В Четвёртой Главе «Дара» («Жизнь Чернышевского») Набоков упоминает критика Надеждина, сравнившего Пушкина с портным, «изобретателем жилетных узоров»

Игра снов в пьесах и рассказах Набокова

в пьесах «Событие» и «Изобретение Вальса» и в рассказах «Облако, озеро, башня», «Истребление тиранов», «Василий Шишков» и «Волшебник»

Алексей Скляренко

Однообразный и безумный,
Как вихорь жизни молодой,
Кружится вальса вихорь шумный;
Чета мелькает за четой.
Пушкин

Но есть других два близнеца —
И в мире нет четы прекрасней,
И обаянья нет ужасней,
Ей предающего сердца.
Тютчев

Пьеса Набокова «Событие» (1938) имеет открытую концовку: занавес опускается в тот самый момент, когда герои узнают, что Леонид Барбашин, внушающий панический страх художнику Трощейкину, покинул город и навсегда уехал за границу. Мешаев Второй, сообщающий эту новость вскользь, между делом, не подозревая того, какое сильное впечатление произведёт она на присутствующих, остаётся склонённым над рукой Барбошина (безучастного частного сыщика, пожелавшего узнать своё будущее). Но если Трощейкин должен почувствовать невероятное облегчение, сродни тому, что испытывает приговорённый к смерти и в последний минуту помилованный, то его жена Любовь, всё ещё влюблённая в Барбашина и готовая бежать с ним на край света, наоборот, обречена пережить страшный удар.

Прежде чем машинально взять ладонь Барбошина, Мешаев Второй гадал по руке Любови:

Любовь. Можете мне погадать?

Мешаев Второй. Извольте. Только я давно этим не занимался. А ручка у вас холодная.

Трощейкин. Предскажите ей дорогу, умоляю вас.

Мешаев Второй. Любопытные линии. Линия жизни, например… Собственно, вы должны были умереть давным-давно. Вам сколько? Двадцать два, двадцать три?

Барбошин принимается медленно и несколько недоверчиво рассматривать свою ладонь.

Любовь. Двадцать пять. Случайно выжила.

Мешаев Второй. Рассудок у вас послушен сердцу, но сердце у вас рассудочное. Ну, что вам ещё сказать? Вы чувствуете природу, но к искусству довольно равнодушны.

Трощейкин. Дельно!

Мешаев Второй. Умрёте… вы не боитесь узнать, как умрёте?

Любовь. Нисколько. Скажите.

Мешаев Второй. Тут, впрочем, есть некоторое раздвоение, которое меня смущает… Нет, не берусь дать точный ответ.

Барбошин (протягивает ладонь). Прошу.

Любовь. Ну, вы не много мне сказали. Я думала, что вы предскажете мне что-нибудь необыкновенное, потрясающее… например, что в жизни у меня сейчас обрыв, что меня ждёт удивительное, страшное, волшебное счастье…[1]

«Обрыв» (1869) — роман И. А. Гончарова, автора «Обыкновенной истории» (1847) и «Обломова» (1859). Звукосочетание об, с которого начинаются все три романа, присутствует как в «Событии», так и в названии следующей набоковской пьесы, «Изобретение Вальса» (1938). В начале «События» Трощейкин упоминает «Камеру Обскуру», лучшую фильму сезона:

Рёвшин. Одним словом… Вчера около полуночи, так, вероятно, в три четверти одиннадцатого… фу, вру… двенадцатого, я шёл к себе из кинематографа на вашей площади и, значит, вот тут, в нескольких шагах от вашего дома, по той стороне, — знаете, где киоск, — при свете фонаря, вижу — и не верю глазам — стоит с папироской Барбашин.[2]

Трощейкин. У нас на углу! Очаровательно. Ведь мы, Люба, вчера чуть-чуть не пошли тоже: ах, чудная фильма, ах, «Камера обскура» — лучшая фильма сезона!.. Вот бы и ахнуло нас по случаю сезона!

Один из персонажей «Камеры обскуры» (романа Набокова, 1932, фильм по которому планировался к постановке в конце 1930-х гг., но так и не был снят), талантливый, но беспринципный художник-карикатурист Роберт Горн, создал серию картинок о Чипи, забавной и трогательной морской свинке. В одном из писем Суворину А. П. Чехов сравнил героев своего рассказа «Учитель словесности» (1894), который первоначально назывался «Обыватели», с провинциальными морскими свинками:

Посылаю рассказ для фельетона. Несерьёзный пустячок из жизни провинциальных морских свинок… Между прочим, сей рассказ имеет свою смешную историю. Я имел в виду кончить его так, чтобы от моих героев мокрого места не осталось, но нелёгкая дёрнула меня прочесть вслух нашим; все взмолились: пощади! пощади! Я пощадил своих героев, и поэтому рассказ вышел так кисел.[3]

