У «События» есть много общего с гоголевским «Ревизором». В «Литературных и житейских воспоминаниях» Тургенев говорит, что ему довелось слышать эту пьесу в авторском чтении: «С каким недоумением, с каким изумлением Гоголь произнёс знаменитую фразу Городничего о двух крысах…»

Игра снов в пьесах и рассказах Набокова

в пьесах «Событие» и «Изобретение Вальса» и в рассказах «Облако, озеро, башня», «Истребление тиранов», «Василий Шишков» и «Волшебник»

Алексей Скляренко

Продолжение. Начало

В стихотворении «К вельможе» Пушкин называет Великую Французскую Революцию «союз ума и фурий» и упоминает, среди других писателей, Вольтера и Бомарше:

Всё изменилося. Ты видел вихорь бури,
Падение всего, союз ума и фурий,
Свободой грозною воздвигнутый закон,
Под гильотиною Версаль и Трианон
И мрачным ужасом сменённые забавы.
Преобразился мир при громах новой славы.
Давно Ферней умолк. Приятель твой Вольтер,
Превратности судеб разительный пример,
Не успокоившись и в гробовом жилище,
Доныне странствует с кладбища на кладбище.
Барон д’Ольбах, Морле, Гальяни, Дидерот,
Энциклопедии скептической причёт,
И колкой Бомарше, и твой безносый Касти,
Все, все уже прошли.

«Союз ума и фурий» вызывает в памяти комедию Грибоедова «Горе от ума» (1824). Музыкант-любитель, Грибоедов был автором двух вальсов. В «Изобретении Вальса», когда Вальс взорвал гору, швейцар министерства Гриб восклицает:

Горе, горе… Пришли времена бед великих и потрясений многих… Горе![1]

Среди персонажей «Горе от ума» есть Лиза, служанка в доме Фамусова. В «Событии» прислугу в доме Веры зовут Лиза:

Любовь. Хотя бы. А откуда Лиза её знает?

Вера. Она как-то рекомендовала Лизу Станиславским, а я её от них получила. Я как сегодня пришла от тебя, застала её за оживлённой беседой с дворником. Барбашин да Барбашин — сплошное бормотание. Словом, оказывается, что он приехал без предупреждения, вчера около семи вечера, но всё было в полном порядке, так как экономка там всё время жила.[2]

К. С. Станиславский не только участвовал в постановке «Горе от ума» на сцене Московского Художественного Театра, но и сам играл роль Фамусова. В комедии Грибоедова Фамусов вычисляет срок беременности вдовы, своей приятельницы, которая не родила, но, по его расчёту, должна родить. В стихотворении «Несовершенство» из сборника «Романцеро» (1851) немецкий поэт Генрих Гейне (с которым в «Послании пролетарским поэтам» Маяковский сравнивает своих более молодых и удачливых собратьев по перу) говорит, что, если б Лукреция не закололась, она, возможно, забеременела бы:

Лукреция, — не будь удар кинжала, —
Весьма возможно, тоже бы рожала.[3]

По словам Граба (одного из репортёров, обнаруженных в кабинете министра; Grab по-немецки «могила»), его жена в интересном положении:

Репортёр Граб (выползает из-под письменного стола). Ничего, ничего, — я случайно сюда попал, воспользовавшись суматохой. Итак — позвольте вас спросить: по некоторым вашим словам я заключаю, что министерство каким-то образом причастно к этой национальной катастрофе…

Министр. Я вас сейчас застрелю!

Репортёр. …или, во всяком случае, догадывается о её причине. Если б вы согласились разъяснить…

На звонок вбегают Бриг, Брег, Герб.

Министр. Уберите его, заприте где-нибудь! Постойте, — поищите, нет ли ещё под мебелью.

Находят ещё одного.

Второй репортёр Гроб (к первому). Стыдно! Если сам попался, нечего было доносить.

Первый репортёр. Клянусь, что не я!

Второй репортёр. Ничего, ничего… Наломаю тебе рёбра.

Их волокут вон.

Первый репортёр (на волочке). Господин министр, распорядитесь, чтоб меня посадили отдельно, у меня семья, дети, жена в интересном…[4]

В своём послании «К вельможе» Пушкин упоминает не только Вольтера, но и итальянского скульптора Канову. В «Несовершенстве» Гейне также упоминает Вольтера и Канову:

Павлин красив, но гадок по ногам;
Мудрейшая из женщин может нам
Прискучить, как Вольтера «Генриада»,
Иль хуже — как Клопштока «Мессиада».
Латинский чужд умнейшей из коров,
Как Масману; Канова вечно нов,
Но зад его Венеры слишком гладок,
Как плосок нос у Масмана и гадок.

