Александр Левинтов: Октябрь 15-го. Часть II

Loading

Пшеничное поле отличается от разнотравья луга тем, что оно предназначено для одного — собрать зерно и сожрать его. Дикий луг радуется своей вольностью и радует нас, ему, в отличие от нивы, не нужен хозяин. И лучше быть сорняком, ненужным, но свободным, чем монотонной стеной колосьев.

Октябрь 15-го

Заметки. Часть II. Часть I

Александр Левинтов

Недоумение

Еду в такси, как обычно, разговариваю с водителем. Мужик под пятьдесят, хорошая музыка, американская и европейская классика от 30-х годов до наших дней:

— Сам подобрал, я ведь диск-жокеем был, в «Ясном перце», знаете такой?

— На Первомайке, угол Шестой Парковой, напротив почты.

— Верно. Хорошие были времена. Доллар 30 рублей стоил — купались в деньгах.

— А теперь?

— Вкалывать приходится. Я ещё предметной фотографией занимаюсь. Как вам такая композиция: бриг «Алые паруса», Грей в чёрном смокинге, Ассоль в подвенечном, с алой фатой, за рулём — Пётр Первый, на капитанском мостике — Путин, среди матросов — Обама.

— Мне не нравится, особенно политическая составляющая.

— А я уже много машин видел: сзади привязан американский флаг так, чтобы улицу мести.

— Это американцев не оскорбляет. И это не доллар растёт, это рубль падает.

— Из-за них.

Приехали. Говорить больше не о чем.

И плевать бы слюнями на этот разговор, но только что я расстался со своим искренне уважаемым коллегой, гораздо умнее и мудрее меня во всех отношениях и со всех сторон.

Семинар шёл по урбанистике, ссылались все (и он в том числе) на европейский и американский опыт — у нас осмысленного и вразумительного опыта нет и никогда не было. Дошла очередь и до меня:

— Для пользы Москвы и москвичей столичные функции надо из города выносить.

— На чью мельницу льёшь?

— На западную, «империалистическую» (сделал кавычки пальцами).

— Мы сами империя, нам Запад не указ.

Через два абзаца чуть не раздалось «Крымнаш!».

В возвышенно интеллигентской среде.

Из такси я вышел в горестном недоумении. Оказывается, вовсе не интеллигентность есть прививка от путинизма (для меня — синонима фашизма и сталинизма), оказывается, наше ускользающее и исчезающее меньшинство цепляется не за голос разума. А за что?

Бред потому и бред, тем и хорош, что необъясним не только его наблюдателю, но и носителю.

И пока я не найду для себя основания противостояния всему этому безумию, с безумцами ничего не произойдёт. Но даже, если я, меченый, найду, вряд ли это изменит хоть кого-нибудь. И ведь люди-то — приличные: хорошую музыку слушают, философствуют. Наверно, всё дело во мне самом.

Пшеничное поле отличается от разнотравья луга тем, что оно предназначено для одного — собрать зерно и сожрать его. Дикий луг радуется своей вольностью и радует нас, ему, в отличие от нивы, не нужен хозяин. И лучше быть сорняком, ненужным, но свободным, чем монотонной стеной колосьев. Полифония свободных мнений, взглядов, оценок — высшая награда обществу и горе ему, монотонному.

Война с Финляндией

Никаких намёков на наши дни.

Безнаказанно порвав Польшу, превратив страну в «географическое недоразумение» (Сталин) два агрессора тут же приступили к следующему акту Второй мировой: СССР 30 ноября напал на Финляндию, а Германия присутствовала в «зимней войне» наблюдателями и военными экспертами. Помимо всего прочего, немцы с удивлением убедились, что нынешний союзник и будущий противник совершенно не готов к ведению военных действий в зимних условиях. Плотность сельского населения, которое и рекрутировалось в армию, в южных районах страны гораздо выше, чем в северных, снежных. Крестьяне Кавказа и Средней Азии, основная масса советской пехоты, никогда не стояли на лыжах, учились этому немудрящему искусству уже в боевых действиях и потому были беспомощны по сравнению с финнами.

Мотивы нападения на Финляндию уже тогда выглядели до слёз глупо: Ленинград расположен в опасной близости от Финляндии, поэтому СССР предложил обменять заполярный район Петсамо на Южную Карелию, финскую житницу. Мы настаивали на том, что это — территориально эквивалентный обмен, но это всё равно, что менять остров Врангеля на Лазурный берег, по крайней мере, с финской точки зрения.

В 8 часов утра 30 ноября войска Ленинградского военного округа перешли границу Финляндии. Одновременно советская авиация бомбила и Хельсинки: пострадали в основном жилые рабочие кварталы. В ответ на протесты европейских дипломатов Молотов заявил, что советские самолеты сбрасывали на Хельсинки хлеб для голодающего населения, после чего советские бомбы финны стали называть «молотовскими хлебными корзинами».

Фактически война шла двумя фронтами: на Карельской перешейке (Южная Карелия) и в Восточной Карелии (нынешняя республика Карелия и Мурманская область).

Когда в течение первого дня войны был занят первый финский населенный пункт — поселок Териоки, там было создано «народное правительство» во главе с Куусиненом. Это правительство мгновенно было признано ССССР и 2 декабря в Москве состоялись переговоры между правительством «Финляндской демократической республики» во главе с Куусиненом и советским правительством во главе с В. Молотовым, на которых был подписан Договор о взаимопомощи и дружбе. Было объявлено, что правительство Финляндии бежало и, следовательно, страной более не руководит. СССР заявил в Лиге Наций, что отныне будет вести переговоры только с новым правительством. Практически сразу после нападения СССР был изгнан из Лиги Наций, исключен из других международных организаций.

Если СССР уже более десяти лет проходил интенсивную милитаризацию, то Финляндия мало заботилась о техническом оснащении своей немногочисленной армии, имела минимум танков (30) и самолётов (130) и вообще не предполагала воевать, хотя Маннергейм, бывший царский генерал, на всякий случай создал оборонительную линию на случай советского нападения. Страна традиционно придерживалась пацифистских настроений и взглядов. Вся финская армия — это 250 тысяч солдат плюс шведские, украинские и венгерские добровольцы, всего 265 тысяч.

СССР выставил 425, 6 тысяч солдат (к концу войны — 760.6 тысяч), 2876 орудий и минометов, 2289 танков, 2446 самолетов. При таком неравенстве сил Финляндия продержалась три с половиной месяца, при этом и военные потери оказались более, чем неравными: 26 тысяч погибших финнов и 127 тысяч — советских.

Финны потеряли второй город страны Выборг и вынуждены были эвкауировать вглубь страны 430 тысяч мирных жителей.

Финские лыжники на позиции

Антигероями этой позорной войны были Ворошилов и Тимошенко, а также Куусинен и Андропов, которые, сидя в Москве «возглавили» финскую компартию и финских комсомол и от имени этих мифических организаций призвали Москву защитить их от «белофиннов».

Официального объявления войны не было. Была создана Финская Народная Армия. К 26 ноября в корпусе насчитывалось 13 405 человек, а в феврале 1940 года — 25 тыс. военнослужащих, которые носили свою национальную форму Эта «народная» армия должна была заменить в Финляндии оккупационные части Красной Армии и стать военной опорой «народного» правительства. «Финны» в конфедератках провели в Ленинграде парад. Куусинен объявил, что именно им будет предоставлена честь водрузить красный флаг над президентским дворцом в Хельсинки. ЦК ВКП(б) разработал инструкцию о создании на оккупированной территории Народного фронта. Мир однако пришлось заключать с законным правительством Финляндии.

Солдатская песня времен финской войны:

Мы приходим помочь вам расправиться,
Расплатиться с лихвой за позор.
Принимай нас, Суоми — красавица,
В ожерелье прозрачных озёр!

Нам остается только ждать, когда какая-нибудь Валерия или ещё более какой-нибудь Дима Билан не споют на что-нибудь про то, как спят луганские и донецкие курганы, а заодно и про российскую лаванду в Крыму.

