Юрий Ноткин: Дя Бо

Loading

Я не стал великим музыкантом, да простят меня Стейнвей и Бейер, но вот что более удивительно им не стал и Борис Наровлянский, хотя природа и судьба дали ему для этого все шансы.

Дя Бо

Юрий Ноткин

Я родился в Ленинграде майским днем. В этот же день мой 12-летний двоюродный брат Саша, сын Бориса и Марии Наровлянских, играя в прятки, выскочил на середину Измайловского проспекта, споткнулся и был сбит насмерть подножкой трамвая. Борис и Мария, или Маруся, как звали её в нашей семье, прожили после этого ещё долгую жизнь, но Саша так и остался их единственным ребёнком.

Когда мне исполнилось 10 лет, родители решили учить меня музыке. В нашем доме появилось пианино «Стейнвей». По рассказам продавца его привёз из Германии и сдал в комиссионный магазин полковник Володарский, один из братьев «того самого» Володарского. В память о путешествии из Германии в Россию на крышке пианино осталась выбоина от пули. Дядя Боря, или как мы его называли дя Бо, был призван ко мне учителем музыки. Усевшись на купленный для этой цели в том же комиссионном вращающийся стул, дя Бо откинул крышку и комната наполнилась волшебными звуками «Лебединого озера», «Спящей красавицы» и вальса Хачатуряна к драме Лермонтова «Маскарад». Затем он уступил мне место, раскрутил стул так, чтобы мои руки легли на клавиши, а на подставку положил «Школу» Бейера.

Мы промучились с полгода. Я восставал против гамм, бетховенского «Сурка», всех этих аллегро ма нон троппо. Я прятался, когда дя Бо появлялся на пороге, ревел злыми слезами и проявлял все качества хворобского ребёнка, по выражению брата. В конце концов я добился своего, школа Бейера была заброшена, а дя Бо и Стейнвей облегченно вздохнули. Они ещё изредка музицировали по праздникам, но большую часть своей жизни в нашем доме замечательный инструмент молчал. Так, почти молча, он прожил с нами более двадцати лет, пока отец не решился продать его незадолго до своей смерти. Я не стал великим музыкантом, да простят меня Стейнвей и Бейер, но вот что более удивительно им не стал и Борис Наровлянский, хотя природа и судьба дали ему для этого все шансы.

Борис НаровлянскийДя Бо родился в 1889 г., в год, когда Чайковский создал «Спящую красавицу». Музыкальный, как и все Наровлянские, он уехал в молодые годы из Градижска в Варшаву учиться в консерваторию. Закончив её, он вернулся в родной город, обаятельный, элегантный, предмет воздыхания многих местных красавиц. Сам городской полицмейстер Иван Васильевич при встречах с ним прикладывал вежливо руку к козырьку. Через несколько лет, незадолго до революции, Борис решил продолжить своё образование и, презрев черту оседлости, отправился в Петербургскую консерваторию. Директором ее в ту пору был знаменитый на всю Россию, продолжатель традиций «Могучей кучки» и П.И.Чайковского, создатель блистательной «Раймонды», профессор Александр Константинович Глазунов. «Ну что же»,— сказал он,— «садись, играй, коли явился».

Наверное дя Бо удалось собрать всё своё вдохновение и мастерство, потому что, когда он закончил, дремавший, казалось, Глазунов признёс «Направлю ходатайство на Высочайшее имя, испрошу для тебя вид на жительство в столице. Жди».

Я вижу Глазунова в его директорском кабинете, обмакивающего перо в одну из избушек-чернильниц массивного прибора с гравировкой «Многоуважаемому Александру Константиновичу в связи с сорокалетием и вступлением на достославный пост Директора Императорской Санкт-Петербургской Консерватории. От коллег.» Глазунов пишет на тиснённой бумаге с изящными консерваторскими вензелями, пишет своим красивым почерком с ятями и твердыми знаками: «Покорнейше прошу Вашего Высочайшего соизволения на предоставление вида на жительство в Санкт-Петербурге Борису, сыну Иосифа Наровлянского, иудейского вероисповедания, коего изрядные способности и немалые дарования, будучи развиты и пополнены обучением в Императорской консерватории, могут послужить на благо и во славу Российской империи».