В другом письме Суворину Чехов подвергает Гончарова резкой критике, противопоставляя ему Гоголя:

Между прочим, читаю Гончарова и удивляюсь. Удивляюсь себе: за что я до сих пор считал Гончарова первоклассным писателем? Его «Обломов» совсем неважная штука. Сам Илья Ильич, утрированная фигура, не так уж крупен, чтобы из-за него стоило писать целую книгу. Обрюзглый лентяй, каких много, натура не сложная, дюжинная, мелкая; возводить сию персону в общественный тип — это дань не по чину. Я спрашиваю себя: если бы Обломов не был лентяем, то чем бы он был? И отвечаю: ничем. А коли так, то и пусть себе дрыхнет. Остальные лица мелкие, пахнут лейковщиной, взяты небрежно и наполовину сочинены. Эпохи они не характеризуют и нового ничего не дают. Штольц не внушает мне никакого доверия. Автор говорит, что это великолепный малый, а я не верю. Это продувная бестия, думающая о себе очень хорошо и собою довольная. Наполовину он сочинён, на три четверти ходулен. Ольга сочинена и притянута за хвост. А главная беда — во всем романе холод, холод, холод… Вычёркиваю Гончарова из списка моих полубогов.

Зато как непосредственен, как силен Гоголь и какой он художник! Одна его «Коляска» стоит двести тысяч рублей. Сплошной восторг и больше ничего. Это величайший русский писатель. В «Ревизоре» лучше всего сделан первый акт, в «Женитьбе» хуже всех III акт. Буду читать нашим вслух.

В том же письме от начала мая 1889 г. Чехов сообщает Суворину, что его пьеса «Леший» вытанцовывается (курсив мой). На первый взгляд, пьесы Набокова «Изобретение Вальса» и «Событие» никак не между собою не связаны. На самом деле, первая является прямым продолжением или, если угодно, эпилогом второй. В конце своей статьи «По поводу последних событий» (1900), написанной незадолго до смерти, философ и поэт Вл. Соловьёв (автор «Смысла любви», 1892-94) говорит о растянутых эпилогах некоторых ибсеновских пьес:

Историческая драма сыграна, и остался ещё один эпилог, который, впрочем, как у Ибсена, может сам растянуться на пять актов. Но содержание их в существе дела заранее известно.

Действие «События» происходит в августовский день. Одна из пьес другого скандинавского автора, Августа Стриндберга, называется «Игра снов» (1901). Стихотворение А. А. Блока (женатого на Любови Дмитриевне Менделеевой) «Женщина» (1912) посвящено памяти Стриндберга. Героиня этого стихотворения (которую поэт встречает на кладбище, у могилы своего маленького сына) подумывала о самоубийстве:

Да, я изведала все муки,
Мечтала жадно о конце…
Но нет! Остановились руки,
Живу — с печалью на лице…

Мне кажется, что у жены Трощейкина Любови, три года назад потерявшей своего ребёнка, а теперь жестоко обманувшейся в своих мечтах о счастье, руки не остановились и, спустя некоторое время после завершения действия «События», она кончает с собой. Подозреваю, что, подобно Отелло (герою трагедии Шекспира, которого Трощейкин упоминает в самом начале «События») и Лукреции (героине поэмы Шекспира «Обесчещенная Лукреция», 1594), Любовь закалывается.

По его собственному признанию, в своём «Графе Нулине» (1825) Пушкин пародировал Шекспира и историю. В двух своих пьесах Набоков пародирует историю, Шекспира, Пушкина, Чехова и ещё целый ряд авторов.

У Пушкина Наталья Павловна («русская Лукреция») даёт пощёчину графу Нулину («заезжему Тарквинию»). В «Событии» Любовь не может забыть того, что её муж ударил по лицу Барбашина, который был обезоружен её братом и не мог дать сдачи:

Любовь. Есть одна вещь… Вот, как его Алёша ударил по щеке, когда Миша его держал. Воспользовался. Это меня всегда преследовало, всегда жгло, а теперь жжёт особенно. Может быть, потому, что я чувствую, что Лёня никогда мне не простит, что я это видела.[4]

В рассказе Чехова «Учитель словесности» одного из коней Шелестовых зовут Граф Нулин:

Послышался стук лошадиных копыт о бревенчатый пол; вывели из конюшни сначала вороного Графа Нулина, потом белого Великана, потом сестру его Майку. Всё это были превосходные и дорогие лошади.

Конь — животное, но также шахматная фигура. То же самое можно сказать о слоне. Преувеличивая грозящую ему опасность, Трощейкин «делает из мухи слона». Имя-отчество Трощейкина, Алексей Максимович, отсылает к Горькому, чья настоящая фамилия, Пешков, происходит от слова «пешка». Трощейкин сравнивает одного из гостей, приглашённых Антониной Павловной на домашний праздник по случаю её пятидесятилетия, знаменитого писателя, с ферзём, а всех остальных — с пешками:

Трощейкин. А вот почему вы, Антонина Павловна, пригласили нашего маститого? Всё ломаю себе голову над этим вопросом. На что он вам? И потом, нельзя так: один ферзь, а все остальные — пешки.

