Михаил Косовский: Предсказание Будиани

Loading

Она знала, что красива, и в полной мере использовала это в затеянной ею рискованной игре кошки с мышками. Талантливо играя в любовь, — легкую, доступную, Зиночка замучивала своих мышат, доводила до полоумия жеманными улыбками, прозрачными намеками, щедрыми обещаниями, а потом бросала… Она мстила.

Предсказание Будиани

Михаил Косовский

«Не любо — не слушай, а врать не мешай»
Кто-то

1

Зинаида Львовна Уманская затащила сумки в свой апартмент и присела отдышаться. Надо было переложить продукты в холодильник, но двигаться не хотелось, так бы и сидела, глядя на унылые крыши за окном. Внизу мерно шумит Клэйтон Роуд — самая оживленная улица в городе. «Бизи стрит» называет ее Сима из соседнего апартмента — грузная одышливая женщина, не упускающая случая щегольнуть своим английским. Зинаиде Львовне шум не мешает, наоборот, способствует свободному течению мыслей. Иммигрантское существование свело к минимуму круг ее общения и может быть поэтому обострило навязчивую память, все чаще переносящую ее в иные пространства и времена, к далеким событиям молодости.

Самопроизвольно накатываются, громоздятся воспоминания: Москва, их квартира в Петровско-Разумовском проезде, многоцветные флаги стадиона «Динамо», куда она бегала с девчонками на каток, шумное, пестрящее красными галстуками, школьное коловращение, огромный плакат над входом: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство».

Что-то родное, трогательное будоражит стесненную грудь, хочется умиленно прослезиться, но отвыкшие от слез глаза сухи.

Светлые образы скоро блекнут, туманятся, превращаются в хаотичные обрывки не то реальности, не то виденных когда-то кошмарных снов. В круговерти видений возникает усатый мужчина в сапогах и кителе военного покроя, тюремная камера-одиночка, бесполая надзирательница; к горлу подступает холодящий страх тоненькой девушки из чьей-то приснившейся, а, может быть, ее собственной жизни.

Зинаида Львовна чувствует покалывание в груди и старается отвлечься. Взгляд скользит по комоду мимо фотографии сына с женой, мимо вазы с искусственными хризонтемами, мимо подаренной Симой дешевенькой статуэтки французских вельмож, задерживается на отражении в зеркале. Из темной глубины стекла смотрит седовласая женщина с увядшим ртом и уставшими глазами, какие встречаются у людей пожилых и одиноких. Черты лица, тронутые годами, еще напоминают о былой блистательной красоте, и вместе с тем наводят на тоскливые мысли. Зинаида Львовна недовольно ведет тонкими нервными ноздрями и отворачивается.

Но память безжалостна.

В Среднюю Азию на поселение условно-досрочно освобожденная гражданка Уманская была отправлена еще в пятьдесят третьем. Ее могущественный хозяин неожиданно вручил ей документы и билет до Ташкента, предупредив:

— На учет не становись. Я найду тебя.

На станции в Оренбурге из репродуктора торжественно сообщили, что он враг народа да еще и шпион. «Чушь какая-то, — первое, что пришло ей в голову, — но похоже, Будиани был прав».

Назад в Москву ехать с волчими документами не решилась, никому не доверяла. И вскоре, уповая на везение, сошла на Ташкентский перрон с чемоданчиком в одной руке да сыном Сашенькой — в другой.

И не думала Зина, не гадала, что суждено ей прожить здесь многие годы, заполненные работой, друзьями и, конечно, мужчинами… куда ж от них деться.

Их было много… Наглых самоуверенных красавцев-хищников, робких лысоватых интеллигентов с хорошими манерами и плотоядными улыбками… Да разве можно было пройти мимо ее прелестей, не заметить гладкую молочную шею, сливочную грудь, прущую из декольте, пропустить такой роскошный зад, притягивающий сильнее тысячи магнитов. Даже слепые останавливались, завороженные ее ароматом… божественным ароматом кожи, который не смог бы воссоздать сам Жан-Батист Гренуй.

