-организационной деятельности

Возвращаясь с семейством в Петербург в мае 1740 года, по пьяни записывается в рекруты прусской армии, но через полгода становится дезертиром, бежит в Голландию, мотается от преследований и в этих бегах, тяготах и заботах, при отправленных в Марбург жене и годовалой дочке становится окончательным забулдыгой, но эти скитания и позорное существование в дезертирах сделали его навек немцененавистником. Всю оставшуюся жизнь он положил на борьбу с их образованностью, учёностью и благовоспитанностью.

Летом 1741 года Ломоносов прибывает в Петербург. Еще через полгода у него рождается в Марбурге сын Иван.

Тайное покровительство, сопровождавшее его всю жизнь, даёт ему место адъюнкта в Академии наук и художеств по классу физики, а ещё спустя три года он становится профессором, но уже химии.

Правившая в то годы Елизавета Петровна, сама бастард (она родилась за два года до того, как Петр и Екатерина оформили свои отношения браком), Ломоносова не жаловала, но терпела. Его держали при дворе, как держат медведя, умеющего танцевать: Ломоносов отменно умел ругаться по-немецки и мог перепить кого угодно. Кроме того, ему поручались разного рода затеи вроде цветного стекла, фарфора и химического анализа руд.

Постоянные пьянки и дебоши не мешали Ломоносову пополнять свою семью, но сильно коробили императрицу. В конце концов, после очередного скандала, получившего дипломатическую окраску (опять под горячую Михайлову руку попали учёные немцы) терпение императрицы лопнуло, и она отправила профессора в ссылку, в Москву, где открывался по проекту И.И. Шувалова, фаворита Елизаветы Петровны, университет. Произошло это в начале 1755 года. При университете, согласно проекту Шувалова, было создано две гимназии — для дворян и разночинцев, что оказалось счастливым для университета обстоятельством, так как сам Ломоносов учениками оказался не очень богат: профессор математики и красноречия А.А. Барсов да сменивший Ломоносова на посту ректора Н.Н. Поповский — вот, собственно, и всё наследие.

Ни на одном факультете университета, ни на философском, ни на медицинском, ни на юридическом, места для опального профессора не находилось и посему его вынуждены были назначить ректором.

Утомительная ссылка закончилась через два года. В Петербурге Синод требует приостановить научную деятельность Ломоносова из-за его нападок — теперь не на немцев, а на родную русскую православную церковь. 49-летний Михаил Васильевич фактически отходит от научных дел и становится, как теперь принято говорить, менеджером от науки и образования: руководит Историческим собранием, Географическим департаментом, академическим университетом и гимназией при нём. Именно в это время и на этом поприще он получает европейское признание: почётный член Шведской королевской академии наук (1760), почётный член академии наук Болонского университета (1764).

Умер Михаил Васильевич Ломоносов весной 1765 года, в 53 года. Если говорить о его реальном научном значении, то это был первый русскоязычный учёный и проводник немецкой учёности на нашу грешную, правда, сильно не любивший своих учителей. В этом смысле отечественная наука движется по стопам своего пионера и зачинателя.

Было время (борьбы с космополитизмом), когда Ломоносову были приписаны открытия почти всех законов природы. Это тогда геосинклинали и антиклинали назывались впуками и выпуками, социология, генетика и кибернетика были объявлены продажными псевдонауками, а на Эйнштейна смотрели как на свихнувшегося чудака.

Сегодня мы стремительно возвращаемся к Ломоносову.

Исповедь

мне перед сном мечтается как в детстве,
что буду, например, великим музыкантом,
и это «буду» — средство против смерти
и вера в то, что умирать мне рано

болею часто, много и без толку,
кочую в отделениях от веку,
и съел лекарств, наверно, всяких столько,
что извлекут при вскрытии аптеку

я верю в Бога, но попам не верю
их золоту, расшитому по пузу,
молитвами наш диалог не мерю,
и просьбами не заполняю лузу

любил, но был любимым редко,
влюблялся — без причин и оснований,
в судьбе стихами вырубал отметки
любовных ран, пощечин, слёз и ссадин

я прóжил жизнь — но всё ещё надеюсь
прожить другую, чище и прозрачней,
мечты о не случившемся не тлеют,
а разум шепчет: «жизнь начни иначе»

