Я был самым маленьким в классе — заманчивый соблазн для самоутверждения для некоторых ущербных личностей… Жорка был намного крупнее меня. Он стал «доставать меня», старался вывести из себя. В отчаянии я набрасывался на него и колотил, а он закрыв голову руками убегал. Как многие мерзавцы он был трусом.

Уроки автобиографии

Часть III

Борис Замиховский

Продолжение. Часть I, Часть II

Одесса. Школа

Первый день

Мой первый день, первое сентября 1946 года, в Одесской средней мужской школе №43 был испорчен с самого начала «перекличкой». Это была первая классная «перекличка», в течение которой классная руководительница уточняла главные «анкетные данные» — фамилия, имя, отчество, национальность. Я должен был встать и перед всеми новыми и чужими для меня детьми подтвердить, что я Е-В-Р-Е-Й. Так принудительно-добровольно и буднично-серо, в холодно-недоброжелательном молчании класса открылась миру моя сокровенная тайна. Я ответил, конечно, заметил неодобрительные взгляды некоторых учеников, но ничего страшного не произошло. Никто ничего не сказал. Я тогда не подозревал, что добрая часть класса тоже были евреи.

«Оставались ли вы на оккупированной территории?»

Нужно отметить, что это был 1946 год. В моем «2 В», вновь набранном классе, было много переростков, которые были старше меня на 2-3-4 года. Оказалось, что во время войны большинство детей на оккупированных территориях не учились, а если и учились, то не признавались. Моё отношение к людям, оставшимся в оккупации, было сочувственным. Я, по разговорам старших, был уверен, что оказаться на оккупированной территории было не просто бедой, а несчастьем, чреватым смертью.

Множество наших родных и знакомых просто погибли только потому, что не успели или не смогли эвакуироваться. И я даже испытывал чувство вины, что вот мы смогли эвакуироваться, а они, бедные, не смогли. Более того, пребывание на «оккупированной территории» расценивалось властями, как отрицательный пункт биографии, о котором запрашивал специальный пункт стандартной «анкеты по учету кадров». Я считал, что родители моих соучеников тоже не смогли вывезти свои семьи.

И только через много лет, уже в эмиграции, я кое-что понял и о причине не желания некоторых эвакуироваться, и о появления этого пункта в анкете, и причинах глухой неприязни ко мне некоторых соседей по двору и их детей, соседей по парте.

Дело в том, что оккупационная власть вела яростную антикоммунистическую и антисемитскую пропаганду, энергично и красочно рассказывая правду, густо перемешанную с ложью и клеветой, о преступлениях советской власти: тюрьмах, концентрационных лагерях, массовых расстрелах, организованном голодоморе, свидетелями которого было большинство населения, а я всё это отрицал из-за плохой осведомлённости.

Мне в книгах о войне попадались эпизоды, когда немцы приказывали коммунистам и «жидам» выйти из строя, а затем их сразу расстреливали. Эта парность даже льстила моему неосведомленному самолюбию и укрепляла мою веру в Советскую власть.

Гитлеровская пропаганда возлагала ответственность за преступления правящего режима на коммунистов и «жидов». Я, да и большинство евреев, не знали, каким гнусным, конкретным содержанием наполнено слово «жид» для людей, веривших этой пропаганде.

Первый день, продолжение

Но вернёмся в мой первый школьный день в Одессе. Мой класс оказался узким, под самой крышей, с одним окном в конце класса, и с одиннадцати часов стало очень жарко. Здесь мы сидели по трое на одной парте.

Вообще моя одесская школа показалась мне совсем другой по сравнению со свердловской, хотя обе были до революции гимназиями. Свердловскую. среднюю мужскую школу №1 можно было считать образцовым учебным заведением с просторными классами, широкими коридорами и высокими потолками. Одесская школа выглядела значительно беднее. Кроме старых настоящих классов, классами стали бывшие вспомогательные помещения. И моё отношение к школе изменилось в худшую сторону.