Остров в океане

Я — географ, и в ходе своего общего и профессионального образования не менее шести раз был вынужден изучать, что Земля имеет форму шара. Однако, сколько бы я не путешествовал по миру — а путешествовал я много — мне ни разу не понадобилось это знание. Кроме того, когда я на склоне лет стал преподавать талантливым детям географию (в Центральной музыкальной школе при Московской консерватории и в Московской международной киношколе) я должен был сообщать им это сомнительное для меня самого сведение. Тему о форме Земли я начинал так:

— Земля имеет форму диска. Диск стоит на трёх китах, которых зовут Красота, Доброта и Истина, киты стоят на черепахе по имени Мудрость (иногда её называют Разум), а черепаха плавает в безбрежном океане Невежества. И это гораздо важнее того факта, что Земля имеет форму шара. И дети охотно принимают эту версию, гораздо более правдоподобную и интересную, нежели уже надоевшая им фраза «Земля имеет форму шара».

Нет, с точки зрения социокультурного мира Земля действительно имеет форму шара, но этот наш социокультурный мир, зримый и очевидный, резко ограниченный рациональностью, есть не более, чем видимость, явленность, сквозь которую проглядывает иное, иной мир, невидимый, сущностный, тот, что даётся нам не нашими чувствами и не нашим подобием Богу, а тем, что в нас от образа Божия — нашим творчеством, интуицией, озарениями, вдохновением. И этот второй, универсумально-духовный, мир первичен, как первичен замысел и Слово Бога при творении мира («Сначала было Слово» — сказано в Евангелии от Иоанна).

Как же так? Ведь Библия начинается со слов «В начале Бог сотворил Землю и небо».

В русском языке это, к сожалению, неразличимо и выглядит как противоречие, но, например, в немецком всё находится на своих местах:

Am Anfang… В начале [времён] Бог создал Землю и небо;

Im Anfang… В сути начала — Слово.

An — «поверхностное» «в», синонимичное «на»: мы можем говорить и «на дворе» и «во дворе», имея в виду одно и то же

In — «внутреннее» «в», соответствующее английскому into: на человеке одежда, но в человеке, в его глубине — душа. И тут уже никакой синонимии.

Мы вольны жить в одном из этих миров: пребывающий в социокультурном мире называется светским человеком, пребывающий в универсумально-духовном — не от мира сего, в полном смысле этого выражения. Но нам мало быть только тем или этим, мы жаждем полноты своего существования, а потому требуем от себя признания и соблюдения этих двух миров.

Это требование прекрасно сформулировал И. Кант, сказавший, что «две вещи поражают мое воображение: звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас». Человек ответственен не только за асимметрию Добра и зла в своём повседневном социокультурном мире, но и за космическую, вселенскую, универсумально-духовную асимметрию, согласно теории В. Лефевра и сильному антропному принципу космогенеза: «Вселенная создана так и таким образом, что человек присутствует в ней с необходимостью».

Ошибка Николая Кузанского

В трактате Николая Кузанского (1401–1464) «Об учёном незнании» содержится утверждение: чем больше мы узнаём, тем шире сфера нашего незнания. Схематически это выглядит следующим образом:

Каждый шаг познания, каждое продвижение вперёд приводят к тому, что растёт объём незнаемого. Это приводит к тому, что любой прогресс по сути своей приводит только к тому, что мы всё больше и больше не знаем относительно того, что мы знаем.

Ошибка Николая Кузанского заключается в том, что признание этого эффекта вызвала у него грусть безнадёжности познания.

Но ведь от каждого нового незнания мы — ах! — молодеем. Это — своеобразная интеллектуальная форма бессмертия, вопреки смертности плоти, биоидной смерти. Смысл новых открытий, смысл новых озарений, смысл науки, философии и любого творчества заключается в распускании бутона незнаемого и нашего омоложения. Мы не просто бессмертны — мы вечно юны в своих исканиях истины и нового знания. И это — вдохновляет и наполняет нас восторгом вечной плодотворной молодости.

Народ
(урок антропологии и социологии в современной школе)

Народ имеет формулу 1ⁿ, где n — численность населения (n+1 — кто-то родился, n-1 — кто-то умер), это ровным счётом ничего не значит и ничем не более того, если n=1, то это — тоже народ, а, пожалуй, что, и всё человечество… 1ⁿ = 1¹, но не возможностями, а ответственностью. И это воспитывается расстановкой в чреде 1ⁿ разного рода Будд, Магомедов, Бетховенов и Эйнштейнов, которых, если реально, просто не было, но они есть педагогически, только из соображений наглядности этих пособий.

С ⁿ можно производить любые арифметические действия, интегрировать, дифференцировать, брать производные любого порядка — это всегда будет народ, разве что, с различными этническими и языковыми оттенками.

Любой 1 — случайность и по происхождению, и по забвению, случаен младенец — точно также, как убелённый сединами старец, и на всякую женскую случайность есть мужская случайность, а, если её нет, то женская случайность случайно бесплодна, случайно бесплотна, либо идёт в лесбиянки и онанистки.

Но если 1¹ — случай, то и 1ⁿ — случай, о которых можно не беспокоиться и которыми можно спокойно и легко жертвовать, понимая, что и тот, кто жертвует, тоже из разряда 1ⁿ.

И потому единица в любой степени противостоит не двум в любой степени, а нулю, также в любой степени. Выбор — только между 1 и 0, а всё остальное — демагогия и надувательство со стороны несистемной оппозиции.

Соседство

Проблема соседства для русской/российской ментальности имеет два капитальных аспекта.

Первый — собственно ментальный. Сравните следующие пословицы:

— чтобы понять соседа, надо пройти хотя бы день в его мокасинах (североамериканские индейцы чероки);

— нет на свете лучше человека, чем мой сосед (французы);

— у соседей и иваси вкуснее, чем чай дома (японцы);

— хороший сосед стоит дороже, чем брат вдалеке (немцы);

— с соседом дружись, а за саблю держись (русские);

— близ границы не строй светлицы (русские);

— с соседом дружись, а забор городи (русские);

— пусть сдохнет моя корова, лишь бы у соседа две (русские).

Недоверие, зависть, злорадство, конкуренция и соревнование — типичные для нас чувства «добрососедства». Это умело использовали чекисты, запуская в начале 20-х годов социальную технологию бытового стукачества. Когда Путин по неосторожности разрешил рассматривать анонимки, на Лубянку сошла лавина доносов добропыхателей по-соседски. Пришлось отказаться от этой, проверенной десятилетиями советской власти, затеи.

Происходит это от внутренней пустоты: пустоты своего дома и пустоты своего внутреннего мира. Нам не хочется верить, что это только у нас: а вдруг у соседа всё-таки что-то есть?

Второй аспект связан с пространственной архитектурой отечественного социума.

Несмотря на то, что Россия — страна горизонтальная, распростершаяся, да, к тому же ещё, и вытянутая, в ней господствуют вертикальные связи.

Из деревни люди бегут не в соседнюю деревню, а в райцентр и дальше.

Из райцентра бегут не в другой райцентр, а в областной центр и дальше.

Из крупного города бегут не в другой крупный город, а в Москву или Питер и дальше.

Из Москвы и Питера бегут за границу…

Вся транспортная сеть страны — радиальные магистрали и кольцевые просёлки. Из городов, расположенных не на одной магистрали проще добраться через центр. То же самое — в авиасообщении. Из Тамбова в соседнюю Пензу можно долететь только через Москву. Из Норильска в Якутск — через Москву, из Астрахани в Ростов — через Москву.

Жизнь соседей, будь то соседняя область, город, деревня или лестничная площадка никого не интересует, все головы, всё внимание ориентировано на центр, даже если этот центр находится всего в 500 километрах от западной границы и в 10 000 километров от восточной.

Развитие коммуникаций и коммуникационных сетей типа www вовсе не избавляют нас от проблемы отсутствия соседства: весь Интернет-трафик также ориентирован на Москву: сообщения и поиски в направлении ближайших соседей составляют жалкие единичные проценты. Это — сложившаяся инфраструктура, которую, кажется, уже невозможно преодолеть.

