Михаил Косовский: Предсказание Будиани. Окончание

Loading

…но она знала, что опять вернется в свой апартмент-одиночку к потертому диванчику и осточертелому телевизору, к зеркалу, в которое ненавидит смотреть, и ей было так одиноко и так жалко себя, всей своей жизни, что хотелось выть во весь голос, броситься в сухую траву и умереть.

Предсказание Будиани

Михаил Косовский

Окончание. Начало

4

В кабинете врача кондиционер работал как зверь. «Не хватало еще простудиться», — ежилась Раечка.

— Доктор, прошло столько дней, а состояние моего мужа не меняется, поймите меня правильно, может быть, ему нужно лекарство, которое не покрывается страховкой, так скажите, я заплачу.

Розоволицый здоровяк развалился в своем кресле, наслаждаясь потоком холодного воздуха. Раечка посматривала на него, представляя мускулистое тело под ситцевой униформой.

— Видите ли, мисис Райя, ваш муж необычный больной, по крайней мере, в моей практике. Показатели жизнедеятельности в пределах нормы, заживление операционных швов идет нормально, и это хорошая новость, но есть и не очень. Непонятные вещи происходят в его организме: неожиданные повышения внутричерепного давления, серьезная проблема с насыщаемостью мозга кислородом. К сожалению, сейчас он никак не может без кислорода. Но для паники, как я сказал, нет причин. Вегетативное состояние, которое еще несколько дней назад могло быть опасным осложнением, уже ему не грозит, поскольку все рефлексы адекватны. Мы даем ему необходимую терапию, и я не вижу надобности в назначении дополнительных препаратов. Будем наблюдать, наберитесь терпения, мэм, окей?

Разговор с врачом не успокоил ее: «Будем наблюдать… Легко сказать, а где взять столько дней? Начальница пока молчит, но видно, что недовольна. Надо бы приспособить свекровь, пусть посидит с ним, все равно делать нечего».

В палате было тихо и холодно как в морге. Изредка из холла доносились голоса и смех медсестер. Алекс, исхудавший и бледный, лежал неподвижно, измученная ожиданием Зинаида Львовна жалостно смотрела на него. Вдруг прибор защелкал быстрее, на экране появились новые линии, лицо больного исказилось, из груди стали вырываться приглушенные стоны. Мать кинулась за помощью.

Пышная чернокожая девушка с тэгом «Мелиса» отложила бумаги и поплыла за Зинаидой Львовной. Когда они вошли, прибор вычерчивал нормальные кардиограмму и давление, Алекс лежал с открытыми глазами.

— Welcome back Sir! — показала белые зубы Мелиса.

— Сынок! Очнулся. Наконец-то, какое счастье! Ты меня слышишь, Сашенька?

Алекс кивнул еле заметно, рассматривая наклонившуюся над ним мать.

— Где я?

— В госпитале, сынок. Ты попал в аварию, пятнадцать дней был без сознания, и вот пришел в себя. Голова не болит? Ты лежи, не разговаривай, только кивай.

Он продолжал внимательно разглядывать ее будто чужую. Только сейчас она заметила, как он изменился. Лицо было и его и не его: опущенные уголки рта, надменно выпяченная нижняя губа, металлические глаза. Матери стало непосебе.

— Сейчас позвоню Раечке, представляю, как она обрадуется.

Дежурный врач, похожий на доктора Хауза из телесериала, проверил у больного рефлексы, послушал сердце, что-то сердито пробормотал и ушел. Зинаида Львовна видела, как все это время Алекс пренебрежительно смотрел на него.

Она присела на кровати и стала поглаживать его руку. Алекс медленно убрал руку.

— Мать, а ты ведь была любовницей Берии, да?

Слова прозвучали неожиданно как пощечина, как удар хлыстом. Первой реакцией было сказать: «Нет, с чего ты это взял?» Но разум подсказывал ей, что нельзя врать, что, хотя она никогда никому, даже сыну, не рассказывала о своем прошлом, он что-то знает.

— Кто мой отец?

Под его жестким взглядом мать виновато съежилась, опустила глаза.

— Я же рассказывала тебе, твой отец был герой, он погиб при испытании самолета…

Сын поморщился:

— Эту версию я уже слышал. Тогда почему у меня твоя фамилия?

