Михаил Поджарский: Башня высотой до неба

Loading

Наёмники стали по одному подымать с колен приговорённых и подводить их к жрецу. Тот ладонью зачерпывал из сосуда жертвенную кровь и мазал ею лицо несчастного, бормоча какую-то молитву. После этого вычеркнутого из списка живых подводили к могиле.

Башня высотой до неба

Михаил Поджарский

Было это четыре тысячи лет назад в земле Сеннаар[1], что между реками Идигна и Буранун[2]. Жил там некий человек. Он носил имя Игихуль[3], ибо его правый глаз был покрыт бельмом и гноился. Этот изъян появился в детстве, после того, как его жестоко избил отец за отказ работать на ячменном поле.

Игихуль был тщедушен, сутул, ростом всего в три локтя и восемнадцать пальцев[4]. Его рано облысевший череп, торчащие уши, большие редкие зубы в купе с испорченным глазом у тех, кто видел его впервые, вызывали оторопь.

Друзей у Игихуля не было. В молодости ему удалось жениться, но тот брак был недолгим. Жена, не выдержав унижений и его неутолимой похоти, сбежала с каким-то торговцем. Он погнался было за ней, но был избит тем торговцем, да так, что чудом выжил.

Он всё время рыскал в поисках какого-нибудь дела, в котором что-то строилось, и лучше, если при участии множества народу. Когда такое находилось – будь то рытьё канала, или строительство храма в честь бога Димузи[5] – он сразу умудрялся стать во главе. При этом он был неудержим: носился взад-вперёд, распоряжался, кричал, командовал. В его уцелевшем глазу непременно горел огонь, который, окружавшие его, считали адовым.

Сам он ни к чему не прилагал своих рук: не рыл землю, не месил глину, не делал кирпичи, не топил смолу. Вместо этого помыкал другими: говорил каждому, что тот должен делать, убеждал, доказывал, угрожал, запугивал.

В день, когда заканчивалось такое предприятие Игихуль был доволен. На его лице появлялось выражение, которое можно было истолковать, как улыбку. Но уже на следующее утро возвращалось свойственное ему дурное настроение. Он принимался носиться по улицам, что-то бормоча и бросая на прохожих свирепые взгляды. При виде его мужчины уступали дорогу, женщины, закрыв лица, отворачивались, дети с визгом разбегались, вьючные ослы, громогласно ревя, упирались ногами и отказывались идти в сторону, откуда доносилось бормотание.

Однажды случилось такое, что в городе долге время ничего не строилось. Игихуль много дней без дела носился по улицам, заглядывал на базар, в храмы, бегал по берегу реки. Состояние его становилось всё более мрачным. Вскоре его ажитация сменилось вялостью. Он перестал есть. Его видели то тут, то там сидящим на земле и глядящим перед собой недвижным взглядом, словно его душу похитил демон, оставив лишь безучастное тело.

В один из дней соседи Игихуля, не увидев, чтобы тот выходил из своего дома, встревожились. За долгие годы такое произошло впервые. И на следующий день никто не увидел Игихуля. Только к вечеру третьего дня соседские мужчины, подстрекаемые своими жёнами, вооружившись мотыгами, решились войти в его убогую лачугу. Осторожно они открыли дверь, висевшую на кожаных петлях, и, ожидая наихудшего, вошли внутрь. Однако их ждало разочарование – жилище, в котором утварью служили только несколько потёртых овечьих шкур и два щерблённых горшка, было пусто.

Наутро весь город облетела новость: Игихуль пропал! Не то, чтобы жители сожалели о том, чьим именем пугали детишек. Но событие это было достойно обсуждения. Чего только не говорили! И что Игихуль стал во главе банды кровожадных разбойников и теперь всем надо бояться набегов, насилий и убийств. И что Игихуль превратился в бешеного пса и теперь нападает на путников, отваживающихся в ночное время выйти на дорогу, ведущую в Борсиппу (даже находились люди якобы покусанные им!). И что Игихуль стал злобным диббуком, который вселяется в людей, чтобы пожирать их души.

Пропажа Игихуля обсуждалась повсеместно: в крестьянских семьях, среди жрецов, на базаре, во дворце правителя-лугаля[6]. Поначалу его вспоминали с теми чувствами, которые он обычно вызывал – неприязнью и отвращением. Но время шло, былое забывалось, Игихуль постепенно превращался в предание. И вот уже, сидя у семейного очага, взрослые рассказывали детям истории, где главным героем был «наш Игихуль», который совершал невообразимые поступки: побеждал лихих врагов, погибал и пробуждался от смерти, строил дворцы и храмы. Ему даже приписывали строительство самого их города.

За всеми этими разговорами горожане не заметили одного обстоятельства. Со времени исчезновения Игихуля в городе не был построен ни один канал, ни один храм, ни одна новая дорога. Нет, попытки строительства были. Горожане собирались в месте предполагаемого строительства и принимались за работу. Но предприятие это, едва начавшись, тут же прекращалась, уступая место ожесточённым спорам о том, что и как надо делать и кто чем должен заниматься. Уже через короткое время, обозлённые строители, окончательно разругавшись, а то и передравшись, изрыгая в адрес друг друга проклятия, разбредались по домам.