Одна из «красавиц», которых Сон доставил Вальсу, утверждает, что Венера «тоже была безрукая»:

Толстая. Цыпонька, идите ко мне…
Сухощавая. Венера тоже была безрукая…[5]

В романе Достоевского «Бесы» (1872) Игнат Лебядкин воображает, что он потерял руку во время осады Севастополя (где Лебядкин никогда не был):

Любви пылающей граната
Лопнула в груди Игната,
И вновь заплакал горькой мукой
По Севастополю безрукой.

По словам Вальса (которого министр считает «едва ли не бесом»), его телемор находится у него в груди, и он может в любую минуту взорваться:

Вальс. Простак, тупица! Да поймите же, — я истреблю весь мир! Вы не верите? Ах, вы не верите? Так и быть, — откроюсь вам: машина — не где-нибудь, а здесь, со мной, у меня в кармане, в груди… Или вы признаете мою власть со всеми последствиями такового признания…

Уже вошли соответствующие лица: Гриб, Граб, Гроб.

Полковник. Сумасшедший. Немедленно вывести.

Вальс. …или начнётся такое разрушение… Что вы делаете, оставьте меня, меня нельзя трогать… я — могу взорваться.[6]

Другой персонаж «Бесов», Лямшин, сочинил забавную музыкальную вещицу:

Штучка на самом деле оказалась забавною, под смешным названием: «Франко-прусская война». Начиналась она грозными звуками Марсельезы:

«Qu’un sang impur abreuve nos sillons!»

Слышался напыщенный вызов, упоение будущими победами. Но вдруг, вместе с мастерски варьированными тактами гимна, где-то сбоку, внизу, в уголку, но очень близко, послышались гаденькие звуки Mein lieber Augustin. Марсельеза не замечает их, Марсельеза на высшей точке упоения своим величием; но Augustin укрепляется, Augustin всё нахальнее, и вот такты Augustin как-то неожиданно начинают совпадать с тактами Марсельезы. Та начинает как бы сердиться; она замечает наконец Augustin, она хочет сбросить её, отогнать как навязчивую ничтожную муху, но Mein lieber Augustin уцепилась крепко; она весела и самоуверенна; она радостна и нахальна; и Марсельеза как-то вдруг ужасно глупеет: она уже не скрывает, что раздражена и обижена; это вопли негодования, это слёзы и клятвы с простёртыми к провидению руками:

Pas un pouce de notre terrain, pas une pierre de nos forteresses!

Но она уже принуждена петь с Mein lieber Augustin в один такт. Её звуки как-то глупейшим образом переходят в Augustin, она склоняется, погасает. Изредка лишь, прорывом, послышится опять: «qu’un sang impur…», но тотчас же преобидно перескочит в гаденький вальс. Она смиряется совершенно: это Жюль Фавр, рыдающий на груди Бисмарка и отдающий всё, всё… Но тут уже свирепеет и Augustin: слышатся сиплые звуки, чувствуется безмерно выпитое пиво, бешенство самохвальства, требования миллиардов, тонких сигар, шампанского и заложников; Augustin переходит в неистовый рёв… Франко-прусская война оканчивается. Наши аплодируют, Юлия Михайловна улыбается и говорит: «ну как его прогнать?» Мир заключён. У мерзавца действительно был талантик.[7]

В «Событии» Трощейкин говорит Рёвшину:

А он [Барбашин] талантлив, этот гнус.[8]

Фамилия Рёвшин соединяет в себе рёв, в который переходит Mein lieber Augustin («гаденький вальс», как называет его рассказчик в романе Достоевского), с «шин», окончанием фамилии Лямшин. Ещё один персонаж «Бесов», писатель Кармазинов, упоминает крыс:

Я понимаю слишком хорошо, почему русские с состоянием все хлынули за границу и с каждым годом больше и больше. Тут просто инстинкт. Если кораблю потонуть, то крысы первые из него выселяются…[9]

Узнав о том, что Марфа попросила расчёта и уже ушла, Трощейкин говорит своей жене:

Так. Так. Крысы покидают корабль. Великолепно… Я тебя на коленях умоляю, Люба: уедем завтра. Ведь это глухой ад. Ведь сама судьба нас выселяет. Хорошо, предположим, будет при нас сыщик, но нельзя же его посылать в лавку. Значит, надо завтра искать опять прислугу, как-то хлопотать, твою дуру сестру просить… Это заботы, которые я не в силах вынести при теперешнем положении. Ну, Любушка, ну, детка моя, ну, что тебе стоит. Ведь иначе Рёвшин мне не даст, это же вопрос жизни, а не вопрос мещанских приличий.[10]

На Литературном Празднике в «Бесах» Кармазинов читает свой рассказ «Мерси». Мешаев Второй, которому Антонина Павловна предложила перекусить, дважды повторяет слово «мерси»:

Антонина Павловна. Люба, там ветчина осталась. Ах, ты уже принесла. Отлично. Пожалуйста. Вас ведь Михеем Михеевичем?

