Эллан Пасика: Мой друг Яков Яковлевич Корф

Loading

Эх, до чего было бы трогательное фото: жалкий мальчик за тарелкой каши, а рядом Яша Корф, рукой трёт свой глаз. Снимает слезу, глядя на жадно поедающего кашу голодного мальчугана. А вокруг лежащие на кроватях раненые, зорко следящие за трогательной картинкой. И мысли их витают вокруг далёких своих детей.

Мой друг Яков Яковлевич Корф

1922–1982

Эллан Пасика

Я в долгу перед Бродвейской лампионией,
перед вами, багдадские небеса,
перед Красной Армией, перед вишнями Японии —
перед всем, про что не успел написать.
Вл. Маяковский

Трудно объяснить, чем вызвано это страстное желание непременно посвятить строки близким мне людям. Возможно, трудно объяснить, ибо задача моя находится на грани мистического. Вполне возможно, что здесь кроется чувство вины: я-то жив-здоров, припеваючи, а моего дорогого друга давно уже нет на белом свете. В значительной мере не без того, что умер-то он преждевременно, ибо он был тоже участником Войны и даже инвалидом её. Яков был контужен на фронте во время налёта немецкой авиации.

Трудно представить себе менее подходящего бойца, чем Яша Корф — при росте полтора метра и весе едва ли больше 50 кг. Да ещё и заикающегося. Но такое отчаянное время было в 1942-м году. А позже я узнал, что дело было не только в отчаянности, но и в недальновидности советского руководства. А также в привычке брать количеством, а не качеством.

Кстати, если уж коснулись этой темы, то не отнять особой роли воинов-евреев в первые дни войны. Мне пришлось взять много интервью у ветеранов Второй Мировой войны. Из их рассказов о первых днях, о разгроме Советской Армии у меня сложилось впечатление, что роль бойцов-евреев в сопротивление немцам в первые месяцы войны много превосходила их арифметическую пропорцию. И объясняется это не только тем, что немцы «отстреливали» в первую очередь евреев и коммунистов. Согласитесь, что всё же у коммунистов была возможность мимикрии, чтобы каким-то образом спастись, и только у евреев не было никакой возможности это сделать.

Пусть читатель не гневается, если это не столько очерк о моём друге, сколько воспоминания о части моей жизни; но иначе у меня ничего не получится.

Не будем торопиться. Не зря ведь сказано у Пушкина в поэме «Полтава»: «А старость ходит осторожно и подозрительно глядит». Давайте пока познакомиться с Яшей Корфом, как мы с ним впервые встретились.

Это было в 1939 г. Пожалуй, это — пик расцвета моего детства. Мне было около 10 лет, и я учился, видимо, в 5-м классе. Мы жили в шестиэтажном доме в начале Пушкинской улицы в 5-ти минутах ходьбы от Харьковского Дворца Пионеров, топ-достижения Сталинской эпохи, что неудивительно. Ведь сам Харьков, был топ-столицей Советской Украины. А я там был не каким-нибудь статистом, но артистом. Правда, в соответствии с моим возрастом, артистом кружка-студии младших классов, где мы играли популярные тогда сказки Братьев Гримм. Однажды к нам пришёл молодой и плечистый, как позже я узнал, руководитель студии старших классов Виктор Иванович Хохряков. Много позже, после войны, сыграв парторга Проценко в кино «Молодая Гвардия» по роману Ал. Фадеева, и закрепив тем другие свои успехи, он дважды становился лауреатом Сталинской премии, после чего получил звание Народного артиста республики.

Хохрякову тогда, оказывается, нужно было отобрать из 15-ти человек двух мальчишек для старшей студии во Дворце Пионеров. Так я стал работать среди группы старших студийцев-школьников. Для меня они были совсем взрослыми, особенно девочки. Среди них запомнил только одну, высокую и необычайно красивую Валентину Сухареву: долгие годы после войны она играла в Харьковском Дворце Пионеров. Сухарева стала известной актрисой в Харькове, получив звание Народной артистки Украины.