Двадцать четыре луны сменилось на небе, когда однажды под вечер город облетело известие: в доме Игихуля кто-то есть! Не успело рассвести, как, несмотря на холодный ветер и моросящий дождь, у стен старой лачуги собралась немалая толпа зевак. Тот, кто был внутри неё, долго не подавал никаких признаков. Некоторые смеливцы, снедаемые нетерпением, стали обсуждать вопрос: а не войти ли внутрь и не посмотреть, есть ли там кто, и если есть, то кто он такой? И вот, когда самый храбрый из них, крепко сжимая в руках большую палку, подступил к самой двери, оная вдруг распахнулась и на пороге показалась некая фигура.

Толпа, как один, отшатнулась, причём храбрец оказался в самых задних её рядах. Первый испуганный вздох толпы сменился гробовым её молчанием, которое продолжалось довольно долго, ибо загадочная фигура оставалась недвижной и не издавала никаких звуков. В толпе стали шептаться: «Это он!» – «Да нет, какой же это он! Он ниже ростом», – «А я тебе говорю, это он! Видишь, как голову держит? Будто сожрать кого хочет». Лица пришельца было не разобрать – он с головой был замотан в сильно потрёпанное чудное на вид одеяние, незнакомое в этих краях. В толпе стали носиться предположения, почему пришелец не хочет явить им своё обличие: «Игихуль стал ещё более уродлив и страшиться показать лицо», – «Да не Игихуль это, говорю тебе! Это демон и голова у него шакалья!» – «Да тихо вы! Это сам Азазель! Сейчас схватит кого-нибудь, да утащит!» – «Тупицы вы все! Холодно же, дождь идёт – вот он и замотался, чтоб не простыть».

Вдруг фигура шевельнулась и переступила порог. Толпа, издав громкий вскрик, отпрянула назад. Постояв пару мгновений, как бы в раздумье, пришелец двинулся вперёд. Толпа раздалась так, чтобы пришелец мог идти, никого не задевая. Он, не спеша, шёл сквозь толпу, которая поспешно расступалась перед ним и не менее скоро смыкалась за его спиной, образуя вокруг пустоту. По-прежнему было непонятно, кто же скрывается под странной одеждой. Только когда некий паренёк замешкался убраться с дороги, пришелец отвернул накидку и на разиню свирепо глянул налитый кровью левый глаз.

Пришелец, пройдя насквозь толпу любопытных, вдруг ускорил шаг и быстро, а затем и вовсе бегом, направился к центру города, туда, где на холме виднелась крыша дворца лугаля. Зеваки ринулись за ним, оставаясь, впрочем, на некотором расстоянии.

Стража, охранявшая дворцовые ворота, наблюдала странное явление. Вначале из ненастной мглы, в которую были погружены городские недра, до них донёсся приглушённый рокот. Очнувшись от утренней дрёмы, блюстители вскочили на ноги и схватились за копья. Вскоре они разглядели бегущего в их сторону странного человека, облачённого в невиданную в этих краях хламиду. Вслед за ним показалось множество бегущих людей. Стражники устрашились: а не враги ли это внезапно подкрались и теперь бегут, чтобы, захватив дворец, предать его разграблению? Но нет, среди толпы были женщины и дети, никто из них не был вооружён, если не считать некоего верзилу, несущего в руках большую палку.

Между тем, странный человек, возглавлявший процессию, не добежав до странников двух саженей, вдруг замер, как вкопанный. Бежавшая за ним толпа тоже встала, причём получилась куча-мала, ибо задние, не видя манёвра их предводителя, пытались продолжить бег, в то время как передние уже остановились.

Выждав некоторое время, пришелец откинул с головы накидку и, глядя на обративших в его сторону копья стражников, сказал громким визгливым голосом:

– Моё имя Игихуль!

При этих звуках в толпе за его спиной поднялся неимоверный шум, напугавший стражников в ещё большей степени, ибо причина этого шума была им непонятна. Стражники были аккадскими наёмниками, и имя «Игихуль», как ни громко и горделиво оно не было произнесено, ничего им не говорило.

Когда шум в толпе приутих, странный человек повторил:

– Моё имя Игихуль! – и продолжил: – Передайте лугалю, что у меня к нему дело!

Сказав эти слова Игихуль сел на землю и снова завернулся с головой в своё одеяние.

Стражники нерешительно переглянулись. Один из них, прислонив к стене копьё, отворил небольшую дверцу в воротах и исчез за ней. Остальные так и остались стоять с копьями, наставленными на пришельца, ибо ни обстоятельства его появления, ни его наружность отнюдь не вызвали у них добрых чувств.

Через некоторое время стражник вернулся и растерянно сказал:

– Лугаль захворал. Я сказал о тебе главному угуле[7]. Когда лугалю полегчает и если он будет в настроении, тот передаст ему твою просьбу.