Она знала, что красива, и в полной мере использовала это в затеянной ею рискованной игре кошки с мышками. Талантливо играя в любовь, — легкую, доступную, Зиночка замучивала своих мышат, доводила до полоумия жеманными улыбками, прозрачными намеками, щедрыми обещаниями, а потом бросала… уходила решительно, не оглядываясь. Она мстила. Мстила за унижения, изнасилования, за утраченные иллюзии, за всех женщин. Это была безжалостная нечестная, наконец, глупая, но необходимая ей игра, позволявшая почувствовать себя женщиной… свободной и независимой. Никто из ее дураков-ухажеров не понимал, что ей хотелось любви — настоящей, безоглядной, до гроба. Может быть поэтому она так и не вышла замуж.

Это было время духовного расцвета Ташкента. Город имел добрую, интеллигентную, гостеприимную душу, свои моральные принципы, устоявшиеся привычки, традиции. Среди городских знаменитостей были артисты, поэты, писатели, шахматисты, даже свой сумасшедший. Никто по своей воле не уезжал из города, разве что эвакуированные москвичи да ленинградцы.

Прошли годы.., откричались митинги перестройки, оттряслись землетрясения. Отстроенный заново Ташкент стал другим — неузнаваемым, фасадно-красивым, рекламно-гостеприимным, железо-бетонным. Изменились и его жители: почти не осталось старых патриотов города. Начался отток их детей и внуков.

В Америку Зинаида Львовна уезжала вместе с сыном Сашей и снохой Раечкой — рыжеволосой и сухозадой, у которой была куча родственников где-то под Сан-Франциско. Вообще-то Зинаида Львовна мечтала об Израиле, как об истинно обетованной, своей земле. Но у нее не было выбора — Саша рвался в Штаты как голый в баню.

— Перестань быть идеалисткой, — внушал он матери, — зачем тебе эта Израиловка?

Теперь она понимала, почему он женился на Раечке.

Телефонный звонок заставил ее вздрогнуть.

— Зинаида Львовна, в Лаках рыба на сэйле. Ой, здрасте, хау ар ю? Как сегодня ваше «ничего»? Только что прочитала в комершалс: кет фиш по два доллара. Знаете, если пожарить с лучком, да с овощами, да с томатной пастой — объедение, оно и полезно, омега-три в природном виде, возьмите обязательно. А в эту пятницу в джуйке шабат отмечают, слышали? Какой-то раввин из Израиля приехал, выступает на русском, говорят совсем молодой, но очень образованный, потом угощение будет, приходите.

— Спасибо, Симочка, рыбу обязательно возьму, чикен уже в печенках сидит. А в джуйку не получится, мои как раз в кино собрались на «Омэна» с Грегори Пеком, хочу тоже посмотреть.

— А, видела я, еще там, это про дьявола.., выдумка, тяжелый фильм, не советую, сердце потом будет болеть… Зиночка, а когда пойдете за рыбой, и мне возьмите два паунда, пожалуйста, я отдам вам деньги, oкей?

«О деньгах можно было бы не говорить», — подумала Зинаида Львовна.

С деньгами у нее нет проблем, еще и откладывает на похороны, очень уж дорогое это удовольствие здесь. И в доме вроде бы всё есть. Только счастья нет. Всевышний не дал и, судя по всему, не даст. Даже внуков не дал. Сноха говорит, не ее вина, а скорее всего не хочет, сучара. Она безусловно женщина энергичная — веник с мотором, выучилась экаунтингу, устроилась в большую компанию, теперь держит хвост пистолетом. А Сашка, то есть Алекс, — одно расстройство, надумал открывать свой бизнес. Из этого, конечно, ничего не получится, но ему разве скажешь? Вспыхивает как спичка. И вообще, ее мнение их не интересует. Раечка еще из вежливости слушает, а сын сразу перебивает и начинает учить жизни. Она и перестала лезть с советами, так здоровее.

Телефон опять прервал ее мысли, кричала сноха:

— Зинаида Львовна, Алекс в аварию попал! Только что позвонили из госпиталя, я туда еду.

— Ох, боже ты мой! Что с ним?

— Без сознания, травма головы, но переломов нет, машина — тотал.

— Ой, ой!.. Я хочу его видеть.

— Выходите через десять минут к парковке.

2

Госпиталь Джон Мюр считался лучшим в каунти, говорили, что операции здесь делают не хуже, чем в Сан-Франциско, и условия шикарные: палаты на одного человека, максимум на двух.

«Они должны вылечить его, у них вон какая техника…», — убеждала себя мать, поднимаясь с Раечкой в лифте на пятый этаж.