Девочки меня не спускали с колен одна за другой. Наша студия тогда репетировала пьесу поэта Валентина Светлова «Сказка». В День Красной армии 1939 г. студия харьковского Дворца Пионеров сыграла эту пьесу в школе номер 95, ученики которой много занимались в студии. Возможно, именно Валя, перед тем, как ехать в школу, поведала, что рассказала в своей школе обо мне одному из мальчиков, и тот заявил, что давно хочет иметь такого младшего друга. «У меня как раз есть такой мальчик» — сказала Валя.

Опустился занавес в школьном зале, стихли аплодисменты, и ко мне подошёл худощавый, скорее уже паренёк, чем мальчик, и бросился меня обнимать и поздравлять с успехом пьесы. Вначале он назвал своё имя, а потом стал очень участливо меня расспрашивать и рассказывать о себе. Он, мол, учится в этой школе и хочет пойти погулять и поговорить со мною. Он представился нашему руководителю, а тот, видно, хорошо знал Яшу, потому что очень скоро мы очутились на улице. Был ещё тёплый осенний месяц. Хотя это был поздний вечер, но место было одно из самых оживлённых в городе. Мы шли и разговаривали.

О чём мы только ни говорили. Яша увлекался математикой и физикой. Причём, как это бывает с настоящим увлечением, сперва оно захватило его как на ученика, а потом — продлилось как увлечение учителя, причём, задолго до того, как Яша стал учителем по должности. От школы мы шли по центральной части города мимо горисполкома, Украинского театра и Университетского сада, а потом вернулись к дому, где я жил. Я никогда до нашей встречи Яшей не слышал, чтобы кто-нибудь говорил с таким пафосом, с таким оживлением, как он тогда. Я тоже не молчал. Поначалу это была очень грустная повесть об аресте ночью отца, как «врага народа». Когда Яша выслушал, то у него на глазах выступили слёзы, и он, по-отцовски, поцеловал меня в лоб, что очень меня тронуло. Потом я рассказал о своих интересах, поэзии, студии, учителях, школе, и, конечно, Дворце пионеров.

Наш разговор приобрёл второе дыхание, когда я упомянул, что увлекаюсь математикой и особенно — геометрией. — «И что ты прочёл за последнее время по этим предметам?» — спросил Яша. — «Как что прочёл? То, что задали на уроках?» — ответил я, недоумевая над вопросом. — «Я не о том спрашиваю, например, прочёл ли ты какую либо статью, или книгу, «Занимательную геометрию» или другую популярную книгу нашего еврейского научного популяризатора Бориса Перельмана». Мне странно было, Яша упомянул, что Перельман был евреем. Яша не был зациклен на еврействе, но любил отмечать выдающихся еврейских деятелей, что в то время было непривычно, и даже опасно.

Нет, о книгах этих я ничего не читал, хотя как-то видел эти книги у одного из моих приятелей.

«Не беда, я дам тебе эти книги, ты увидишь, насколько они интересные!».

Яша проводил меня через фойе на лифте к самой квартире, и когда убедился, что меня встречают, поцеловал в голову и попрощался, сказав, что на днях мы обязательно встретимся.

Надо сказать, что мама очень волновалась из-за позднего моего отсутствия. Настолько, что даже забыла устроить мне обязательный для такого случая «мешебейрах». Всё же мама решила навести справки, что за странный десятиклассник решил дружить с её сыном, гораздо моложе себя. В школе маму успокоили. Теперь бы позвонив в школу по телефону, можно было сделать то же самое проще, но телефона, хотя и в центре у нас не было. Да и не принято было, видимо, в то время наводить по телефону такие справки.

В Яшином доме было много детей, но центром детского сообщества был, конечно, Яша. Это, несмотря на несколько странную внешность, отсутствие мальчишеского ухарства и значительное заикание. Следует учесть также семейный статус. Это не была классическая чета мамы с сыном, Яша явно был в своей крошечной семье лидером. Этому способствовало то, что его мама была простой уставшей женщиной-текстильщицей без образования. В то же время сын был в какой-то мере давно финансово независимым, ибо уже старшеклассником стал постоянным репетитором по математике в младших классах.

