… поездка придала мне смелости и когда Георгий Николаевич пригласил меня на ужин в его московскую квартиру на улице Песчанной около станции метро “Сокол” я решился на вопросы об его участии в атомном проекте.

Знакомство с основоположником атомного проекта

Страницы воспоминаний

Леонид Ейльман

Как и почeму состоялось мое близкое знакомство с академиком Георгием Николаевичем Флеровым — опущу, здeсь есть личные мотивы… Однажды я позвонил академику Флерову на работу.

— Слушаю вас! — В телефонной трубке зазвучал металлический голос секретарши.

— Пожалуйста, соедините меня с Георгием Николаевичем, — потребовал я суровым голосом.

— Извините, а он просил вас ему звонить, он ждет вашего звонка?

— Да! Да, — уже неуверенно пробормотал я.

— Сейчас я спрошу его согласен ли он говорить с вами. Назовите свою фамилию и должность, а пока не бросайте трубку.

Ждать мне пришлось недолго. Секретарь вернулась и сообщила, что сейчас академик занят, но просил приехать к нему в лабораторию ядерных реакций завтра к часу дня. Пропуск уже заказан.

Три часа поездки в Дубну на электричке, где была расположена лаборатория ядерных реакций, пролетели незаметно. Я вышел из вагона электрички и оказался в сосновом бору. Каждый житель Дубны знал дорогу к атомному институту Дубны. У меня оставался еще целый час до встречи с академиком. Я зашел в столовую института, скорее ради любопытства, чтобы понять, чем кормят деятелей науки. В меню значились малоизвестные мне названия. Я остановился на котлетах с названием “нежность”. Как велико было мое разочарование, когда мне на тарелку положили две маленькие котлетки, видимо, микояновского мясокомбината с каплей манной каши на поверхности этих котлет.Ложка пюре была гарниром. “Нежность”, по мнению повара, заключалась в этой капле манной каши!

Наконец, я добрался до приемной академика. Академик вышел на встречу со мной. Это был человек небольшого роста, лет пятидесяти пяти, с сильным грассированием. Я рассказал ему о той проблеме, которую я хотел разрешить с помощью оборудования его лаборатории. Он легко согласился помочь нам, заявив, что физики должны помогать космической промышленности. Правда, он тут же посетовал на то, что мы мало что знаем о том, что творится у нас на Земле, например, в глубинах морей и океанах, а лезем уже в Космос.

Георгий Николаевич предложил мне спуститься в зал ускорителя и по дороге пояcнил мне: чем занимается его лаборатория. Мы ищем новые тяжелые транcурановыe химические элементы, т. е. хотим продолжить таблицу Менделеева. Мы предполагаем, что есть острова стабильности среди трансурановых элементов с атомным номером 112 и далее. Я понимающе молчал, но на языке вертeлся вопрос к академику: «На кой хрен науке нужны эти поиски?» Как бы почувствовав мой вопрос, Флеров заметил, что американцы тратят на такую работу массу денег. Может это путь к алхимии будущего! Мы недавно получили 17 атомов золота. Конечно, затраты не окупились. Кто знает, как скоро придет время для реальной алхимии? Сейчас время обеда, давайте поедем ко мне домой и пообедаем вместе. Мы сeли в черную “Татру” и быстро оказались около одноэтажного дачного домика академика. В просторной обеденной комнате уже был накрыт стол. На тарелках дымился молодой, только что сваренный картофель с антрекотом и в большой миске нас ждал салат из свежих помидоров и огурцов. Это была роскошь, поскольку на улице свирепствовали февральские ветры, а в магазинах было пусто. В углу обеденной комнаты стояло несколько ящиков чешского пива. Георгий Николаевич угостил меня этим пивом. Оно немного затуманило мне голову и я, увидев пластмассовую модель атомного ядра, прикрепленую к люстре, заставил вращаться соединенные тесемкой пластмассовыe орбиты электронов вокруг ядра: вот так работает атом!

— Леня, что ты делаешь! Ведь это модель атомного ядра, которую мне подарил сам Нильс Бор. Тесемки могли сгнить и модель разрушится!

Я испуганно остановил вращение и осмотрелся по сторонам комнаты. На невысоких шкафах лежали какие то раковины, морские звезды и какие то непонятные комочки.

— Что это? — Теперь с губоким уважением спросил я хозяина.

— Это подарки мне от экспедиции Научно исследовательского судна “Витязь”. Мы ищем марганцевые конкреции на дне окена. Эти комочки на полках и есть марганцевые конкреции. В них, как зародыш, находятся зубы акул. Вода не размывает эмаль зубов. В этой эмали мы ищем устойчивые трансурановые элементы в природе. Я тебе подарю несколько зубов акулы, которые вымерли милионы лет назад.

Однажды Георгий Николаевич позвонил мне домой и поинтересовался почему меня не видно в его лаборатории.

— Если хочешь, то я сейчас в Москве и еду в Дубну. Мы можем захватить тебя у Савеловского вокзала.