Дя Бо вступил в прославленные стены и застал там еще студента Сергея Прокофьева. Позже, когда он уже закончил консерваторию и захаживал в Альма Матер по торжественным датам, ему указывали на многообещающее юное дарование Дмитрия Шостаковича. Дя Бо учился по классам фортепиано и флейты. Время было смутное, распутное и одновременно тревожное и грозное. После революции по Петрограду загуляли холод и голод. В 1919 г. дя Бо во главе делегации Студенческого Совета был направлен искать приёма у Наркомпроса Луначарского. В кабинете у Наркома Наровлянский связно и выразительно изложил, что хотя Глазунов получает паёк, он всё же погибает в связи с полным отсутствием алкоголя, без коего его могучий организм приходит в полный упадок, а уникальные творческие способности угасают и не могут более служить на благо Республики Советов и во славу её трудового народа.

Анатолий Васильевич взволнованно снял пенсне, потёр переносицу и сказал, что приложит все силы, чтобы не дать Юденичу и Деникину погубить гордость русской музыки. В консерваторию делегация вернулась с канистрой спирта.

Я сам видел и держал в руках после смерти Бориса и Марии Наровлянских эту фотографию сепией на картоне.Величественный в рост Александр Глазунов, а на обороте автограф : «Бореньке! С благодарностью за керосин. А.Глазунов». Я не знаю, куда она исчезла. Я не могу простить себе, что не приложил никаких усилий, чтобы её сохранить. А впрочем для кого? Глазунова и так не забудут, а дя Бо… Без памяти о нём даже эта фотография никому ни о чём не расскажет.

Он приходил к нам, хитро прищуривался, закладывал палец за щёку, вытаскивал его с громким щелчком и называл меня «Хаимт’анц», потом садился за пианино и в ответ на просьбу сыграть танец маленьких лебедей неожиданно затягивал песню:

И просылася, и молылася:
— Пусти менэ, добрый диду,
На вулицу погулять!
— А я сам не пиду, и тебэ не пущу!
— А я молодэнька зроду веселэнька!

По окончании консерватории дя Бо остался в Петрограде. Настал НЭП, забурлила новая жизнь. Он был частью новой советской богемы, он вращался в кругу артистов, музыкантов, певцов, балета Мариинского театра. О его первой жене Любе не осталось никаких воспоминаний, но вторая жена Мария Гейлах-Наровлянская, тётя Маруся в моей памяти неотделима от дя Бо. Её гимназическая подруга Алиса Михайловна была замужем за Сергеем Лемешевым. Не знаю, как завязалась дружба дя Бо с прославленным артистом, не то их познакомили жёны, не то наоборот, приятельствуя с Серёжей, дя Бо вышел через его жену на тётю Марусю. Алиса Михайловна, когда я впервые её увидел была уже в достаточно пожилом возрасте, но и тогда её лицо носило следы былой красоты и того, что называется породой. Знакомство дя Бо с Лемешевым длилось долго и угасло постепенно после развода последнего с Алисой Михайловной. Её вторым супругом и также добрым приятелем Марии и Бориса Наровлянских стал другой прославленный артист, Сурен Акимович Кочарян. Его знаменитые моноспектакли «Витязь в тигровой шкуре», «Одиссея», «Декамерон» неизменно захватывали и покоряли публику. Мне довелось слушать его «Шахрезаду» в ленинградской филармонии. Сегодня в век попсы и шлягеров трудно представить себе человека, способного на два-три часа заворожить публику словом. Но, когда Кочарян произносил: «…но тут Шахрезаду застигло утро и она прекратила дозволенные речи», зал тоскливо замирал, неужели это конец. Но вот после долгой паузы казалось уснувший рассказчик открывал глаза и продолжал: «А как только стемнело, Шахрияр вновь позвал Шахрезаду и велел ей рассказывать дальше». И зал еле слышно, чтобы не спугнуть колдовство, облегченно вздыхал и вновь погружался в чудо.

Я видел Сурена Акимовича за столом на восьмидесятилетнем юбилее дя Бо.

— Марусенька! Можно я налью Бореньке ещё рюмочку? — гудел он своим неповторимым голосом.

— Борис! Прекрати сейчас же! — взвивалась тетя Маруся, — ты же знаешь, что потом с тобой будет!