Мешаев Второй. Мерси, мерси. Да, Михеем.[11]

«Мерси» Кармазинова — злая пародия на рассказ Тургенева «Довольно» (1865). В «Изобретении Вальса» слово «довольно» произносит Вальс и повторяет министр (который немного позже на коленях просит Вальса продать своё изобретение):

Вальс. Довольно! Я сюда пришёл не для этого. Господа, у меня для вас нет товара.

Министр. Это ваше последнее слово?

Вальс. По этому вопросу — да. Сейчас мы будем говорить совсем о другом предмете.

Министр. Вы правы. Вы совершенно правы, господин изобретатель. Мы действительно будем сейчас говорить о другом. Вы изволили крикнуть “довольно”. Вот я тоже хочу сказать: “Довольно!” Раз вы не желаете уступить нам своё изобретение, то я немедленно арестую вас и вы будете сидеть за семью замками, покуда не согласитесь на сделку. Довольно, господин изобретатель! Вы увидите… вы… я вас заставлю, — или вы сгниёте в каменном мешке… и меня все в этом поддержат, ибо то, чем вы владеете, предмет слишком опасный, чтобы находиться в частных руках. Довольно хитрить! Вы что думаете, мы дураки? Думаете, что завтра пойдёте торговаться с нашими соседями? Как бы не так! Или вы немедленно согласитесь, — или я зову стражу.[12]

В очерке «Литературный вечер у Плетнёва», включённом в «Литературные и житейские воспоминания» (1880), Тургенев рассказывает о том, как в январе 1837 года он дважды видел Пушкина:

Войдя в переднюю квартиры Петра Александровича, я столкнулся с человеком среднего роста, который, уже надев шинель и шляпу и прощаясь с хозяином, звучным голосом воскликнул: «Да! да! хороши наши министры! нечего сказать!» — засмеялся и вышел. Я успел только разглядеть его белые зубы и живые, быстрые глаза. Каково же было моё горе, когда я узнал потом, что этот человек был Пушкин, с которым мне до тех пор не удавалось встретиться; и как я досадовал на свою мешкотность!

Министр — один из главных персонажей «Изобретения Вальса». В «Событии» Любовь повторяет пушкинское восклицание:

Трощейкин. Вот, послушай, Люба, что он рассказывает. (Лезет в карман за запиской.)

Рёвшин. Дорогой мой, вы согласились этого рискованного анекдота дамам не сообщать.

Любовь. Нет, сообщите немедленно.

Трощейкин. Ах, отстаньте вы все от меня! (Уходит.)

Любовь (Рёвшину.) Хороши!

Ревшин. Клянусь, Любовь Ивановна…[13]

У «События» есть много общего с гоголевским «Ревизором». В «Литературных и житейских воспоминаниях» Тургенев говорит, что ему довелось слышать эту пьесу в авторском чтении:

С каким недоумением, с каким изумлением Гоголь произнёс знаменитую фразу Городничего о двух крысах (в самом начале пьесы): «Пришли, понюхали и пошли прочь!» — Он даже медленно оглянул нас, как бы спрашивая объяснения такого удивительного происшествия.

Как в «Ревизоре» Бобчинский и Добчинский, имена Барбашин и Барбошин отличаются друг от друга лишь одной буквой. В то же время, Барбашина и Барбошина можно сравнить с двумя огромными крысами, которых видел во сне Городничий и о которых он рассказывает чиновникам.

Барбошин (напевающий из оперы Чайковского «Евгений Онегин») сбирается ходить под окнами Трощейкиных по способу доктора Рубини:

Барбошин. Это вообще не так важно: всё равно я буду до рассвета, как мы условились, ходить у вас под окнами. Между прочим, вам будет довольно любопытно смотреть, как я это делаю. Поучительно и увлекательно. В двух словах: только пошляки ходят маятником, а я делаю так (ходит). Озабоченно иду по одной стороне, потом перехожу на другую по обратной диагонали… Вот… И так же озабоченно по другой стороне. Получается сначала латинское «н». Затем перехожу по обратной диагонали накрест… Так… Опять — к исходной точке, и все повторяю сначала. Теперь вы видите, что я по обеим панелям передвигаюсь только в одном направлении, чем достигается незаметность и естественность. Это способ доктора Рубини. Есть и другие.[14]

В «Воспоминаниях о Белинском», также вошедших в «Литературные и житейские воспоминания», Тургенев упоминает итальянского тенора Рубини:

Статьи Гоголя об Иванове и Брюллове могут служить поучительным примером, до какой уродливой фальши, до какого вычурного и лживого пафоса может завраться человек, когда заберётся не в свою сферу. Хор чертей в Роберте-Дьяволе был единственной мелодией, затверженной Белинским: в минуты отличного расположения духа, он подвывал басом этот дьявольский напев. Пение Рубини потрясало его; но не музыкальное совершенство ценил он в нём, а патетическую, стремительную энергию, драматизм выражения.