Соседство — это признание своей провинциальности как самобытности, самодостаточности, культурной независимости и вслед затем признание таких же качеств за соседом.

Но мы имеем дело с периферийным сознанием: комплексом неполноценности, если ты не в центре, неуважением к себе и себе подобным, ненависть и агрессия по отношению к «столичным», с которыми не соседствуешь, а находишься в отношениях рабства, зависимости, подконтрольности и подотчётности.

Первая мысль москвича, попавшего в Замкадье: «как здесь можно жить?», первая мысль замкадца, столкнувшегося с москвичом: «ну, почему ему всё, а мне ничего? — я тоже хочу».

Мы не заметили, что лишили себя соседства, потеряв ценность добрососедства. На глобальном уровне мы окрысились на всех своих соседей и нет никого, кого бы мы не обидели и не оскорбили. Но мы, грызясь со всеми своими соседями, жадно смотрим в центр, на США, и, понимая, что нас там не ждут, люто ненавидим их, а заодно и этих жалких парижан, лондонцев, берлинцев, которые нам — не соседи, а не пойми что. И мы готовы забросать всех их своими бомбами: нам от этого лучше не станет, но все они станут, как мы.

Недавно мы провели в нескольких корпорациях социологический опрос. В анкете было, помимо других, три организационных вопроса:

ценнее лояльность:
к профессии? к организации?
46,7% 53,3%
предпочтительнее тип отношений:
конкуренция? кооперация?
6,4% 93,6%
предпочтительнее коллектив:
с высокой степенью ротации? стабильный
29,2% 70,8%

Дело в том, что конкуренцию мы видим не как соревновательность, кто лучший, а как сплошные подставы и разводы, а потому и избегаем конкуренции. И предпочитаем быть в окружении знакомых лиц, видя в новичках угрозу. Социальное рабство — наш удел, вызванный нашим же недобрососедством.

И на прощание поучительный анекдот на заданную тему:

Посетитель в аду видит два огромных котла, в котором варятся в смоле грешники. Один котел накрыт крышкой, другой — без крышки.

— Почему этот котёл закрыт?

— Тут варятся еврейские грешники: чуть зазеваешься, и кто-нибудь из них непременно сбежит и всех остальных за собой вытянет.

— А почему этот открыт?

— Тут русские грешники: если кто захочет сбежать, так его свои же за ноги назад утащат.

Воистину, пусть сдохнет моя корова, лишь бы у соседа две.

Образование: смена онтологий и генераций
(критический анализ)

Вынужденные маргиналы: потерянное поколение учителей

Выйти из гетто коммунистического строя мы пытались политическими и экономическими средствами: делали прививки рыночной экономики и демократии, не понимая, что и политика, и экономика — вещи вторичные в историческом процессе: они не факторы, а последствия сдвигов в общественном сознании. Сначала появилась протестантская этика как путь индивидуального спасения, а потом — рыночная экономика как механизм ценообразования и сильно потом — политические революции, промышленная революция и демократия, которая вообще стала формироваться на европейском отшибе, в США, аж в середине 19 века, то есть спустя три века после Мартина Лютера.

В этом своем наивном увлечении быстрыми переменами (стоило только заговорить, что евреи шли по пустыне 40 лет, как на тебя дружно махали руками и кричали: «да тут 500 дней — и те невыносимы!») мы не заметили, что поручили новую свою генерацию самому консервативному, законопослушному, робкому и охочему быть рабами слою — школьным учителям.

Все рванули — кто в депутаты, кто в миллионеры, кто торговать всем подряд, все — кроме учителей, которые никогда особой инициативностью и предприимчивостью не отличались, ничего другого, кроме школьного преподавания, не умели и не хотели иметь, были беззащитны, покорны и жертвенны, потому что понимали свою общественную и историческую ответственность: детей надо учить.

А дети вдруг и лихо поняли, что старшее поколение, родители и учителя, — просто лохи и лузеры, ни в чём не указ, да пошли они все. Тут злую шутку с нами сыграла ещё и спешно восстановившаяся церковь: вместо того, чтобы внушать людям, детям, прежде всего, ветхозаветные и христианские заповеди, она озолотилась на простом лозунге «плати!» (даже во здравие и за упокой).

Учителя, и без того униженные в общественном мнении оскорбительной и пренебрежительной оплатой труда, потеряли всякий авторитет и доверие к себе, особенно у учащейся молодёжи. Тем самым мы обеспечили полный неуспех всем своим начинаниям уже на старте, отдал предстоящее поколение людям, живущим и мыслящим в плюсквамперфекте.

Учителя, и до того не стоявшие в общественном авангарде, оказались до жалости к ним маргинализированными. Мы беспечно доверили своё будущее тем, кому в этом будущем делать было нечего. Особенно это коснулось учителей истории, географии, обществоведения, литературы и примыкающим к ним дисциплинам.

Дезобразование: купажное поколение

Купажными называют вина, сделанные из разных сортов винограда, например, любое шампанское купажно, либо из одного сорта винограда, но разных лет урожая (коньяки, хересы и другие).

Говоря о современном поколении как купажном, следует иметь оба смысла купажа: эти несчастные находятся под тлетворным влиянием сразу нескольких эпох — от досоветской до постсоветской — и сразу нескольких мировоззрений — от патриархально-патриотическо-фашистского до либерально-западническо-демократического. При этом не распределено по отдельным социальным группам, что было бы нормально и естественно, и насажено частой порой на одном человеке, свято, но слегка верующего в Бога и Будду, металлиста, нашиста, патриота и антифа, знатока и любителя американских фильмов, антисемита и поклонника ессейской секты, фаната брянского «Динамо» и «Манчестер Юнайтеда».

И это — не единичный экземпляр, это — явление массовое, колышимое шальными ветрами моды и прочими поветриями, непредсказуемое, неустойчивое и стихийное, полное пофигизма и воинствующе неверящее ни во что и никому.

Это купажное поколение, увы, — гниловатый продукт насквозь прогнившего образования — школьного, уличного, семейного, религиозного, интернетного — всего и любого образования.

Дезпредметы

Школьники давно перестали обращать внимание на вранье и чушь, которые им преподают в школе. Они всё видят и слышат: один год им внушают, что Сталин — людоед, а на следующий год — эффективный менеджер, по одному каналу ТВ царь причислен к лику святых, а по соседнему он же — Николай Кровавый, в одном учебнике Россия — пуп земли, Москва — Третий Рим, Киев — второй Иерусалим, а в параллельном учебнике — маленькая Московия в ходе тяжелых оборонительных боев увеличила свою территорию за триста лет в сто раз.

Он проходит Закон Божий как когда-то мы — историю КПСС: «верю, потому что абсурдно». Он проходит этот предмет, хочет он того или не хочет, хотят этого его родители или нет. И потому из него даже атеист — никудышный,

По географии он должен знать «какие ископаемые организмы характерны для каменноугольного периода» (Б.Б. Вагнер и Ю.А. Моргунова «География московского региона в тестах и игровых заданиях», М., МГПУ, 2005, 205 с., 25 стр.), но реально он не в состоянии рассчитать бюджет своей поездки из Москвы в Питер на выходные.

Как и положено всяким предметам, учебные предметы молчат и только загромождают собой пространственно-временной континуум каждого учащегося.

Дезучителя

Зато не молчат учителя, педагоги и преподаватели, «преподы». А лучше бы, наконец, замолчали.

Балбес, лоботряс и двоечник, будучи студентом-старшекурсником московского педуниверситета, в трех школах работает завучем и получает, следовательно, втрое больше любого своего профессора, а сам профессор, зарабатывая от полставки до 1/16 ставки в десятке вузов, от Москвы до Камчатки, плевать хотел на продукты и результаты своего труда и не несет никакой ответственности за откровенную отсталость читаемого им материала — он, профессор, никогда не занимался той деятельностью, к которой готовит купажное поколение, он — преподаватель Божьей немилостью.

Существуют — и это не нечто уникальное — учебные заведения, где выписывают дипломы и только это делают, всё остальное: лекции, семинары, зачеты, экзамены, практики и пр. — фикция, декорации, фантомы, миражи.