В Яшином доме было около двухсот жильцов, из них школьников — 30-40 детворы. Девочки тоже находились под его влиянием, но в меньшем степени. Они все любили своего вожака, ибо ценили его за внимание к ним, шутку и интересные рассказы. Он был выдумщик на различные игры. Теперь их можно было бы назвать научно-популярными. «Великие люди» — так называлась та игра. Это были карты, что-то среднее между игральными картами и домино. Раздавались между 4-6 участников самодельные карты, в которых вместо мастей были различные великие люди: учёные, причём, выделяли математиков, биологов, физиков, химиков; путешественники, композиторы, великие полководцы и даже герои Гражданской войны. Как и классические карты, колода тасовалась, а потом карты раздавались вслепую. Игрались «на высадку»: проигравший покидал стол. Получал карту тот, кто путём опросов узнавал нужную ему карту, а потом составлял своих любимых героев. Если обладатель карты ничего не знал о своём «великом», то карту он не получал. Выигрывал тот, кому первому удалось получить полный комплект «великих людей». Игра эта пользовалась во дворе небывалой популярностью. Конечно, Яша был признанным кумиром игр, но он часто великодушно уступал место за столом. Так впервые я узнал о Лобачевском и Декарте, Моцарте и Сальери, узнал более подробно о Нансене и Талейране, Кюри и Рентгене.

Это не были элитные дети, Яша и впоследствии ставил упор на обычных ребят, но его доброта, дружелюбие, энтузиазм к знаниям делали своё дело. Это была совсем не та шпана, которая населяла закоулки моего такого элитного, с профессорами и доцентами, дома. Следует сказать, что влияние Яши через других передавалось по цепочкам к соседним дворам и домам.

Итак, у нас частенько стал появляться новый гость. Он быстро сдружился с моей мамой, что способствовало и моей дружбе с Яшей. Прошло ещё около месяца, когда Яша привёл меня в свою квартиру. Это была, пожалуй, типичная квартира рядом с центром города, недалеко от Рыбного базара. Впрочем, и теперь это здание стоит там же, на углу улиц Университетской и Кооперативной, ныне Рыбной улицы. В части помещений здания размещалась недорогая гостиница, а до гостиницы в этих же помещениях располагался публичный дом. В бесконечный длинный кольцевой коридор выходили также и двери семейных квартир. Привратников не было, что позволяло нам свободно бегать стаями по коридорам. В центре двора возвышалось складское двухэтажное здание, которое с каждого выхода сверху вело к какому-либо номеру 3-го этажа. Для сомнительной клиентуры у дома были ещё два выхода на разные улицы. Если население дома, где жила наша семья, являлось в своей основе профессорско-врачебной знатью, то здесь ранее была средняя «нэповская» публика: дельцы, продавцы, чиновники снабженческих трестов и главков.

Внимательный глаз должен был бы заметить, что жильцы этого и других подобных домов были далеко не однородны, и что основная и достаточно монолитная масса жильцов состояла из евреев, занимала лучшие квартиры и явно преуспевала. А русские и украинцы, и занимали худшие этажи и квартиры, и пытались, (часто довольно успешно) занять командные посты в жилищных администрациях. Хотя не без сопротивления «титулованных» жильцов. Титулованным удавалось это за счёт более сильной в то время партийной прослойки, а также благодаря контакту с милицией и (это главное) НКВД. Анализируя теперь ситуацию с позиции нынешнего опыта, понимаю, что возня в жилищной администрации отражала борьбу в верхних слоях партийной верхушки и поражение троцкизма. Во всяком случае, как символом этой борьбы, явилось выдвижение (или захват позиции?) в нашем доме мелкого работника НКВД с «булгаковской» фамилией Попрыгин на пост председателя жилкопа (жилищного кооператива).

Но вернёмся назад к Якову Яковлевичу. В чём был секрет его педагогических успехов? Одна сценка позволила открыть мне этот секрет, когда очень красивая и помпезная старшеклассница неожиданно встретила Яшу. Тот был уже за 50 лет, не в лучшей форме, располневший и, видимо, этот контраст учителя и ученика, явно выказывавшего свою привязанность к учителю, вызвал у меня восхищение. Вообще, умение держать в памяти множество мелких деталей своих многочисленных учеников — отличительная черта Яши. Эта же черта позволяла вести с учениками своё общение на неформальном уровне, и порой давала удивительные педагогические результаты.