Игихуль никоим образом не показал, что сказанное ему понятно. Он даже не пошевелился, остался сидеть, из чего можно было предположить, что уходить он не собирается. В толпе поднялся гомон – горожане желали продолжения действа, возникшая задержка была им не по душе. Вскоре недовольство утихло – многие, разочаровавшись, разошлись по домам, будучи озабочены неотложными делами, малое же число присутствующих, невзирая на то и дело моросящий дождь, предпочли усесться на землю поодаль Игихуля, в ожидании дальнейших событий.

Дворцовые блюстители, убедившись, что два десятка городских бездельников и их странный предводитель ведут себя смирно и намерений захватить дворец не проявляют, прислонили к стене копья и сгрудились вокруг походной жаровни, в которой дымили коровьи кизяки.

Постепенно дождь прекратился, уступив место порывистому ветру, который разогнал облака и открыл дорогу солнечным лучам. Стражи всё так же сидели вокруг жаровни, которая к тому времени погасла, и делились воспоминаниями о былых ратных свершениях, искоса поглядывая на Игихуля. Его пестрая свита, находясь от него в отдалении, коротала время, строя предположения о его намерениях. Поскольку Игихуль был всё ещё недвижим, что для знавших его ранее было весьма странно, ибо его помнили неспособным провести без движения и трёх мгновений, стали появляться суждения одно чуднее другого. «Игихуль таки отрекся от человеческой природы и стал демоном», – «Тогда зачем ему было бежать по улице, он мог просто перенестись по воздуху прямо в покои самого лугаля?».

Домыслы эти были прерваны самым брутальным образом. Дверца в воротах отворилась, оттуда выбежал некий человек и что-то резко сказал стражникам на аккадском наречии, указывая на Игихуля и его спутников. Те бросились к последним, схватив копья, и тупыми концами стали отгонять их подальше от ворот и от дороги, к ним ведшей. Им удалось это сделать не без труда, ибо Игихуль, а с ним и его попутчики, проявили явное нежелание изменить диспозицию. Однако решительность и выучка аккадцев позволила им отогнать «противников» саженей на десять.

В скором времени дворцовые ворота распахнулись, из них под началом надсмотрщика выбежали четверо рабов, несшие на плечах роскошные носилки, и быстро скрылись в городских улицах. Едва ворота закрылись, они распахнулись вновь, из них появились три аккадца в полном боевом облачении и бегом направились каждый в сторону одного из храмов: Димузи, Энлиля и Инанны[8].

Через малое время вернулась четвёрка рабов, неся на носилках сухонького старичка, одетого в овчинный плащ. «Лекаря понесли…» – зашептались спутники Игихуля. – «А те трое за жрецами побежали. Плохи, видно, дела у нашего лугаля…».

Вдруг из-за кирпичной стены стали доноситься крики, глухие удары, звон металла. Продолжалось это недолго и закончилось также внезапно, как и началось. Не успело всё стихнуть, как ко двору невесть откуда стали слетаться стервятники.

Ворота вновь открылись и более уже не закрывались. Через них в обе стороны стали сновать какие-то люди, большей частью аккадские наёмники. Среди входивших во дворец были представители жреческого сословия. В одном из них, шедшем во главе немалой процессии, спутники Игихуля узнали Анунаки – верховного жреца из храма Димузи, одетого в торжественную накидку с шерстяным колпаком на бритой голове. Поравнявшись с зеваками, окружавшими Игихуля, он искоса глянул на них, затем, обернувшись к сопровождавшим его, тихо сказал что-то вроде: «Эти подойдут».

Вскоре после этих слов Игихулевым спутникам, которые находились в том месте исключительно по причине собственного любопытства, пришлось в нём раскаяться. Из ворот выбежали с три десятка аккадцев и, окружив несчастных, плетьми и копьями погнали их через ворота во двор дворца. Не дав ни мгновения опомниться, они загнали их в огороженный тростниковым забором загон, в котором ранее содержался скот, предназначенный лугалевых трапез.

Сквозь прутья забора несчастные смогли рассмотреть, что происходило во дворе. Повсюду в лужах крови валялись мёртвые тела. То были солдаты личной гвардии лугаля, его слуги, рабы. Было много женщин, не только рабынь, но и, судя по богатому одеянию, жён и наложниц лугаля. У большинства тел были разбиты головы, у многих вспороты животы и отрезаны разные члены. К телам подходили рабы и, понукаемые аккадскими плетьми, сняв предварительно с них одеяния и украшения, клали их на носилки и уносили прочь со двора.

Среди Игихулевых спутников начался плач и стенания, ибо поняли они, что происходит и какая участь их ожидает.