Так как пепеэсам (профессорско-преподавательскому составу) начинают платить в зависимости от количества студентов, записавшихся на их курсы, то наиболее продвинутые и рубящие в арифметике начинают нанимать в качестве студентов близких и родственников, в результате, учась сразу в нескольких вузах, можно скромно, но беспечно жить, охраняя себя от армии и избытка знаний — годами.

Школьные учителя низведены, несмотря на вполне приличные нынешние заработки, до состояния рабов: они не могут работать нигде, кроме, как в школе, а потому держатся за свои рабочие места, как каторжанин за свои кандалы. Его, учителя, можно запросто впрягать в выборные жульничества, фальсификации и манипуляции, а потом (и до того) требовать от него высоких моральных качеств и воспитательных надоев. Считается нормальным, что мировоззрение учителей подобно флешке — одним махом можно стереть одно мировоззрение и тут же инсталлировать иное, прямо противоположное. Если учащихся надо убеждать при смене мировоззренческих установок, то учащим можно менять онтологию приказом по школе, району, городу или стране.

Дезобщество

Купажное поколение только вступает во взрослую жизнь: еще двадцать лет — и они станут доминирующей генерацией, воспроизводящейся в своих детях, а нынешние доминанты массово отойдут от дел: на пенсионный и вечный покой. Дезориентированное и экстремально нигилистическое общество нашего светлого будущего будет представлять угрозу — и себе и мировую угрозу. Не веря никому и ни во что, невозможно вступить в устойчивую коммуникацию, войти в коммуникационное общество. Мы — уже не добровольно и сознательно, как сто лет тому назад, а в силу обстоятельств окажемся отрезанными от мирового процесса и прогресса, при этом, в качестве самооправдания, будем убеждать себя: это мы идем в ногу, а весь остальной мир — не в ногу. Хорошо, если мы окажемся Антарктидой или пустыней Сахарой, но ведь при нашей агрессивности и настойчивом, маниакальным желанием спасти собою мир это вряд ли получится.

Кто виноват? Что делать? С чего начать?

Если кто еще помнит истмат, политэкономию и историю КПСС (историю ВКП(б) уже никто не помнит, все вымерли), то не даст соврать: в течение двадцати лет до революции ни Ленин и никто другой из большевиков даже не пытались ответить, что делать и с чего начать (так назывались две программные работы Ильича), но зато бурно обсуждали, кто виноват (самодержавие, отечественная и мировая буржуазия, меньшевики, эсеры, все вообще, все кроме большевиков). Действовали же большевики спонтанно и непредсказуемо, как и положено политическим тинейджерам. Точно также действуют и нынешние. Разница лишь в том, что те, прежние, пытались хотя бы потом, рефлексивно, объяснить себе и другим, что и зачем они наделали — эти, наши, даже не пытаются понять себя.

Беда наша не только и не столько в том, что мы на свою голову взрастили купажное поколение, сколько в том, что мы прекрасно знаем, кто в этом виноват (Путин, Фурсенко, чиновники минобрнауки, система, проклятое советское прошлое, клятый Запад со своим поганым болонским процессом, жидо-масоны), но — что делать и с чего начать никто не знает и не задумывается. Понятно, что нас ждет дальше…

Поколение понаехавших учеников

Тогда же возникла демографическая тенденция, на которую особого внимания не обратили: школы не просто обезлюдили, они обезлюдели местными детьми. В Москве в Западном Измайлово, примыкавшем к Черкизону, в каждом классе оставалось по одному-два московских школьников, а всё остальное наполнение классов — киргизы, таджики, азербайджанцы, вьетнамцы, китайцы и т.п., носители совсем других культур и совсем другой этики, плохо говорящие и плохо понимающие по-русски.

Уехавшие поколения профессуры

В массовом порядке уезжали, уехали и продолжают уезжать вовсе не школьные учителя — университетская профессура, при этом, элитная. Уровень образования учителей стал заметно падать, к тому же учителей втянули в позорную выборную технологию: основной доход стала им приносить не преподавательская деятельность, а организация и проведение «выборов» в угоду и на деньги власти. Даже как разовое такое явление развращает, а если это длится 15-20 лет?

По экологической цепочке потеря одного сильного профессора — это потеря примерно ста рядовых учителей. Только в один короткий промежуток времени, почти разово. За десять-пятнадцать лет потери составляют тысячи: университеты выпускают не учителей, а владельцев дипломов. В школе им, по сути, делать нечего, да и они сами знают это и идут работать в школу крайне неохотно — не более трёх из десяти выпускников.

Университеты: поршневое вытеснение педагогов преподавателями

Есть, однако, в современном состоянии образования и позитивные тенденции. Речь идет о поршневом вытеснении педагогов преподавателями и на школьном, и на университетском уровне. Это особенно важно и благодатно оказалось для высшей школы. В аудитории пришли профессионалы, полномочные представители профессиональной деятельности, а не вводящие в эту деятельность. На полставки, на четверть ставки — они стали подрабатывать в университетах, разжижая местный устойчивый инбридинг, свободные от пут педагогических методик и других педагогических вериг. Их преподавание — скорее демонстрация образцов профессиональной деятельности, нежели долбёж сильно устаревших истин и предрассудков.

К великому сожалению, министерское чиновничество не увидело и не признало это благое веяние (а скорей всего — увидело, признало и испугалось: профессионалы непокорны и не рабы приказов и инструкций). Началась борьба с почасовиками и полуставочниками, увы, победная. Так что вытеснение не превратилось в мейнстрим и осталось на уровне кратковременного эпизода.

И вся эта печальная вереница поколений образователей и образуемых проходит на фоне и в декорациях онтологических катастроф, увы, не скоротечных, а тягучих, как зубная боль.

Советская онтология образования

Реально советская онтология образования видела процесс образования не как воспроизводственный социокультурный процесс, что декларировалось очень узким сегментом передовых и смелых представителей этой сферы общественной жизни, а как производство и подготовку к производству.

При этом цели образования лежали не в пространстве общественных интересов и общественного развития — это всё игнорировалось (в лучшем случае) и уничтожалось как крамола, а в сугубо государтственных интересах. Государству вовсе не нужны были и даже считались опасными образованные люди: требовалось готовить людей к производственной деятельности: производству угля, нефти, стали, электроэнергии, зерна, ракет, атомных бомб, автоматов Калашникова, мировых рекордов в спорте, детей, студентов и школьников, знаний — производству как самоценности и чуть ли не единственного смысла существования людей и системы.

Мы знали, что наша система образования — лучшая в мире (главный аргумент этого тезиса — потому что бесплатная, другой аргумент — потому что это позволило нам создать атомную бомбу и ракету, хотя и то, и другое было откровенно ворованным), а потому мы не интересовались и не знали, что происходит в мире в сфере образования: весь мир казался нам составом разного рода вагонов, от общих до СВ, идущих за нашим паровозом.

Если производство людей развивалось быстрее материального производства (а так было почти всегда, за исключением военных лет), подготовка произведенных людей обгоняла объем рабочих мест, особенно в таких застойных пóрах, как малые города и село, эти массы ненужных людей эшелонировались: на целину, на великие стройки коммунизма и на другие бессмысленности — главное, чтобы подальше и чтобы не возвращались, работы для них нет.

Это, пожалуй, самая важная онтологическая характеристика советского периода: образование подменялось подготовкой к производственной деятельности. Инженер должен был хорошо знать сопромат и начертательную геометрию, но обязан был не уметь говорить на иностранном языке (только читать и переводить со словарём), не знать литературы, музыки, живописи и других искусств, не разбираться в философии, даже в диамате и истмате, а также истории, кроме истории КПСС, всё этическое богатство человечества сводилось к «моральному кодексу строителя коммунизма» и так далее. И, конечно, тяжелейшим грузом на высшее образование ложились совершенно бесполезные и даже вредные с точки зрения интеллектуального развития идеологические дисциплины: история КПСС, марксистко-ленинская философия (диамат и истмат), научный коммунизм, политэкономия капитализма и социализма, научный атеизм etc. Ни на один предмет по специальности не уделялось столько времени и внимания, как на эту чепуху, включавшую в себя также комсомольские и открытые партийные собрания, политучебу и многочисленные манифестации и жесты типа «маршей мира», демостраций трудящихся и встреч высоких иностранных гостей (10-20% суммарного аудиторного времени). Достаточно сказать, что даже в МГУ госэкзамен был не по профильному предмету, а по истории КПСС.