Герой ещё одного очерка Тургенева, включённого в «Литературные и житейские воспоминания», «Человек в серых очках», подобно Вальсу, мечтает стать королём на далёком острове. В то же время, как Мешаев Второй, Monsieur François может читать по руке:

Да, — промолвил он наконец, чуть слышно, — жизнь — печальная штука; печальная штука жизнь, милостивый государь мой. Одно утешает меня: — а именно, то, что я умру скоро — и непременно насильственной смертью,— («И не будешь королём?» — чуть не сорвалось у меня с языка; но я удержался.) — Да: насильственной смертью.— Вы посмотрите на это: — (он поднес ко мне левую руку, в которой держал очки, ладонью кверху — и, не выпуская платка, положил на неё указательный палец правой… неопрятны были обе). — Вы видите эту черту, пересекающую жизненную линию?

— Вы хиромантик? — спросил я.

— Вы видите эту черту?— настойчиво повторил он.— Стало быть, я прав. — А вы наперёд знайте, милостивый государь, если, находясь в таком месте, где вам меньше всего бы следовало вспоминать обо мне — вы всё-таки обо мне вспомните — знайте: меня не стало.

В конце своего очерка Тургенев сравнивает Monsieur François с буревестником:

Есть такие морские птицы, которые появляются только во время бури. Англичане называют их stormy petrel. Они носятся низко в тусклом воздухе, над самыми гребнями разъяренных волн — и исчезают, как только настанет ясная погода.

По мнению Айхенвальда (автора знаменитого «Спора о Белинском»), ключ к Тургеневу («самому французскому из русских писателей») лежит в его раздвоенности между родиной и чужбиной. В отличие от Тургенева, Пушкин физически не путешествовал, «но безмерно и беспредельно было идеальное путешествие его творческих снов. Не только духовно сопровождал он Юсупова в его многообразных передвижениях, но своею фантазией посетил все страны и все века человечества».[15] Князь Н. Б. Юсупов (1751-1831) — адресат стихотворения Пушкина «К вельможе». В письме Вяземскому от 10-13 января 1831 г. Пушкин пересказывает анекдот о Фонвизине (авторе первых русских комедий, а также «Всеобщей придворной грамматики»), слышанный им от Юсупова:

Вчера видел я кн. Юсупова и исполнил твоё препоручение, допросил его о Фонвизине, и вот чего добился. Он очень знал Фонвизина, который несколько времени жил с ним в одном доме. C’était un autre Beaumarchais pour la conversation…[16] Он знает пропасть его bon mots, да не припомнит. А покамест рассказал мне следующее: Майков, трагик, встретя Фонвизина, спросил у него, заикаясь по своему обыкновению: видел ли ты мою «Агриопу»? — видел — что ж ты скажешь об этой трагедии? — Скажу: Агриопа <засраная жопа>. Остро и неожиданно! Не правда ли? Помести это в биографии, а я скажу тебе спасибо. Что до «Телескопа» (другая Агриопа), то у меня его покамест нету, — да напиши к Салаеву, чтоб он тебе всю эту дрянь послал. Твою статью о Пушкине пошлю к Дельвигу — что ты чужих прикармливаешь? свои голодны.

Одна из комедий Фонвизина называется «Бригадир» (1769). Одного из генералов в «Изобретении Вальса» зовут Бриг. Телемор (как Вальс ласково называет свою машину, производящую взрывы на расстоянии), возможно, намекает на «Телескоп», журнал, издававшийся Надеждиным (тем самым, который сравнил Пушкина с портным, изобретателем жилетных узоров), а также на поэму Баратынского «Телема и Макар» (1826), являющуюся переложением сказки Вольтера Thélème et Macare (1764). В издательском примечании к поэме Баратынского сказано, что имена Телема и Макар греческие: Телема означает «желание», а Макар — «счастье». Дельвиг (которому Пушкин собирался послать статью Вяземского о своём дяде Василии Львовиче, умершем в августе 1830 года) сам внезапно умер 14 января 1831 года. В статье «Кровавая пища» Ходасевич упоминает, в том числе, и Дельвига:

И снова идёт череда: голодный Костров, «благополучный» Державин, преданный Екатерине и преданный Екатериной; измученный завистниками Озеров; Дельвиг, сведённый в могилу развратной женой и вежливым Бенкендорфом; обезумевший от «свиных рыл» и сам себя уморивший Гоголь; дальше — Кольцов, Никитин, Гончаров; заеденный друзьями и бежавший от них, от семьи куда глаза глядят, в ночь, в смерть, Лев Толстой; задушенный Блок, загнанный большевиками Гершензон, доведённый до петли Есенин.