— Мы не успели расписаться.

Она видела, что он не верит и презирает ее за ложь. «Как он узнал про Берию?», — не давал покоя вопрос.

В палату влетела взъерошенная Раечка. Вопросительно взглянув на свекровь, устремилась к мужу. Алекс холодно смотрел на нее.

— А, пришла? Что окаменела? Поцелуй меня.

У матери по коже пробежали мурашки: «Невероятно, он говорит словами Лаврентия.»

Прошло два дня. Доктору что-то не нравилось в состоянии Алекса: неожиданные погружения в полуобморочные состояния, неадекватные агрессивные реакции на окружающих. Психиатра пока не приглашали, полагая, что это последствия комы, которые должны со временем пройти. Зинаида Львовна много времени проводила в палате, стараясь предварять желания сына. Мучающий ее вопрос пиявкой присосался к сердцу. Наконец, она решилась.

— Сынок, как ты узнал о Берии, я тебе никогда не рассказывла?

— А я знал это всегда. Хе, хе, это я подстроил так, чтобы его прикончили.

— Бог ты мой, что ты говоришь!

Его глаза налились злостью, рот перекосило.

— Никогда не упоминай Бога, я не могу слышать это слово!

— Хорошо, хорошо, сынок, не буду, это я машинально, успокойся, тебе вредно так волноваться.

— Только не учи меня. Ничего мне не вредно, я выше ваших вредностей. Болезнь вернула мне память, теперь я знаю, кто я, и счастлив. Впервые я испытал счастье в детстве, когда уничтожил твоего любовничка. Ох, как я его ненавидел… Как наслаждался, когда он валялся в ногах у Батицкого. Но генерал подчинился моей воле и выпустил наружу его мозги. И не делай большие глаза, я не Алекс, я дух моего отца в оболочке твоего Алекса, и я хочу знать, кто мой отец! А если снова будешь врать, я силой вышибу из тебя правду, старая потаскуха.

Она отпрянула от него как от чумового.

На лице Алекса застыла надменная улыбка, горящие безумием глаза медленно затуманивались под влиянием транквилизаторов.

Зинаида Львовна отрешено смотрела в окно на окрашенную вечерним солнцем в розовые тона гряду холмов, на чистенькие домики под черепичными крышами, внизу среди деревьев проползла серебристая гусеница электрички. Не верилось, что там совсем рядом течет простая счастливая жизнь. Ей захотелось вырваться из этого бетонно-кондиционерного мира на свежий воздух, заскочить в один из вагонов и умчаться далеко, далеко к зеленым лугам и цветущим садам в другую жизнь, в счастливое детство, где она безмятежно гуляла бы, держась за сильную папину руку.

«Выходка Алекса — результат болезни, мозг не адаптировался после комы», — убеждала себя мать. Но чувство, что она фальшивит, уходит от чего-то страшного, о чем боялась думать все годы, не покидало ее.

Она еще надеялась, она старалась вспомнить какую-нибудь подробность, деталь прошлого, которая позволила бы ей отмести прочь предсказание самоуверенного ясновидца. Мысли снова понесли ее в молодость, в смутные времена вредителей и врагов народа, вновь замелькали, закружились эпизоды, запечатленные на старой, склеенной из кусков, видеоленте памяти.

5

Ей было восемнадцать, когда арестовали отца.

— В чем моя вина, — спросил, одеваясь, профессор Уманский.

— Вы еврейский буржуазный националист.

Ему даже не дали собрать вещи. Молодой свежевыбритый лейтенант в начищенных до блеска сапогах, с портупеей и новенькой кобурой, из которой выглядывала вороненная рукоять оружия, вежливо объяснил маме, что не надо никакой еды и запасной одежды, он будет всем обеспечен, разве что может захватить зубную щетку и лекарства на первое время.

«Буржуазный националист» — впервые услышанные ею слова пугали, звучали как приговор. Отец всегда был для нее идеалом порядочности, умницей, от его неожиданных высказываний мама робела и спешила прикрыть окно. Зина всё ждала, когда папа начнет возмущаться, говорить, что это ошибка, но он молча попрощался с ней, а, целуя маму, сказал: «Это недоразумение, они извинятся».