При этом подготовка к производству вовсе не означала профессиональную подготовку.

Собственно, вузовская подготовка велась про трем массовым квазипрофессиональным направлениям: врачи, учителя и инженеры — всё остальное было экзотикой и редкостью, совокупно составлявшей процентов десять от всего объема дипломированных выпускников.

Принципиальное значение этой подготовки — государственное распределение выпускников. Строго говоря, во многих случаях это оказалось обузой для государства: экономика в хроническом застое, ни одна пятилетка так и не была выполнена, рабочих мест недостаточно. Поневоле приходилось создавать фиктивные рабочие места и сдерживать рост производительности труда. Основное правило советской занятости: «если вы думаете, что вы мне платите, то считайте, что я вам работаю».

Плановая экономика не предполагала ничего, кроме роста производства, но именно роста-то и не было. По большинству экономических показателей СССР так и оставался на уровне 1913 года, разве что по производству телевизоров заметно обгоняя дореволюционную Россию.

Карьерный рост считался предосудительным, и продвижение по службе осуществлялось вовсе не по профессиональным характеристикам, а по спектру не имеющих ничего общего с профессией и квалификацией индексов, важнейшим из которых была партийность.

Постсоветcкий онтологический нигилизм

Коллапс СССР имел системный характер: вместе с политическим строем и коммунистической идеологией рухнули такие жизненно важные институции, как армия, культура, образование, нравственность, экономика.

Перестройка прошла не во имя чего-то, а против кого-то (конкретно, КПСС). Никто не знал и не хотел знать, что будет дальше, но все хорошо знали, от чего устали и в чем разуверились.

Не было проведено ни тщательной онтологизированной рефлексии советского периода, ни тем более онтологических построений будущего. Прошлое просто облили грязью, без суда и следствия, а на будущее понадеялись как на сделанное по лекалам Запада, даже не удосужившись критически подойти к этим лекалам. А по лекалам не то, что образ жизни — автомобиль приличный невозможно сделать.

За 70 лет отученные от онтологической работы (зачем, если имеется «теоретически обоснованная» марксистко-ленинская картина мира, прошлого, настоящего и будущего мира), мы, лишившись этой картинки, разуверились в онтологии вообще и впали в онтологический нигилизм, удобный и бесполезный.

Gathering Education System

Так возникла и сформировалась Gathering Education System, образовательный веник «с бору по сосенке». Что-то взято советского, что-то — дореволюционного, что-то американского, что-то китайского, что-то придумано на коленке. Ни пазл, ни даже букет из этого всего не складывается. И не сложится.

Что же делать в этой, достаточно безнадёжной ситуации?

Собственно, ответ банален и очевиден: надо складывать пазл, надо создавать стройную, гармоничную, непротиворечивую онтологию образования — не на потребу сегодняшнего дня, а на будущее, которое тоже надо онтологизировать, а не ждать, когда же и что же нагрянет.

Смыслы Life Long Education (LLE)

Идея образования в течение жизни (Life Long Education), постепенно превращается в мейнстрим образования, но, как это у нас повсеместно принято, мы воспринимаем эту идею, не вдаваясь в формирование её смыслов. Тем самым мы признаём, что а) мы вторичны, а авторы идеи уже обеспокоились смыслоформированием, и б) не нашего ума это дело.

Данный материал есть первая проба и попытка преодоления этой ненужной и оскорбительной робости.

Представляется правдоподобным выделение четырех жизненных фаз:

— детство, отрочество, юность;
— молодость;
— зрелость;
— старость.

В каждом из этих периодов формируются свои специфические смыслы образования.

Детство, отрочество, юность

С младых ногтей и до окончания общего образования в 16-18 лет мы получаем прежде всего:

— воспитание, даваемое нам в семье, в религиозной общине, «на улице», в Интернете и СМИ, в детском саду и, увы, в последнюю очередь, в школе, где явно преобладает формальное воспитание, в которое не верят ни воспитуемые, ни воспитатели;

— просвещение, включая некоторый универсум знаний, по большей части мёртвых и ненужных в дальнейшей жизни, логику и мировоззрение как зачатки мышления;

— обучение юзерским навыкам: чтение, тайпинг и письмо, компьютерная и финансовая грамотность, счёт и расчёты, сексуальное образование, практика иностранных языков, экология, социальные практики, практическое право и т.п.

В этот период осмыслено эгалитарное образование, как домашнее, так и школьное — ради освоения общественной ценности равенства и равноправия.

Молодость

Молодость отдана освоению профессии и сквозь профессиональное (начальное и/или высшее) образование — вхождение в профессию и социальная адаптация как способность самостоятельного существования в социальной среде.

Зрелость

Зрелость предполагает регулярное повышение квалификации в избранной смолоду профессии, углубление профессионализации, а также освоение новых профессий. Весьма важно, что, если взрослое образование обгоняет научно-технический процесс и смену технологий, то именно за счёт этого происходит карьерный рост и рост материальной обеспеченности и материального благосостояния.

Старость

Образование в старости есть осмысление прожитой и проживаемой жизни, формирование своего личного наследия (legacy) остающимся и оставляемым, элитизация (винтаж) своей жизни, осознание её неповторимости и значимости.

Это, разумеется, не исключает пополнение юзерских и профессиональных навыков, приобретение новых профессий, прежде всего свободных (бизнес, искусства, философия и т.п.).

Образование в старости — это и формирование новых социальных связей, возрастных, а не профессиональных.

В заключении следует особенно подчеркнуть, что на всём жизненном пути образование является главным образом самообразованием и только самообразование обеспечивает образованность (а не простую обученность).

Проблематизация схем и технологий. Обретение себя

Мы употребляем и то, и другое повсеместно, но не относительно себя: мы строим их для других, сами не желая быть встроенными в технологию или схему, или технологическую схему. Но точно также поступают и все остальные, а потому технологии и схематизации в гуманитарной, в социальной среде тотально не действуют.

В методологической среде процветает схематизация. Этому учат, этим гордятся, создаются альбомы и атласы схем, схемы рассматриваются как важнейший, а порой и единственный результат интеллектуальной работы, «коллективной мыследеятельности».

По-видимому, это действительно имеет смысл.

Но, чтобы убедиться в этом, стóит рассмотреть смыслы, заключённые в понятие схемы.

В греческом языке их несколько:

— формула,
— форма,
— видимость (и стоящая за ней модальная форма — кажимость),
— природа/натура объекта или вещи (под природой, natura, греки (Аристотель) понимали поверхностную, несутевую природу, данную человеку в мышлении и деятельности, в отличие от потаённой и непознаваемой physis).

Если посмотреть дальше, что предшествовало схеме, то обнаружатся два пра-смысла:

— получение/получаемое,
— удерживаемое.

Эти смыслы и пра-смыслы вполне описывают понимание схемы, как ухватываемой и удерживаемой нами формы, даваемой нам и нами внешним образом.

Форма — и это основное свойство схем — отчуждаема и транслируема. Это хорошо известно поэтам, работающим со словесными формами: ритмы, рифмы, размеры, даже формы целых стихотворений (сонеты, рондо, стансы и т.п.) воспроизводятся, тиражируются, повторяются, но… ничего не стóят и не значат без содержания, всегда интимного и неотдираемого от автора. Собственно, только содержание и является авторским — никто, кажется, не претендует на авторство ямба, хорея и «розы-морозы».

Освобождение от форм, от схем — порой непосильная работа, от которой многие отказываются именно из-за непосильности. Гораздо проще наполнять схему текстовым содержанием, что собственно, и делают методологи, понимая, что сама по себе схема нема, немотна.