Стихотворение Вяземского «Поминки» (1864), в котором есть строки «и событье за событьем / льётся памяти струя», начинается так:

Дельвиг, Пушкин, Боратынской,
Русской музы близнецы…

В «Событии» знаменитый писатель упоминает поминки:

Любовь. Что вам можно предложить?

Писатель. Что вы можете мне предложить… Нда. Это у вас что: кутья? А, кекс. Схож. Я думал, у вас справляются поминки.

Любовь. Мне нечего поминать, Пётр Николаевич.

Писатель. А! Нечего… Ну, не знаю, милая. Настроение что-то больно фиолетовое. Не хватает преосвященного.[17]

Дядя Пушкина Василий Львович — автор «Опасного соседа» (1811). По остроумной догадке Баратынского, для того чтобы написать эту поэму, бесталанный Василий Львович прибег к помощи чёрта:

Откуда взял Василий непотешный
Потешного Буянова? Хитрец
К лукавому прибег с мольбою грешной.
«Я твой, сказал: но будь родной отец,
Но помоги». — Плодятся без усилья
Горят, кипят задорные стихи,
И складные страницы у Василья
Являются в тетрадях чепухи.

Как известно, чёрт не так страшен, как его малюют. В «Событии» чёрт появляется в виде нелепого частного сыщика Барбошина, а в «Изобретении Вальса» — в виде безумного Вальса (псевдоним Барбашина, которого так боится Трощейкин и который так и не появляется в «Событии»). В начале «Изобретения Вальса» министр жалуется на «действия наших недобросовестных соседей» (курсив мой):

Министр. Вышло. Такое облегчение… Блаженство. Так о чём мы с вами говорили?

Полковник. Вас беспокоили действия…

Министр. Да. Меня беспокоили и беспокоят действия наших недобросовестных соседей. Государство, вы скажете, небольшое, но ух какое сплочённое, сплошь стальное, стальной ёж… Эти прохвосты неизменно подчёркивают, что находятся в самых амикальных с нами отношениях, а на самом деле только и делают, что шлют к нам шпионов и провокаторов. Отвратительно![18]

«Стальной ёж» намекает, конечно, на Сталина и его подручного Ежова (тогдашнего главу НКВД). Именно им адресовано, как мне кажется, авторское послание в «Изобретении Вальса». В чём же оно состоит? Какую весть так не терпится сообщить безумному Вальсу?

В «Событии» Антонина Павловна говорит, что, если бы из переполоха, вызванного неожиданным возвращением Барбашина, она захотела сделать пьесу, то вместо Рёвшина она взяла бы другого, не такого шаблонного, вестника:

Антонина Павловна. Смешно, о чём я сейчас подумала: ведь из всего этого могла бы выйти преизрядная пьеса.

Любовь. Дорогая моя мамочка! Ты чудная, сырая женщина. Я так рада, что судьба дала мне литературную мать. Другая бы выла и причитала на твоём месте, а ты творишь.

Антонина Павловна. Нет, правда. Можно было бы перенести на сцену, почти не меняя, только сгущая немножко. Первый акт: вот такое утро, как нынче было… Правда, вместо Рёвшина я бы взяла другого вестника, менее трафаретного. Явился, скажем, забавный полицейский чиновник с красным носом или адвокат с еврейским акцентом. Или, наконец, какая-нибудь роковая красавица, которую Барбашин когда-то бросил. Всё это можно без труда подвзбить. А дальше, значит, развивается.

Любовь. Одним словом: господа, к нам в город приехал ревизор. Я вижу, что ты всю эту историю воспринимаешь как добавочный сюрприз по случаю твоего рождения. Молодец, мамочка! А как, по-твоему, развивается дальше? Будет стрельба?

Антонина Павловна. Ну, это ещё надобно подумать. Может быть, он сам покончит с собой у твоих ног.

Любовь. А мне очень хотелось бы знать окончание. Леонид Викторович говорил о пьесах, что если в первом действии висит на стене ружьё, то в последнем оно должно дать осечку.[19]

В «Событии» стрельбы нет, но в «Изобретении Вальса» неизвестный выстрелил в Вальса из духового ружья и легко ранил его:

Полковник. Успокойтесь, мой дорогой, мой незабвенный начальник. Нам пока ничто не угрожает. Вчера на улице безвестный смельчак, — которого, к сожалению, ещё не поймали, но поймают, — выстрелил из духового ружья, вот… в него, ну и пуля оцарапала ему голову.