Из окна Зина видела, как его посадили в «черный ворон», заскрежетал мотор, синий дымок долго не таял в неподвижном рассветном воздухе. Она не плакала, была уверена, что он скоро вернется, таких, как папа, не сажают. Она не знала, что видела его последний раз.

После ареста отца мама замкнулась, осунулась, перестала замечать дочь. Ее возили на допросы, возвращалась почерневшая, отрешенная, полуживая. Но это продолжалось недолго — бедная женщина скоро слегла и уже не поднялась.

Директор института, где начала учиться Зина, — интеллигентного вида мужчина чеховской наружности имел приятный глубокий баритон.

— Поймите меня, дорогая, — начал он преувеличенно-вежливо, — вольно или невольно, вы дискредитируете имя нашего прославленного учебного заведения, костяк которого составляют комсомольцы и коммунисты. Как человек либеральных взглядов, но принципиальный, даю вам возможность добровольно покинуть стены института.

Началась черная полоса ее жизни.

Яркая тоненькая девушка, добивающаяся сведений о своем отце, заинтересовала любвеобильную натуру Михаила Дмитриевича Рюмина — старшего следователя Следственной части по особо важным делам МГБ.

— Гражданка Уманская, мы вынуждены временно изолировать вас, ввиду важности показаний, которые вы можете дать следствию по делу вашего отца Льва Уманского, — объяснил ей Рюмин, приглаживая зализанные бриалином остатки волос.

Одиночка в Лефортовской тюрьме была настолько узкой, что с непривычки Зина больно натыкалась то на кровать, то на жестяной конусообразный унитаз. Серые, крашенные масляной краской стены, нависали над ней, как скалы в ущелье, от чего потолок, казалось, уходил высоко вверх, под которым клочком неба светилось маленькое окошко с железными прутьями и толстым скосом оконного проема, напоминая ей кинофильм «Пармская обитель» с Жераром Филипом. Она еще верила, что ее арест — затянувшееся недоразумение, что должен, наконец, прийти какой-то начальник и выпустить ее.

После изнурительных ночных допросов Рюмина Зина долго рыдала в своей камере. Идя к нему, подследственная Уманская с ужасом ждала побоев или, еще хуже, изнасилования, но он не бил ее, как других, не насиловал, даже не говорил непристойности, лишь в конце допроса выкрикивал со злобным наслаждением: «Евреечку в камеру!»… Появлялась надзирательница — коренастая женщина с боксерским лицом и, подтолкнув ее в спину, мужским голосом командовала: «Вперед».

Теперь, много лет спустя Зинаида Львовна так и не может сказать определенно, повезло ли ей, когда ее заметил лысый очкарик, гроза следователей и тюремного начальства Берия, имевший привычку присутствовать на допросах молодых женщин. Закинув ногу на ногу и облокотившись на спинку поскрипывающего венского стула, он не спускал с нее глаз, шумно дыша через волосатые ноздри. После допроса бросил Рюмину: «Девчонку не трогай, я покажу ее хозяину».

Она не поняла. Следователь внушил ей, что он ее хозяин, ее бог и царь, что от него зависит ее судьба. Но по его подобострастному «слушаюсь» догадалась, что ее скоро поведут к высокому и, конечно, справедливому начальнику — нстоящему хозяину, и вот тогда наступит избавление от идиотских ночных допросов, от постоянного страха изнасилования.

Через два дня, когда клочек неба под потолком стал черным, вошла мужеподобная надзирательница, кинула ей одежду и скомандовала: «В душ».

«Неужели отпускают?» — застучало в груди.

Ее посадили в машину с кавказского вида военным. Ехали по ярко освещенным московским улицам, сердце прыгало от радости. Она уже представляла, как машина подъедет к дому, сопровождающий откроет ей дверь и извинится за доставленные неудобства, а она небрежно бросит: «Ничего, бывает».

«Но куда они сворачивают?»

На Малой Никитской машина въехала в ворота большого особняка с охраной у ворот.

Военный привел ее прямо к Берии.

— Что у нее за наряд? Так одеваются вокзальные проститутки, — сказал Берия с напускной строгостью.

На ней была обычная молодежная одежда тех лет: ситцевое платьице выше колен, мягкие со шнурками тапочки, белые носки.