Схема — это всегда редукция, сведение сложности к простоте и однозначности, принципиальности. Это настолько удобно, что в некоторых методологических ПТУ обучают и натаскивают только на схемах действий, как правило, не имеющих содержания напрочь. В этих заведениях онтологические схемы, схемы, удерживающие содержание, пусть и в самой примитивной форме, неведомы.

Картосхема Сан-Франциско необычайно легко читается и, не зная города воочию, не зная его содержания, кажется, что езда и ориентировка в этом городе необычайно комфортна. До тех пор, пока не въедешь в город:

— прямые улицы превращаются в головокружительные подъёмы и спуски, удержаться на которых при перекрестках, в плотной толпе других машин, очень нелегко;

— на Мишен-стрит надо зорко следить за нищими, старающимися попасть под колёса твоей машины, чтобы потом ты платил им пожизненную пенсию за увечье;

— на Кастро ни в коем случае нельзя покидать машину — тебя облепят и облапают голубые;

— нигде нельзя зевать — афроамериканцы на незастрахованных и битых-перебитых драндулетах стараются непременно столкнуться с тобой, чтобы выцыганить сотню-другую баксов «на ремонт»;

— нельзя оставлять машину в укромных местах — её мгновенно обгадят хомлессовцы (бездомные), для которых это занятие — настоящая забава и спорт;

— оставив машину на обочине улицы с бесплатной парковкой, необходимо убедиться, что эту улицу не начнут чистить-уберать-подметать и твою машину с наслаждением эвакуируют на платную стоянку где-нибудь у чёрта на куличках.

Схема улиц ничего не говорит о содержании уличной жизни.

Схематизация — это средство избегания содержания и заточение тебя в вольеру формы. Схематизации следует избегать, если у тебя есть содержание, но она — надёжная защита для лишённых содержания, бессодержательных.

Что же касается технологий…

Со Средневековья мы привыкли к тому, что в городе доминирует наемный труд. После Реформации наемный труд стал не только основной формой занятия горожан — в нем сосредоточилась новая, протестантская этика, воцарился дух капитализма и утвердилась industria, аскеза трудолюбия: так Европа вступила в рыночную экономику.

Однако наемный труд до этого практически вообще отсутствовал. В античных городах Эллады, Рима, вообще Средиземноморья и Востока трудились рабы, и, уж, конечно, не по найму. Свободные люди предавались занятиям, за которые, по свидетельству Цицерона, получать плату считалось зазорно и неприлично. Допускалась служба: государственная, городская, культовая — за это не платили, но более или менее адекватно компенсировали потерю времени и сил. Служить богам или Богу за плату выглядело святотатственно, как, впрочем, и фараону, царю, басилевску, кесарю, императору и т.п.

Во имя наемного труда мы сильно сократили возможности и направления своих ненаемных занятий, прежде всего семейных. Особенно это коснулось женщин, буквально насильно вытесненных из дома на рынок труда.

К сферам ненаемных занятий можно отнести:

— семью,
— хозяйство,
— творчество,
— хобби,
— фриланс,
— помощь и волонтирство,
— совместные дела,
— самообразование,
— и другие.

Превращение наемного труда как источника существования в занятие как интеллектуальную и личностную капитализацию — вот ценностной смысл отказа от наемного труда и аскезы индустрии. Когда мы откажемся от протестантской идеи спасения в наемном труде, только тогда мы и перейдем, наконец, в постиндустриальное общество.

Двадцатый век, а, точнее, технологизация процесса производства, а затем и других процессов, стал веком массового перехода трудящихся в разряд служащих: встроенные в технологические процедуры и операции, люди перестали видеть, ощущать и отвечать за результат своего труда, только за сам процесс труда, измеряемый повремённо (например, почасовой) системой оплаты. Ритмика технологического процесса стала лейтмотивом организации всей жизнедеятельности, расписаний личной жизни, работы транспорта, городских служб и бизнесов. Технологизация охватила не только производственную и трудовую деятельность, но и отдых, рекреацию, общественные и интимные стороны жизни.

В этом смысле городская жизнь стала похожа на сельскую, где агроцикл воспроизводства (хозяйствования) чётко задает темп и ритм всей жизнедеятельности, вплоть до свадеб, зачатий, рождений и даже смертей.

Мы утеряли столь ценимую нами и столь контрастную физиологии и вообще биоидности человека аритмию жизни с её спонтанными всплесками, озарениями, вспышками вдохновения, городская жизнь и планировка городов стали уныло монотонными, предсказуемыми как приход немецкого трамвая — строго по расписанию. Практически мы сами стали угнетать собственную креативность и вспыльчивость труда и творения.

Технология (способ производства, способ действия, лишенный материала и содержания действия), как и схематизация, легко транслируема, инфицируема и в этом смысле весьма экономична и даже эффективна. Всё хорошо, кроме:

— она превращает любое занятие в унылую монотонность,
— она разделяет людей в ходе разделения труда,
— она до зевоты скучна и имеет поэтому свойство всё обессмысливать…

И чтобы забить последний гвоздь: системность превратилась в нашу ловушку.

Система — искусственно-техническое построение, призванное обеспечивать неразрушимость и долговечность этих построений, будь то технические или социальные (социально-политические, социокультурные) системы.

Одной из наиболее распространенных социкультурных систем является система образования, предмет нашей гордости и тревог.

Она оказалась чрезвычайно хрупкой — и из-за внешних воздействий на неё и благодаря внутренним реформам и преобразованиям. Практически то, что мы имеем сегодня под системой образования, является мимикрией под образование, некий «новый наряд короля».

Системе как искусственно-технической конструкции противостоит комплекс как естественно-историческое сочетание. Классический пример комплекса — природный ландшафт. Но к комплексу можно отнести и такие антропные образования как народ, город, страна, хозяйство, складывающиеся естественно-историческим путём, как бы сами по себе.

Однажды Эзопа спросили, почему культурные растения надо холить, выхаживать, поливать, окучивать, культивировать, но они всё равно болеют и не столь плодовиты и устойчивы, как буйные и дикие травы:

— потому, что эти травы — родные дети земли, а культурные растения — пасынки и падчерицы, нелюбимые и неинтересные земле.

Нам понадобилось 27 веков, чтобы начать прислушиваться к Эзопу и смотреть с подозрением на творимые нами системы.

Освобождение от схем, технологий и систем — это путь освобождения себя от пут обискусствления, освобождения своего естества, тварного и творческого.

Попутчики

Первичен и безграничен универсумально-духовный мир. Но есть и весьма ограниченный и определённый социокультурный мир, пронизываемый универсумально-духовным. Социокультурный мир дан нам чувственно, физическими чувствами: мы на него смотрим, мы его слышим и так далее. Универсумально-духовный мир предстает перед нами интеллехиями: мы его видим, слушаем, понимаем, познаём и т.д.

Социокультурный мир заселён людьми. Их происхождение мы знаем из Библии, теории Дарвина, языческих и других теорий и гипотез антропогенеза. Унивесумально-духовный мир также заселён — духовными существами, произошедшими от Лилит, первой жены Адама. Так как время ещё было несмышлёным, то Лилит рожала этих духов весь бесконечно краткий миг жизни-ночи с Адамом. Цитата из «Плаценты человечества»:

Дети Лилит — существа, носители сутей, тех или иных идей и по природе своей достаточно примитивны, по мнению Адина Штайнзальца (“Роза о тринадцати лепестках”), они духовны, но бездушны…

Дети Евы — из праха. Их, то есть — наш, путь — к духовности и во имя духовности, соблазнительной и спасительной. Трепещущие плотью, мы движемся по острию соблазна и спасения, Добра и зла — в этической асимметрии Духа. Мы — вещества, вещающие собой этот мир, оглашающие его вестью (латинское — vesta, греческое — gestia) — сокровенной истиной мира, ее точкой коллапса, началом и концом… Мы не носители этой истины, но нам дано ее вещать.