Вскоре появилась зловещая фигура – уродливая старуха, замотанная в чёрную драную хламиду. Подойдя к забору, она принялась внимательно разглядывать узников, словно они не люди, а те, для кого был предназначен вместивший их загон. Под её леденящим взглядом узники приумолкли. Она посмотрела на каждого из них. Никто не в силах был отвести взгляд от её пронзительных глаз. Стенания, смолкнув, сменились испуганным шёпотом: «Это Иркалла! Иркалла! Нам конец!». Сама же старуха, переводя взгляд с одного на другого, не менялась в лице, не выказывала своих помыслов, которые, впрочем, всем и так были понятны. И только, когда она взглянула на Игихуля, на её лице отразилось то ли изумление, то ли испуг. Она долго его разглядывала, потом вдруг повернулась и быстро, насколько позволяли её годы, удалилась прочь.

Только ведьма убралась, узники стали причитать с удвоенной силой. Они проклинали Игихуля, равно как и богов, и свою несчастливую долю. Один из них по имени Булалум, который с большой палкой хотел войти в дом Игихуля, подступился было к нему с намерением поквитаться за своё нынешнее незавидное положение, но, встретив лишь один взгляд Игихулева глаза, в тот же миг ретировался.

Между тем, рабы, вынесшие все мёртвые тела с дворцового двора, теперь мотыгами сдирали окровавленную землю и убирали её прочь.

Из большого прямоугольного здания, сложенного из необожжённых кирпичей, которое, собственно, и было дворцом лугаля, во двор вышли трое жрецов со своими приближёнными. Они, которые по обыкновению не встречались друг с другом, а, встретившись случайно, не разговаривали, принялись что-то негромко, но, вместе с тем, горячо обсуждать. Доносились обрывки их бурной беседы: «Отравил отца, это понятно. Не терпелось на трон сесть», – «Старику давно пора было…» – «Он нас Аккаду продаст», – «Всю гвардию перебили, ни одного солдата не осталось» – «Надо побыстрее провести обряд, а то он и нас…».

Эта беседа интересовала одного только Игихуля, который с жадностью ловил каждое слово, доносившееся до него. Внимание же спутников его было приковано к дальнему концу двора, где под навесом на треногах стояли казаны, предназначенные для приготовления кушаний для лугалева стола. Сейчас там была одна только Иркалла. Вскипятив воду в средней величины казане, она высыпала в неё что-то из мешочка, который извлекла из недр своей хламиды. Теперь же она помешивала смердящее варево, закрыв глаза и что-то нашёптывая.

Двери дворца широко распахнулись, и из них во двор стало выходить множество людей. Жрецы, снова приняв свойственный им степенный вид, отдалились друг от друга и со своими приближёнными отошли в сторону, уступив место рабам, выносившим наспех сооружённые погребальные носилки, на которых лежало тело лугаля Месаннипадды. Носилки на короткое время остановились, ожидая, когда за ними выстроится процессия. Порыв ветра отвернул покрывало с лица покойного, и стало видно, что оно сильно раздулось и было покрыто багровыми пятнами. Затем носилки двинулись вперёд. За ними, окружённый аккадцами, держащими каждый в правой руке по короткому мечу, шёл Мескалам-дуг – старший сын Месаннипадды. Он был одет в длинный до пят шерстяной плащ, скреплённый на груди золотыми застёжками и украшенную цветными нитями войлочную шляпу. За ним шли пятеро его сыновей, старший из которых был одет в боевое облачение аккадского воина. Других детей Мессаннипадды видно не было. За свитой Мескалам-дуга к процессии пристроились жрецы с приближёнными, причём, тронувшись в путь, все они стали громко причитать, изображая глубокую скорбь, некоторые принялись расцарапывать себе лица. В конце процессии встали музыканты, громко дувшие в трубы и бившие в барабаны, дабы в Подземном царстве услышали, что в него скоро спустится новый обитатель.

Похоронная процессия быстрым шагом пересекла двор и вышла в ворота, направляясь за городские стены на берег Бурануна, туда, где были похоронены все предки Месаннипадды. Иркалла присоединилась к ней последней.

Едва процессия скрылась из виду, в загоне для скота повисла могильная тишина. Его обитатели, смирившись, безропотно ожидали своей участи. Только Игихуль, раскачиваясь, что-то мычал про себя и со сдерживаемой яростью постукивал кулаком по колену.

Два раба просунули палку под ручки казана с варевом Иркаллы и, взвалив эту ношу на свои плечи и стараясь не вдыхать ядовитые пары, под началом надсмотрщика понесли её вслед похоронной процессии.

Увидев это, спутники Игихуля, поняли, что наступают последние их минуты, и вновь стали причитать.

Их наихудшие ожидания вскоре оправдались. К загону подошла целая сотня аккадцев. Наёмники стали выгонять их наружу. По выходе из загона, каждому связали руки за спиной. После чего всех их, словно бессловесный скот, погнали прочь из дворцового двора.

Путь их был недолог. Закончился он на берегу реки у огромной свежевырытой могилы. Обряд уже подходил к концу. Рабы, закончившие засыпать землёй тело Мессаннипадды, поспешно выбирались из ямы. В дальнем конце ямы были сложены принесенные сюда тела убитых во дворцовом дворе. Многие уже были присыпаны землёй. Подручные жрецов укладывали рядом тела жертвенных животных со вспоротыми животами. На краю ямы был казан с варевом Иркаллы. Сама она стояла рядом с глиняной чашей в руках.