Кроме этого, оказалось, что придётся учить украинский язык, хотя родители обещали устроить меня в «русскую» школу. Я просто не знал, что и в русской школе обязательно преподают национальный язык республики проживания, что это нормально, и вовсе не плохо, как я тогда думал. Но таким тогда было общее отношение к украинскому языку, как к «лишнему» предмету. Это означало и то, что ежедневно вместо четырёх уроков у меня будет пять. Когда я пришел домой — никого дома нет, даже пожаловаться некому!

В Одессе у меня появилась дилемма: делать домашние задания, как правило неинтересные, или читать интересную книжку. Чаще всего я предпочитал интересную книгу. Вообще, я уверен, что с маленькими детьми нужно делать домашние задания, приучая их постепенно к регулярному тщательному труду, к сосредоточению внимания на нужном, важном. А главное, детям должно быть интересно ходить в школу и делать домашние задания!

Но претензий к родителям у меня никогда не было. Я чувствовал, как трудно им приходится и никогда не выпрашивал у родителей купить что-то, всегда был уверен, что родители, а мама особенно, сделают и купят всё, что мне нужно. А если не покупают, значит, не хватает денег, а их всегда не хватало.

Вера Гордеевна

Нашу классную руководительницу во втором и четвёртом классе и учительницу по всем предметам звали Вера Гордеевна. Молодая, высокая, крепкая женщина, «харизматичная», как теперь говорят. Мы называли её Вера. Она училась тоже, кончала педучилище. Дети её любили, и я «как все», до первого серьёзного столкновения.

Галстук

Столкновение произошло, когда нас принимали в пионеры. Наша учительница меня и еще двоих детей выставила из шеренги, выстроенной для торжественного принятия «клятвы юного пионера». Затем, перед строем должно было следовать «торжественное повязывание» красного пионерского галстука. Всем повязали, а мне нет. Я не понимал почему меня не приняли в пионеры. Я занимался нормально и поведение было не хуже, чем у других. Может Вере показалось, что уж очень я рвался в пионеры? Потом я понял, что у неё был личный резон не любить очень активных пионеров, тем боле евреев. Так я и понёс домой не развёрнутым красивый красный галстук. Однако, эта проблема разрешилась через несколько дней неожиданным образом.

Самодеятельностью занималась классная руководительница параллельного класса, а в самодеятельности я был активистом — читал какие-то патриотические стихи «с выражением» и, как большинство, пел в хоре. Учительница выстраивает хор для репетиции, а я без галстука. Все в галстуках, а я без. «А ты почему без галстука?», — напустилась она на меня. Я, потупив виноватую голову, поведал ей страшную истину, что меня не приняли в пионеры. Вера Гордеевна не приняла, и я не имею право носить галстук. Она тут же взяла из большой коробки нарядный алый галстук, их было много у неё, чтоб хор выглядел красиво и торжественно, и повязала мне его на шею — «Теперь ты тоже пионер!».

Теперь мне легко иронизировать над тем маленьким «пацаном», а тогда для меня это было важно. В конце утренника Вера Гордеевна увидела мой галстук, спросила: «Почему ты одел галстук?». А я с испуганной смелостью, глядя ей в глаза, сказал: «Меня приняла в пионеры другая учительница, и сказала, что я должен быть в галстуке». Испуг появился у неё в глазах, она больше ничего не сказала. Понимание эпизода пришло, когда я уже стал более взрослым, но ощущение фальши было уже тогда. Тем не менее, у меня на всю жизнь осталось ощущение, что я не совсем легально, скорее совсем нелегально стал пионером.

Жорка

Второе и явное столкновение произошло позже. Я был самым маленьким в классе — заманчивый соблазн для самоутверждения для некоторых ущербных личностей. Среди них был «лопоухий и конопатый» Жорка Л., мой неизменный противник, который постоянно меня дразнил «Бога, выйди с мога!» Жорка был намного крупнее меня. Он с самого начала стал «доставать меня», как теперь говорят, то есть старался вывести из себя. В отчаянии я набрасывался на него и колотил, а он закрыв голову руками убегал. Как многие мерзавцы он был трусом.

В классе часто пропадали вещи, в том числе учебники, тетради, не говоря уже о ручках и карандашах. Мы старались ничего не оставлять на партах. Я на своих карандашах и деревянных ручках вырезал безопасной бритвой мои инициалы — Б.З.