Вальс. Заметьте: духовое ружье. Тонкое внимание, остроумная шпилька.[20]

В рассказе Конан Дойла «Пустой дом» (1903) полковник Моран стреляет в Шерлока Холмса (вернее, в его восковую куклу) из духового ружья. В «Событии» Любовь называет Рёвшина, занявшегося любительским сыском, «Шерлок Холмс из Барнаула». Барнаул — город в Сибири на реке Обь. В песне, которую в «Изобретении Вальса» поёт толстая шлюха, упоминается широкая река:

Толстая (начинает вдруг петь, — на мотив «Отойди, не гляди»).

Темнота и паром,
и вдали огоньки,
и прощанье навек
у широкой реки.
И поёт человек
неизвестный вдали…
Я держала тебя,
но тебя увели…
Только волны, дробя
отраженья огней,
только крики солдат
да бряцанье цепей
в темноте мне твердят,
что вся жизнь моя — прах,
что увозит паром
удальца в кандалах…

Вальс. Странная песня! Грустная песня! Боже мой — я что-то вспоминаю… Ведь я знаю эти слова… Да, конечно! Это мои стихи… Мои![21]

«Удалец в кандалах», которого увозит паром, — это романтический образ Барбашина, как он видится Любови. В то же время, паром, упоминаемый в песне, намекает на Харона — паромщика, перевозящего через Ахерон души умерших. Пушкинская «Ода графу Хвостову», начинающаяся словами «Султан ярится», оканчивается длинным перечнем мифологических имён, последнее из которых Харон:

И да блюдут твой мирный сон
Нептун, Плутон, Зевс, Цитерея,
Гебея, Псиша, Крон, Астрея,
Феб, Игры, Смехи, Вакх, Харон.

В начале «Изобретения Вальса» полковник сравнивает Вальса, дожидающегося аудиенции министра в его приёмной, с вестником, бегущим без передышки множество вёрст:

Полковник. Да, это народ нетерпеливый… Вестник, бегущий без передышки множество вёрст, чтобы поведать пустяк, сон, горячечную мечту…[22]

Вальс (впоследствии берущий Сона в скороходы) не мог слышать этих слов полковника; тем не менее, в разговоре с министром он ссылается на них и подтверждает их правильность:

Вальс. Я вообще крайне нетерпеливый человек, как правильно заметил ваш секретарь. Но сейчас я запасся терпением, и кое-какие запасы у меня ещё остались. Повторяю ещё раз: моя машина способна путём повторных взрывов изничтожить, обратить в блестящую ровную пыль целый город, целую страну, целый материк.[23]

Слова «нетерпеливый» и «невтерпёж» однокоренные. В письме Вяземскому Пушкин замечает, что элегическую <ебёну-мать> позволено сказать, когда невтерпёж приходится благородному человеку. Мне кажется, что наше национальное ругательство и есть тот «пустяк, сон, горячечная мечта», которую не терпится поведать Вальсу (сам Вальс, разумеется, не подозревает этого). Дело в том, что Любовь (которой снятся Вальс, министр, его секретарь, одиннадцать генералов и все остальные персонажи пьесы) таким сложным способом хочет выбранить свою бывшую прислугу Марфу, обвинившую хозяйку в распутстве. Но автор «События», «Изобретения Вальса» и «Истребления тиранов» ловко переадресовывает это непечатное ругательство тем правителям, которые захватили власть в его родной стране и в течение многих лет безнаказанно измываются над её народом.

В «Изобретении Вальса» министр благодарит судьбу, что бедняга Перро умер во сне. В «Истреблении тиранов» герой с грустью замечает:

Он засыпает, он засыпает, и так как на его арестантском ложе ни одна мысль не беспокоит его перед сном, то и я получаю отпуск, и только изредка, уже без всякой надежды на успех, стараюсь сложить его сны, комбинируя обрывки его прошлого с впечатлениями настоящего, но вероятно он снов не видит и я работаю зря, и никогда, никогда не раздастся среди ночи его царственный хрип, дабы история могла отметить: диктатор умер во сне.[24]

Герой и рассказчик «Истребления тиранов», скромный учитель рисования в провинциальной гимназии, сравнивает себя с Гамлетом:

«Я вял и толст, как шекспировский Гамлет. Что я могу?»[25]

В своём яростном, но бессильном желании уничтожить ненавистного тирана, герой готов пойти на всё, вплоть до самоубийства. В конечном счёте, от безумия и гибели его спасает смех:

Смех, собственно, и спас меня. Пройдя все ступени ненависти и отчаяния, я достиг той высоты, откуда видно как на ладони смешное. Расхохотавшись, я исцелился, как тот анекдотический мужчина, у которого «лопнул в горле нарыв при виде уморительных трюков пуделя». Перечитывая свои записи, я вижу, что, стараясь изобразить его страшным, я лишь сделал его смешным, — и казнил его именно этим — старым испытанным способом.[26]