Антонина Павловна. Вовсе не пешки. Мешаев, например.

Трощейкин. Мешаев? Ну, знаете…

Любовь. Мамочка, не отвечай ему, — зачем?

Антонина Павловна. Я только хотела сказать, что Мешаев, например, обещал привести своего брата, оккультиста.

Трощейкин. У него брата нет. Это мистификация.

Антонина Павловна. Нет, есть. Но только он живёт всегда в деревне. Они даже близнецы.

Трощейкин. Вот разве что близнецы…[5]

«Близнецы» (1852) — стихотворение Ф. И. Тютчева. По мнению поэта, есть две пары близнецов: Смерть и Сон, с одной стороны, и Самоубийство и Любовь, с другой. В то время как Любовь — один из главных персонажей «События», Сон — имя репортёра в «Изобретении Вальса». Сон (которого может играть женщина; во времена Шекспира, наоборот, женские роли исполнялись мужчинами) скандально появляется из шкафа в кабинете военного министра:

Из шкафа выходит Сон, журналист. Его может играть женщина.

Сон. Не могу больше слушать эту канитель. Да-да, господин министр, сознаю, что моё появление не совсем прилично, но не буду вам напоминать, сколько я исполнил ваших секретных поручений в газетной области и как крепко умею держать красный язык за белыми зубами. Коллега Вальс, моя фамилия Сон, — не путайте меня с фельетонистом Зоном, это совсем другой коленкор. Руку![6]

По словам младшей сестры Любови, Веры, минувшей ночью ей снился Барбашин, запертый в платяном шкафу:

Любовь. У меня есть тоже обновка.

Вера. А, это интересно.

Любовь. Леонид вернулся.

Вера. Здорово!

Любовь. Его видели на нашем углу.

Вера. Недаром мне вчера снился.

Любовь. Оказывается, его из тюрьмы выпустили раньше срока.

Вера. Странно всё-таки: мне снилось, что кто-то его запер в платяной шкап, а когда стали отпирать и трясти, то он же прибежал с отмычкой, страшно озабоченный, и помогал, а когда наконец отперли, там просто висел фрак. Странно, правда?[7]

В Первой Главе «Евгения Онегина» Пушкин упоминает, в числе прочих предметов одежды, названия которых отсутствуют в русском языке, фрак:

Но панталоны, фрак, жилет,

Всех этих слов на русском нет.[8]

В «Изобретении Вальса» Вальс жалуется, что министр замусолил ему панталоны:

Министр (опускается на пол). Господин изобретатель, я очень старый, очень почтенный человек, — и видите, я перед вами стою на коленях. Продайте нам ваш аппаратик!

Голоса. Что вы, что вы… Вставайте, ваше высокопревосходительство… Перед кем… Где это видано…

Полковник. Не могу смотреть на это унижение.

Министр. Умоляю вас… Нет, оставьте меня, — я его умолю…

Сжальтесь… Любую цену… Умоляю…

Вальс. Уберите его, пожалуйста. Он мне замусолил панталоны.[9]

В Четвёртой Главе «Дара» («Жизнь Чернышевского») Набоков упоминает критика Надеждина, сравнившего Пушкина с портным, «изобретателем жилетных узоров»:

«Для гения недостаточно смастерить Евгения Онегина», — писал Надеждин, сравнивая Пушкина с портным, изобретателем жилетных узоров, и заключая умственный союз с Уваровым, министром народного просвещения, сказавшим по случаю смерти Пушкина: «Писать стишки не значит ещё проходить великое поприще».

Фамилия Надеждин происходит от слова «надежда». Мать Любови и Веры, Антонина Павловна жалеет о том, что у неё нет третьей дочери Надежды:

Входит Элеонора Шнап: фиолетовое платье, пенсне.

Антонина Павловна. Как любезно, что вы зашли. Я, собственно, просила не разглашать, но, по-видимому, скрыть невозможно.

Элеонора Шнап. К сожаленью, об этом уже говорит вес, вес город.

Антонина Павловна. Именно, к сожалению! Очень хорошо. Я сама понимаю, что этим нечего гордиться: только ближе к могиле. Это моя дочь Вера. Любовь, вы, конечно, знаете, моего зятя тоже, а Надежды у меня нет.

Элеонора Шнап. Божмой! Неужели безнадежно?

Антонина Павловна. Да, ужасно безнадежная семья. (Смеётся.) А до чего мне хотелось иметь маленькую Надю с зелёными глазками.[10]

Любовь и надежда — первые два слова стихотворения Пушкина «К Чаадаеву» (1818), в котором дважды упоминается сон:

Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман…

В заключительных строках поэт призывает своего друга:

Товарищ, верь: взойдёт она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!