Недалеко от могилы стояли жертвенники, над которыми подымались столбы чёрного жирного дыма. Музыканты извлекали из своих инструментов самые громкие звуки, которые, однако, не могли заглушить рёв и блеяние жертвенных животных, приведенных сюда для заклания, и голосивших в предчувствии своей участи. Остро пахло горелой плотью, свежевырытой землёй и кровью. Жрецы с подручными делали свою работу. Анунаки с расцарапанным лицом и руками по локоть в крови совершал заклание очередной жертвы. Ягнёнок с перерезанным горлом ещё сучил ножками, а жрец, вспоров ему брюхо, тащил наружу внутренности, чтобы бросить их в пылающее на жертвеннике пламя.

Поодаль стоял Мескалам-дуг со своей свитой. Судя по царившему там оживлению, мрачность происходящего нисколько не трогала нового лугаля.

Когда несчастные в окружении наёмников появились вблизи могилы, взоры присутствующих устремились на них. В этих взорах было любопытство, презрение, снисходительность – всё, что угодно, кроме сострадания.

Пинками и ударами плетей их заставили встать на колени. Анунаки, закончив жертвоприношение, не омыв рук, взял в правую жреческий посох и, подойдя к несчастным простёр его над их головами.

– Слушайте меня, черноголовые[9]! – воскликнул он. – Сегодня свершится ваше предназначение! Вы избраны для того, чтобы сопроводить вашего лугаля, почтенного Месаннипадду, в царство мёртвых, там быть при нём и служить ему!

При этих словах среди «избранных» поднялся плач.

– Сейчас я совершу над вами обряд, и ваши имена будут вычеркнуты из списка живых, – продолжал Анунаки. – Потом каждый из вас должен выпить свою смертную чашу.

Наёмники стали по одному подымать с колен приговорённых и подводить их к жрецу. Тот ладонью зачерпывал из сосуда жертвенную кровь и мазал ею лицо несчастного, бормоча какую-то молитву. После этого вычеркнутого из списка живых подводили к могиле. Иркалла, давала ему кубок с зельем, которое она зачерпывала из казана. Тех, кто боялся его пить, крепко хватали аккадцы, зажимали ему нос, насильно открывали рот, куда Иркалла вливала зелье. Затем на руках несчастного разрезали путы и сталкивали его в яму. Чтобы оттуда никто не выбрался, на её краю стоял ряд аккадцев с направленными в её сторону копьями. Впрочем, предосторожность эта была излишней, ибо выпившие смертное зелье быстро теряли силы и ложились на дно ямы, чтобы, содрогаясь в конвульсиях, издать последний вздох.

Игихуля взяли одним из первых. Когда его подвели к жрецу, и тот вымазал его лицо кровью, он вдруг укусил за руку державшего его наёмника, упав на землю и перекатившись, сбил с ног его напарника, затем, вскочив, бросился к Мескалам-дугу и пал перед ним на колени.

– О юный господин! Выслушай меня! Я расскажу тебе, как прославить наш Сеннаар во всех землях!

«Юный господин» как раз рассказывал что-то смешное членам своей свиты, которые внимали ему, угодливо хихикая. Прервав свой рассказ, он воззрился на появившегося у его ног окровавленного Игихуля. На его неподвижном, заплывшем жиром лице появилось что-то вроде удивления.

– Я знаю, как возвеличить Сеннаар и сделать его центром мира! – продолжал, между тем, Игихуль.

Мескалам-дуг – жестом показал подбежавшим аккадцам, чтобы они не трогали пока Игихуля.

– Чего ты хочешь? – спросил он.

– Я хочу построить башню высотой до неба! – воскликнул Игихуль, стоя на коленях со связанными за спиной руками.

– Зачем? – спросил Мескалам-дуг.

– Это будет самое великое строение на земле.

– Ну и что?

– Это будет величайшая постройка всех времён.

– Ну и что? Зачем мне она?

– Такого ни у кого нет…

– И в Аккаде? – спросил Мескалам-дуг, искоса глянув на аккадского генерала, стоявшего от него по правую руку.

– И в Аккаде, – подтвердил Игихуль.

– А для чего будет эта башня: дворец, храм, хранилище для зерна?

– Ну… просто башня… Это будет самая высокая башня в мире!

– Я понял, что она высокая. А какую выгоду из неё можно будет извлечь?

– Она нас прославит.

– И что мне с этой славой делать? На хлеб её намазать? Или на голову надеть? – спросил Мескалам-дуг, и его придворные угодливо рассмеялись.

– Люди со всей земли будут приходить, чтобы посмотреть на эту башню.

– А платить за это они будут? Не будут. Зачем платить за то, что и так отовсюду видно.

– В ней можно храм устроить.

– Мало у нас храмов! Он хочет построить башню до небес, а сам не знает, зачем она! – воскликнул Мескалам-дуг, обращаясь к своей свите. Затем, махнув рукой аккадцам и отвернувшись, сказал: – Заберите от меня этого безумного!