«Смех» (Le Rire, 1900) — одна из работ французского философа Анри Бергсона, знаменитого своей теорией Времени. В стихотворении «Телега жизни» (1823) Пушкин сравнивает Время с лихим ямщиком, на которого, используя крепкое словцо, покрикивает нетерпеливый седок:

Хоть тяжело подчас в ней бремя,
Телега на ходу легка;
Ямщик лихой, седое время,
Везёт, не слезет с облучка.
С утра садимся мы в телегу;
Мы рады голову сломать
И, презирая лень и негу,
Кричим: пошёл, ебёна мать!
Но в полдень нет уж той отваги;
Порастрясло нас; нам страшней
И косогоры и овраги;
Кричим: полегче, дуралей!
Катит по-прежнему телега;
Под вечер мы привыкли к ней
И, дремля, едем до ночлега —
А время гонит лошадей.

В письме Вяземскому от 29 ноября 1824 года Пушкин спрашивает своего друга:

Знаешь ли ты мою «Телегу жизни»?
Хоть тяжело подчас в ней бремя…
Можно напечатать, пропустив русский титул…

Под «русским титулом» Пушкин имеет в виду наше национальное ругательство. «Титул звучный», говорит Вальс, к которому Полковник обращается «Ваше Безумие»:

Вальс. Вы бы всё-таки перестали мне делать замечания, — скучно.

Полковник. Виноват, Ваше Безумие, но я только исполняю свои прямые обязанности.

Вальс. Титул звучный… Вы довольно угрюмый шутник. Если я вас держу в секретарях, то это лишь потому, что я люблю парадоксы. Ну — и вам в пику, тоже…[27]

В начале пьесы нетерпеливый Вальс запрещает полковнику говорить о времени, которым, по его словам, распоряжается он сам:

Полковник. Десять минут уже истекли, и у господина министра ещё много занятий.

Вальс. Не смейте мне говорить о времени! Временем распоряжаюсь я, и, если хотите знать, времени у вас действительно очень мало.[28]

В «Событии» Любовь говорит о том, что время не властно над её памятью любящей матери:

Любовь. Ты лучше подумай, с чего сегодня началось. Нет, Алёша, так дольше невозможно… Тебе всё кажется, что время, как говорится, врачует, а я знаю, что это только паллиатив — если не шарлатанство. Я ничего не могу забыть, а ты ничего не хочешь вспомнить. Если я вижу игрушку и при этом вспоминаю моего маленького, тебе делается скучно, досадно, потому что ты условился сам с собой, что прошло три года и пора забыть. А может быть… Бог тебя знает, может быть, тебе и нечего забывать…[29]

В фамилии Бергсон есть имена сразу двух персонажей «Изобретения вальса», Берг и Сон. Генерал Берг отличается своим громким раскатистым смехом:

Входят генерал Берг и его дочка Анабелла.

Генерал Берг. Мы без доклада, пустяки, мы тут свои человеки, грах, грах, грах (такой смех).

Министр. Генерал, я сейчас не могу, я занят…

Генерал Берг. А, вот он, виновник торжества, грах, грах, грах. Ну что, дорогой министр, мой протеже не так уж безумен, ась?

Министр. Ради бога, генерал, не громыхайте на всё министерство, мы с вами потом потолкуем…

Генерал Берг. Каков взрыв! Великолепно по простоте и силе! Как ножом срезало этот пломбир. А вы мне говорите: лунатик. Вот вам и лунатик.[30]

По-немецки, Berg означает «гора». Генерал Берг сравнивает с пломбиром гору, которую взорвал Вальс. В своём эссе о смысле комического («Смех») Бергсон пишет:

Комическое не доставляет удовольствия в одиночестве. Для смеха как будто требуется эхо. Вслушайтесь в него: он не звук членораздельный, ясный и определённый; он словно стремится к тому, чтобы продолжаться, перекатываясь от одного к другому; он начинается со взрыва, за которым следуют раскаты подобно грому в горах.

В знаменитом стихотворении «Весенняя гроза» (1828) Тютчев упоминает молодые раскаты грома и смех ветреной Гебы (богини юности, пролившей с неба свой громокипящий кубок):

Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний, первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.
Гремят раскаты молодые,
Вот дождик брызнул, пыль летит,
Повисли перлы дождевые,
И солнце нити золотит.
С горы бежит поток проворный,
В лесу не молкнет птичий гам,
И гам лесной и шум нагорный —
Всё вторит весело громам.
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.