сквозь мерзость, шёпот и растленье быта
последний крик — прощальное «я жив!»,
и унесу с собой сомненья и обиды,
и вины все свои не искупив

Наше время должно быть суверенным

Суверенная демократия, государственная рыночная экономика, планируемые выборы — это всего лишь вехи нашей генеральной линии. А ведет нас эта линия к независимому пространственно-временному континууму. Нас в равной мере не устраивает измерение времени, подозрительно напоминающее англо-саксонскую (американскую, значит) систему мер: все эти 12 месяцев, четырехлетняя високосность, 24 часа, 60 минут и секунд и т.п., а также французская метрическая система (особенно после истории с «Мистралями», безобидными океанскими яхтами, одна для президента, другая для премьер-министра, но обе для Путина), где всё делится либо на 10, либо на 100, либо на 1000 — какое унылое убожество!

Сначала надо вернуться к исконно-русским пространственным мерам, этому ценностному скрепу, присущему только нам:

— верста (равна одному повороту плуга, сдались нам ихние трактора!);

— сажень (500 саженей = верста, греческая сажень называлась оргия, сиречь объятие);

— аршин (3 аршина = сажень): длина руки; аршин также равен шагу, в котором ровно две ступни, по двенадцать дюймов каждая, а в аршине их, дюймов, стало быть, 28;

— локоть;

— пядь (в локте две пяди);

— ладонь (в пяди две ладони);

— палец (ширина ладони равна 4 пальцам);

— вершок (12 вершков в одном аршине — первые две фаланги указательного пальца или мизинец);

— дюйм (первая фаланга указательного пальца);

— ноготок (16 ноготков в пяди);

— линия (десять линий в дюйме);

— малая линия (16 линий в ноготке).

Всё очень просто и понятно, всё при себе либо меряется собой.

А теперь применим это ко времени и получим адекватную пространству систему измерений времени, приравнивая, например, версту к тому, что сегодня считается годом — и опять всё при себе либо меряется собою, только с гораздо большей точностью и с учетом личных особенностей и персональных пристрастий. А зарплату, конечно, получать будем регулярно, каждые 20 саженей времени.

Надо также подумать, как вплести в пространственно-временной континуум денежно-финансовую систему. Ведь, как говорил Михаил Васильевич Ломоносов, время — деньги, да и русский народ, как всегда, прав в своей народной мудрости: «жизнь — копейка!»

Но главное, конечно, летоисчисление.

Глупо как-то вести отсчет от даты Сотворения мира: у староверов оно произошло за 5508 лет до Рождества Христова, у иудеев — за 5198 лет, у индусов, японцев, китайцев и всех прочих, между прочим, — вообще безотносительно Христа. Да и Христос реально родился за три года до Рождества Христова, потому что царь Ирод умер за три года до новой эры.

Поэтому счет времени надо вести не от, а до. До конца света.

Точную дату конца света знает наш президент, и она точно настанет до 2024 года, последнего года последнего срока его правления. Объявит же он её после 2018 года, естественно — раньше не надо, да и нам самим неинтересно.

И, конечно, личное время тоже должно считаться не от рождения, а до смерти. В паспорте будет стоять дата смерти. Если ты, часом, не дожил, то спасибо тебе от всего нашего государственного устройства и лично от Пенсионного фонда. А если пережил, то не обессудь: пенсионное обеспечение, страховое свидетельство, справка об инвалидности и здравоохранение распространяются только до даты, указанной в паспорте, правда, оплаты услуг ЖКХ это не касается.

Для высшего руководства страны, начиная с шофера шофера президента, депутатов Государственной Думы, госчиновников федерального уровня, олигархов первой и второй гильдии, офицеров силовых структур и министерств, судейского и дипломатического корпуса, а также членов садового кооператива «Озёрное» вводятся дополнительные паспорта, помимо общегражданского и заграничного, с открытой датой смерти.

Вот как-то так.