В первый момент Зинаида Львовна не узнала сына. На непривычно высокой кровати среди проводов, трубок и простыней лежала огромная от бинтов голова с отекшим лицом. Под набухшими темно-лиловыми веками темнели прикрытые ресницами щелочки, к восковому носу тянулись трубки. В траурной тишине слышалось пощелкивание приборов, на экране монитора бежали бесконечные змейки, пахло каким-то моющим средством. Из капельницы бесшумно капала жидкость и по трубочке уходила под покрывало. Зинаиде Львовне подумалось, что эти капли отсчитывают минуты жизни ее сына и что их осталось совсем немного. Ее качнуло, поплывшая голова Алекса раздулась, заслонила комнату. Раечка подхватила свекровь под руку, вывела в холл, усадила в кресло.

Розоволицый доктор в голубой униформе спросил Зинаиду Львовну:

— Are you okay?

Она кивнула.

— Good, — сказал он с ударением и стал объяснять Раечке, что после необходимых анализов, вероятно, больному предстоит операция на открытом мозге для удаления гематомы, но пугаться не надо, потому что пациент, хотя и в коме, но в стабильном состоянии, сердце и другие жизненно важные органы функционируют нормально.

— So far, so good, — постучал врач костяшкой пальца по стулу.

Зинаида Львовна плохо понимала доктора, нервничала. Когда он ушел, стала расспрашивать сноху. Та рассеянно отвечала, но вскоре решительно встала:

— Потом расскажу, потерпите, мне надо сделать кучу звонков: в полицию, в иншуренс, еще в два места… и, как на зло, трубка здыхает.

Она была из той породы целеустремленных пронырливых женщин, которые хорошо знают, что хотят. Зинаида Львовна смотрела на нее с раздражением и думала: «И зачем она носит такие обтянутые брюки, ладонь пройдет между ляжками».

Прошло три дня после операции, больной оставался в коме.

— Наберитесь терпения, мисис Райя, эмэрай показал всего лишь небольшой отек мозга, давление и температура стабилизировались, я думаю, есть реальный шанс на хороший исход, надо ждать, — успокаивал доктор.

Внешне Алекс не проявлял никаких признаков жизни, Зинаида Львовна часто с тревогой посматривала на монитор, на капельницу, чтобы убедиться, что сын живой.

Да, он был живой и, если можно так выразиться, в сознании, но в необычном, не описанном в медицине. До него доносились голоса, смутно ощущались прикосновения рук, обтирания, но он не мог открыть глаза, пошевелить пальцем.

Он и не пытался. Проявления внешней жизни с некоторых пор стали для него досадной помехой восприятия неожиданно открывшегося перед ним и захватившего его нового мира, где он был невидимым виртуальным зрителем нескончаемой, без начала и без конца пьесы с, казалось, знакомыми действующими лицами.

3

Комната с цветастыми занавесками на окнах и потертыми обоями напоминала номер в дешевой гостинице. С потолка свисал трехрожковый светильник с подслеповатыми лампочками, освещавшими квадратный, застеленный клеенкой стол и железный с высокими рожками телефон на нем. У стены поблескивал стеклами двустворчатый книжный шкаф с посудой и постельными принадлежностями вместо книг. Рядом пристроилась детская кроватка. У другой стены стоял широкий учрежденческого стиля дерматиновый диван, на котором развалился лысый мужчина в пенсне, обнимая за плечи молодую пышноволосую женщину с ярким ртом и аппетитными ножками.

— Зиночка, ну не сиди ты как на похоронах, улыбнись, будь ласковой! В конце концов это даже невежливо. Весь день тружусь как проклятый среди сволочей и подхалимов, а здесь хочу отдохнуть, морально расслабиться, я заслужил это. Наконец я требую! — мужчина смотрел на напряженно сидящую женщину, на ее каменное лицо и медленно багровел, лысина покрывалась пятнами, — Не строй из себя цацу, женщина, забыла, кто ты есть?! И почему люди никогда не ценят хорошее?! Почему понимают только силу? Ты ведь не хочешь обратно к Рюмину, даэ? И засранчика твоего в приют не хочешь, даэ? Какой хорошенький мальчик, глазки-то, посмотрите, такие внимательные, смотрят, не мигая, будто понимают, жалко такого в детдомик, а придется, если не поумнеешь… Ну, ну не пугайся, это шютка, я же не зверь какой-то, не хуже других, наоборот, я лучше! Ты мне еще спасибо скажешь.