Многообразие детей Лилит и их производных с людьми (бастардов) может быть сведено в некоторую типологию (разумеется, представлена лишь выборка):

отношение к вечности типы и типичные представители бастарды
бессмертные Титаны андрогины, химеры, эриннии, Горгона Медуза, циклопы, Фата Моргана, сатиры, кентавры
Боги дивы, дэвы, асуры, духи, демиурги, демоны, джины
Герои Агасфер (Вечный Жид), Летучий Голландец, Великий Охотник (Орион)
стремящиеся к бессмертию маги, чародеи, волшебники вампиры, вурдалаки, оборотни, кадавры, привидения, призраки, тени, невидимки
гномы, эльфы, феи, тролли великаны, гиганты, исполины, микроиды
нимфы, наяды, сирены, гении саламандры, сильфиды, ундины (русалки)
смертные инкубы и суккубы, лешие, кикиморы, водяные, домовые, лихорадки, заспинные, запечные и мельничные черти и чертенята трехрукие, глазопупые, трехглазые, руконогие, многоголовые, вывернутые, ведьмы и ведьмаки
гуманоиды, йети, НЛО тираны, кликуши, харизматики

Все разнообразие плацентарных средств или средств вхождения в контакт с детьми Лилит может быть сведено к трем основным группам:

Сакральные (герметические) средства (не транслируются)

  1. Совесть негенетическая память, мемориальное табуирование, остатки предыдущих инкарнаций, канал коммуникации между монадой души и Духом, этический гомеостазис, удерживающий асимметрию Добра и зла в человеке. Нормальное состояние совести — покой. Бодрствующая совесть порождает ночные кошмары и мучительные угрызения.
  2. Страх — мощное креативное средство выявления во тьме детей Лилит, во тьме же зачатых и рожденных.
  3. Воображениесопровождающая страх или совесть процедура по совмещению выявленного во тьме или внутреннем мире с собой, допущение детей Лилит в собственную жизнь.

Оккультные (профанирующие) средства (транслируются самими детьми Лилит)

  1. Галлюциногенные средства — ароматы, дымки, травки, мхи, грибы, особенно мухоморы и поганки, описанные Карлосом Кастаньедой, пейот, порошки, зелья, отвары, настои, пары, ртуть, некоторые виды микробов и болезней, истолченные в пудру смарагды и некоторые другие минералы и камни, горные (например, алтайские) и морские водопады, испарения северо-байкальских слюдяных пещер и болот нижнего Мараньона.
  2. Алкалоидные средства — вина, водки, виски, джины, коньяки, араки, сакэ, текила, пиво, спирт, зубная паста, денатурат, клеи группы БФ и все виды полироли.
  3. Наркотические — гашиш, опиум, марихуана, ЛСД, кокаин, кофеин, танин, хинин, эфедрин, план, анаша, тройчатка, пятирчатка, раствор хлорофоса или диафоса в пиве, настой гуталина на черном хлебе, чифирь, буза, тюря из черного хлеба и водки.
  4. Гипнотизм и волюнтарные манипуляции — усыпления, введения в транс, пассы, спиритические сеансы, катания на НЛО, лжеучения, мистификации и розыгрыши.
  5. Магия и парапсихология — заговоры, наговоры, приговоры, колдовство, ведьмачество, чародейство, волхвование, гороскопия, хиромантия, дивинации и автодивинации, неканоническое медитирование.

Социо-культурные (профанные) средства (транслируются людьми)

  1. Фольклор — сказочный, мифический, героический, легендарный, былинный, эпохальный; сохраняемый в присказках, приметах, фенологии и нормах поведения и табуирования поведения
  2. Игры — забавы, шалости, азарты, риски, редукции, модели, теории и любые иные средства и способы освоения мира через установление его границ до безопасной соразмерности человеку.
  3. Виртуальные миры — компьютерные технологии, кино, театр, телевидение и другие масс-медиа, политика.

Все эти попутчики человека как существа социокультурного, могут быть кратко описаны следующим образом:

Мисты

Они знают, куда идут и откуда пришли.

Они безошибочно узнают друг друга и не обманываются в иных.

Они берутся за любое дело и делают его так, будто всю жизнь занимались только им.

Они не зависят от времени, но оно зависит от них, потому что они управляют им и свободны в нём и от него; время для них — нечто постороннее, текущее из будущего в прошлое.

Они знают даже то, чего сами не знают — оно открывается им по мере надобности и играючи.

Они также знают, чего нельзя знать, и никто, кроме них, не знает, чего нельзя знать.

Они всегда в рискованном и опасном меньшинстве.

Прежде всего о них сказано: «Человек имеет повеление стать Богом» (Василий Великий).

Для мистического опыта надо обладать бесстрашием, смелостью и мужеством двухлетнего ребёнка.

Верующий говорит: «я ворую, но зато я соблюдаю пост», неверующий говорит: «я ворую, но зато я не соблюдаю пост», мист говорит: «я не ворую».

Они живут в универсумально-духовном и социокультурном мирах одновременно, соблюдая законы обоих миров и правила перехода из мира в мир.

Мистики

Их всех объединяет стремление к законченности и завершённости мира, его сотворённости, а не сотворяемости.

Маг — в санскрите имеет значение «человек» (сравни индо-европейские manus, man, Mann). Подобно тому, как слово «бог» возникло от «бегущего», первого из людей, кто, в отличие от предгоминидов, был прямоходящим и смог побежать, так и маг — первый человек, получивший связь с Богом (=обретший совесть) и ставший за счёт этого жрецом.

Волшебник — ранее волшебники назывались волхвами. Они идут из будущего и хорошо знают его. Сюда несомненно относятся герой «Янки при дворе короля Артура», Дон Румата из «Трудно быть богом». Согласно Данте, все мёртвые обладают знанием будущего и потому кажутся нам волшебниками или являются таковыми.

Кудесник — способен творить чудеса, то есть находить самые прямые и самые естественные пути и решения. В Евангелиях сообщается о множестве чудес, совершённых Христом в его земной жизни: раздача хлебов и рыб в Капернауме при Нагорной проповеди, воскрешение Лазаря, хождение по воде, претворение воды в вино в Кане Галилейской, изгнание бесов — они все необычайно просты, естественны и доступно объяснимы благодаря своей очевидности. Кудесник — синтезатор и тем противостоит и предшествует разного рода аналитикам.

Чародей — носитель харизмы, Духа. В прямом смысле этого слова были апостолы после снисхождения на них Духа Святого.

Придонный слой (подонки)

Все мы, люди смертные, — профаны. Вот этимология слова «профан», взятая из Викисловаря: от лат. profanus «лишённый святости, непосвящённый, непросвещённый; скверный, осквернённый», от pro fano «не допущенный в храм», букв. «снаружи храма», от pro— (до-) + fano, абл. от fanum «святилище, храм». Ср.: англ. profane. В русском языке полным синонимом (калькой) профана является «оглашенный»: тот, кто готовится к воцерковлению, принятию христианской веры и прошёл обряд оглашения, после чего диакон призывает оглашенных выйти из храма; ведущий себя бессмысленно, бестолково, шумно. Мы все, в той или иной мере, верующие, то есть идущие по пути к вере, в отличие от верящих.

Среди нас, профанов, есть лицедеи, мимикрирующие под попутчиков, шарлатаны, собственно и являющиеся подонками, нашим придонным слоем:

Шарлатан-1 — тот, кому дано быть попутчиком, но который не удосужился обеспечить эту данность просвещением. Таковы в большинстве своем знахари, гадалки, экстрасенсы и т.п. публика.

Шарлатан-2 — тому, кому не дано, но он некоторым образом просвещён: астрологи-гороскописты, политики, вожди и прочее мало почтенное.

Исповедь старого миста

Силы мои на исходе, и скоро меня не станет — уйду. Этот рассказ пишу самому себе и не знаю, доверю ли его другим. Себе же пишу потому, что кому-то должен представить постигнутое — пусть это будет мой неизменный собеседник.