Работая в еврейской школе для старших детей уже в США, я досадовал на учеников, что после уроков они разбегались, оставляя на полу ручки, карандаши, учебники, одежду. Воровства в этой американской школе практически не было. Но большинство брошенных ручек и карандашей уборщики выбрасывали в мусор. В моё время карандаш был небольшой, но всё же ценностью.

Однажды, я поймал Жорку «на горячем», с украденным у меня карандашом. Вера Гордеевна застала нас в момент физических препирательств. Я, полный гнева, обвинял его в воровстве, тыкая в свои инициалы, а он неуклюже выкручивался, ссылаясь на какого-то мифического друга с такими же инициалами. Вера Гордеевна неожиданно для меня взяла его сторону. Она сначала стала убеждать меня, что он не мог украсть (возможно, ей не хотелось разбирать случай воровства в её классе), но она, очевидно для меня, стала называть черное белым. Затем Вера, стала апеллировать к моей жалости и благородству — мол Жорку крепко побьёт его отец. Мы знали, что у Жорки отец был в войну военным лётчиком, ожесточился и жестоко лупил его за мелкие подлости и наглую ложь. Такой у Жорки сложился характер и соответственно судьба.

Я замолк — может она не считает это мелкое воровство за проступок? Но внутренне я не мог унять оскорблённое чувство справедливости, тем более, что Жорка из-за её спины строил рожи и показывал мне язык. Но неожиданно она, разгорячившись, зло проговорила: «Вы все жадные, мелочные, а сами те ещё махинаторы!».

Конфликт я проиграл, хотя карандаш отвоевал. Я чувствовал себя несчастным, неожиданно несправедливо униженным и оскорблённым. Я уже где-то слышал эту комбинацию обвинений. Тогда я не смог это правильно понять и назвать. Откуда это к ней? Значительно позже я узнал, что она оставалась в оккупации, и при желании было откуда набраться.

С Жоркой я снова повстречался значительно позже, когда я уже учился на четвёртом курсе Строительного института, который достался мне «большой кровью». Встретил его в тёмном Колодезном переулке. Он очень вырос в высоту и ширину. Выросли уши и веснушки на лице, но выражение неуверенности и какой-то неприкаянности на лице осталось. Я тоже вырос и тоже значительно изменился, «зла не держал», На вопрос «Где ты?», я кратко рассказал о себе и спросил его, а как он. Он ответил, что тоже на четвёртом курсе, но мединститута. Я порадовался за него, имея ввиду, что ему это тоже досталось не легко, по его виду. Разошлись дружелюбно. Но вскоре я встретил какого-то другого однокашника, который сказал, что Жорка учится в медучилище, а не в институте. Жорка остался Жоркой…

Сочинение

После возвращения в школу после летних каникул в третьем классе, нам впервые задали задание — написать домашнее сочинение — «Как я провёл лето». Перед этим рассказали, как тщательно готовился и писал сочинения маленький мальчик Ульянов (Ленин). Я начал писать сочинение в воскресенье утром за общим столом, где мама готовила еду и варенье. Стол был большой. Маме помогал мой старший брат. Я был в приподнятом настроении, «новый вызов», как это объясняют американцы. Зачитываю им то, что придумал, хвастая красивыми, с моей точки зрения, выражениями. Они с шутками и смехом подсказывают мне — может так будет лучше, я записываю. Так мы провели целый день. Я написал много — восемь листов! (Тогда мы сначала писали «начерно», затем переписывали «начисто».) Я переписал своё сочинение начисто сдал, конечно, с интересом ждал результат.

Через несколько дней в класс неожиданно с нашим учителем приходит новый заведующий педагогической частью Кирилл Григорьевич. Он осмотрел своими добрыми, близорукими глазами класс и начал рассказывать, что читал наши сочинения, и что особенно ему понравилось одно непосредственное, красочное. Это оказалось моё сочинение. И ещё много хороших слов он сказал об авторе. Я слушал с напряжением, страхом и стыдом — я полагал, что мнение учителей и учеников никак не совпадали с высказанным им добрым мнением обо мне.