— Почему я не застрелился тридцать лет тому назад?! — сиял дя Бо своей хитрованской улыбкой, поскорее опорожнял рюмку и удовлетворённо добавлял, — Марусенька — это моя Ленинская премия!

Характерно, что все знаменитые приятели дя Бо — Сергей Лемешев, Сурен Кочарян, Алексей Грибов, были намного его моложе. Всё это были люди, ценившие, как и сам дя Бо, юмор, веселье, розыгрыш. Об Алексее Грибове дя Бо рассказывал следующие истории:

Однажды Грибов с Масальским шли из МХАТа по улице Горького неподалёку от Елисеевского магазина.

— Вот ты, Лёша, актёр? — неожиданно спросил Масальский.

— Зачем ты спрашиваешь, Павлуша? — обиделся Грибов.

— Ну а коли актёр, представь себе, что улица Горького — это широкая река, а тебе нужно переплыть на ту сторону. Сможешь сейчас сыграть?

Ни минуту не колеблясь, Грибов нырнул с тротуара и поплыл наперекор течению короткими сажёнками, отфыркиваясь, под возмущённые гудки стопоривших автомобилей.

Эта знаменитая парочка проказничала даже на великой мхатовской сцене. Они заключали между собой пари на «гоп-топ». Если кто-то один произносил эту формулу, хотя бы шопотом, второй, в каком бы окружении он ни был, должен был подпрыгнуть и дважды прихлопнуть в ладоши. Очевидцы утверждали, что они видели подпрыгивавшего Чебутыкина-Грибова в «Трёх сёстрах» и Джингля-Масальского в «Пиквикском клубе».

Ну да впрочем давно уже пора спросить — знаменитые приятели это, конечно, здорово, но как же сам наш дя Бо, выпускник двух прославленных консерваторий, ученик Глазунова, чего он сам добился и чем он сам прославился?

Вот тут то и весь фокус и весь «гоп-топ». Дя Бо не стал ни известным композитором, ни знаменитым пианистом. Вершиной его творчества стало музыкальное оформление гигантских спортивных парадов в Москве и в Ленинграде. Наверное, там звучала музыка Дунаевского, бравурные марши, искрящиеся вальсы. Дя Бо работал также с женской сборной СССР по гимнастике, подбирая музыку к выступлениям чемпионок мира Ларисы Латыниной и Тамары Маниной. А что касается большой настоящей музыки, ну что же, он жил на Театральной площади д.2, в двух шагах от оперной студии консерватории, рядом с Мариинским театром, да и до филармонии на «двойке» или на «тройке» автобусе можно было добраться за двадцать минут. И вот здесь уже супруги Наровлянские были завсегдатаями.

Брат дя Бо Абрам Наровлянский тоже учился в консерватории, он играл на скрипке в оркестре Большого Симфонического оркестра Ленинградского Радиокомитета. В 1942 г. в блокадном Ленинграде он был участником исполнения 7-й (Ленинградской) симфонии Д.Шостаковича оркестром под управлением Карла Элиасберга. Дя Бо в это время был в эвакуации в Вологде и вместе с братом Исаака Дунаевского руководил музыкальной жизнью Дворца Культуры Железнодорожников. В жизни дя Бо не была места подвигам, но зато был он в ладу и в гармонии с жизнью, самим собой и даже с хроническим диабетом. Каждое утро он кипятил шприц, делал себе укол инсулина, затем исполнял необременительную зарядку, тщательно брился, завтракал и отправлялся на службу. До глубокой старости он продолжал работать в Физкультурном техникуме, обожал находиться среди молодых спортсменок и аккомпанировать их тренировкам и выступлениям. Возвращаясь домой, он нередко с ухватками опытного конспиратора оглядывался по сторонам — не мелькнёт ли где-либо тень вездесущей Марусеньки — и, презрев диабет, покупал пирожное или мороженое, а то и кружку пива для разнообразия. За этим занятием его бывало застукивал живший неподалёку мой старший брат и, появившись внезапно, громко восклицал: «Тётя Маруся! Идите скорей сюда!». Застигнутый на месте преступления дя Бо, вздрогнув, оборачивался и, увидев любимого племянника, с облегчением произносил: «Нет серьёзно, Вовочка, ты же не станешь рассказывать тёте Марусе!».