Лысый навалился на Зиночку, пытаясь поцеловать, и запустил руку под юбку.

Резко зазвонил телефон.

— Даэ, — сказал лысый, — слушаю тебя, Меркулов… Немедленно!.. Ты мне нужен здесь, в Москве, бросай свой санаторий к чертовой бабушке, долечишься потом в кремлевской больнице. Владимир Георгиевич уже едет из Грузии, Павел Яковлевич сегодня прилетел из Киева. Это приказ. Сейчас самое время прижать Политбюро к ногтю…

Кладя трубку, лысый крикнул:

— Саркисов!

В двери появился высокий худощавый армянин в форме полковника войск МВД с пистолетом на боку.

— Сообрази нам, Саркисов, закусить ну и остальное…

— Слушаюсь, Лаврентий Павлович, — отчеканил полковник и закрыл за собой дверь.

— Вот таэк, Зиночка.., ты даже не представляешь, с кем сидишь. Скоро обо мне заговорит вся страна, весь мир! Первым делом отца твоего реабилитируем вместе с другими членами комитета, я знал некоторых — в высшей степени образованные люди.

Женщина злобно покосилась на него:

— Кому нужна теперь ваша реабилитация, приклеить к одному месту?

— Эх, Зиночка, на твой упрек просто не ответишь. Товарищ Сталин на старости лет стал патологически подозрительным. Вдруг решил убрать Михоэлса — артист такой был — потом и весь его комитет прахом пошел. Не потому, что евреи, нет, хотя и это сыграло свою роль. Много знали… А против хозяина идти — все равно, что против ветра писать. Кроме того, они находились не у меня, а в ведомстве Игнатьева. Этот сукин сын готов был родную маму расстрелять, лишь бы услужить старику.

— А меня за что держите?

— И тебя освободим обязательно, как только реабилитируем отца. Это Рюмин сволочь всё запутал, раздул на тебя целое дело, теперь, чтобы закрыть его, нужно доказать, что ты ни в чем не виновата, а это требует времени.

— Не верю я вам, — у женщины на глазах появились слезы, — гражданин Берия, отпустите меня, ну пожалуйста, ну что вам стоит? Я никому ничего не расскажу, честное слово!

— Я же сказал, потерпи, — раздраженно бросил Берия.

Он прошелся по комнате, наклонился к смотревшему на него ребенку, свет лампочек отражался от стекол пенсне и бил в глаза мальчика.

— Уложи ребенка спать, не люблю свидетелей.

Женщина приблизилась, взяла сына за руку, повела к кроватке.

Видения затуманились и померкли. Необъяснимое беспокойство давило на больного нарастающей тяжестью, трудно дышалось, не хватало воздуха. Возникающие обрывки мыслей, не успев оформиться, сгорали в печи воспаленного мозга.

«Зиночка — моя мать!» — неожиданная догадка, острой болью пронзила рану, заставив застонать, снаружи началась суета, слышались голоса. Захотелось очнуться и расспросить ее о связи с этим человеком, но не было сил, да и видение настолько заинтриговало его, что он не рискнул лишиться возможности опять присутствовать в своем собственном детстве.

Он не знал, сколько прошло времени, когда опять увидел лысого среди мужчин в военной форме с генеральскими погонами. Все сидели за большим, застеленным белой скатертью столом, на котором была еда, несколько бутылок вина, начатые пачки «Казбека» и «Герцеговины Флор». Все, кроме лысого, курили, стряхивая пепел прямо в тарелки из под еды. От папирос к потолку тянулись змейки сизого дыма и застревали в большой хрустальной люстре, от чего она выглядела мутной и испускала множество желтых лучиков. Огромная комната была обставлена дубовой мебелью с вычурными зеркалами, на стенах в массивных рамах белели упитанные тела рубенсовских женщин, книжные шкафы блистали золотыми корешками старинных книг. В углу между диванами внимание ребенка привлекал блестящий, мерно покачивающийся, маятник напольных часов красного дерева с тяжелыми позолоченными гирями.

Зиночка сидела в кресле у стены с ребенком на коленях и листала «Работницу».

— Отправь меня домой, Лаврентий, поздно уже, Сашеньке надо спать.

— Посиди еще, пусть поспит на диване. Выпей пока вина.

— Зачем мне слушать ваши секреты?

— Я хочу познакомить тебя с необыкновенным человеком — предсказателем судеб, он скоро подойдет.

