В отдельную комнату привели заключенного, его невозможно было узнать. Все лицо было в кровоподтеках и синяках, одна рука висела. Андрей не захотел с ней разговаривать, как она его не упрашивала, рассказать, где делись Метрические книги.
Метрические книги
Евгений Романов
Июльское утро сорок второго было ясным и солнечным, местное радио передало, чтобы все оставались на рабочих местах. Детей повели в ясли, служащие пошли на работу. Часть жителей ушла с отступающими войсками. Многие вышли из города и спрятались в оврагах. Татьяна как всегда пришла на работу в райисполком, по дороге встретила Гончарову Машу, которая вела дочку в ясли, та упорно сопротивлялась. Тревожное лицо подруги еще больше испортило настроение. Угрожающий ветер дул в лицо, из головы не выходила мысль, что делать с архивом. Проблема была в том, что во время эвакуации большую часть документов вывезли, но остались церковные Метрические книги. В книгах хранилась практически все информация о богучарцах, когда родился, когда женился и кто умер. Куда их девать она не знала.
В здании бывшей земской управы, где хранился архив, было неуютно, на полу листы бумаги, было пыльно и душно. Пытаясь, навести порядок в архиве, Татьяна вдруг услышала страшный гул и грохот. Послышались взрывы. Земля содрогалась.
Немецкая авиация начала бомбить город, в котором остались одни старики и дети. Бомбежка продолжалась около часа. Затем все стихло. За окном потемнело, было видно, как горело здание педучилища, над ним подымался черный дым. Свет погас, замолчало радио. Выйдя на улицу, ужаснулась, в небе над городом стояло темно-оранжевое солнце. В воздухе стоял запах гари, над зданиями языки пламени. Площадь Павших стрелков непривычно пуста. По улицам города, разбомбленные здания, все усеяно мусором, газетами. Разрушено здание яслей. Весь двор, усеянный телами взрослых и детей, клочками пеленок. Во дворе почерневшие лица, воздевающие к небу руки и проклинающих фашистов. Дом, в котором жила Татьяна, уцелел. Улицы города стали словно чужие. К концу дня в город начали возвращаться люди. Непривычно долгой казалась ночь. Слышался плач людей, звездное небо закрывала черно-белая мгла.
Рано утром по улице пошли колонны немецких и итальянских солдат. Солдаты заходили в каждый дом, людей выгоняли на улицу. Слышались крики, одиночные выстрелы и лай собак. Было страшно выходить на улицу.
На улице 1 Мая детдом заняли под казармы, а бывшая земская управа стала немецким штабом. Уже через неделю в городе прошли сходы горожан, были выбраны старосты и бургомистр — бывший учитель, в школе его дразнили Ивансер, он когда-то учил Татьяну. Женщин на выборы бургомистра и старост не пригласили, пришло человек сорок мужчин которые «одобрили» его кандидатуру. Вскоре стало известно, что Николай Бондарев с улицы Урицкого и братья Ермоленко были и избраны старостами.
Однажды Татьяна увидела в центре города Пушкареву Катьку она шла под ручку с немецким офицером. До оккупации она работала в райкоме комсомола. Небольшого роста с черными глазами она всегда вела себя заносчиво. При встрече с Гончаровой Машей та рассказала, что Катьку Пушкареву тоже видели вместе с немцами и в управе.
Вскоре в городе началась облавы. Заходили в дома, где жили родственники командиров Красной Армии и коммунистов, искали членов семей красных командиров. Татьяна подумала, — как об этом узнали каратели? Не из Метрических ли книг, но там этих сведений нет.
В начале июля начались вызывать к бургомистру в управу. Началась регистрация населения города. В управе, куда пришла Татьяна, в зале на втором этаже за столом сидели бургомистр и четыре старосты. До войны здесь часто выступала в «Синей блузе» читала скетч. Вспомнились строки:
«Мы синеблузники, мы профсоюзники,
Мы не баяны-соловьи —
Мы только гайки в великой спайке
Одной трудящейся семьи…»
В ходе опроса стали выяснять принадлежность к ВКП (б) и ВЛКСМ. «Почему они спрашивают, ведь все они знали, что я работала в райисполкоме», — мысленно спрашивала себя Татьяна. После опроса заставили оставить в длинном списке оттиск большого пальца правой руки.
Спустившись по черной чугунной лестнице на первом этаже, решила зайти в архив. Дверь была не заперта. В кабинете за столом сидел полицай — Андрей Ермоленко и судорожно курил. Когда-то они учились с ним в одном классе. Татьяна остановилась у входа и спросила: «Андрей, как ты мог?» Тот отрывисто и виновато ответил: «Жить всем хочется, Ивансер заставил. Ты же видела, вся управа из учителей».
«Наши придут, что будешь делать?», — продолжила Татьяна.
«Тогда видно будет, думаешь, по своей воле тут сижу, — Андрей встал из-за стола, — иди отсюда пока немцы не пришли».
За спиной Андрея стояли стеллажи, на которых пылились Метрические книги. Татьян не удержалась и сказала: «Ты хоть книги прибери отсюда, спрячь тут же все сведения о богучарцах».
«Иди уже, — смягчился Андрей, — приберу».
Татьяна долго не могла заснуть. Ее все мучили вопросы: «Почему стали они предателями? Что это страх перед смертью? Жадность к деньгам и власти над людьми? Как жить дальше, ведь победа будет за нами?»
Уже на следующее утро после регистрации возле управы, где раньше вывешивали афиши к фильмам, повестили объявление, согласно которому все трудоспособное население вызвалось на работу к пяти часам утра. За невыход на работу, невзирая на причины, виновным угрожали арестом.
