[Дебют] Владимир Душский: Два рассказа

Loading

…я подумал еще, что Калигула — помните, «Калигула, твой конь в сенате!..» — так вот, может, он не был таким уж чудовищем, как его всюду изображают. Просто он очень любил и хорошо понимал лошадей. А к сенату относился несколько хуже. Так, может, сенат того и заслуживал? Разные ведь бывают сенаты…

Два рассказа

Владимир Душский

http://berkovich-zametki.com/Avtory/VDushsky.jpgБойль-Мариотт vs Марксизм-Ленинизм

Без хвастовства, но и без ложной скромности могу признаться, что учился я, прямо скажем, неплохо. И все же один из моих дипломов украшает жирный, увесистый трояк. Вот как это вышло.

После аспирантуры я поступил преподавателем в один из московских вузов. Была середина шестидесятых, о закате советской власти никто и не помышлял, и порядки во всем, естественно, были совершенно советские. В частности, одной из важнейших задач образования считалась воспитание правильной, то есть, коммунистической идеологии. Соответственно, все работники системы образования считались бойцами идеологического фронта. Это словосочетание уверенно вошло и в русский язык. Так и повелось: «добрый молодец», «красна девица» и — «боец идеологического фронта». А всякий настоящий боец должен быть хорошо вооружен. Чем? Правильно: единственно верной, то есть, марксистской идеологией.

Понятно, этой замечательной идеологией должны были овладевать все трудящиеся, а не только бойцы этого самого фронта. И для этого существовала огромная система политучебы. Повсюду работали кружки политграмоты. Помню, как мои немолодые уже к тому времени тетки, работавшие одна в бухгалтерии, другая в канцелярии одного из академических институтов, еженедельно приносили с работы листки папиросной бумаги с планами очередных занятий. Почему-то всегда это были какие-нибудь из последних листков машинной закладки, прочесть на них что-либо можно было только с трудом, но всему этому придавалось огромное значение, и трудящиеся послушно делали вид, будто усердно изучают труды всех четырех классиков, а главное, незабвенный «Краткий курс ВКП (б)».

Но нам, бойцам, этого, естественно, было мало. И для нас (впрочем, не только для нас) существовала еще система Университетов марксизма-ленинизма. Не знаю, как в других местах, у нас это была двухгодичная система обучения со всевозможными видами занятий. Бывали лекции, семинары, сдавались зачеты и экзамены.

На первом году обучения нам крупно повезло, ибо занятия проходили в Московском Доме ученых. Лекции (семинаров, по-моему, на первом курсе не было) читались в большом зале, который даже в присутствии всех наших «студентов» не заполнялся целиком, и народ этим отлично пользовался. Отметившись у старост или просто договорившись с ними заранее, «бойцы» отправлялись в дом-ученовскую столовую. Там всегда имелся богатый выбор разнообразных закусок и даже хорошее пиво. А поскольку Дом ученых пользовался весьма значительными дотациями, то все эти деликатесы продавались по в высшей степени приемлемым ценам. В общем, для наиболее сообразительных и не очень трусливых учащихся посещение УМЛ превращалось прямо-таки в «майский день, именины сердца».

Но к концу года дошло и до начальства, что тут что-то творится не так, и на следующий год нас перевели в академический Институт философии. Наверное, и там был какой-нибудь буфет — но в сравнении с Домом ученых!.. К тому же пошли более противные дисциплины, по ним семинары, а на них строгие преподаватели, заслужить благосклонность которых можно было, только регулярно подымая руку и, если тебе дадут слово, с приличествующим моменту подобострастием декламируя выписанные откуда-то цифры, тезисы и лозунги. И вот с одним из этих церберов у меня отношения решительно не сложились. Кажется, его предметом была «конкретная экономика». Приходит время экзамена. Получаю вопросы. Из более или менее общих соображений сооружаю правдоподобный, на мой взгляд, ответ. Вроде, и цербер доволен. Он даже слегка улыбается, и у меня возникает соблазнительное предположение, что, может, мое семестровое разгильдяйство будет наказано всего лишь четверочкой. И тут, все с той же улыбочкой, он вопрошает:

— Скажите, а какой прирост добычи газа запланирован на текущую пятилетку? В миллиардах кубометров, пожалуйста.