Она нехотя пересела на диван и уложила возле себя мальчика. До них доносился разговор за столом.

— Так вот, Сергей Арсеньевич, первым делом выпусти врачей, хватит им казенные харчи хлебать. Всех реабилитировать и восстановить на работе. Рюмина — на Лубянку. Но самое трудное — надо провести амнистию. По моим сведениям мы можем выпустить полтора миллиона человек.

— Не боишься, Лаврентий Павлович, освобождать столько уголовников? Все они осядут в городах.

— Людей не хватает.

— Говоришь, не хватает людей, а сам организовал презервативную фабрику, — улыбнулся полный мордастый генерал, поддевая вилкой ломтик лимона.

Не обратив внимание на шутку, лысый продолжал:

— К тому же у нас будет предлог ввести дополнительные части МВД в Москву, сейчас нам это крайне необходимо. Догадываешься, Гоглидзе? От Хрущева и его лизоблюдов нужно всего ожидать, так и не понял ничего мудак. Оставим ему идеологическую сферу, нечего партии сувать нос в правительственные дела.

Как в Грузии, Владимир Георгиевич, успокаиваются люди после смерти Кобы?

— Обстановка стабильная, Лаврентий Павлович.

— Постепенно будем убирать его портреты. Закрывай мингрельское дело, Деканозов, довольно расстрелов. Руководителей республики выпустить, пусть занимаются хозяйством, разоблачениями народ не накормишь.

— Продовольствие, пожалуй, сейчас главная проблема. Колхозы в развале, не хотят черти работать, бегут, — досадливо прохрипел сутулый болезненного вида человек с погонами генерала армии.

— А ты, Всеволод Николаевич, стал бы работать почти задаром? Надо землю сделать частной собственностью, от своей земли никто не убежит. Но это потом, сейчас нас не поймут, обвинят в предательстве.

Лысый прошелся по комнате, неслышно ступая по ковру начищенными туфлями, подошел к одному из сидящих.

— Богдан Захарович, ты, как ни как, а мой первый заместитель, должен думать, где взять деньги. На Маленкова не надейся, от него ни хрена не дождешься, ни рыба, ни мясо. Я вот, что думаю: во-первых, надо заморозить большие стройки, с ними можно подождать. Во-вторых, необходимо окружить себя дружественными соседями, чтобы меньше тратить на танки. Я бы отдал Японии пару задрипанных островков, пусть подавятся, но заключат с нами настоящий мир. В Восточной Германии у нас ничего не получится, зря всаживаем туда средства. Немцы — не наши нищие рабочие, никогда не поймут нашей философии. Не лучше бы было дать им объединиться и пусть себе строят свой дойчлэнд, только без участия в военных союзах.

— Не могу с этим согласиться, Лаврентий, мы что зря воевали?

— А ты, Богдан, представь, что твою Армению разделили на две части, одна армянская, а в другой хозяйничает Азербайджан… Восточные немцы молятся на Запад как мусульмане на Мекку. Ну ладно, сейчас не об этом. Поймите, товарищи генералы, наступило новое время, врагов народа больше нет, но остались наши враги, которым мы стоим костью поперек горла. Эти сволочи пытаются перетянуть к себе Жукова. Вот почему, Сергей Арсеньевич, в Москве нужны наши части. Мы сделаем МВД главным министерством в стране. Хозяйственные вопросы — это внутренние дела государства и решать их Министерству Внутренних дел, а не педерастам из Политбюро.

Мальчик открыл глаза — та же комната, генералы исчезли, лысый стоит вместе с мужчиной в штатском.

— Вот, Зиночка, знакомься — доктор Будиани, Отар Нугзарович.

Мужчина слегка наклонил голову, улыбнувшись одними усами. Глубоко сидящие глаза, плохо видимые под нависшими черными бровями, светились голубыми белками. Гладкий высокий лоб, освещенный электрическим светом, казался восковым, как у Ленина.

— Дайте мне руку, деточка, и я скажу вам, кто вы и что вас ждет впереди.

— Спасибо, Лаврентий Павлович наверняка рассказал вам обо мне, хотя было бы интересно узнать, что меня ждет.

— Лаврентий ничего не рассказывал про вас, честное слово. Позвольте подержать вашу прелестную ручку и посмотреть в эти удивительные глаза, — он мягко притянул женщину за руку ближе к свету и уставился на нее сверкающими белками.