Два дюжих наёмника, схватив под руки, потащили Игихуля к Иркалле. Игихуль, отчаянно сопротивляясь, крикнул:

– Ты всего лишь обычный лугаль! Как и твой отец! А построив башню, ты станешь энси[10]! Жрецы всех храмов будут тебе кланяться!

Мескалам-дуг поднял руку. Наёмники остановились, переглянулись и подтащили Игихуля назад к их хозяину.

– Не ты ли тот наглец, что приходил ранним утром ко дворцу и требовал встречи с моим отцом? – спросил Мескалам-дуг. Ему наскучило смешить свою свиту и теперь он глядел, как в яме корчатся в агонии принявшие Иркаллово зелье.

– Да, это я, – ответил Игихуль.

– Чего же ты от него хотел?

– Построить башню.

– Ты безумен.

– Так говорят. Многие думают, что я одержим демоном, который в меня вселился.

– Что из этого правда? – спросил Мескалам-дуг, обернувшись, наконец, к Игихулю.

– Не знаю. Быть может, и то, и другое.

– Зачем строить то, что не принесёт выгоды?

– Потому что никто никогда такого не делал.

– Прославиться хочешь?

– Просто хочу её построить.

– Если такой башни ни у кого нет, откуда ты знаешь, что это возможно?

– Это возможно! – воскликнул Игихуль, – Я был в далёкой стране Кемет[11], которая находится там, где заходит солнце. Тамошние лугали строят огромные пирамиды. Они высотой с гору! И все, кто видят такую пирамиду восторгаются ею и превозносят величие лугаля, построившего её!

– Зачем они им?

– Их хоронят в этих пирамидах.

– Только этого не хватало! Нет уж! Я хочу, чтоб меня похоронили, как и всех моих предков – в земле. И чтоб со мной была сотня моих придворных и целое стадо скота, – сказал Мескалам-дуг, глянув на членов своей свиты. Те склонили головы. – Ты хочешь построить такую, как в Кемете?

– Нет! Выше, намного выше! Чтоб облака доставала!

– Я слыхал о тех пирамидах. Слыхал, что выше их ничего построить нельзя…

– Можно! Можно! В Кемете пирамиды строят из камней. Каждый камень нужно вырезать из скалы, придать ему нужную форму, дотащить до места постройки и установить на предназначенное для него место. Это очень трудно и долго.

– Из чего же ты хочешь строить твою башню?

– Из того, из чего сделаны все наши постройки – из кирпича. Глина, тростник, солома и вода – замесил, придал форму, высушил на солнце и всё! А скреплять кирпичи можно чёрной смолой[12], что есть в наших озёрах. Глины у нас много, смолы тоже – построить можно, что угодно!

– Какой же должна быть эта башня? Какой формы?

– Я… не…

– Такая же, как те пирамиды?

– Я… не думал…

– Ха! Он не думал! Анунаки! Иди-ка сюда!

– Да, почтенный, – сказал жрец, спешно подойдя.

– Я забираю этого одноглазого.

– Никак не можно, господин! Над ним совершён обряд! Он теперь принадлежит Подземному царству, и его нельзя оставлять среди живых.

– Ты слышал, Одноглазый? – сказал Мескалам-дуг Игихулю. – Ты, оказывается, уже мёртв! Что скажешь на это?

– Значит, мне нечего терять, почтенный, – сказал Игихуль, глядя в глаза Мескалам-дугу. – Можешь меня убить, только дай мне построить башню!

– Зачем же время тянуть? – сказал тот, глянув на аккадцев. – Твою башню всё равно построить нельзя. Может, лучше сейчас тебя закопать?

– Мою башню построить можно!!! – крикнул Игихуль, чуть не вырвавшись из рук, державших его.

После этих его слов наступило молчание. Мескалам-дуг разглядывал Игихуля.

Внезапно раздались истошные вопли. Когда наёмники схватили Булалума, чтобы тащить его к Иркалле, он вдруг стал бешено отбиваться. Со связанными руками он катался по земле, колотя ногами нападавших на него аккадцев. Двое из них уже лежали без памяти. Остальные бегали вокруг, не зная как подступиться к непокорному пленнику. Наконец, сговорившись, по команде они вшестером набросились на него со всех сторон и, прижав к земле своими телами, накинули верёвки на его ноги и шею. После чего, как и был, лежащего они потащили его к краю могилы.

Глядя, как один из наёмников пытается своим ножом разжать Булалуму челюсти, чтобы Иркалла смогла влить своё зелье, Мескалам-дуг сказал:

– Ну ладно… Глины у нас много. Почему бы и не попробовать? Живи пока, Одноглазый. Когда на небе появится новая луна, явишься ко мне, расскажешь, какой она будет – твоя башня.

Игихуль воскликнул:

– Нет пределов твоей мудрости, о лугаль! Но рассуди: тех мёртвых, что лежат в могиле довольно, чтобы служить твоему отцу. Прикажи отпустить людей, которых взяли вместе со мной и которые ещё живы. Они будут мне помощниками. И того верзилу тоже.