Слова «играя и как будто резвясь» в начале сказки, которую Антонина Павловна читает своим гостям, явно отсылают к строке из этого стихотворения:

Антонина Павловна. «Первые лучи солнца…». Да, я забыла сказать, Пётр Николаевич. Это из цикла моих «Озарённых Озёр». Вы, может быть, читали… «Первые лучи солнца, играя и как будто резвясь, пробно пробежали хроматической гаммой по глади озера, перешли на клавиши камышей и замерли посреди тёмно-зелёной осоки. На этой осоке, поджав одно крыло, а другое…».[31]

Сказка Антонины Павловны называется «Воскресающий лебедь». «Лебедь» (конец 1820-х гг.) — стихотворение Тютчева, в котором поэт сравнивает лебедя с орлом и упоминает «взезрящий» сон белоснежного лебедя:

Пускай орёл за облаками
Встречает молнии полет
И неподвижными очами
В себя впивает солнца свет.
Но нет завиднее удела,
О лебедь чистый, твоего —
И чистой, как ты сам, одело
Тебя стихией божество.
Она, между двойною бездной,
Лелеет твой всезрящий сон —
И полной славой тверди звездной
Ты отовсюду окружён.

В стихотворении «Байрон» (<отрывок из Цедлица>, 1828-30) Тютчев сравнивает английского поэта с орлом, которому автор противопоставляет всё того же лебедя:

Не лебедем ты создан был судьбою,
Купающим в волне румяной крыла,
Когда закат пылает над потоком
И он плывёт, любуясь сам собою,
Между двойной зарёю, —
Ты был орёл — и со скалы родимой,
Где свил гнездо — и в нём, как в колыбели,
Тебя качали бури и метели,
Во глубь небес нырял, неутомимый,
Над морем и землей парил высоко,
Но трупов лишь твоё искало око!..

Прелестную дочь генерала Берга зовут Анабелла. Её имя, по-видимому, намекает на Аннабеллу, домашнее прозвище жены Байрона (рождённой Анны Изабеллы Милбэнк), родившей поэту дочь Аду. Среди бывших любовниц Трощейкина, о которых он рассказывал жене, есть Ада. Берг, спрятавший от Вальса свою дочь, называет Вальса «петух»:

Берг. Петух, сущий петух! Другие бранят, а вот я — люблю вас за эту отвагу. Ей-богу![32]

Стихотворение Баратынского и Соболевского «Быль» («Встарь жил-был петух индейский…», 1825), долгое время приписывавшееся Пушкину, впервые появилось в печати (в 1831 году) за подписью Сталинский.

Что бы ни говорил генерал Берг, его протеже безумен. Жена лорда Байрона (одна из небольших поэм которого называется «Вальс», 1813) потихоньку от мужа пригласила докторов для его освидетельствования, а вскоре оставила его, забрав дочь. В качестве эпиграфа к Восьмой Главе «Евгения Онегина» Пушкин использовал начальные строки из послания Байрона к покинувшей его жене:

Fare thee well, and if for ever,
Still for ever fare thee well.[33]

В Пятой Главе своего романа, описывая бал у Лариных, Пушкин сравнивает вихорь вальса, «однообразный и безумный», с вихрем молодой жизни:

Однообразный и безумный,
Как вихорь жизни молодой,
Кружится вальса вихорь шумный;
Чета мелькает за четой.[34]

В «Оде Хвостову» Пушкин иронически сравнивает Хвостова (бесталанного поэта, но счастливого мужа) с Бейроном (sic), которого автор называет «единобразным»:

Вам с Бейроном шипела злоба,
Гремела и правдива лесть.
Он лорд — граф ты! Поэты оба!
Се, мнится, явно сходство есть. —
Никак! Ты с верною супругой
Под бременем Судьбы упругой
Живёшь в любви — и наконец
Глубок он, но единобразен,
А ты глубок, игрив и разен,
И в шалостях ты впрям певец.

Окончание

___

[1] Действие Первое

[2] Действие Второе.

[3] Пер. П. Вейнберга.

[4] Действие Первое.

[5] «Изобретение Вальса», Действие Третье.

[6] Там же.

[7] Часть Вторая, Глава 5, I.

[8] Действие Второе.

[9] Часть Вторая, Глава 6, V.

[10] «Событие», Действие Третье.

[11] Там же.

[12] Действие Второе.

[13] Действие Второе.

[14] Действие Третье.

[15] «Силуэты русских писателей», Вступление.

[16] В разговоре это был второй Бомарше.

[17] Действие Второе.

[18] Действие Первое.

[19] Действие Второе.

[20] Действие Третье.

[21] Там же.

[22] Действие Первое.

[23] Там же.

[24] Глава 14.

[25] Глава 9.

[26] Глава 17.

[27] «Изобретение Вальса», Действие Третье.

[28] Действие Первое.

[29] Действие Первое.

[30] Там же.

[31] «Событие», Действие Второе.

[32] «Изобретение Вальса», Действие Третье.

[33] Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай.

[34] XLI: 1-4.