Мальчик видел, как она смутилась, как пыталась высвободить руку, но Будиани не отпускал и все смотрел, поглаживая тыльную сторону ее ладони.

— Вы будете долго жить, деточка, в отличие от вашего друга. — Он повернулся к лысому, наблюдавшему за ними. — Не испытывай судьбу, Лаврентий, ты не одолеешь их, пожалей хотя бы это милое создание, подумай о Нине Теймуразовне, о детях.

— Ты требуешь от меня отказаться от того, к чему я шел многие годы. Нет, это равнозначно самоубийству. А о ней я позабочусь, не волнуйся.

— Отар Нугзарович, если, как вы предсказываете, что-то случится с Лаврентием, то мне придется покинуть золотую клетку и вернуться в тюремную камеру?

— О нет, вы ошибаетесь. Во-первых, Лаврентий спас вас не от камеры, а от лагеря, от принудительной связи с лагерным начальством… О, я вижу их пропитые рожи, вы не представляете, что это за звери. Во-вторых, вы же слышали, он позаботится о вас.

— Может быть вы правы… Но не будем о грустном, раскажите лучше, как вам удается предсказывать, да еще без карт?

— О, это долго рассказывать.

— Ну пожалуйста. Я всегда восхищалась людьми, способными видеть судьбы, это так интересно и необычно.

— Что ж, уговорили, не умею отказывать красивым женщинам.

Будиани сел рядом, осторожно взял зиночкину ладонь в свою и притронулся к ней губами, его большое тело согнулось пополам.

— Да будет вам известно, дорогая, что первоосновой материи и, так сказать, ее неотъемлемой частью является Всемирный Разум, который управляет вселенной с помощью созданных им же принципов. Нам они известны как законы физики. По этим законам материя беспрестанно движется, переходит из одной формы в другую, возникают живые существа и безжалостно уничтожаются, нередко руками других существ. Мы — частички материи, а следовательно и Всемирного разума, наши судьбы предопределены данными нам от рождения индивидуальными программами, которые составными частями входят в грандиозную программу движений материи… Вы успеваете за мной? — Увлекшись своим красноречием, Будиани возвысил голос, — Так вот, мне, точнее моему биологическому полю, удается слиться с энергетическим полем Всемирного Разума, что дает мне возможность войти в резонанс с биологическими полями интересующих меня людей, войти в их ауру и прочесть их индивидуальные программы, то есть судьбы. Это трудно объяснить словами, это надо чувствовать, как музыкант чувствует тональность, как художник — цветовую гамму. Вы понимаете, карты здесь не нужны. Я с ужасом вижу, что ожидает вашего друга, предостерегаю его, но он упрям, как все грузины, хочет обмануть судьбу.

— Как интересно! Что же его ожидает?

— Полный крах и неизбежная гибель.

— Я так и думала, а жаль.., очень жаль. Удивительно, что вы не боитесь говорить ему это.

— По-моему, я единственный человек в мире, которому он доверяет.

— Но вы сказали, что судьбу нельзя обмануть, что она частица всемирного плана, ведь так?

— В этом, Зиночка, и заключается парадокс, если хотите, человеческая трагедия. Да, я предостерегаю его, как человек, как друг, как безнадежный идеалист, надеющийся на чудо, и в то же время вижу тщетность своих попыток. Всю жизнь мы боремся, хитрим, пытаясь изменить судьбу, но это борьба с ветряными мельницами, в ней всегда побеждает ветер Всемирного Разума.

— А можешь ли ты, Отар, сказать что-то конкретное о моей смерти? — сказал лысый, подходя к ним.

— А не пожалеешь?.. Ладно, попробую, сказавши «а», говори и «б». Позволь мне сосредоточиться, Лаврентий, дай мне твою руку и не двигайся минуту.

Будиани на несколько секунд устремил острый взгляд в лицо Берии, потом откинулся на спинку дивана, вытянул длинные ноги и прикрыл глаза. Какое-то время он не шевелился, только маленькая жилка пульсировала на его лбу. Наконец он медленно открыл глаза и устало выдохнул:

— Генерал Батицкий застрелит тебя в бункере штаба Московского Военного округа.

— Вот как… Ну спасибо за откровенность, — Берия побледнел, за стеклами пенсне глаза наливались бешенством. — Знаю я этого солдафона. Выскочка и карьерист, мечтает получить погоны генерала армии, сволочь, — он стал нервно ходить по комнате, вытирая ладонью пот с головы, вдруг остановился и громко скрипнул зубами, — Мы еще посмотрим, кто кого расстреляет!