Ах ты, сволочь разэтакая! Кубометры ему, видите ли, подавай! Ну, ладно…

Опять-таки честно признаюсь, что не являюсь героем. Битвы не на жизнь, а на смерть — совсем не моя стихия. Но тут — и идея внезапно возникла, и совершенно не свойственная мне наглость — меня понесло:

— Вы знаете, конечно, знаменитый закон Бойля-Мариотта. Нас всех учили ему еще в школе. На всякий случай напомню: при прочих неизменных условиях произведение объема определенной массы газа на давление, под которым он находится, есть величина постоянная. Это, очевидно, означает, что если мы, скажем, увеличим давление вдвое, то объем газа уменьшится вдвое. Если же давление уменьшить, то газ наш, напротив, расширится, объем его возрастет. Отсюда следует, что объем газа не является реальной характеристикой его количества, и потому планировать рост добычи в кубометрах или даже в их миллиардах лишено какого бы то ни было смысла.

И я с такой же, как у него, иезуитской улыбочкой уставился на своего мучителя. Я предвидел его реакцию и на этот раз не ошибся:

— Достаточно. Три.

По-видимому, двойки ставить им было запрещено.

Калигула

В Зальцбург я впервые попал летом 1977 года. Тем, чье представление о советских временах целиком почерпнуто из нынешних СМИ, трудно будет поверить, но я не был ни агентом КГБ, ни крупным партийным функционером. Даже членом партии не был. Просто, видимо, на путевку, что по разнарядке досталась нашему институту, других желающих не нашлось. Весь маршрут был — пароходиком по Дунаю с посещением шести придунайских столиц. Путь по реке лежал от Измаила до Вены (первая вылазка в капиталистический мир!) и потом обратно. И из трех дней, что корабль наш простоял в Австрии, один отводился на поездку в Зальцбург. Те, кого в школе прилично учили географии, знают, что Зальцбург стоит не на Дунае, а на гораздо менее знаменитой речке Зальцах, и потому ехали мы туда автобусом. Триста километров, практически через всю Австрию. И вот во время каждой из экскурсий, предшествовавших этому грандиозному марш-броску, я терпеливо и с некоторым даже занудством внушал моим спутникам, бросавшимся, чтобы занять лучшие места, в едва открывавшуюся дверь автобуса, — что, мол, ради бога, я и нынче в последнем ряду, но вот в Зальцбург — тут уж, ребята, будьте любезны!..

И, что удивительно, подействовало! Всю дорогу до Зальцбурга я в первом ряду, да еще с полным обзором в ветровое стекло, как обезумевший, фотографировал налево и направо, и Штирию, и Каринтию, и какие там еще попадались австрийские земли, да еще изумлялся, как из-под нас (салон в автобусе располагался довольно высоко, над багажником) выскакивали, вылетали, обгоняя нас, разноцветные легковушки — а автобус гнал по девяносто километров в час. Автострада!

Сам Зальцбург меня поразил. Я даже сгоряча объявил, что вот, мол, место, где я хотел бы жить. Множество церковных шпилей (столица архиепископства!) и куполов, стиснутых на крохотном пятачке между рекой и горами, на мощном утесе — тяжелая крепость, с угрозой нависшая над городом, ослепительно-голубое небо — и всюду Моцарт. Дом, где он родился, дом, где жил, «моцарт-кугельн» (конфеты с его портретом на обертке) — и, конечно, памятник. В Вене он стоит белоснежно-мраморный, а в Зальцбурге — бронза, естественно, под слоем патины. И так совпало, что сам ли памятник, то ли его постамент тем летом реставрировали, и вот, снятый с пьедестала, позеленевший — от досады? — Моцарт грустно глядел из-за дощатого забора на толпы туристов, бесцеремонно сновавших вокруг. И тут я понял, что жить в этом городе нелегко. Даже Моцарту.

А в прошлом году я снова попал в этот удивительный город. На этот раз шел дождь, и в поисках очередной крыши над головой я заглянул в «билетный офис» Зальцбургского фестиваля. Всякому любителю музыки известно об этом, самом, наверное, знаменитом в мире музыкальном празднестве. Еще с первого моего посещения запомнилась афиша сонатного вечера Рихтера и Кагана, который они давали в том году. И подумалось тогда, что если Зальцбурга я, каким-то чудом, достиг, то уж на фестиваль…

И вот, укрывшись в фестивальном офисе от дождя, беру я там пару «текстов»: программу фестиваля (он в это время уже подходил к концу) и распечатку, какие билеты еще есть в наличии. И по каким ценам. Сажусь тут же на банкетку и — дождь! — начинаю их изучать. Сперва распечатку. Энтузиазма она не вызывает: остались билеты по триста-четыреста евро, а это мне — да, видимо, и большинству других любителей — не по карману. К тому же (утешаю я себя) и гостиница у меня в Мюнхене — ну, в общем, переходим к программе. Довольно длинная такая бумажная гармошка, с обеих сторон даты, спектакли, исполнители, а в самом конце, самым мелким шрифтом — цены. И тут оказывается, что цены-то бывают и двузначные! И даже начинаются порой (для разных исполнителей по-разному) с двадцати с чем-то монет. Господа, это шанс!