Не одного меня интересовало, в чём заключалась особенность педагогического метода нашего учителя. Представляет интерес местного харьковского литератора Алины Цыбиной, много писавшей по вопросам школы. В её пространном рассказе «Плевок» одним из участником является старшеклассник Саша, второй же — Яков Яковлевич:

«…До Якова Яковлевича Сашу не интересовали сложные задачи геометрии и алгебры, а законы физики он воспринимал интуитивно, чувствуя сложную симметрию знаний и науки. Скорее, Саша нуждался в себе подобных, не находя их в своём классе. На перемене после урока он, стесняясь, подошёл к этому удивительному учителю, и между ними завязался уже обычный разговор. Да, Яков Яковлевич заметил глаза этого ученика, живые, отличные от тусклых, озорных, равнодушных, каких угодно, только не пытающихся установить зрительный контакт с тем, чтобы лучше прочувствовать слова учителя, заразиться его увлечённостью математикой, словом, идти весь урок вместе с ним. У этого ученика он заметил постепенное включение в его, учителя поток мыслей. И учитель поверил, что это его ученику, которому он сможет передать свою тягу к музыке чисел и фигур, он торопился рассказать об олимпиаде по математике, что должна состояться в начале весны в школе № 5 города, совсем недалеко от их 36-ой школы, в 20 минутах ходьбы. Яков Яковлевич, вот уже 20 лет, преподававший в школе, спешил подключить этого ученика к аккумулятору математических знаний, имя которого — сообщество любителей математики. Из рассказа мальчика учитель почувствовал, что он предпочитает контакты не с ровесниками, но с книгами, и рассказал Саше о книжках по математике для подростков, объединённых под названием «Библиотека математического кружка», назвал авторов, и где можно купить эти книги».

В 2004 году, в День Учителя, торжественно открывая праздник, Владимир Шепетин, народный депутат Украины, организатор праздника, упомянул:

«В моей жизни был любимый учитель — это Яков Яковлевич Корф, учитель математики. Он вложил в меня основы относительности, основы логики, основы того, что до сегодняшнего дня знания, которые получены, навеяны им, я применяю в реальной жизни».

Встречая кого-либо из бывших учеников харьковского Нагорного района, где много лет Яша работал в расположенных там школах, я неизменно спрашивал, знает ли мой собеседник учителя математики Якова Корфа. И неизменно слышал: — «Яков Яковлевич Корф? Конечно, знаю, очень хороший учитель». И что интересно, Яков Яковлевич тоже их всех помнил, хотя с тех пор прошло десять и больше лет.

Тут я хочу отвлечься. Я вырос в образованной семье и понятие преемственности культуры не было для меня понятием отвлечённым. Хотя в анкетах заполнялась только одна графа университета, на самом деле я, как и каждый из большинства моих приятелей, неведомо для себя и невидимо для других заканчивал ещё один университет. Это был «семейный стол». За столом не принято было рассказывать при детях сальные анекдоты, зато живо обсуждались вопросы литературы, искусства, политики. В какой-то мере Яша исполнял в малообразованных семьях роль «семейного стола».

Значение Яши для менее образованных семей, переценить невозможно. Хотя сам Яша был интеллигентом лишь в первом поколении, ему удавалось поднимать общий уровень возглавляемой им среды.

Пожалуй, главная особенность Якова Яковлевича была любовь к детям. И тут как раз следует упомянуть удивительно проникновенный стих поэта и искусствоведа Анатолия Зиновьевича Житницкого — одного из учеников Якова Яковлевича:

Учил он много лет подряд…
А годы шли в пыли и в мыле.
Его дразнили “Я — квадрат”,
Его без памяти любили.
И доброты его запас
Был лучшим средством убежденья…
Случалось, что и целый класс
К нему являлся в день рожденья.