— Александра Николаевна! — крикнул Берия.

В комнату вошла и вытянулась по стойке смирно грузинка лет за тридцать с погонами майора.

— Одень ее по-приличнее, как у нас в Грузии. Носки убрать, вместо них чулки, юбка темная и ниже колен, никакой помады. И поторопись.

Часы били полночь, когда ее выводили из дома. Знакомый военный предупредительно открыл дверь автомобиля перед начальником.

— Сначала дама, — многозначительно улыбнулся Берия.

Моросил дождик, свет фонарей и машин отражался от мокрого асфальта множеством разноцветных огней. Проехали Никитские Ворота, улицу Герцена, из театра на Малой Бронной, ежась и раскрывая зонтики, выходили последние зрители. На секунду Зина почувствовала себя такой же свободной и счастливой. Миновали центр города, улицы стали темнее, высокие здания сменились приземистыми домиками, плохо различимыми среди соснового леса.

— Куда мы едем, гражданин Берия?

— В Кунцево.

Вскоре подъехали к железным воротам, по обе стороны которых стоял стеной необычно высокий деревянный забор. Охранник узнал водителя и поспешно пропустил машину.

— Товарищ Сталин здоров? — спросил Берия, высунувшись из окна.

— Так точно, ужинают с Хрущевым и Маленковым.

Миновали еще один забор пониже с узкими прорезями как бойницы. Остановились у двухэтажного дома с ярко освещенными окнами на первом этаже. С парадного крыльца сошел человек и подошел к машине.

— Товарищ Сталин ждет вас.

— Вот что, Рыбин, пусть эта девушка посидит в комнате для гостей, никто не должен ее видеть. Принеси ей что-нибудь поесть.

— Будет сделано, товарищ Берия.

«Почему меня привезли сюда?», — от волнения закрутило в животе. Она была уверенна, что всем этим людям не до нее — они же заняты государственными делами, тем более он. Зина даже в мыслях не могла произнести его имя. Тогда зачем она здесь?..

Рыбин молча провел ее через темный коридор в большую тускло освещенную, завешанную шторами комнату.

— Если есть огнестрельное или холодное оружие, выкладывайте сразу.

— Нет у меня никакого оружия, вы же видите, — нервным фальцетом почти вскричала девушка.

— Я должен обыскать вас, не сопротивляйтесь.

Крепкие руки, заскользили по телу, Зина закрыла глаза, ожидая самое худшее. Но Рыбин, убедившись, что у нее ничего не спрятано, ушел.

Она окинула взглядом мрачную комнату: на стенах висели портреты Ленина, Маркса и еще каких-то бородачей, почти весь пол закрывал толстый ковер, кругом стояли кожаные кресла и диваны, на одном из диванов лежала свежая постель. У Зины похолодело сердце: «Нет, не может быть, бред какой-то! Он самый, самый справедливый, самый добрый… Да он же старше моего дедушки!..» Снова закрутило в животе.

Пришел Рыбин с подносом. Запахло едой, но Зина даже не приподняла салфетку, накрывающую тарелку. Хотела спросить, где туалет, но постеснялась.

Он появился бесшумно, возник как демон, из-за шторы, прикрывавшей вторую дверь. Зина вскочила и замерла. Сколько раз она видела его в киножурналах, газетах, и вот он перед ней живой, настоящий. Хотелось броситься к нему, целовать руки… От переполненных чувств намочила трусики.

— Вот ты какая… У Лаврентия хороший вкус.

Он подошел к ней почти вплотную, тусклый свет лампы осветил его. Она увидела рябого старичка, ниже ее, с густыми серыми, зачесанными назад волосами, и, казалось приклеенными, крашеными усами, из-под расстегнутого на груди френча виднелось белое полотняное белье.

Что-то похожее на обман проникло в душу, стало обидно за товарища Сталина.

— Мне известно всё о тебе и твоем отце, — ее обдало винным запахом, — теперь я вижу, что работники МГБ допустили ошибку, разве у такой красавицы может отец быть врагом народа? Я распоряжусь пересмотреть его дело. Виновные будут наказаны, думаю, вы скоро встретитесь. Но это нужно заслужить…

Он мягко взял ее под локоть и подвел к дивану. Зина почувствовала руку, на своей груди… Сердце упало, звезда, светившая с детства, погасла… Слегка подташнивало.