После урока учительница спросила: «Ты сам написал это сочинение?». Я ответил: «Сам.», подумав почему она сомневается?. Весь черновик, а затем и чистовик я писал собственной рукой. Через пару дней учительница поймала меня где-то в коридоре и выбила признание, что мне помогали советами мама и брат, что было интерпретировано, что сочинение фальшивое, я попал в «фальшивомонетчики». Попал в неловкое положение и Кирилл Григорьевич. Возможно, что вся акция разоблачения была направлена больше против него, чем против меня — уж очень он вёл себя «либерально» с детьми, что резко контрастировало с отношениями, царившими в нашей школе. Кирилла Григорьевича полюбили почти все ученики и преподаватели, а у меня в отношениях с ним осталось чувство взаимной неловкости.

Полагаю, что именно в это время в моём личном деле появилась какая-то глобально осуждающая запись, повлиявшая на отношение ко мне многих учителей. Впрочем, я полагаю, что порочащая запись была не единственной… и не только у меня. Но эта история сильно повлияла на длину и качество моих сочинений. Этого, вероятно, и добивалась учительница. Что же будет, если каждый, возомнивший о себе, будет писать сочинение на 8-10 листов, когда же учителю спать? Ну а я рискнул снова писать уже в Америке только выйдя на пенсию.

Ядвига

С пятого класса у нас каждый предмет стал преподавать отдельный учитель. Среди них оказалась очень специфичная особа, учительница русского языка и литературы Ядвига Сегизмундовна Янович. Вскоре она стала классным руководителем нашего класса. С тех пор у меня до девятого класса были неприятности по русскому языку. Когда я писал, то моя ручка не поспевала за мыслями — я не дописывал слова, пропускал буквы и целые слоги. Уже в пенсионном возрасте я узнал, что это проявление некоего психического недомогания. Но неприятности оказались связаны, в первую очередь, как я уже отметил, с появлением в качестве преподавателя русского языка «Ядвиги», как за глаза мы называли её.

Это была женщина среднего роста, энергичная, властная, незамужняя, нервная женщина лет 35-40. Будучи близорукой, она принципиально не носила очки. Она страдала от блефарита (хроническое воспаление век), поэтому смазывала веки зелёнкой и затем красила черным карандашом. У Ядвиги не было чувства юмора. А жаль. Ядвига была очень себялюбивой и отношение к себе сразу переносила в «производственную» плоскость.

На уроках она маниакально требовала абсолютной тишины. «Тишина! Я всё вижу!», — говорила она, воинственно прищурясь. И если её призыв кто-то игнорировал, она срывалась на бешенный крик, на шее вздувались толстые вены. Она непослушание толковала, как неуважение и враждебность к себе, и сразу бросалась в бой. Её польские имя и отчество были для нашей шпаны не лучше еврейских, например, Арон Евсеевич. Однако, эта тайная неприязнь для еврея была делом естественным и вызывала только внутренние эмоции, которые он и другие педагоги евреи скрывали, будто ничего не замечали.

У меня с Ядвигой, были сложные, противоречивые отношения. С одной стороны, она безжалостно ставила мне двойки по диктантам и сочинениям, игнорируя мои призывы оценивать и содержание сочинений. С другой, она неожиданно премировала меня одного в классе билетом в Русский театр.

Библиотека Дворца пионеров

Кроме этого, она меня одного из первых позвала помогать в её работе по совместительству. Ядвига взялась вести библиотеку Дворца пионеров на Приморском бульваре, в здании бывшего дворца графа Воронцова, наместника Новороссийского края. Величественный памятник знаменитому графу украшал Соборную площадь города.

Помню, как я был поражен роскошной росписью и гипсовой лепниной потолков, стен отреставрированного помещения библиотеки. «Ядвига», допустила меня к полкам с книгами. Конечно, в библиотеке нужно было работать, писать карточки, разносить книги по местам, но я делал это с удовольствием и благоговением, я любил книги.

Вероятно, Ядвига знала, что воровать книги я не буду. В наших библиотеках читателей не пускали к полкам ещё много лет. (И правильно делали, воровство было широко распространено).