Не накопив трудами праведными капиталов, был дя Бо изрядно скуповат. На дни рождения он приносил подарки не дороже 80 копеек и, вручив их, пытливо заглядывал в глаза: «Тебе понравился мой подарок? Нет серьёзно? Я люблю, чтобы моими подарками были довольны». Мама, конечно, сразу же закрепила за ним прозвище «Ялюблючтобымоимиподаркамибылидовольны».

И всё же, несмотря ни на что, было в нём нечто, что притягивало к нему многих и многих и в том числе нас с братом. То ли это была знаменитая чуть лукавая «наровлянская» улыбка, то ли неподдельный интерес к жизни и её простым радостям, то ли чувство юмора и музыкальность, а может быть всё вместе взятое и ещё что-то неуловимое. Потеряв собственного ребёнка и состарившись, Борис и Маруся тянулись более всех к нашей семье, Вовке, его детям, ко мне.

Дя Бо работал до 84-х лет в своём Физкультурном техникуме, а закончив, сел на «тройку» и отправился в Филармонию. Пройдя в кабинет Главного Администратора и представившись, он заявил: «Я хотел бы свободно посещать репетиции филармонического оркестра». «А по какому,простите, праву?» — вежливо осведомилась Главный Администратор. «Во-первых, я родился в 1889 году», — дя Бо сделал паузу и просиял своей обаятельной улыбкой. «Во-вторых, я ученик Глазунова, — он выложил на стол знаменитую «керосинную» фотографию и сделал ещё большую паузу, давая время собеседнице ознакомиться с факсимильной благодарностью на обороте и осознать значительность момента. «В-третьих», — и тут лицо дя Бо заволокла неподдельная печаль пополам с гордостью, — «я три четверти века прожил в музыке и хотел бы дожить в ней остаток своей жизни». «Пожалуйста, подождите»,— промолвила Главный Администратор и, прихватив фотографию, отправилась к директору Филармонии. Назад она вернулась с пропуском на имя Бориса Иосифовича Наровлянского и, вручив его расстроганному дя Бо, добавила: «У директора к вам просьба. Как правило, иностранные дирижёры не терпят чьего-либо присутствия на репетициях, поэтому в таких случаях придётся испрашивать специального разрешения».

Отправляясь на репетиции, дя Бо предварительно заходил в библиотеку Мариинского театра и брал партитуру исполняемого произведения. В пустом зале филармонии он занимал своё место на балконе около колонны, раскрывал партитуру и с первым же взмахом дирижерской палочки погружался в свою любимую музыку.

Арвидс Янсонс, Евгений Мравинский, Юрий Темирканов, наверное, не раз замечали его седую голову, но предупреждённые Главным Администратором не обращали на него внимания.

Была еще одна пикантная особенность в биографии дя Бо, его день рождения приходился на 21 декабря — официальную дату дня рождения Иосифа Сталина.

Собравшись отмечать 90-летие патриарха, его многочисленные шумные племянники исполняли под гитару длинную балладу. Я запомнил один из последних куплетов:

И так они по жизни вместе шли,
Внизу Борис, а сверху Джугашвили,
Друг друга они так и не нашли,
Теперь последний к счастью спит в могиле.

Дя Бо умер тихо и легко, так же как и жил. Похоронили его на Преображенском кладбище рядом с могилой сына. На следующий год на его могиле появился никем не сеянный цветок. По весне он выпускал широкие, как у лопуха, зелёные листья и цвёл желтым цветом. К зиме он умирал, но следующей весной появлялся вновь.

Print Friendly, PDF & Email

8 комментариев для “Юрий Ноткин: Дя Бо

  1. Ю.А!
    Замечательные и неожиданные для меня (от Вас!) воспоминания.
    Прочел с интересом. Спасибо.
    М.Ф.

  2. В том то и штука, что это было пианино Steinway & Sons, рояль в нашу комнату и не влез бы. Но и впрямь знатоки говорили, что пианино Стейнвей по всему Ленинграду были считанные.

  3. Спасибо за добрые воспоминания.
    Меня тоже пробывали учить…
    А как Ваш дядя похож на моего дяду, точнее двоюродного дедушку Эмму, игравшего до последних своих дней на виолончели.
    Только вот Стейнвей наверное был не пианино а рояль?
    С праздником

  4. Хорошо написано, очень живой образ. Так и видишь Дя Бо как живого.

Добавить комментарий для Сэм Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.