Предусмотрительность

лежу в палате
опять по блату,
спать в одиночку
учиться надо,
купив в рассрочку
себе ограду
два на два метра
и в тихом месте,
чтобы без ветра,
цыган и лести,
лежу, мечтаю
о предстоящем
куда, не знаю —
к чертям собачьим?,
а дел всего-то
ничтожно мало:
ну, нет киота,
а сердце встало,
сестра по утру
ко мне заглянет
как в «Камасутру»:
клиент не тянет,
устал, бедняга,
и ласты склеил,
пустая фляга
и только пепел
от сигареты
давно погасшей
хотел до лета,
а вышло наше
конечно, вскроют:
куда деваться?
мозги промоют —
и одеваться;
костюм отглажен,
трусы, носочки:
да, вид неважен
у этой бочки
и всё забыто
у всех обмытых:
и карта бита,
и черви сыты

Переход на помоешное питание

Я, прочитав информацию, что аргентинские сыры превосходны и «высоко ценимы европейскими гурманами», написал всем своим знакомым — европейским сырным гурманам. Друзья откликнулись очень быстро. Один засомневался в том, что Аргентина вообще производит и экспортирует сыры, другой уверил меня, что Аргентина — это не страна, а сорт табака, все остальные сообщили, что не пробовали, но, если появится такая возможность, непременно отведают.

Меня заинтриговала наша реклама, и я углубился в это море изумительных сведений о поставках в Россию монгольских креветок, лангустов из Непала, франкфуртских колбасок из Вьетнама, бангладешской моцареллы и горгонзолы, намибийских рокфоров и бри, коньяков, хересов и шампанских вин с виноградников Кирибати и Вануату, «пауланера» и «францисканера», фильтрованных и нефильтрованных, производства пивных заводов Тувалу, Палау и Вануату. Растворимый гранулированный кофе «Нестле» производства независимой Абхазско-Луганской Народной Республики ничуть не хуже швейцарского и при этом гораздо полезнее, потому что делается из чистого гороха безо всяких ГМО и других химических удобрений.

В аптеках стали продаваться медикаменты и препараты из Гвинеи-Бисау, Гамбии и Кабо-Верде, а также сахарские и каракумские минеральные воды. Они не только утоляют жажду и вызывают аппетит, но отличаются также повышенным содержанием H₂O. По этому показателю они значительно опережают Виши и Геральштейн.

По мнению Роскомнадзора, лучшими признаны мадагаскарские вездеходники и автомобили премиум-класса, а танзанийские компьютеры, ноутбуки, планшеты, и смартфоны прочно завоевали отечественный рынок благодаря своим высоким техническим качествам и стильному дизайну.

Большой популярностью в стране стали пользоваться фильмы Бруневуда (Бруней) и Цейловуда (Шри Ланка).

Особым спросом стали пользоваться лаосские бамбуковые гробы: заказываешь четыре — пятый получаешь бесплатно.

За время действия антисанкций — а они будут идти, очевидно, долго, пока не уйдет под воду из-за оккупации глобального потепления Крым — мы отучимся различать хорошую и дурную еду, свежую и просроченную, мы начнем воротить нос от красного вина (потому что кислятина) и рокфора (потому то воняет), мы вернемся к «москвичам» — самым лучшим автомобилям в мире, конторским счётам и арифмометру «Феликс». Помоешное потребление возродит в нашей стране помоешное производство, и мы опять станем самыми счастливыми людьми на свете. Не чокаясь!

Тотониму от этонима

приветствую тебя, мой недруг-неприятель,
ты много лет уже преследуешь меня,
совсем не критикой — угрозами звеня,
мой ненавистник, кат, палач, каратель

благодарю за искренний совет
избавиться от почек гильотиной,
бороться пулями с неврозом и ангиной,
и лучше вскрытия лекарства просто нет

не пропуская ни одной описки,
глаз не смыкая в бдении стихов,
ты собираешь все грехи и риски
и каждодневно распинать готов

пока, до встречи на расстреле,
что будет дальше — всё потом,
мы, что хотели, то сумели,
держи свой пистолет хвостом

Право человека на будущее

Самое страшное преступление, совершенное большевиками, было отъём у людей права на личное будущее.

Его нельзя было иметь — будущее было общим для всех и абсолютно неясным, непроглядным: несколько невнятных лозунгов и всё — «от каждого по способностям, каждому по потребностям», «денег не будет», «труд из наемного превратится в свободный». Вот, кажется, и вся онтологическая картина светлого коммунистического будущего.