Уже ничего не могу и еле передвигаюсь, чаще лежу, чем сижу, чаще сплю, чем просто лежу, но всё равно могу всё: видя, ощущая, описывая, обмысливая. Мне совершенно всё равно: испытывать в реальности или в воображении, потому что воображение всегда было моей реальностью, гораздо более настоящей, чем любая иная. Мы живем в том мире, который создаем сами, а те, кто не занимается подобной созидательной работой, живут в нагромождении немых предметов и сами — не более, чем предметы, не чувствующие, что чувствуют. Сколько таких, прикипевших к своим станкам, семьям, мискам, бедам и нуждам, должностям и ролям. Они умудряются и на кладбище лежать под тяжеленными камнями:

Эдакий Разэдакий
да.рож. — да.сме.
кандидат таких-то наук

До недавних пор ценил спонтанность как средство от предсказуемости и технологизации всего хода жизни. Теперь спонтанность не нужна — не выхожу из потока озарений, открытий и неожиданностей. Так это поток и унесёт. Чирканье собой кончилось. И теперь слова очень нехотя вырываются наружу из камеры внутреннего сгорания.

Собственно, свою жизнь сам себе и придумал — в подробностях и рифмах. Есть такой биографический жанр — «Жизнь и творчество», у меня получилась тавтология.

Многое понимаю, поэтому мало, что знаю и почти ничего не помню. Всё предстаёт как сиюминутное, проживаемое, в сполохах ага-эффектов. В этом заложен секрет неожиданности и оригинальности взгляда, удивления от жизни, радостного и захватывающего. А ещё секрет в том, что люблю смотреть не только лицевую сторону, но и изнанку, и что за ней, то, чем большинство брезгует. А ведь подлинность явно не на лицевой стороне. Она за подкладкой бытия. И совершенно неважно: это исследование, наблюдение или созерцание — дух захватывает от того, что понимаешь: этого ещё никто никогда не разглядел в простом и обыденном.

Читая старые газеты — люблю читать старые газеты: осторожно листаешь ветхую и пожелтевшую подшивку и дышишь воздухом эпохи — продираюсь сквозь груду и завалы лжи, коей они всегда, во все времена полны, чтобы прорваться к тому, что там было в изнанке событий, фактов, рассуждений и иного содержания. Порой это так мало приметно. Вот, например, прочитал в газете «Московский большевик» за 1930 год жалобу какого-то двадцатипятитысячника, что семье задерживают выдачу его зарплаты на заводе, откуда он был мобилизован на коллективизацию. В какой «Поднятой целине» и «Истории ВКП(б)» узнаешь такое? Или такое объявление: «февральские талоны на сахар будут отовариваться в мае мылом» — и сразу понимаешь: сахар и мыло люди не получали месяцами, а, стало быть, и всё остальное шло с перебоями либо вовсе не шло, потому как подобные объявления — сплошь и рядом, регулярно. Легко рисуется и восстанавливается эта очумелая жизнь вынужденных диет и ограничений, невесть когда и по какому поводу возникающих, совершенно беспричинных. И ведь это никуда не ушло. Приходишь в поликлинику за инсулином (сахарный диабет), а тебе говорят: «инсулина нет, хотите полоски для глюкометра?», а ведь этот инсулин в аптеках не продаётся и без него никак нельзя.

И как бы родная «Правда» ни изощрялась во лжи, даже в прогнозах погоды, понимаешь, читая её, что не герои-панфиловцы остановили немцев под Москвой, а замерзшее от рекордно ранних и рекордно лютых морозов моторное масло в немецких танках и мотоциклах.

Цепкость чтения возникает от того, что всё время видятся сквозь лохмотья социокультурной жизни и врак про неё чертоги некоей стройной и строгой, универсумально-духовной действительности. Мистики — они живут откровениями, мы, мисты, — проникновениями. То ли в универсумально-духовный мир сквозь социокультурный, то ли из социокультурного — туда. А какая разница, в сущности?

Откуда это? — скорей всего из самого раннего детства, которое прошло в непрерывном умирании от разных болезней и напряженном прислушивании к смерти внутри себя. Не знаю, как так получилось и почему, но свою смерть я называл Богом, всевидящим и всепроникающим, с которым нельзя врать и лукавить, которого не обманешь, который строг и грозен, и с которым не столько делишься, сколько сообщаешь о себе и своих прегрешениях, исповедуешься. И это сокровенное общение ощущалось как свобода, неприкосновенная, только на нас двоих: Бога и смерти, с одной стороны, и меня, ещё живого и уже умершего, — с другой.

А, так как всю жизнь только и делал, что умирал, в болях и невозможностях, то всю жизнь принадлежал не только жизни, безрассудно и безразмерно радуясь ей, но и смерти, пока, наконец, не стал понимать, что смерть — это огромное и бесконечное универсумально-духовное пространство, незамутнённое примесями социокультурной жизни, прочь от скучной и утомительной диареи чувств, слов, мыслей: в этот остро-кристаллический, хрустальный и алмазный универсум мы и уходим навсегда, чтобы больше никогда не возвращаться в муть и слизь жизни, никогда, никогда, освобождённые и свободные.

Print Friendly, PDF & Email

5 комментариев для “Александр Левинтов: Октябрь 15-го. Часть II

  1. Не помню, кто сказал: как много надо знать для того, чтобы знать, как мало мы знаем.

  2. Александр Левинтов: «Географическим недоразумением Польшу назвал Сталин (прочел в «Правде» тех лет). Сталин люто ненавидел Польшу, получившую, кстати, независимость до Версаля, за то, что поляки отволтузили Первую Конную, а также банды во главе со Сталиным, Дзержинским, Тухачевским. Граница Польши была отодвинута на запад, но план мировой революции был сорван».

    Во-первых, граница Польши «была отодвинута» не на запад, а на восток – за международно признанную ЭТНИЧЕСКУЮ Линию Керзона. Во-вторых, и я об этом писал, нынешняя комфортабельная Польша создана Сталиным — с удобными границами, широким выходом к морю, с почти ста процентами национально/конфессионального монолита (вместо довоенных 60-ти %: галичане, белоруссы, евреи…) и даже (никто не замечает) с обеими берегами дельты пограничного Одера (Одры), что, вообще-то, ни в какие логические ворота не лезет. Geschenk!

    И Литва, требующая ныне «компенсации за оккупацию», была вознаграждена (ни за что, собственно) возвращением своей столицы и всего «Виленского края» (почти 7 тыс.кв.км с полумиллионнным населением – кстати, преимущественно, белорусским), а также единственного глубоководного порта – Клайпеды (немецкий Мемель).

    За всё вот это Россия получила взамен ненависть лимитрофов. Многовековое изживание национального синдрома неполноценности. «Национально ориентированные» поляки (Бжезинский, Ольбрыхский пр.) любят вспоминать, что в начале 17-го в. «Московия чуть-чуть не стала частью Великопольши» (Лжедмитрий, Марина Мнишек т.п.).
    Да и у Великого княжества Литовского (Ягеллоны) были подобные же претензии…

    1. > «Национально ориентированные» поляки (Бжезинский, Ольбрыхский пр.) любят вспоминать, что в начале 17-го в. «Московия чуть-чуть не стала частью Великопольши»

      По правилам нашего форума, приводя цитату («Московия чуть-чуть не стала частью Великопольши»), более того, цитируя якобы сказанное известными людьми, следует указывать источник, откуда взялась «цитата». Построение фразы («любят вспоминать») указывает на многократность высказывания. Однако, поиск Гуглом такой фразы ничего не дал, но возможно г-н Тартаковский неоднократно читал это в бумажных источниках, по-английски (у Бжезинского) или по-польски (у Ольбрыхского). Тогда неплохо бы указать, где именно.

  3. «…Безнаказанно порвав Польшу, превратив страну в «географическое недоразумение» (Сталин) …»
    ====
    По-моему, не Сталин, а Молотов и иначе:
    «… этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счёт угнетения непольских национальностей…»

    1. Географическим недоразумением Польшу назвал Сталин (прочел в «Правде» тех лет). Сталин люто ненавидел Польшу, получившую, кстати, независимость до Версаля, за то, что поляки отволтузили Первую Конную, а также банды во главе со Сталиным, Дзержинским, Тухачевским. Граница Польши была отодвинута на запад, но план мировой революции был сорван. Впрочем, так как мы все лишены правды о советской истории, каждый волен интерпретировать информационные крошки по-своему.

Добавить комментарий для Александр Левинтов Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.