Я до сих пор помню большую, шикарно иллюстрированную и оформленную книгу «Манас великодушный», которую она доверила мне. Это была книга о подвигах киргизского полководца, национального героя, громившего многочисленных врагов. Помню недоумение и некоторое разочарование, когда прочитал, что после примирения с огромным китайским войском устроили соревнование между воинами обеих армий. Все соревнования выиграли витязи Манаса, за исключением борьбы между плешивыми. В армии Манаса плешивых не было. Плешивые это какие ? Лысые! У меня были лысые знакомые, хорошие люди. Так в чём они виноваты? Опять подобие евреям?

Седьмой класс

В седьмой класс Ядвиге администрация школы приняла большую группу новых учеников, приехавших в Одессу из России. Они отличались более низким уровнем дисциплины, а можно сказать по другому — более высоким уровнем хулиганства.

Фёдор Фёдорович Прусаков

В седьмом классе появился у нас и седовласый, горбатый преподаватель физики, который представился нам так: «Зовут меня Фёдор Фёдорович Прусаков». У нашей классной шпаны это прозвучало как — «Я таракан», а не немецкий пруссак. С первого его урока в классе установилось безвластие. Я помню несколько уроков, когда Фёдор Фёдорович толково изложил материал. Но чаще на его уроках царил бедлам. Мы занимались во второй смене. Уроки физики проходили уже в тёмное время дня.

Однажды я увидел, как на перемене один из самых знатных хулиганов вошел в класс с кирпичом в руках и сразу ударил им по выключателю, разнеся его на куски. Наступила темнота и дикий гогот. Затем кто-то соединил провода, загорелся свет. Но провода специально скручивали не крепко. В нужную минуту, например, вызвали к доске одного из шайки нашей шпаны, достаточно было бросить шапку в соединение проводов и свет гас. Если бросавший промахивался из другого места летела другая шапка и свет обязательно гас. Почти все начинали с удовольствием орать. Фёдор Фёдорович стоял у учительского стола, поставив ногу на стул и наклонившись вперёд сокрушался: «Варвары! Ну чистые варвары!» Следующая перемена была сплошным безобразием: кто-то боролся, кто-то дрался портфелями, кто-то бросал чужие тетради и книги через весь класс.

Юра Требицов

Однажды, наш круглый отличник, тихоня Юра Требицов, еврей по национальности, одурев в этой атмосфере «воли», тоже решил «похулиганить» — написал на доске фразу: «Ядвига — дура». В общем невинная шалость.

Но Ядвига «вычислила», что автором надписи на доске был Юра. А он обладал похвальными грамотами за все шесть предыдущих лет. В один день он перестал быть круглым отличником, а затем и отличником вообще, по её инициативе. Он очень натерпелся от неё.

Судьба Юры сложилась трудно: его не приняли в Одесский Университет на желанный исторический факультет. Он мыкался, но поступил туда на заочное отделение и назло всем не только закончил университет, но защитил кандидатскую диссертацию. Работал где-то в библиотеке за гроши. Потом я потерял его из виду.

Яшка Рихтер

Показательной была история рыжего Яшки Рихтера с типичной еврейской внешностью. Он за лето перед седьмым классом вырос и возмужал, придя в школу проявил непослушание. Ядвига вызвала его мать в школу, а та не пришла. На третий вызов эта женщина пришла. Она тоже жила без мужа, работала парикмахершей, имела двух сыновей и тоже была нервной, проявила «непослушность». Ядвига, полная уверенности в своём общественном превосходстве, устроила скандал. Когда «соперница» ушла, Ядвига ещё долго бушевала: «Какая-то парикмахерша смеет меня учить. Откуда у неё средства так одеваться? Что она о себе думает? Ну я ей покажу». И начала показывать. На Яшку посыпались двойки, в том числе по поведению. Ядвига стала провоцировать его на грубости, а Яшка стал дерзить. Ядвига натравливала на него других учеников и у него случилось несколько драк. Ядвига каждый раз ставила ему двойки по поведению, а затем выгнала из школы с треском посреди года.