Мескалам-дуг, скривившись, махнул рукой, веля выполнить просьбу Игихуля. Аккадский генерал, бывший рядом, что-то крикнул по-своему, и его воины отпустили Булалума, так и не принявшего смертного зелья. Не веря случившемуся, тот сидел на земле и утирал текущую изо рта кровь. Другие пленники тоже воспрянули духом, видя, что аккадцы от них отступились.

Мескалам-дуг, между тем, снова стал, молча, разглядывать Игихуля. Потом медленно произнёс:

– По твоим словам ты безумец. К тому же, одержимый демоном. Нынче тебя вычеркнули из списка живых – ты мёртв. Выходит, что теперь ты уже не человек. А кто? Выходит, теперь ты уже не одержимый демоном. Ты уже сам демон. Безумный демон. Так знай же: это тебя не спасёт. Если твоя затея потерпит неудачу, я с тобой сделаю такое, что весь Подземный мир содрогнётся.

– Если башня построена не будет, я сам отправлюсь в Преисподнюю и вправду стану демоном, пожирающим души! – воскликнул Игихуль. В его здоровом глазу пылало пламя. – И пусть я буду проклят и заточён живым в Преисподнюю на веки вечные!

– Да будет так! – сказал подошедший Анунаки.

– – –

– Где башня? – спросил Мескалам-дуг, бросив обглоданную кость собаке.

Полуобнажённая рабыня поднесла ему глиняную чашу с водой. Он опустил в неё руки, вымазанные в бараньем жире, лениво пошевелил пальцами, затем вытер руки о набедренную повязку рабыни, больно ущипнув её за причинное место.

– Ты оглох, Одноглазый? Где башня, спрашиваю!

– Строится, – сказал Игихуль, стоящий посреди трапезной комнаты.

Он сильно изменился. Ещё больше высох, сгорбился. Остатки волос на голове, росшие редкими кустиками, стали жёлто-белыми. Его единственное одеяние – хламида, в которой он пришёл из Кемета – превратилась в лохмотья. От него исходил гнилостный дух. Из больного правого глаза беспрерывно сочился гной. Но его налитый кровью левый глаз, как и раньше, пылал дьявольским огнём.

– Строится?! – воскликнул Мескалам-дуг. – Она уже два года строится! Ты что мне обещал? Башню до небес в тысячу локтей высотой! А что я вижу? Груду кирпича, в которой и пятидесяти локтей[13] нет!

Игихуль, не мигая, смотрел на правителя, ожидая, когда тот выговорится. Его голова и правая рука слегка подрагивали.

– Интересно ты её строишь, – не унимался лугаль. Он улёгся на своё ложе, рабыня укрыла его ноги войлочным одеялом и принялась умащивать его плечи и грудь благовонным маслом. – Кладёшь кирпичи, потом разбираешь, снова кладёшь и опять-таки разбираешь. Где ты этому научился? В твоём Кемете так пирамиды строят?

– Постройка тяжёлая – кирпичи не выдерживают. Из двенадцати кирпичей только три хорошие.

– В остальных девяти что не так?

– Рабы слишком мало соломы кладут. Или слишком много. Или режут её крупно. Угулы не ждут, когда кирпичи высохнут, – велят каменщикам сразу в стены укладывать.

– Я им за это плачу – одна мера[14] зерна за шестьдесят штук.

– Это много. Твой отец угуле две с половиной меры в день платил. А эти по пять-шесть мер зарабатывают, кирпич плохой кладут.

– Учит меня будешь, Одноглазый! – заорал Мескалам-дуг. Он сел на ложе, оттолкнув рабыню. Его лицо побагровело. Однако, увидев, что его крик не впечатлил Игихуля, быстро успокоился. – Зерна мне не жалко – оно храмовое. Анунаки не обеднеет. Ему крестьяне с урожая ещё больше нанесут.

– Он говорил, что скоро платить перестанет…

– За это не бойся – Анунаки платить будет. Он на твою башню глаз положил. Хочет там храм Ану устроить. Хочется ему, видите ли, величайшим жрецом стать!

– Но угулы…

– Сколько они получают, столько и будут получать! Всё! Больше об этом не говорим! А ты сам чего зеваешь? Ты же старший там – самый большой угула. Вот и наводи порядки – следи, чтобы рабы старались. Наказывай. Не слушаются – повесь одного-двух. Я тебе воинов для чего дал?

– Раб за свои полмеры зерна в день стараться не будет, как его ни наказывай. А много вешать – город взбунтуется. Большая часть рабов – горожане, которые тебе долги не смогли вернуть.

– Чего же ты хочешь от меня? Так устроен мир, – лугаль снова лёг на ложе, взял с медного блюда финик, и положил в рот, пожевал, плюнул косточкой в Игихуля, скривился от того, что она не долетела. – Ты-то сам чего пожаловал? То его на верёвке не приведёшь, а тут сам явился.

– Дело есть.