Чтобы вы смогли в полной мере ознакомиться с изумительно проникновенными стихами проф. А.Житницкого, с его любезного разрешения цитирую целиком:

Анатолий Зиновьевич Житницкий
Об удивительном математике
Памяти Якова Корфа

На небе черном, словно торф,
Мы видим звездную систему…
А математик Яков Корф
Нам объясняет теорему.
Лобаст, глазаст и очень тих,
Весь состоящий из сомненья,
Учил учеников своих
И заикался от волненья.
Да, Яков Яковлевич был
Комичен и несовременен,
И в чем-то бесконечно мил,
И в чем-то был обыкновенен.
Он был вниманием коллег
Не избалован, право слово,
Объект насмешек и потех —
Как обращались с ним сурово!
А тот, кто зло над ним шутил,
Кто издевался хоть немного,
Тот не войдет в число светил,
Что освещают нам дорогу.
Но Яков был назло судьбе
Всегда и в форме, и в ударе,
Все объяснял про А+В
И синус с косинусом в паре.
Учил он много лет подряд…
А годы шли в пыли и в мыле.
Его дразнили «Я — квадрат»,
Его без памяти любили.
И доброты его запас
Был лучшим средством убежденья…
Случалось, что и целый класс
К нему являлся в день рожденья.
Теченье жизненной реки
Совсем, увы, не бесконечно.
И вот пришли ученики,
Чтоб проводить его навечно.
Он заболел, затих, зачах,
Не то, что в годы молодые.
И гроб дощатый на плечах
Несли ученики седые

За упокой осушен штоф
И все разрешены сомненья…
И Яков Яковлевич Корф
Свое решает уравненье.

И в заключении хочу отметить, что я не был Яшиным учеником, хотя по возрасту вполне мог. Я был его другом. В то время, когда мы познакомились, у Яши были ещё подобные друзья. Чтобы понять, какую роль в моей и моей мамы жизни сыграл Яша, следует упомянуть, что в войну Яша был в эвакуации в Оренбурге (тогда г. Чкалов), оттуда он и был призван в Советскую Армию. Эвакуируясь из Харькова вместе с мамой где-то осенью 1941 г., он дал нам их адрес в Оренбурге и сказал, чтобы не колеблясь мы ехали к ним.

Не знаю, согласовал ли это приглашение Яша со своей мамой, но в страшно морозную зиму 1941–42 гг. мы, занарядив у местного башкира лошадиную упряжку, вторглись в хатку под Овчинным городком рядом с Оренбургом: я и мама, и куча всяких со всеми насквозь провшививших немыслимых узлов. Уже хотелось от тоски и стыда повеситься, когда вижу, катится очень похожий на Яшу человек и заикается: — «А-с-ю-ч-о-к!» «Ася, Асючок», — так называли меня родители прежде.

Вешаться отложил. Да и некогда: поцелуи, хлопки по спине, хохмы Яши, типа, как хорошо, что теперь «очапатки исчерепываются» — любимые Яшины хохмы. Яша был не лишён учительских острот.

А однажды, поняв, что иного пути нет накормить младшего друга, он взял с собой меня на работу в госпиталь, расположенный в школе, и накормил пшённой кашей. Чего Яше стоил этот не совсем легальный акт… знает только Господь Бог! Да, я, раб Божий!

Прошло много лет с тех пор, но не было каши вкусней!

Эх, до чего было бы трогательное фото: жалкий мальчик за тарелкой каши, а рядом Яша Корф, рукой трёт свой глаз. Снимает слезу, глядя на жадно поедающего кашу голодного мальчугана. А вокруг лежащие на кроватях раненые, зорко следящие за трогательной картинкой. И мысли их витают вокруг далёких своих детей.

Print Friendly, PDF & Email

9 комментариев для “Эллан Пасика: Мой друг Яков Яковлевич Корф

  1. https://proza.ru/2011/01/08/1787
    Перекличка авторов или один автор?
    О Я.Я Корфе писали (возможно, Лион Надель) в ЕВРЕЙСКОМ КАМЕРТОНЕ (Т.-А,)
    В СЕТЯХ текст открывается алфавитной неразберихой.