В общем, в наш век компьютеров и Интернета, пару билетов на фестиваль следующего уже года я раздобыл. Лететь туда удобнее всего до Мюнхена, а оттуда поездом. И тут является новая мысль: ведь по пути можно на несколько дней остановиться в каком-нибудь тихом месте и мирно пожить, любуясь отрогами Баварских Альп и потягивая доброе немецкое пиво. Не все ж в мои годы носиться, как угорелому! Сказано — сделано. Бронирую на шесть дней комнату (как пишется в пестрящих повсюду объявлениях, комнату «с душем и WC»). Кстати о сокращениях. В других подобных объявлениях я много раз натыкался на выражение FeWo. С WC, разумеется, все понятно, а что же это за загадочное FeWo? Потребовалось немало времени, прежде чем я догадался, что это Ferien Wohnung, жилье на время каникул!

Занял я эту свою милую комнату — с душем и WC, естественно, — а также с балконом, завтраком и неважно работающим TV (сокращать так сокращать!) Неподалеку красивейшее горное озеро Кенигзее и курортный Берхтесгаден, рядом с которым находилась ставка Гитлера. В первый день сходил на озеро, на второй — в городок (к Гитлеру в ставку не захотелось), а на третий день пошел дождь. Тот самый «осенний мелкий дождичек», про который в песне и который в горах может тянуться чуть не вечность. При этом высота там метров шестьсот над уровнем, облачность низкая, и многочисленные куски белой и сероватой ваты висят между склонами, кто рядом с тобой, другие, может, и ниже, предоставляя тебе гадать, то ли эта расплывшаяся пельменина сейчас приползет, и ты получишь очередную дозу осеннего мелкого, то ли еще раньше до тебя доберется та, более плотная, и тогда это уже всерьез и надолго.

Меня это не особенно угнетало: я захватил с собой едва начатую писанину, и дождь только способствовал сколько-нибудь усердным занятиям. И в комнате, и на балконе имелось по столу, так что для работы годились оба места. А в дождь на балконе не заливало? — спросит внимательный читатель «Так это же немец!» — ответим мы ему вместе с одним рекламным роликом: хорошо известно, что в горах дождик не редкость, и потому скаты крыш там выносят далеко за линию стен, и они надежно укрывают балконы.

Я не принадлежу к числу тех пишущих, кто, завидев перо и бумагу, забывают обо всем на свете и, знай только, взамен исписанного листа хватаются за новый. И вот, отрываясь от своих писаний — а что, может, дождик-то перестал? нет, и не думает… — я попутно обозревал владения моих хозяев. С моей стороны это был косогор, на сотню примерно метров от дома зеленевший травой, а дальше переходивший в темную массу елей. Луг хозяин с помощью небольшого трактора косил, потом — это же немец! — скошенное ворошилось и в конце концов (этот процесс я уже не наблюдал, видел только результат) превращалось в туго скрученные массивные рулоны сена, около дюжины которых, аккуратно укрытых пластиком, ожидали уже своего часа у самой опушки.

И еще у хозяина были кони. Порой, проходя мимо одного из строений, я слышал негромкое ржание, да и на краю луга, на который глядели мои апартаменты, тоже была небольшая конюшня и даже маленький манежик при ней. Правда, я только раз видел, как две лошадки резво кругами гоняли по нему, в остальное время там было пусто. Мне все хотелось спросить у хозяина, для чего ему кони. Это ведь не Вена и не Зальцбург, где катание в конной коляске является непременным аттракционом для приезжающих, да и использование лошадей в качестве тягловой силы в век автомобилей и тракторов представляется крайне проблематичным. Но, к сожалению, моего немецкого, которого кое-как хватает для решения самых насущных вопросов, совершенно недоставало доя обсуждения проблем, связанных с коневодством. Какие-то гипотезы на этот счет у меня возникали, но вряд ли об этом стоит сейчас и здесь.