Она не сопротивлялась, просто стояла, терпя его тисканья, табачное дыхание, сдерживая волны тошноты. Крупная слеза скользнула по щеке и упала на простынь, оставив мокрое пятно. «Только бы, не было больно», — шевельнулась вялая мысль.

— Можно я выключу свет?

Она не ответила, да он и не ждал ответа. Наружное освещение пробивалось сквозь шторы. В темноте его действия стали смелее. Правая рука расстегнула пуговицу на талии и попыталась стянуть юбку с упругих бедер.

— Сними, — сказал он раздраженно, — всё сними.

Зина, кажется, не почувствовала боли, но потом, когда это кончилось, увидела очевидные следы произшедшей в ней перемены.

Прошло столько лет, но до сих пор ей слышится кряхтение при стягивании сапог, астматическое дыхание, мерное похрюкивание дивана, и всякий раз испытывает тайный жгучий стыд.

Он поднял трубку переговорной связи.

— Я ложусь спать… Да, один. — Повернулся к ней, — Сейчас за тобой придут.., об отце не беспокойся, завтра я дам указание пересмотреть его дело.

Не обращая на нее внимание, он долго устраивался на диване, потом повернулся лицом к спинке и укрылся с головой клетчатым одеялом. Вскоре послышалось ровное дыхание.

Ее бил нервный озноб. Забравшись в кресло с ногами, девушка, как затравленный зверь, смотрела на клетчатое одеяло, слизывая с губ соленые слезы. Вспомнились арест отца, смерть мамы, одиночка. Она не верила ему, ни единому слову. На нее вдруг нашло отчаяние… отчаяние и злость… дикая неуправляемая злость, от которой сдавило горло, помутило разум. В висках пульсировала безумная мысль: «Навалиться всем телом, прижать голову к подушке и держать, держать»… Лунатически встала, бесшумно подошла к дивану.

В скрипнувшей двери появился Рыбин и поманил ее пальцем, чтобы не разбудить спящего. С досады Зина выругалась первый раз в жизни.

Обратно ехали по другой дороге. За окном тянулись неузнаваемые в предрассветном тумане улицы, проносились пустые грохочущие трамваи, мелькали одинокие фигуры прохожих. Сознание равнодушно фиксировало: «Везут не в тюрьму». Остановились у большого кирпичного дома, сопровождающий поднялся с ней на четвертый этаж, отпер обитую дерматином дверь.

— Здесь поживете пока. Выходить на улицу запрещено. С соседями не разговаривать. Продукты и всё необходимое вам привезут. И не вздумай убегать — квартира охраняется, первая попытка — и ты снова в тюрьме.

После камеры новое жилище при других обстоятельствах показалось бы дворцом. Но Зина равнодушно обвела глазами комнату, как была в одежде, рухнула на диван и долго без мыслей смотрела в потолок, где от игры света и тени, проникавших с улицы, шевелились причудливые фантастические существа. Постепенно тяжелый сон окутал ее.

Вечером приехал Берия в легком приятном настроении. Брезгливо осмотрев комнату, подошел к насторожившейся девушке.

— А ты молодец, понравилась ему. Хе, хе, еще бы, кто нашел! — при этих словах Берия ущипнул ее за ягодицу. — Имей в виду — никому ни звука. Он может вспомнить о тебе в любое время. Завтра тебя повезут в ГУМ, выберешь себе белые блузки, юбки ниже колен, чулки, туфли на маленьком каблуке, никаких шляпок, поняла? Товарищ Сталин не любит шляпки.

Потом она узнала, что товарищ Сталин заболел и уехал на Кавказ, так и не вспомнив про нее.

Прошел месяц, Зина с ужасом поняла, что беременная. Ее посетил врач — немолодой военный с лицом Троцкого.

— Капитан медицинцкой службы Финк, — представился вошедший, с интересом глядя на Зину. Надев белый халат, Финк поинтересовался, где можно вымыть руки, — Да, мадам, наша работа делается чистыми руками.

После осмотра, записывая что-то в только что начатую историю болезни, Финк поднял на нее глаза.