Через много лет, читая биографию Иосифа Бродского, я увидел аналогичную картину. Паренёк с типичным еврейскими именем, фамилией и внешностью, успешный ученик, редактор стенной газеты внезапно получает четыре двойки в четверти и изгоняется из школы

Воры в нашем классе

Зимой 1951-1952 года мальчишки из нашей школы «взяли ларёк». Двое мальчишек из нашего класса были арестованы. Один из них даже получил срок тюремного заключения — 2,5 года. Второго родители взяли на поруки. У Ядвиги, вероятно, были большие неприятности за «недостатки воспитательной работы». Её неоднократно вызывали к директору и следователю в милицию. Эта нервотрёпка, конечно, не прошла ей даром. Именно после этого, получив карт-бланш на избавление класса «от недисциплинированного балласта», Ядвига выгнала сначала Яшку Рихтера, «опустила» Юру Требицова, и в конце учебного года исключила пол класса: «Пусть идут на производство».

Мои отношения с Ядвигой

Теперь, через много лет, я могу более объективно судить о ней. Одинокая женщина, которая вынуждена преподавать враждебным ей детям. Для меня её польские имя и отчество не были отрицательным фактом, а для многих были. Она была максималистка, билась в жизни изо всех сил. Работала на двух работах и ещё училась на заочном в университете, на филологическом факультете. В конце мои отношения с ней разладились. Она хотела, чтобы её помощники рассказывали ей о «поведении» одноклассников. Для меня наушничество было неприемлемо. Кто-то ещё что-то наябедничал ей на меня. Она обиделась вплоть до того, что пришла к нам домой с жалобами и требованием, чтобы меня выпороли. Меня не пороли, но неприятности были. Я думаю, что антисемитские мотивы были в её поведении, но непослушных она ненавидела сильнее.

Ядвига уже оканчивала университет и готовила себе классное руководство в «8 В» классе на базе нашего «7 В» класса. В то время седьмой класс был последним обязательным, выпускным. Она жестко избавлялась от «плохих» учеников, кого в другие классы, а кого на выпуск, в техникумы и ФЗО (училища Фабрично-Заводского Обучения). Таких было больше половины. Ни меня, ни Юру она не выставила, мы не были настоящими хулиганами. Оставшиеся вакансии она заполнила расформированным «7Г» классом, и получился у неё класс наполовину укомплектованный евреями.

. С устной литературой у меня всегда был порядок. У меня была хорошая память, начитанность и «хорошо подвешенный язык». Ядвига иногда не выдерживала свою политическую линию и отвернувшись, сквозь зубы, ставила пятёрки, за что я ей благодарен и совсем не «держу на неё зла».

Физкультура

Любопытны и мои воспоминания об уроках физкультуры. Где-то в 5-6 классе у нас появился учитель физкультуры Георгий Иванович. Как я теперь понимаю, его специализация в пединституте была спортивная гимнастика и лёгкая атлетика. Этим он и заполнял наши уроки. «Подъём разгибом» на турнике был самым задержавшимся в моей памяти упражнением. Это когда гимнаст из положения виса на руках, ноги у перекладины, резким махом ног выводит тело в упор над турником, так тогда назывался спортивный снаряд «перекладина».

Он сам не был успешным спортсменом, поэтому к гимнастам нашего класса, запросто крутившими на турнике «солнышко», относился с искренним уважением. Однако, он не был для нас случайным человеком на отшибе в школе. Даже через много лет, когда мы приходили в школу, он с радостью встречал и вспоминал нас. Сетовал на урезание часов на физкультуру. Мы от чистого сердца соглашались с ним, хотя в свои годы не очень ценили эти уроки.

Несмотря на малый рост, я до восьмого класса хорошо бегал, прыгал в длину, высоту и через козла, а затем и через коня.

Районные соревнования по акробатике

Однажды, перед строем Георгий Иванович спросил, кто сумеет исполнить «колесо», это когда гимнаст выходит в стойку боком и также боком плавно вращаясь приземляется. Оказывается, школа должна была выставить команду на районные соревнования по акробатике. Рядом со мной в строю стоял гимнаст, он поднял руку, мол запросто, я тоже поднял руку,. Я видел это упражнение в цирке и почему-то решил, что тоже смогу это сделать. В нашем классе в это время учились трое ребят, которые занимались гимнастикой в секции спортивной школы в Воронцовском переулке.