Дождик шел, я сидел на балконе, и уже подходило время собираться в Зальцбург. Последний перед отъездом день получился довольно нескладным. В холодильнике у меня уже ничего не оставалось, и я решил пойти в ближний ресторан, но он, как на грех, оказался закрытым. Несколько дальше, я знал, имелось кафе, но, направляясь туда, я на, возможно, единственном в округе перекрестке, не снабженном целым веером стрелочек-указателей, выбрал не ту дорогу — в общем, вернулся я к себе голодный, мокрый и злой с пакетом каких-то плохо сочетавшихся продуктов в руке. Среди них, в частности, было полкраюхи темного хлеба, который благополучно пекут и в Германии. Дальше пошло лучше, когда сначала я утолил донимавший меня голод, затем залез под горячий душ (помните, комната «с душем и WC»!) и, наконец, сообразил, что промокшие насквозь кроссовки, в которых наутро мне предстояло ехать в Зальцбург, можно высушить с помощью фена.

Утром, само собой, рассчитался, простился с услужливою и говорливой хозяйкой, имя которой мне так и не удалось усвоить, и — в путь: одна рука занята чемоданом (великое изобретение было приделать к ним колесики!), на другом плече сумка, а в самой руке зонт, пока еще, слава богу, не нужный. Тащу я… — чуть, было, не сказал «как ишак», но стоп: еще мгновение, и ишак, самый притом натуральный, в нашем повествовании появится! — тащу, значит, свой багаж, добираюсь до поворота, где кончается луг и дорога уходит вниз, к шоссе, и вдруг передо мною — кони! Две удивительно стройные лошадки, да еще вместе с ними ослик, серенький такой, маленький. Я уже встречал его как-то раньше, подумал даже, не жеребенок ли, но два длинноватых ушка, смешно торчавших у него на самой макушке («у наших ушки на макушке», помните?) , выдавали истинную его национальность. Лошадки мирно пощипывали травку — да и чем, собственно, заниматься лошадке, когда на ней не пашут, не сеют и не везут каких-нибудь досужих туристов? Тому же занятию предавался и ослик. На мое приближение животные не реагировали.

Я молча любовался ими. Я не бог весть какой зоолог, но, по-моему, молодые лошади — одни из самых грациозных животных на свете. Как стройны их точеные ноги, как изящно поводят они длинными своими гибкими шеями! Да что тут говорить! Кто видел, знает, кто не видел — пусть лучше пойдет и посмотрит.

Так продолжалось минуту-другую: я смотрел, они жевали. Травка при этом, заметил я краем глаза, была здесь совсем неважная. Ба, да у меня ж хлеба немного в сумке: то, что купил я вчера, за один присест было не одолеть. Расстегиваю молнию, разворачиваю краюшку — пока ноль внимания. Отламываю кусочек поменьше, протягиваю — и тут ближняя ко мне реагирует: изящный поворот головы, полшага навстречу, и вот уже ее губы осторожно, чтобы не задеть зубом, принимают из руки моей хлеб, ну, а что делать с ним дальше, проблем, понятно, не вызывает. Тут и вторая, почуяв, что намечается что-то интересное, подошла и вопросительно уставилась на меня своими дивными огромными глазами. Досталось и ей. У ослика реакция оказалась похуже, и он подошел, только пропустив две-три порции. Так я довольно быстро скормил им то немногое, что у меня оставалось.

Теперь мои новые приятели смотрели на мою, увы, уже пустую руку с некоторым сожалением: вот, мол, недотепа! мог бы и побольше притащить, не обеднел бы — но деликатно молчали, а потом, подождав немного — а вдруг?.. — вернулись к своему первоначальному занятию.

Делать было нечего — то есть, напротив, у каждого теперь были свои дела: мне ехать в Зальцбург, лошадкам жевать свою траву. Но почему-то крохотный этот эпизод ужасно меня растрогал. Хотя, простите, что тут такого особенного? Что они так доверчиво брали из моих рук хлеб? Так это, скорее, говорит в пользу людей, с которыми они до этого имели дело. Они видели от людей только добро и потому считают, что делать доброе — естественное свойство человека. Но, подумав (это уже позже подумав), я понял, отчего я так расчувствовался. Умиляло их отношение друг к другу. Я протянул кусок Звездочке (надо же их как-то мысленно называть!) — Зорька вежливо ждет, пока достанется ей. Теперь получает Зорька — так же деликатно ведет себя Звездочка. А уж третий знакомец, Eselchen, он и самый маленький, да и расторопный не очень, — грех, казалось, не отнять, не оттеснить слабака. Так ведь нет! Пусть и он свою долю получит.