— Ну как, мадам, будем рожать или делать аборт?

Зина знала, что с ребенком ее не отправят в тюрьму.

— Рожать.

— Правильно, мадам, родине нужны солдаты.

Начались долгие однообразные дни. Зина постепенно привыкала к своему странному заточению, смирилась с судьбой и старалась не думать о родителях, о доме, о шумном мире за окном. Казалось, все забыли про нее кроме охраны и бериевской родственницы Александры Николаевны Накашидзе, привозившей раз в неделю продукты. Маленькое существо в ней чаще и чаще давало о себе знать, незаметно овладевая ее мыслями.

Рожать ее повезли в тюремную больницу в сопровождении Александры Николаевны. Сына назвала Сашей в честь дедушки Аарона. Сашенька был спокойным нетребовательным ребенком, «хэпи чайлд», как говорят здесь в Америке, и всё бы хорошо, да был он молчун и не по возрасту серьезен — никому не улыбался, даже матери.

Александра Николаевна приходила почти каждый день и кричала с порога:

— А где мой маленький голетыжик?! А что я ему сегодня принесла? — Сняв плащ, сразу шла к кроватке, — Иди ко мне, солнышко, мальчик мой, вот так, а кому мы будем целовать попку?

Она громко с фырканьем целовала ребенка, без устали играла с ним в сороку-воровку. Уходя, грустно вздыхала. Зина знала, что в Грузии у нее был муж, но потом исчез.

Холодным декабрьским вечером неожиданно появился Берия, в маршальской форме, сильно навеселе. Бросив шинель на пол, подошел к оробевшей женщине.

— Ээ, красавица, засиделась без мужчины? Даэ? Поцелуй меня, что окаменела, или тебе нужен генералиссимус?! Хе, хе… Запомни, девочка, теперь я твой бог и царь. — Он бесцеремонно обнял ее за талию, смачно поцеловал, обслюнявив ей губы, и стал по хозяйски расстегивать пуговицы на кофточке. — Будешь умницей — освобожу.

— Пожалуйста не при ребенке… Гражданин Берия, умоляю вас…

Берия грубо запустил пятерню под лифчик и высвободил груди. Обезумев от белизны и близости тела, в пьяной страсти, с треском сорвал с нее юбку.

— Тсс… Если пикнешь, убью.

Сашенька сидел на полу и внимательно смотрел на них.

6

«Три шестерки… Демон… Что за чушь! Кто в это сейчас верит?» — старалась убедить себя Зинаида Львовна, но где-то в закоулках мозга подлый завиток… червячок… библейский змей нашептывал: «А вдруг… А если Будиани прав?». Ей хотелось осмотреть голову Алекса, но она не решалась: было стыдно.., стыдно перед собой и сыном.

Однако идея эта овладела ею настолько, что Зинаида Львовна не могла ни о чем думать, только бы убедиться, что нет никаких ни шестерок, ни демонов, ни дьяволов.

Медленно тянулся следующий день.

«Какое сегодня число? Шестое июня! Шесть лет, как мы в Америке. О, боже! — сочетание шестерок прибавило ей решимости, — Или сегодня, или никогда».

Больной лежал на спине, слегка задрав голову, прерывисто похрапывая, трубочки в носу вздрагивали при каждом вдыхании кислорода. Дрожащими руками мать надела очки, осторожно, по-воровски подошла к кровати. Страх увидеть нечто ужасное остановил было ее, но, зделав глубокий вдох, всё же наклонилась и осторожно повернула его голову. Справа над ухом под успевшими отрасти после операции волосами виднелись три лилово-розовые шестерки.

Несчастья всей ее жизни теперь были ничто в сравнение с увиденным. Мир перевернулся, потусторонние силы и дьявольщина реально предстали перед ней. Всю ночь она думала только об этом, предсказание Будиани теперь не казалось абсурдным, скорее логичным.

«Я никогда не сделаю это.., никогда, скорее умру», — твердила мать как молитву.

На следующий день она видела, как врач, озабоченно осматривал Алекса и в пол-голоса давал указания Мелисе. По несколько раз повторившимся словам «brain» и «hypoxia» она поняла, что мозгу не хватает кислорода.

«Какая еще к черту гипоксия у демона? Боже мой, неужели мне померещилось?!»