«Обломки самовластья» и «родов дряхлеющих обломок» (как назвал себя Пушкин в «Моей родословной», 1830) вновь напоминают нам об Обломове, герое романа Гончарова. Гончарова — девичья фамилия Натальи Николаевны Пушкиной, жены поэта, которую он сравнивал с мадонной. В своём сонете «Мадона» (1830) Пушкин упоминает пальму Сиона:

В простом углу моём, средь медленных трудов,
Одной картины я желал быть вечно зритель,
Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,
Пречистая и наш божественный спаситель —
Она с величием, он с разумом в очах —
Взирали, кроткие, во славе и в лучах,
Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

В «Событии» Трощейкин говорит о «пальмах сонной Вампуки»:

Трощейкин. Нам нужно бежать…

Любовь. Да, да, да!

Трощейкин. …бежать, — а мы почему-то медлим под пальмами сонной Вампуки. Я чувствую, что надвигается…

Любовь. Опасность? Но какая? О, если б ты мог понять![11]

А в «Изобретении Вальса» Сальватор (т. е. «спаситель») Вальс хочет править миром с Пальморы, некоего отдалённого острова:

Вальс. Как, дорогой полковник, разве я вас ещё не посвятил в свою маленькую тайну? Какая неосмотрительность! Да, уезжаю.

Полковник. И куда, смею спросить?

Вальс. А, вот в этом-то вся штука. Вы, кажется, не очень сильны в географии?

Полковник. Мои успехи в этой области критике не подлежат.

Вальс. Тогда вы, конечно, слыхали о небольшом острове Пальмора в восьмистах морских милях от южнейшего мыса вашей страны? Ага! Не знаете!

Полковник. Такого острова нет.

Вальс. Двойка с минусом, полковник. Словом, этот остров мной реквизирован. Мне даже кажется по временам, что и начал-то я с вашей страны именно потому, что среди ваших владений есть такой самоцвет. Избавило меня от лишних хлопот… Нежнейший климат, вечная весна, радужные птички… И величина как раз мне подходящая: Пальмору можно объехать на автомобиле по береговой дороге в… в сколько часов, Сон?

Сон. Скажем, в пять, если не слишком торопиться.[12]

Полковник, которого Вальс сделал своим секретарём, назначает свидание своему бывшему шефу у статуи Перикла:

Полковник (к министру). Я ещё увижу вас? На минуточку, может быть? В галерее, скажем, — знаете, у статуи Перикла?[13]

В стихотворении «К портрету Чаадаева» (1820) Пушкин сравнивает Чаадаева с Брутом и Периклом:

Он вышней волею небес
Рождён в оковах службы царской;
Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,
А здесь он — офицер гусарский.

В «Изобретении Вальса», министр, обращаясь к полковнику, упоминает Брута:

Министр. А нашего генерала я так огрел по телефону, что, кажется, у него прошла подагра. Между прочим, знаете, кто нынче ночью помер? Старик Перро, — да, да. Вам придётся поехать на похороны. И напомните мне завтра поговорить с Брутом насчёт пенсии для вдовы. Они, оказывается, последнее время сильно нуждались, грустно, я этого даже не знал.[14]

По словам генерала Берга (по чьей рекомендации Вальс добился аудиенции у министра), бедняга Перро умер во сне. Перу Шарля Перро принадлежат такие сказки как «Спящая красавица» и «Красная шапочка». Героиня первой, прекрасная принцесса, укололась прялкой и уснула на сто лет. В «Событии» Любовь уколола палец осколком зеркала, разбитого расшалившимся сынком ювелира, портрет которого второпях дописывает Трощейкин:

Любовь. Вот о чём я вас попрошу. Там, в передней, бог знает какой разгром. Я, например, палец порезала. Пойдите-ка — нужно перенести из спальни другое зеркало. Марфа не может.[15]

В «Красной шапочке» волк, чтобы обмануть девочку, надевает чепец и очки съеденной им бабушки. По словам полковника, Вальса выдают его одежда и быстрый волчий взгляд:

Полковник. Я как-то сразу заметил, что — сумасшедший. По одежде даже видно. И этот быстрый волчий взгляд… Знаете, я пойду посмотреть — боюсь, он наскандалит в приёмной. (Уходит.)[16]

С другой стороны, красный язык и белые зубы репортёра Сона тоже делают его похожим на волка. Сон называет Вальса «коллега» и просит не путать его с фельетонистом Зоном — это, дескать, «совсем другой коленкор». В стихотворении «Ты и я» (1820) Пушкин употребляет слово «коленкор» в его прямом значении, но в несколько неожиданном контексте:

Ты богат, я очень беден;
Ты прозаик, я поэт;
Ты румян, как маков цвет,
Я, как смерть, и тощ и бледен.
Не имея ввек забот,
Ты живёшь в огромном доме;
Я ж средь горя и хлопот
Провожу дни на соломе.
Ешь ты сладко всякий день,
Тянешь вина на свободе,
И тебе нередко лень
Нужный долг отдать природе;
Я же с чёрствого куска,
От воды сырой и пресной
Сажен за сто с чердака
За нуждой бегу известной.
Окружён рабов толпой,
С грозным деспотизма взором,
Афедрон ты жирный свой
Подтираешь коленкором;
Я же грешную дыру
Не балую детской модой
И Хвостова жёсткой одой,
Хоть и морщуся, да тру.