И тут… Не знаю, замечал ли читатель, что порою вещи, совершающиеся в сознаньи ли нашем, в подсознании, дьявол его знает, где, совершающиеся практически мгновенно, при описании требуют бездны слов, и ты тянешь, тянешь и вызываешь лишь снисходительную усмешку: ну, брат, заврался! Ты тут две страницы текста накатал, и все для того только, чтобы описать пережитое тобой в мгновенье, что ты затормозил, чуть не наехав на пешехода. Хочешь нашего одобрения — так не считай нас за полных идиотов!

С сочувствием принимая подобные возражения, попытаюсь, тем не менее, хоть как-то изложить, что происходило в эти мгновения в моем сознании-подсознании. Так вот, пока продолжалась эта лошадиная мини-трапеза (вернее, легкий перекус), я успел обратиться к ним с речью. В мыслях — разумеется, мысленно! — потому что, начни я о подобных материях вслух толковать перед лошадьми, то и они бы, боюсь, приняли меня за ненормального!

— Ребята! — говорил я им (почему-то именно такое обращение показалось мне тогда уместным), — ребята! Вы такие умные, добрые, деликатные — вы же, на мой взгляд, лучше многих людей. Так что же вы торчите здесь и, знай, только траву жуете! Я понимаю, для поддержания сил, для выживания организма — но ведь в жизни столько есть интересного! Вот люди хлеб придумали — вкусно? А ведь бездна есть вещей еще того вкуснее! Да и не брюхом, как говорится, единым! А что, слабо махнуть сейчас со мною в Зальцбург?! Я завтра там на «Дон Жуана» иду, это же обалдеть можно! И вам, уверен, понравится! Там его ария, Дон Жуана, то есть, «ария с шампанским» называется, — это же форменный галоп! Аллюр «три креста»! Вы заржете, вы помчитесь — ведь ради такого мгновения!.. Я уж не говорю про Марш Радецкого — он уж точно для вас написан!.. И ты, Eselchen, — обратился я к ослику, — и ты не отставай! Надо тянуться за старшими товарищами, надо расти над собой! Ты знаешь, расти — это здорово! Сделаешься высоким, большим — все ж на тебя по-другому смотреть станут!..

И, витийствуя таким образом, я подумал еще, что Калигула — помните, «Калигула, твой конь в сенате!..» — так вот, может, он не был таким уж чудовищем, как его всюду изображают. Просто он очень любил и хорошо понимал лошадей. А к сенату относился несколько хуже. Так, может, сенат того и заслуживал? Разные ведь бывают сенаты…

И тут я подумал… Это сейчас уже подумал, не тогда — а надо бы… Подумал — страшно сказать! — не придет ли кому-нибудь в голову — нет, не придет, не должно, не может прийти! А все же… Не явится ли кому-нибудь такая дикая, безумная, такая абсолютно невозможная мысль, что сенат здесь в виду имеется… наш?! Тот самый, который Совет Федерации, во главе которого — несравненная наша Валентина Ивановна… Так вот, со всею решительностью, категорически и как там еще заявляю, что ничего подобного в виду не имел! Никаким лошадям в нашем сенате не место! Да и никакой Калигула нам не нужен — у нас и так…

В общем, не шей мне политику, начальничек!

Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “[Дебют] Владимир Душский: Два рассказа

  1. С «гордостью» храню диплом УМЛ, подписанный одной гадиной. О ней — как-нибудь после.
    А в день получения диплома я стал не только «знатоком» марксизма-ленинизма, но и участником помолвки!
    Холостяк-приятель приметил на занятиях симпатичную деваху и решил … одним словом, понятно, что решил.
    Начал подкатываться (шёпотом):
    — Давай дружить!
    А деваха оказалась не из робких, парирует немедленно известной цитатой:
    — Дружба — это знамя молодёжи. Ищи помоложе.
    И пошло-поехало. Через пару месяцев мы выпили за них в пустой аудитории.
    Не было счастья, да несчастье помогло! Вот так.

  2. Повсюду работали кружки политграмоты
    _________________________________
    У нас на работе тоже был введен «единый политдень». Как-то сразу пришло сравнение этого дня с «единым сексуальным днем» из романа Е. Замятина.

Добавить комментарий для Инна Беленькая Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.