Дождавшись ухода Мелисы, Зинаида Львовна быстро подошла к кровати и наклонилась над дремавшим Алексом. Знак над ухом сегодня казался еще ярче.

В этот момент сильная рука, схватила ее за горло. Алекс держал так крепко, что первой реакцией матери было удивление его неожиданной силе.

— Тсс, если пикнешь, убью, — сказал он словами Берии. Глаза безумно смотрели сквозь нее, куда-то в пространство, — Вспомнила предсказание? Решила убить меня? А мы посмотрим, кто кого, — Алекс громко скрипнул зубами. — Я первый задушу тебя. Но сначала ты скажешь, кто мой отец. Ну!.. Говори, женщина!

Рука Алекса сжимала сильнее, увереннее, больнее… Мать не испугалась, лишь констатировала: «Решил начать с меня». Задыхаясь и хрипя, пытаясь высвободиться, уже теряя сознание, она с силой отпрянула назад, и, падая, инстинктивно схватилась за выступающий из стены кислородный кран. Вентиль повернулся…

Очнулась она на кровати, закрытой со всех сторон занавесями, какие применяют в отделениях скорой помощи. На никелированном столике с колесиками молоденькая медсестра готовила шприц. Зинаида Львовна рассеянно потрогала ноющее горло и всё вспомнила.

— Саша! Что с ним?!

Девушка непонимающе улыбнулась:

— It’s okay, one shot and you’ll be fine.

Пришла заплаканная Раечка, рыдая, сказала, что Алекс умер в отделении интенсивной терапии от недостатка кислорода.

Зинаида Львовна обреченно смотрела в потолок, как в то утро, когда ее привезли из Кунцева. Липкие, как паутина, мысли спутались в комок, настоящее перемешалось с прошлым, тяжелое горе — с облегчением.

В морге он лежал без наклеек и трубок, лицо было кротким и умиротворенным, каким мать его давно не видела. Крупная слеза прокатилась по щеке и упала на простынь, оставив мокрое пятно.

— Демон покинул тебя, сынок…

Домой ехали по Игнасио Роуд мимо гольфовых полей и выгоревших желтых холмов. За рулем Раечка шумно всхлипывала и беспрерывно вытирала рукой покрасневший нос. Зинаида Львовна грустно смотрела в окно на залитые солнцем холмы, на темно-зеленые кроны разбросанных кругом калифорнийских дубов. В синем небе плавно кружили два орла. Она живо представила себя одним из них:

«Какое было бы счастье свободно парить вдвоем с другом над этой золотой землей».

Глаза озорно заблестели, на секунду вспомнился Ташкент.., но она знала, что опять вернется в свой апартмент-одиночку к потертому диванчику и осточертелому телевизору, к зеркалу, в которое ненавидит смотреть, и ей было так одиноко и так жалко себя, всей своей жизни, что хотелось выть во весь голос, броситься в сухую траву и умереть.

Эпилог

Зинаида Львовна постарела, еще больше замкнулась в себе, по вечерам прогуливается с Симой, слушая бесконечные воспоминания подруги о прежней жизни, но никогда не рассказывает о своей. В тот день, когда она, потеряв сознание, упала в палате и ее отвезли в неотложку, состояние Алекса резко ухудшилось, что вызвало суматоху среди персонала. Больного срочно перевели в отделение интенсивной терапии, и, как бывает в беготне, никто не обратил внимание на кислородный кран.

Раечка постепенно успокоилась, пока живет одна, но подумывает о другом мужчине, связи с Зинаидой Львовной не теряет. Что касается странного знака на голове Алекса, так это, как потом объяснил им доктор, были три операционных шрама, отдаленно напоминавшие шестерки. Зинаида Львовна, конечно, не верит в это объяснение, потому что знает, от кого ее сын.

Print Friendly, PDF & Email

4 комментария для “Михаил Косовский: Предсказание Будиани. Окончание

  1. Спасибо, Дмитрий, за приятные слова. Правда эпитет «гениально» явно не про меня.

  2. Спасибо! С большим удовольствием прочитал еще раз. А в этом месте… «Глаза озорно заблестели, на секунду вспомнился Ташкент..,» — просто гениально. 🙂

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.