– Опять что-то хочешь построить? Башни мало? – Мескалам-дуг скривился, будто у него зуб заболел.

– Печи. Кирпичи обжигать. Они твёрдые получаются, как камни. И в воде не размокают. Солома для них не нужна. Вот, гляди.

Игихуль вытащил откуда-то из складок своего рубища небольшой кирпич и, протянув его обеими руками, показал лугалю. Мескалам-дуг сделал знак, и рабыня подала ему кирпич, с опаской взяв из рук Игихуля.

– Да, твёрдый, – сказал он, повертев кирпич в руках и даже поцарапав его своим медным ножом. – Сам придумал?

– Не я. Это Булалум. Он кирпич в костёр обронил, назавтра достал, а тот вот такой…

– Булалум… Помню – верзила такой. Его чуть вместе с тобой не закопали… Печи большие должны быть…

– Если на шестьсот кирпичей, их надо не меньше дюжины.

– Ладно. Строй свои печи, – Мескалам-дуг отбросил кирпич, подтащил к себе рабыню, схватив её за складку кожи на животе, сорвал с неё набедренную повязку. – Ты что, не понял? Разрешаю тебе печи строить! Всё! Иди!

Но Игихуль не двинулся, даже когда лугаль снял набедренную повязку с себя.

– Ты ещё здесь? – спросил Мескалам-дуг удивлённо.

– Есть ещё одно, почтенный…

– Что? Да что ж это такое? Говори! – крикнул лугаль в нетерпении.

– Надо разобрать башню…

– Что-о-о?

– То, что построено, построено из необожжённых кирпичей. Если боги пошлют наводнение, если Буранун разольётся, то они размокнут и…

– Проклятье! – воскликнул Мескалам-дуг, поняв, что старания его безуспешны, и ударил рабыню по лицу.

Как был без одежды он встал с ложа, сел за стол, сам налил себе вина. Выпив, он сказал:

– Повтори ещё раз.

– Если будет наводнение, вода подмоет башню, и она рухнет. Надо её разобрать и сложить заново. Но теперь из обожженных кирпичей…

– Одноглазый! – воскликнул Мескалам-дуг, отбросив кубок и взяв в руки нож. – Два года назад ты не знал, что кирпичи размокают? Разве ты никогда не видел, как в сезон дождей в городе дома рушатся?

– Я думал, у башни основание широкое, падать некуда…

– Раньше некуда было, а теперь есть куда?

– Нижние кирпичи разрушаются – вода размывает. Если строить дальше, башня раздавит своё основание.

– Значит так! – сказал лугаль, переведя взгляд с Игихуля на рабыню, сидящую на корточках у ложа и утирающую слёзы. – Ничего разбирать ты не будешь. Наделаешь своих новых кирпичей и обложишь ими стены снаружи, чтоб вода внутрь не попала. Потом будешь строить дальше. Всё. Иди.

Он встал из-за стола, подошёл к рабыне и стал с наслаждением наматывать на руку её волосы.

Игихуль и не подумал уйти. Он смотрел на лугаля, и в его здоровом глазу по-прежнему пылал дьявольский огонь.

– Те кирпичи защитят башню от дождя – от воды, падающей сверху. Если будет наводнение, вода просочится внутрь и разъест основание. Нужно расширить русло Бурануна, чтобы он мог принять больше воды. Тогда наводнений можно будет вообще не бояться.

– Может ты и реку вспять повернёшь?! – заорал Мескалам-дуг. Он прижал рабыню к ложу, вдавив её лицо в подушку, и был уже готов достичь желаемого. – Убирайся! Вон! Вон!!!

___

[1] Сеннаар – древнее самоназвание Шумера.

[2] Идигна и Буранун – шумерские названия рек Тигр и Евфрат

[3] Игихуль – больной глаз (шумерск.).

[4] Три локтя и восемнадцать пальцев – 150 сантиметров.

[5] Димузи – шумерский бог пастух и скотовод

[6] Лугаль – царь, господин, дословно – «большой человек» (шумерск.)

[7] Угула – надсмотрщик (шумерск.).

[8] Димузи, Элниля и Инанны – шумерские боги

[9] Черноголовые – самоназвание шумеров

[10] Энси – властелин, закладывающий основы (шумерск.)

[11] Кемет – древнее самоназвание Египта

[12] Чёрной смолой – природным асфальтом

[13] Тысяча локтей, пятьдесят локтей – 400 и 20 метров.

[14] Одна мера – 0,5 литра.

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Михаил Поджарский: Башня высотой до неба

  1. Очень хорошо написано. Но И.Беленькая права: «… вскоре его ажитация сменилось вялостью …» — слово «ажитация» тут лишнее.

  2. Читается с интересом, написано легко, хорошим языком. Жизнь шумеров изображена очень выпукло и выразительно. Есть некоторые шероховатости в стиле: «ажитация сменилась апатией», «брутальным образом», «изменить диспозицию». Это как-то не «по-шумерски» звучит.

Добавить комментарий для Инна Беленькая Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.