Пародийная пушкинская «Ода его сият. гр. Дм. Ив. Хвостову» (1825) начинается словами: «Султан ярится…». В «Изобретении Вальса» Сон называет Вальса, недовольного теми красавицами, которых привёл ему Сон, «султан»:

Вальс. Отвяжитесь, вон! Сон, что это за кошмар! Как ты смел, негодяй… (Срывает маску.) Я требовал тридцать юных красавиц, а вы мне привели двух шлюх и трёх уродов… Я вас рассчитаю! Вы предатель!

Сон. Уходите, красотки. Султан не в духах.[17]

В «Ты и я» Пушкина прозаик «румян, как маков цвет», а поэт «тощ и бледен», как смерть. Прислуга Трощейкиных Марфа утверждает, что она не может отличить бледного от румяного:

Марфа. А в котором часу он придёт-то, Любовь Ивановна?

Любовь. Вовсе не придёт. Можете отложить попечение.

Марфа. Какое печение?

Любовь. Ничего. Вышитую скатерть, пожалуйста.

Марфа. Напугал меня Алексей Максимович. В очках, говорит, будет.

Любовь. Очки? Что вы такое выдумываете?

Марфа. Да мне всё одно. Я его сроду не видала.

Антонина Павловна. Вот. Нечего сказать — хорошо он её натаскал!..

Любовь. Я никогда и не сомневалась, что Алёша собьет её с толка. Когда он пускается описывать наружность человека, то начинается квазифантазия или тенденция. (Марфе.) Из кондитерской всё прислали?

Марфа. Что было заказано, то и прислали. Бледный, говорит, ворот поднят, а где это я узнаю бледного от румяного, раз — ворот да чёрные очки? (Уходит.)

Любовь. Глупая бытовая старуха.[18]

В письме Вяземскому от 7 июня 1824 года Пушкин упоминает то, что часто рифмуется у него с Европой или с Ольдекопом («Ольдекоп, мать его в рифму»), и использует выражение «отложить попечение»:

Но беда! мы все лентяй на лентяе — материалы есть, материалисты есть, но où est le cul de plomb qui poussera ça, где найдем своего составителя, так сказать, своего Каченовского? (в смысле Милонова — что для издателя хоть Вестника Европы, не надобен тут ум, потребна только ж—а)… Нет, душа моя Асмодей, отложим попечение, далеко кулику до Петрова дня — а ещё дале [нам] бабушке до Юрьева дня.

Марфа никогда не видела Барбашина (единственного человека, которого Любовь, по её словам, когда-либо любила), но она была свидетельницей других любовных шашней своей хозяйки:

Любовь. Что с вами?

Марфа. Да что со мной может быть… Если вам больше сегодня ничего не нужно, Любовь Ивановна, я пойду.

Любовь. Куда это вы собрались?

Марфа. Переночую у брата, а завтра уж отпустите меня совсем на покой. Мне у вас оставаться страшно. Я старуха слабая, а у вас в доме нехорошо.

Любовь. Ну, это вы недостаточно сочно сыграли. Я вам покажу, как надо. «Уж простите меня… Я старуха слабая, кволая… Боязно мне… Дурные тут ходют…». Вот так. Это, в общем, очень обыкновенная роль… По мне, можете убираться на все четыре стороны.

Марфа. И уберусь, Любовь Ивановна, и уберусь. Мне с помешанными не житьё.

Любовь. А вам не кажется, что это большое свинство? Могли бы хоть эту ночь остаться.

Марфа. Свинство? Свинств я навидалась вдосталь. Тут кавалер, там кавалер…

Любовь. Совсем не так, совсем не так. Больше дрожи и негодования. Что-нибудь с «греховодницей».

Марфа. Я вас боюсь, Любовь Ивановна. Вы бы доктора позвали.

Любовь. Дохтура, дохтура, а не «доктора». Нет, я вами решительно недовольна. Хотела вам дать рекомендацию: годится для роли сварливой служанки, а теперь вижу, не могу дать.

Марфа. И не нужно мне вашей рукомандации.

Любовь. Ну, это немножко лучше… Но теперь — будет. Прощайте.

Марфа. Убивцы ходют. Ночка недобрая.

Любовь. Прощайте!

Марфа. Ухожу, ухожу. А завтра вы мне заплатите за два последних месяца. (Уходит.)