Около афиши с объявлениями стояла соседка Минакова Светлана. Она спросила: «Ты ничего не слышала, говорят ночью в городе была облава?»
«Да нет, вроде ничего, — ответила Татьяна, — у нас поселили какого-то немецкого офицера, к ним не приходили»
«На Дзержинской и Театральной чернорубашечники прошли по домам и набили полный автобус женщин и детей, говорят, повезли по Старобельскому тракту в сторону Кантемировки», — продолжила Светлана.
Когда началась эвакуация Татьяна несколько раз подходила к председателю райисполкома Алексею Дубровскому и просила забрать архив. Тот отмахивался: «Да не до бумаг сейчас, людей надо вывести, скот, технику…»
В конце июля все трудоспособное население «погнали» на работы. Таков был «Новый порядок», который оккупанты поддерживали массовым террором, практикуя телесные наказания и расстрел. Часто в яру за Богучаром немцы расстреливали тех, кто нарушал этот порядок.
Сначала горожане рыли окопы в соседнем селе Галиевка, потом насыпали бруствер для укрытия самолетов в селе Купянка. Весь август возили на бортовых машинах в село Дьяченково убирать подсолнечник и пшеницу. Техники было мало, почти все приходилось делать вручную.
В один из дней на двух лимузинах к полю приехали немцы. Вместе с ними была и Катька Пушкарева. Выйдя из машины она показала рукой полицаю, который нас охранял, на Свету Минакову и Шуру Резникову. Девчат забрали и увезли в город. Больше мы их не видели.
Тимка Блощицын, что жил по соседству на улице Белогубовой, рассказал Маше, что выдел как их расстреляли, в яру за зданием тюрьмы. Шуру расстреляли вместе с ее дочкой Валей.
Зима пришла рано в конце октября выпал снег. Накануне октябрьских праздников по городу появились листовки. Они были написаны на листке из тетради детским подчерком. Одну наклеили прямо на забор у дома Татьяны. Ей удалось прочитать только строки: «… Режьте провода, поджигайте немецкие склады и дома с немцами…», в это время из двора вышел отец и сорвал ее, спрятав в карман.
Отцу уже было за шестьдесят, он держал пасеку даже во время войны. Немцы его не трогали. Почти весь мед они забирали, но все же часть оставалась, что позволило им не умереть с голоду.
С отцом и матерью они жили в подвальном помещении дома, туда же перенесли книги и часть разобранной мебели. На втором этаже поселился немецкий офицер с денщиком. Тот вел разгульный образ жизни. Часто посещал казино, которое было расположено по улице Кирова, выше от дома Татьяны. Туда захаживали и богучарские девки легкого поведения.
18 декабря началась спешная эвакуация. Немцы в панике убегали. По грому приближающейся канонады со стороны села Перещепное стало понятно — конец «Новому порядку». Всю ночь слышались автоматные очереди. Крики, вспышки, земля загудела от взрывов снарядов. Уже рано утром в городе начались бои. Вся семья Татьяны перебралась в подвал.
Ближе к полудню все стихло. По улице Володарского недалеко от дома солдат сбивал табличку на колодце, на которой указано «Брать воду можно только немцам». Еще висели вывески над банком и фотографией, а перед городским советом вбитая в грязь вывеска на русском и немецком языке «Местная комендатура». На улицы как будто после кошмарного сна выходят горожане. Едут машины, идут красноармейцы. Дороги в ямах от взрывов снарядов. На пожарной каланче над мертвыми, разрушенными и занесенными снегом домами яркое полотнище красного кумача.
На третий день всех горожан вызвали на регистрацию. Зайдя в здание райисполкома, бывшей земской управы, Татьяна заглянула в архив, Метрических книг там не было. Поднимаясь по черной чугунной лестнице, подошла к залу, который охраняли два автоматчика. В коридоре среди людей увидела Катьку Пушкареву, которая стояла в стороне, опустив голову. Почему-то вспомнился июль сорок второго, только за столом уже сидели председатель райисполкома Алексей Дубровский, секретарь райкома партии Белицкий и еще несколько военных.
После выяснения личности спросили, где делись Метрические книги. Она рассказала, что просила спрятать их Андрея Ермоленко и он должен знать, куда они делись. На что Дубровский сказал: «Ермоленко сейчас арестован и находится в тюрьме, попробуй с ним поговорить». Татьяна уже хотела уходить, как вспомнила про Пушкареву. «Алексей Григорьевич, — обратилась она к Дубровскому, — там, в коридоре стоит Катька Пушкарева, она жила с итальянцами и выдала наших девчат Свету Минакову и Шуру Резникову». Дубровский вызвал солдат и они прямо из коридора под руки увели Пушкареву.
Поздно вечером Татьяна пошла в тюрьму. В народе его называли острогом. Начальнику тюрьмы она рассказала о необходимости поговорить с Андреем, тот организовал ей встречу.
В отдельную комнату привели заключенного, его невозможно было узнать. Все лицо было в кровоподтеках и синяках, одна рука висела. Андрей не захотел с ней разговаривать, как она его не упрашивала, рассказать, где делись Метрические книги.
И только когда охранник уже уводил его, он сквозь зубы сказал: «В конюшне на чердаке».
Ночью долго не могла заснуть. Рано утром Татьяна пошла к Дубровскому и все ему рассказала. Вместе они пошли в конюшню, которая располагалась во дворе земской управы. На чердаке аккуратными стопками лежали Метрические книги.
«Не подвел», — подумала она об Андрее.
В архиве райисполкома Татьяна Варлыгина работала после войны до самой пенсии. И всякий раз, выдавая справки горожанам об их родственниках, невольно вспоминала эту историю с Метрическими книгами.