  2. В 1953-м году к нам в 5-й А класс 49-й мужской СШ на ул. Черноглазовской пришёл новый учитель математики, знаменитый в последствии, светлой памяти Яков Яковлевич Корф. До его прихода я был липовым отличником по математике. Бывало, просил дедушку: «Помоги мне решить задачку». Он решал, я переписывал, а одноклассники переписывали у меня. На контрольных я вспоминал решения домашних задач и получал «отлично». ЯкЯк непрерывно подхваливал меня, чем стимулировал к стараниям. Он ввёл дополнительные занятия для «любителей», пригласил меня, как «отличника» и я увлёкся. Так всю жизнь и увлекался.

    1. Эллан Пасика      ПРИКЛЮЧЕНИЯ  НОЧНОГО  БОМБАРДИРОВЩИКА
      ( К 85-летию Питера Исааксона, знаменитьго военного лётчика и издателя )
                      О, пала ложь, твердившая: «Вы здесь родились,
                      Чтоб  разорять народ житьём  позорным».
                      Мы, юные, своей отчизной  так гордились,
                      Что умереть за эту землю не сочли зазорным.*
                      Альфред Хоусмен, англ. поэт
      Многие из нас, людей, прибывших в Австралию в пенсионном или предпенсионном возрасте, начинали свою карьеру в мире свободного предпринимательства подобно Эдисону – с разноски газет. Да, что мы, старики! И наши высоколобые образованные дети тоже часто начинали с этого. Разноской местной газеты “Southern Cross” начал подрабатывать в меру возможности и ваш покорный слуга.
       Вскоре после начала работы на поприще доставки газет я обратил внимание, что владельцем этой газеты, развозившейся и разносившейся по огромной территории нашего мегаполиса, являлся  некий Питер Исааксон…

    2. В мое время математики с средних классах (год примерно 1984-85) Яков Яковлевич уже заметно тяготел к более поэтическим вещам, чем просто алгебра. И поэтому частенько зачитывал нам на уроках отрывки из пушкиноведа Андронникова)), хотя о «Занимательной математике» Перельмана наш класс узнал все-таки от Яков Яковлевича.
      А вот мою маму и одного известного харьковского «олигарха» старой закваски (Александра Михайловича Т.) он научил считать в уме с такой неимоверной скоростью, что мне, профессиональному айтишнику, было безумно завидно.

  3. Яков Яковлевич и мой Учитель математики. 51-я школа. Город Харьков (Павлово Поле). На сердце всегда тепло и радостно при воспоминании о нем.

  4. Дорогой Эллан!
    Вы не часто в последнее время радуете нас своим творчеством. Жаль.
    Отдавая дань памяти незаурядного человека, Вы совершаете благое дело. За воспоминания спасибо.
    М.Ф.

  5. «Но такое отчаянное время было в 1942-м году. А позже я узнал, что дело было не только в отчаянности, но и в недальновидности советского руководства. А также в привычке брать количеством, а не качеством.
    Кстати, если уж коснулись этой темы, то не отнять особой роли воинов-евреев в первые дни войны. Мне пришлось взять много интервью у ветеранов Второй Мировой войны. Из их рассказов о первых днях, о разгроме Советской Армии у меня сложилось впечатление, что роль бойцов-евреев в сопротивление немцам в первые месяцы войны много превосходила их арифметическую пропорцию. И объясняется это не только тем, что немцы «отстреливали» в первую очередь евреев и коммунистов. Согласитесь, что всё же у коммунистов была возможность мимикрии, чтобы каким-то образом спастись, и только у евреев не было никакой возможности это сделать….»
    ——————
    Согласен с первым комментарием — тема сложная, обойти тривиальные рифы этого жанра нелегко.
    Написано очень тепло, интересно. Одна беда — большое количество опечаток и некоторых стилистических небрежностей, которые показались мне необычными для Автора, стихи, поэмы которого точны и ясны — во всех смыслах. Но это — IMHO — при первом и, возможно, недостаточно внимательном прочтении. Перечислять огрехи, бросающиеся в глаза даже при не очень тщательном прочтении, не хотелось бы. Общее впечатление — тёплый и трогательный рассказ о незабытом друге — очень приятное. Спасибо, Э.П.

  6. Совершенно замечательно. Вроде бы безнадежно трудный «жанр» — эпитафия другу — но оказалось, что ко всему прочему это еще и прекрасно написанная проза. Искренне признателен автору.

Добавить комментарий для Юлий Герцман Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.