Любовь. Онегин, я тогда моложе… я лучше, кажется… Какая мерзкая старуха! Нет, вы видели что-нибудь подобное! Ах, какая…[19]

В одном из лицейских стихотворений Пушкина тёзка Марфы, Марфушка, бранится со своей старой кумой и перефразирует известное библейское изречение:

От всенощной вечор идя домой,
Антипьевна с Марфушкою бранилась;
Антипьевна отменно горячилась.
«Постой, — кричит, — управлюсь я с тобой;
Ты думаешь, что я уж позабыла
Ту ночь, когда, забравшись в уголок,
Ты с крестником Ванюшкою шалила?
Постой, о всем узнает муженёк!»
— Тебе ль грозить! — Марфушка отвечает:
Ванюша — что? Ведь он ещё дитя;
А сват Трофим, который у тебя
И день, и ночь? Весь город это знает.
Молчи ж, кума: и ты, как я, грешна,
А всякого словами разобидишь;
В чужой…. соломинку ты видишь,
А у себя не видишь и бревна.

«Изобретение Вальса» начинается с того, что полковник пытается удалить соринку, попавшую в глаз его шефа:

Кабинет военного министра. В окне вид на конусообразную гору. На сцене, в странных позах, военный министр и его личный секретарь.

Полковник. Закиньте голову ещё немножко. Да погодите — не моргайте… Сейчас… Нет, так ничего не вижу. Ещё закиньте…

Министр. Я объясняю вам, что — под верхним веком, под верхним, а вы почему-то лезете под нижнее.

Полковник. Все осмотрим. Погодите…

Министр. Гораздо левее… Совсем в углу… Невыносимая боль! Неужели вы не умеете вывернуть веко?

Полковник. Дайте-ка ваш платок. Мы это сейчас…

Министр. Простые бабы в поле умеют так лизнуть кончиком языка, что снимают сразу.

Полковник. Увы, я горожанин. Нет, по-моему — всё чисто. Должно быть, давно выскочило, только пунктик ещё чувствителен.

Министр. А я вам говорю, что колет невыносимо.

Полковник. Посмотрю ещё раз, но мне кажется, что вам кажется.

Министр. Удивительно, какие у вас неприятные руки…

Полковник. Ну, хотите — попробую языком?

Министр. Нет, — гадко. Не мучьте меня.

Полковник. Знаете что? Садитесь иначе, так света будет больше. Да не трите, не трите, никогда не нужно тереть.

Министр. Э, стойте… Как будто действительно… Да! Полегчало.[20]

По словам Вальса, в юности он однажды тоже засорил глаз:

Вальс. В ранней молодости я засорил глаз, — с весьма неожиданным результатом. В продолжение целого месяца я всё видел в ярко-розовом свете, будто гляжу сквозь цветное окно. Окулист, который, к сожалению, меня вылечил, назвал это оптическим заревом. Мне сорок лет, я холост. Вот, кажется, всё, что могу без риска сообщить вам из своей биографии.[21]

В стихотворении «К ним» (1829) Вяземский обращается к своим литературным оппонентам, прося их прочистить глаза истиной:

Всмотритесь, истиной прочистите глаза:
Она утешит вас моею наготою,
Быть может язвами, которыми гроза
Меня прожгла незримою стрелою.

В письме Вяземскому от конца января 1830 г. Пушкин, напечатавший «К ним» в Литературной Газете, называет стихотворение своего друга «элегическая <ебёна-мать>»:

Я напечатал твоё «К ним» противу воли Жуковского. Конечно, я бы не допустил к печати ничего слишком горького, слишком озлобленного. Но элегическую <ебёну-мать> позволено сказать, когда невтерпёж приходится благородному человеку.

Неизвестно, допустил ли бы Пушкин к печати роман Горького «Мать» (1906). Горький умер (по мнению современников, насильственной смертью) в 1936 году. В следующем году вышло Полное Собрание Сочинений Пушкина, приуроченное к столетию со дня смерти поэта. В томе XVII (стр. 109-112) стихотворение Вяземского «К ним» (с пушкинскими пометами) напечатано сразу вслед за эпиграммой Баратынского «Журналист Фиглярин и истина» (1827), в которой строка «На чепуху и враки» принадлежит Пушкину:

Он точно, он бесспорно
Фиглярин-журналист,
Марающий задорно
Свой бестолковый лист.
А это что за дура?
Ведь Истина, ей-ей!
Давно ль его канура
Знакома стала ей?
На чепуху и враки
Чутьём наведена,
Занятиям мараки
Пришла мешать она.

На дне рождения Антонины Павловны её младшая дочь Вера призывает тётю Женю не слушать «всякие враки»:

Входят тётя Женя и дядя Поль. Она: пышная, в шёлковом платье, была бы в чепце с лентами, если бы на полвека раньше. Он: белый бобрик, белые бравые усы, которые расчёсывает щёточкой, благообразен, но гага.