Государство сразу и прочно узурпировало право на будущее, максимально идеологизировав его до сладкой морковки перед тянущим тележку осликом. Как ни тяни, а морковка ближе не становится. Всякая попытка владения личным будущим пресекалась самым изощренным и циничным образом. «Не то страшно, что человек смертен, а то, что он внезапно смертен» — под этими словами Воланда охотно подписались бы и Ленин, и Сталин, и их соратники по партии и правительству. Государственной террор держался не на страхе смерти, а на страхе неожиданной, внезапной смерти, приезжающей к людям ночью, на «черном воронке».

Не иметь права на личное будущее даже было оформлено специальным постановлением ЦК ВКП(б) в предвоенные годы. А с конца 20-х годов была установлена жесткая практика пятилетних планов, расписывающих жизнь людей на несколько лет вперед с пунктуальностью до гвоздя и последней нитки. Совершенно неважно, что ни один из этих планов ни разу не был выполнен — не для того их и утверждали. Важна была эта властная демонстрация: «кто тут в будущем хозяин?!»

Когда весь этот плановый (=распорядительный будущим) конструкт одряхлел и пятилетки окончательно обессмыслились (нельзя же планировать надвигающийся развал), перешли к долгосрочному планированию: «Долгосрочная программа развития производительных сил СССР на период…» (далее шел какой-нибудь очумело дальний год, например, в 1984 году на 2010 год), «Долговременная продовольственная программа», «Долговременный прогноз развития отраслей народного хозяйства на период 2030-2050 гг.», «Генеральная схема развития производительных сил СССР» на 15-20 лет вперед. На эту работу были брошены огромные массы людей, сотни тысяч и даже миллионы. Увязать между собой эти разрозненные разработки было невозможно, да никто и не пытался это делать. Будущее стало заслоняться рядами цифр. Будущее утеряло даже идеологическую начинку, превратившись в сильно преувеличенное настоящее. Исчезла всякая онтологическая сущность будущего, а кроме онтологии в будущем ничего и нет.

Вся онтологическая работа была сведена к фантазиям футурологов, причем фантазии эти тщательно цензурировались, просеивались и фильтровались. Самые честные фантасты, например, братья Стругацкие, вынуждены были отказаться от футуристических сюжетов, чтобы не потерять последние крохи свободы творчества.

Запрет на проектирование личного будущего практически означал и запрет на его построение. Никакой судьбы и личной траектории! Никакого жизненного пути, кроме трудового, после которого — вялое доживание и ускоренными темпами смерть! Предпринимательство (экономическая самостоятельная работа с будущим) было запрещено законодательно, до 8 лет заключения. Всякое отклонение от намеченного сверху пути каралось или делалось невозможным. Например, было запрещено получение второго высшего образования, только в редких случаях, когда это необходимо государству, или обходными путями.

Любое распоряжение будущим также пресекалось. Самым эффективным средством борьбы с распоряжением личным будущим оказались деньги: как только контролируемые Сбербанком (а других банков для частных лиц не было) или неконтролируемые (в чулках, матрасах или в подполах) запасы денег начинали превышать предстоящие расходы на похороны, государство проводило полную или частичную реформу денег. Этих реформ в стране было столько, что даже самые цепкие наблюдатели путаются и ожесточенно спорят между собой. Например, объявление Павловым 50-ти и 100-рублевых купюр недействительными — это денежная реформа или просто одноактный грабёж?

Перестройка и коллапс СССР дали людям некоторые демократические свободы, сведенные ныне к минимуму или даже нулю. Но право на будущее ни на день не выпускалось из жадных когтей государства. И даже в период полнейшего онтологического хаоса была абсолютно невыполнимая программа «500 дней», предназначенная прежде всего для того, чтобы не упустить государственную монополию из рук.

Посмотрите на сегодняшнюю Россию: опять бесконечные планы и программы «2020», «2030», жестко связывающие все общественные, частные и местные инициативы, опять личный и семейный бюджет не может распространяться дальше ближайших 3-5 лет, опять люди лишены права выбирать свое будущее, потому что результаты выборов устанавливаются еще до самих выборов.

Да, надо бороться с коррупцией. Да, надо бороться за права человека и демократические свободы. Да, надо бороться с бесправием. Но надо также добиваться запрещения всякого государственного вмешательства в будущее людей. Государство на всех уровнях власти вправе только исполнять волю людей. А за государственное своеволие над будущим надо строго наказывать. Вплоть до публичной порки розгами.

Часть II здесь