Возникла неловкая тишина, лишь мерно тикали тяжелые напольные часы.

Зина попыталась смягчить напряжение:

— Отар Нугзарович, у вас необыкновенный дар, вы гений.

— Вы льстите мне, — улыбнулся довольный Будиани, — есть много людей с более или менее развитыми способностями предвидения, но гении рождаются раз в несколько столетий. Слышали ли вы про Мишеля Нострадамуса? Нет, конечно. За четыреста лет он предсказал Октябрьскую революцию. Кстати, он из вашего племени.

— Здорово! И он тоже стал врагом народа?

— Насчет народа не знаю, а король Франции успешно пользовался его услугами.

— Отар Нугзарович, а можете ли вы предсказать, вывезут ли евреев в Сибирь? В Москве столько слухов, не знаешь, чему верить.

— Тут не надо предсказывать, Лаврентий Павлович закрывает дело врачей, никого никуда не выселят, но вас, деточка, ждет дальняя дорога вместе с этим симпатичным бутузом.

Будиани подошел к ребенку и долго внимательно смотрел в глаза мальчика, потом нахмурился, поцокал языком и почему-то осмотрел его голову. Тело мальчика сжалось и задрожало, страх ребенка передался необъяснимой паникой больному.

— Я вижу, от кого этот ребенок… Не хочу пугать вас, но мой долг предупредить. Возможно, в этом симпатичном мальчугане дремлют злые силы, которые способны проснуться в любой момент и, подобно смертельным бациллам, натворить много зла. Проверяйте его кожу, особенно под волосами, на ней может появиться знак дьявола.

— Что еще за знак?

— Три маленькие шестерки. Вероятнее всего они проступят в даты, содержащие эти цифры.

— Шестерки? Знак дьявола? Ха, вы такой образованный и верите в это? Странно…

— Да, Зиночка, верю. Вы слышали что-нибудь о демонах? Ну да, на комсомольских собраниях об этом не говорили. А вы знаете, что у каждого человека есть свой демон, который является частью его судьбы, он стремится повлиять на характер, поведение своего хозяина, на склонность к добру или злу. Боюсь, что злой демон проник в вашего ребенка во время зачатия.

— Ах, оставьте, стыдно слушать, я что, спала с демоном?

— С обладателем злого демона. Вместе с семенем отца в вас мог проникнуть дух его демона и притаиться до поры до времени в ребенке, подобно вирусу.

— Почему я должна верить вам?! — серьезно вскричала Зиночка.

— Вы можете не верить, но посмотрите… Его глаза…

— Смотрела тысячи раз и не заметила ничего странного.

— Я вас понимаю, вы мать. Но если, не дай бог, это произойдет, именно вы предотвратите грядущие несчастья.

— Как это?

— Вы убьете своего сына.

— Ну это уж слишком, товарищ Нострадамус. Неужели вы верите, что я способна убить родного сына? Да ни одна мать не поднимет руку на свое дитя, даже если у него на коже знак дьявола или черт знает кого.

Зина наклонилась к ребенку и долго смотрела в его глаза, погладила голову.

— Сашенька, мальчик мой, у тебя самые умные и самые красивые глазки в мире, я никому не дам их в обиду. Не сердись на этого дядю, он ошибся. — Затем повернулась к Будиани, — Кстати, а я слышала, что демоны, не умирают, их невозможно убить. Что вы на это скажете?

— Да, они бессмертны, как человеческие души. После смерти человека демон свободно витает во Вселенной, годами и тысячелетиями носится в эфире эдаким сгустком материи пока не обретет нового хозяина. Помните у Лермонтова:

— Печальный демон, дух изгнанья,

— Летал над грешною землей…

— И все, что пред собой он видел

— Он презирал иль ненавидел.

Ребенок вдруг без видимой причины заплакал. Видения исказились, стали погружаться в темноту, тело больного тряслось и вздрагивало. Снаружи опять забегали.

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Михаил Косовский: Предсказание Будиани

  1. Молодец ! Прочел на одном дыхании. Твое мастерство действительно растет. Жду окончания, хотя уверен ,что его можно предугадать- она **** ***** ***** *** ****. Но об этом я пока никому не расскажу.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.