Тётя Женя. Неужели это всё правда? Бежал с каторги? Пытался ночью вломиться к вам?

Вера. Глупости, тётя Женя. Что вы слушаете всякие враки?[22]

В числе гостей Антонины Павловны близнецы Мешаевы (Мешаев Первый — румяный блондин с букетом таких же роз; Мешаев Второй поразительно похож на брата, но только несколько лысее). Их фамилия явно отсылает к последней строке эпиграммы Баратынского. Как и Баратынский (впрочем, иногда пишут «Боратынский»), фамилии Барбашин и Барбошин начинаются на «Бар». Барбошин сразу не запомнил (или сделал вид, что не запомнил) фамилию своего двойника-антипода и переспрашивает её у Трощейкина:

Барбошин. Планы у меня грандиознейшие! Знаете ли вы, что я умею подслушивать мысли контрклиента? Да, я буду завтра ходить по пятам его намерений. Как его фамилия? Вы мне, кажется, говорили… Начинается на «ш». Не помните?[23]

На Ш начинается Шеншин («настоящая» фамилия Афанасия Фета, одно из стихотворений которого называется «Alter ego»). Как Барбашин и Барбошин, фамилия Шеншин оканчивается на «шин». Отчество Барбошина, Афанасьевич, скорей всего, тоже отсылает к Фету. Барбошина зовут Альфред — так же, как французского поэта Мюссе (1810-57). В своей поэме «Студент» (1884) Фет упоминает, в числе других поэтов, казавшихся сладкими ему и его другу Аполлону Григорьеву, Мюссе:

Болтали мы; Как нам казались сладки
Поэты, нас затронувшие, все:
И Лермонтов, и Байрон, и Мюссе.

По словам Барбошина (цитируещего строчку из «Цыганской венгерки» Григорьева: «А ночь такая лунная»), он тоже был когда-то студентом:

Барбошин. Узнаю в вас мою молодость. И я был таков — поэт, студент, мечтатель… Под каштанами Гейдельберга я любил амазонку… Но жизнь меня научила многому. Ладно. Не будем бередить прошлого. (Поёт.) «Начнём, пожалуй…». Пойду, значит, ходить под вашими окнами, пока над вами будут витать Амур, Морфей и маленький Бром. Скажите, господин, у вас не найдется папироски?

Трощейкин. Я сам некурящий, но… где-то я видел… Люба, Рёвшин утром забыл тут коробку. Где она? А, вот.[24]

В «Изобретении Вальса» полковник забыл (или сделал вид, что забыл) свой портсигар в кабинете министра:

Полковник (к министру). Прикажете удалиться?

Министр. Что ж, если господин… если этот господин ставит такое условие… (К Вальсу.) Но я вам даю ровно десять минут.

Полковник выходит.

Вальс. Отлично. Я вам их возвращу с лихвой — и, вероятно, сегодня же.

Министр. Ох, вы выражаетесь весьма замысловато. Насколько я понимаю, то есть я хочу сказать, что мне так сообщили, — вы — изобретатель?

Вальс. Определение столь же приблизительное, как и моё имя.

Министр. Хорошо, пускай приблизительное. Итак — я вас слушаю.

Вальс. Да, но, кажется, не вы одни… (Быстро идёт к двери, отворяет её.)

Полковник (в дверях). Как неприятно, я забыл свой портсигар, подарок любимой женщины. Впрочем, может быть, и не здесь… (Уходит.)[25]

Полковник упорно настаивает на том, что Вальс — сумасшедший, и считает себя лишь одним из участников бреда, в который погружён Вальс:

Полковник. С вами говорить бесполезно. Все мы только участники вашего бреда, и всё, что сейчас происходит, лишь звон и зыбь в вашем больном мозгу.

Вальс. Как вы сказали? Повторите-ка. Полковник, полковник, вы слишком далеко заходите. Парадокс мне может надоесть.[26]

По словам Антонины Павловны, было время, когда её дочь бредила (курсив мой) Барбашиным:

Антонина Павловна. Хочешь моих капель?

Любовь. Я ничего не хочу. Я хочу умереть.

Антонина Павловна. Знаешь, что мне напоминает твоё настроение?

Любовь. Ах, оставь, мамочка…

Антонина Павловна. Нет, это странно… Вот когда тебе было девятнадцать лет и ты бредила Барбашиным, и приходила домой ни жива ни мертва, и я боялась тебе сказать слово.