Однажды, мы дворовой компанией, отозвавшись на чей-то призыв, отправились в эту школу «записываться» в секцию гимнастики. Тренер перед экзаменом провел с нами тренировку-проверку что-то показал, чему-то научил. Но что-то изменилось, тренер-экзаменатор отобрал из нас только одного, действительно, самого ловкого, да и тот через пару тренировок бросил гимнастику.

Георгий Иванович тоже провел проверку. Ребята-гимнасты сделали «колесо», я тоже попытался. Оно у меня получилось значительно хуже, что вызвало раздражение гимнастов. Но Георгий Иванович оставил меня в команде и предложил всем нам прийти в школу в воскресенье для отработки отдельных упражнений и особенно комбинации вольных упражнений. Я, как всегда, немного опоздал. Пришел в школу к дверям нашего зала — они закрыты. Я слышу вдали крики, стучу, стучу. Мне показалось, что кто-то тихо подошел к двери, послушал, но двери не открыл. Я продолжаю стучать, кричать, но никаких отзывов. В моей голове проносились разные причины, «лишившие слуха моих однокашников», но тогда где Георгий Иванович ? Может я пойду и покричу снизу? Всё бесполезно.

Покрутившись так около часа, я понял, кто-то сознательно не открыл. Возможно, решение не одного, а может и всей команды.?… Осознав унизительность моей суеты, я поплёлся домой, с головой полной горьких недоумений: «Я не тренировался и совершенно не знаю комбинацию вольных упражнений — как я пойду завтра на соревнование?»

Но на соревнование я пошел как зритель, опять чуть опаздываю, но это не важно, ведь я только зритель. Когда я вошёл, меня сразу увидел Георгий Иванович и очень обрадовался — в команде не хватало человека. Он потащил меня к месту выполнения первого упражнения нашей командой, помогая мне на ходу стаскивать рубашку. Форм никаких нам не давали. Когда я стаскивал второй носок, судья уже ждал меня. Упражнение «кувырок вперёд», я получаю оценку 9,3 балла. Георгий Иванович счастлив, если и дальше так пойдёт мы получим первое место. Ещё за одно упражнение я получил 9.2 балла, но за «колесо» я получил 6.3 балла, а за вольные упражнения вообще «баранку» — «ноль». Справедливости ради скажу, что третий гимнаст тоже не был на воскресной тренировке и тоже получил «баранку». Это не позволило команде занять призовое место. То есть те, кто не пустил меня, сделали плохо и себе. Однако, команда заняла неплохое место и Георгий Иванович был доволен.

Снова Жорка и талантливые гимнасты

Виновники моей неудачи открылись мне вскоре. Упомянутый выше Жорка любил на переменах прокричать «Бо-га! Бо-га!», «Бог-га выйди с мо-га!» и прятаться. А тут он стал исподтишка дразнить меня и во время уроков, Однажды, когда на перемене я поколотил Жорку за антисемитские «Бо-га, выйди с мо-га!», уже в классе, в середине урока, он вдруг снова шепотом начал дразниться. Я оглянулся, погрозил ему кулаком и вдруг, неожиданно для себя, увидел сочувствующие ему ухмылки двух наших гимнастов, красе и гордости школы, не то, что класса. Я был поражен. Эта «гордость», эти ловкие, красивые ребята поддерживают гадину в антисемититизме! Затем с тоскливой грустью и сарказмом подумал : «А я то считал, что прославленные и передовые выше этого «предрассудка»». Сам решил больше не реагировать на старания унизить меня. Но я сделал вывод, что и талантливые, успешные гимнасты могут поддерживать несправедливость, подлость и быть антисемитами, а игнорировать насмешки — хорошее оружие.

Жизнь в дальнейшем показала, что и среди других категорий знатных людей, научных работников — кандидатов наук, докторов, академиков антисемиты были, и не очень редко.

Продолжение