— Конечно хочу! Я бегу к вокзалу!

Вскоре я уже сидел в черной “Татре”. Мы помчались по Дмитровскому шоссе. Показалась вправо от шоссе полоска канала “Москва-Волга”. Вдруг Геогий Николаевич остановил машину и велел мне из нее выйти.

— Это трижды проклятое место! Здесь случилась автокатострофа с академиком Ландау. Здесь по окончанию строительства заключенными Гулага этого канала в начале июля 1937 года устроили банкет, говорили поздравительные речи, провели награждение победителей социалистического соревнования, как водится у нас, хорошо выпили и вдруг приехали работники НКВД и всех посадили в фургоны с надписью “хлеб”. Больше этих людей никто не видел: они исчезли, а ведь в газете “Правда” была объявлена благодарность строителям канала и предложено Народному комиссару внутренних дел тов. Ежову представить Правительству список отличившихся работников для награждения. Сюда, в район Яхромы, добрались передовые немецкие части в конце ноября 1941 году.

— “Труд делает свободным!” Так писали немцы на воротах Освенцима. Не у Сталина ли они учились подлости?

Я оcмотрелся: никаких следов прошлых трагедий не было. Время безжалостно к судьбам людей. У академика было задумчивое, подавленное настроение.

— Недавно проиграл Пантекорве ящик чешского пива. Он поспорил со мной, что опубликует в престижном журнале АН СССР статью — заведомую галиматью. И ему это удалось сделать. У нас чиновники от науки боятся дутых авторитетов. Так сделал себе карьеру Лысенко, да мало ли еще кто! Во что превратили науку!

Зта поездка придала мне смелости и когда Георгий Николаевич пригласил меня на ужин в его московскую квартиру на улице Песчанной около станции метро “Сокол” я решился на вопросы об его участии в атомном проекте.

— Вы, наверное, знаете, что мы с Петржаком открыли в 1940 году явление спонтанного деления тяжелых ядер, например, урана. Как-то нам не пришло в голову поделиться славой этого открытия с директором нашего института Абрамом Иоффе. Вскоре наступило военное время. Нашу тематику он закрыл. Иститут занялся проблемой ультразвуковых систем обнаружения подводных лодок и мин противника. С меня Иоффе снял броню. Я попал в обслугу военного аэродрома техником-лейтенантом. Я понимал, что не сегодня, так завтра погибну и не смогу больше знаниматься проблемой ядерных реакций. Я обратил внимание на то, что во всех физических журналах нет больше статей по поблеме выделения энергии при ядерных реакциях. Это неспроста! Значит, ядерная энергия может быть использована в военных целях. Я начал писать письма в ГКО Сергею Кафтанову, который был в этом комитете уполномоченным по науке. Как потом выяснилось, все мои письма он отправлял своему другу еще по Баку наркому боеприпасов Ванникову. Кафтанов не вдумывался в мои письма. Поскольку там речь шла о бомбе, то он считал, что это работа для наркомата боеприпасов.

— Обычная бюрократическая чехарда!

— Тогда я решился на отчаянный шаг. Я написал письмо Сталину. Судьбу этого письма я не знаю. Возможно, оно тоже попало Сергею Кафтанову и он его направил Ванникову. Это было примерно в сентябре 1941 года. Я снова направил Сталину письмо с подробным описанием нового оружия в январe 1942 года. Как потом выяснилось разведка Берии получила данные о так называемом Манхеттенском проекте американцев. На мое второе письмо обратили внимание. Меня и Иоффе вызвали в Кремль. Присутствлвали Сталин, Молотов и Берия. Сталин хотел поручить осуществление этого проекта Иоффе, поскольку считал его выдающимся физиком и организатором. Иоффe отказался от этого проекта сославшись на свой возраст и побещал найти достойную кандидатуру. Тогда Иоффе было всего шестьдесят два года. Сталин возложил общее руководство атомного проекта на Молотова. Иоффе предложил кандидатуру Курчатова, как научного руководителя проекта. Почему его выбор пал на Курчатова? Потому, что Курчатов был совершенно незнаком с физикой деления атомов урана и зависел бы от Иоффе в теоретических вопросах. Меня и Курчатова вызвал Сталин. Он спросил меня: не возражаю ли я против назначения Курчатова? Я не возражал. Сталин одобрительно кивнул нам и заявил: “работайте вместе и учтите, что мне оторвать одну голову или две совершенно безразлично”. С таким напутствием мы ушли от него. Я люблю науку и мне не нужны ненаучные проблемы. Признаюсь в том, что я не сомневался в исполнении Сталиным своего обещания. Курчатов был назначен директором лаборатории номер два 12 апреля 1943 года. Так началась реализация моего проекта. Если бы Берия не мобилизовал на эти работы академиков Харитона, Зельдовича, то проект не был бы реализован. Когда появилась возможность ознакомиться с работами американцев эти академики полностью занялись копированием американских работ. Они боялись ответственности за самостоятельность. Курчатов их понимал, поскольку помнил предупреждение Сталина!