Любовь. Значит, и теперь бойся.[27]

С другой стороны, описывая жене картину, которую он задумал во время бессонницы, Трощейкин упоминает «полубред»:

Трощейкин (на авансцене). Слушай, малютка, я тебе расскажу, что я ночью задумал… По-моему, довольно гениально. Написать такую штуку, — вот представь себе… Этой стены как бы нет, а тёмный провал… и как бы, значит, публика в туманном театре, ряды, ряды… сидят и смотрят на меня. Причём всё это лица людей, которых я знаю или прежде знал и которые теперь смотрят на мою жизнь. Кто с любопытством, кто с досадой, кто с удовольствием. А тот с завистью, а эта с сожалением. Вот так сидят передо мной — такие бледновато-чудные в полутьме. Тут и мои покойные родители, и старые враги, и твой этот тип с револьвером, и друзья детства, конечно, и женщины, женщины — все те, о которых я рассказывал тебе — Нина, Ада, Катюша, другая Нина, Маргарита Гофман, бедная Оленька, — все… Тебе нравится?

Любовь. Почём я знаю? Напиши, тогда я увижу.

Трощейкин. А может быть — вздор. Так, мелькнуло в полубреду — суррогат бессонницы, клиническая живопись… Пускай будет опять стена.[28]

Словечко «полубред» вызывает в памяти знаменитую эпиграмму Пушкина на графа Воронцова, в которой упоминается «надежда»:

Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.

Бессонница Трощейкина (будто бы вызванная полнолунием) заставляет вспомнить пушкинские «Стихи, сочинённые ночью во время бессонницы» (1830):

Мне не спится, нет огня;
Всюду мрак и сон докучный.
Ход часов лишь однозвучный
Раздаётся близ меня,
Парки бабье лепетанье,
Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня…
Что тревожишь ты меня?
Что ты значишь, скучный шёпот?
Укоризна или ропот
Мной утраченного дня?
От меня чего ты хочешь?
Ты зовёшь или пророчишь?
Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу…

После ухода гостей Любовь замечает мышку и с улыбкой следит за ней:

Опять мастерская. Мячи на картине дописаны. Любовь одна. Смотрит в окно, затем медленно заводит штору. На столике забытая Рёвшиным с утра коробочка папирос. Закуривает. Садится. Мышь (иллюзия мыши), пользуясь тишиной, выходит из щели, и Любовь следит за ней с улыбкой; осторожно меняет положение тела, нагибаясь вперёд, но вот — мышь укатилась. Слева входит Марфа.

Любовь. Тут опять мышка.

Марфа. А на кухне тараканы. Всё одно к одному.[29]

Щель, из которой будто бы появилась мышь, заставляет вспомнить последнего гостя, явившегося предупредить Трощейкина о грозящей ему опасности:

Трощейкин (Марфе). Он? Говорите же: он пришел?

Любовь (хлопает в ладоши и смеётся). Она кивает! Алёшенька, она кивает!

Входит Щель: сутулый, в тёмных очках.

Щель. Простите… Меня зовут Иван Иванович Щель. Ваша полоумная прислужница не хотела меня впускать. Вы меня не знаете, но вы, может быть, знаете, что у меня есть оружейная лавка против Собора.

Трощейкин. Я вас слушаю.

Щель. Я почёл своей обязанностью явиться к вам. Мне надо сделать вам некое предупреждение.

Трощейкин. Приблизьтесь, приблизьтесь. Цып-цып-цып.

Щель. Но вы не одни… Это собрание…

Трощейкин. Не обращайте внимания… Это так — мираж, фигуранты, ничто. Наконец, я сам это намалевал. Скверная картина — но безвредная.

Щель. Не обманывайте меня. Вон тому господину я продал в прошлом году охотничье ружьё.

Любовь. Это вам кажется. Поверьте нам! Мы знаем лучше. Мой муж написал это в очень натуральных красках. Мы одни. Можете говорить спокойно.

Щель. В таком случае позвольте вам сообщить… Только что узнав, кто вернулся, я с тревогой припомнил, что нынче в полдень у меня купили пистолет системы «браунинг».

Средний занавес поднимается, голос чтицы громко заканчивает: «…и тогда лебедь воскрес». Рёвшин откупоривает шампанское. Впрочем, шум оживления сразу пресекается. Щель. Нет, покупатель был господин Аршинский. Но я вижу, вы понимаете, кому предназначалось оружье.

Продолжение

___

[1] Действие Третье.

[2] Действие Первое.

[3] письмо от 12 ноября 1889 г.

[4] Действие Первое.

[5] Там же.

[6] «Изобретение Вальса», Действие Первое.

[7] «Событие», Действие Второе.

[8] XXVI: 7-8.

[9] Действие Второе.

[10] «Событие», Действие Второе.

[11] Там же.

[12] Дествие Третье.

[13] Там же.

[14] Действие Первое.

[15] Действие Второе.

[16] «Изобретение Вальса», Действие Первое.

[17] Действие Третье.

[18] «Событие», Действие Второе.

[19] Действие Третье

[20] Действие Первое.

[21] Там же

[22] «Событие», Действие Второе.

[23] Действие Третье

[24] «Событие», Действие Третье.

[25] «Действие Первое.

[26] Действие Третье.

[27] «Событие», Действие Третье.

[28] «Событие», Действие Первое.

[29] «Событие», Действие Третье.