Борис Родоман: Люба — красное солнышко

Loading

С волка, подвешенного к потолочной балке, сдирали шкуру, как чулок снимали. Охотник сидел на мягком диване. В сенях стояли два громадных холодильника, в кухоньке — сервиз для начальства. Мы угостили егерей ромом и сами опять выпили. Ром считался деликатесом…

Люба — красное солнышко

Борис Родоман

Наш 120-километровый лыжный поход от Валдая до Осташкова занял семь дней, из которых один день мы просидели в избе, пережидая непогоду и не высовывая носа во двор ни на секунду. Ночевали главным образом у одиноких старушек; для обеденного перекуса однажды останавливались в лесу с костром, в остальные дни — в домах. Всё шло чётко, по графику, но погода оставляла желать лучшего: только три частично солнечных дня, сильные ветры (в конце февраля — начале марта 1971 г.).

Первая половина пути была неинтересной. Мы долго шли по заснеженной автодороге, обгоняемые попутными машинами, преимущественно военными. Рейсовый автобус не ходил из-за заносов. Вокруг были военные лагеря и жалкие лиственные заросли — вторичные леса на месте вырубок. Лишь на холмах открывались кое-какие виды. Небольшие озёра, в это время года неотличимые от лугов, ничего не добавляли в зимний пейзаж. Но когда мы впервые сошли с большака на снежную целину, покатились по санному пути, пошли берегом и по льду Селигера, положение изменилось. Чем ближе к концу пути, тем комфортнее был ландшафт и лучше погода. На Селигере леса водоохранные и поэтому не вырублены, хорошо проходимы и прозрачны, так как нижние ветки, подрост и подлесок уничтожены туристами.

Посмотрели мы немного глубинную Россию, увидели жизнь народа. Пенсионеры-колхозники, ожидающие почтальонов; трогательные старики, выжившие после трёх войн… Много пищи для размышлений моей всё ещё наивной, но, казалось бы, быстро развивающейся спутнице.

Люба сама предложила этот поход и назначила меня быть её единственным спутником. Я всю дорогу почти не прикасался к ней, выполняя взятое с меня в Москве обещание. Лёжа днём рядом со мной на печке, Люба была настороже; ночью спала в отдельной постели, один раз даже в одной кровати с бабкой. Хозяева не спрашивали, кем мы приходимся друг другу; я был почти избавлен от явных свидетелей моего позорного положения.

Мы с Любой очень много говорили. Она и раньше была со мной достаточно откровенна. Меня трогала её бесконечная искренность, отсутствие рисовки, кокетства, фальши. И я, как разболтавшийся пьяный, на первой днёвке выложил ей всего себя, рассказал о прежних подругах, словно желая расшевелить её, подготовить к мысли: другие меня любили, почему бы и тебе не последовать их примеру?

Казалось, я не встречал ещё человека, настолько похожего на меня, если отвлечься от разницы в поле и возрасте (мне было почти 40, ей 25). Мы с полуслова понимали друг друга без всяких разногласий в походном быту; у нас было одинаковое самочувствие; мы одновременно хотели есть и спать; у нас одинаково и в одно и то же время мерзли и болели аналогичные части тела.

В детстве я мечтал иметь младшую сестру — чтобы было кого любить, о ком заботиться. Я не раз думал, чтό бы получилось, если бы у моих родителей вместо меня или наряду со мной родилась девочка. Конечно, из неё не вырос бы географ-теоретик, но в сексуально-эмоциональном плане она была бы аналогична мне. Из всех девчонок, которых я встречал, Люба была ближе всего к образу моей неродившейся Сестры. Она казалась мне женской, девичьей половиной моего Я, половиной андрогина — двуполого существа, которое восстановится, если мы сольёмся.

Сидя за столом или смазывая наши ботинки, я искоса любовался Любой, её стройной, красиво изогнутой фигурой, по-деревенски обветренным и горевшим лицом, постоянной полуулыбкой. Движения мои были медлительны, но Любу это не раздражало. Я словно хотел замедлить течение жизни, остановить время, чтобы подольше оставаться рядом с ней. Раза два я будил её робким вороватым поцелуем в постели да целовал ей руки, только и всего.

На четвёртый вечер похода, когда Люба особенно перемёрзла, дожидаясь под окнами, пока нас пустят на ночлег, мы начали осушать полулитровую флягу рома. Спаивать Любу в таких условиях не было намерения: это не привело бы ни к чему хорошему, испортило бы поход. Но размягчить её хоть немного я надеялся. Как всегда, после самой ничтожной дозы алкоголя Люба оживлялась чрезвычайно, глаза её блестели, любовь к окружающим людям и животным брызгала во все стороны.

В деревне Высокая Гора нам попалась самая просторная и чистая комната. Ром, выпитый вместе с хозяйкой, присутствовал не только в рюмке, но и в стакане чая с малиной. Любочка была необыкновенно мила. В этот вечер она впервые и в последний раз (не только в походе, но и во всей моей жизни!) назвала меня «Боря». И тогда я сказал как можно более спокойно и ласково:

— Любочка! Давай в эту ночь ляжем спать вместе. Всё-таки теплее будет, да и я не буду чувствовать себя сиротой.

В самом деле, чем эта изба хуже туристской палатки, где мы, как и прочие туристы разного пола, спали рядом? Пусть даже Люба завернётся от меня в два одеяла, но хоть символически будет ближе ко мне.

И в ту же минуту получил строгий ответ:

— Борис! Это исключено. Лучше замёрзнуть, чем спать с тобой!

Это сказала мне Люба, с которой я познакомился отнюдь не в туристском походе, а… в городской постели! Позапрошлым летом после шумной вечеринки меня уложили на широком диване между двумя раздетыми для сна пьяными девушками — Верой 26 лет и Любой 23 лет, и выдали нам две простыни. Я сплю на правом боку, а справа оказалась Люба. Лежавшая у меня за спиной Вера завернулась в свою простыню и сразу уснула, а я очутился под одной простынёй с Любой. Я был так робок, что не смел её обнимать, а только уткнулся лицом в её душистое плечо и положил левую руку на её бедро. Летний рассвет наступил рано, и вскоре я мог любоваться ее стройным загорелым телом в серебристо-серых бельевых трусах и бюстгальтере. Девчонки спали, но я не уснул ни на минуту.

Так началась моя многолетняя, затяжная дружба с Любой, балансировавшая на грани хронической влюблённости, с рецидивами и обострениями. Наши молодёжные компании отчасти пересекались, мы ходили в походы, гуляли по Москве; однажды вдвоём пришли в Лосиный Остров кормить лосей. Веру, оставшуюся у меня за спиной, я тоже обожал и даже написал ей одно стихотворение (Любе посвящены две песни). И Вера некоторое время, правда, очень недолго, подвизалась в моих незабываемых, исключительно красивых туристских походах; обе девушки бывали у меня дома, они украшали мою жизнь, в их присутствии я был счастлив.

Люба, так же, как и я, стремилась показать своим друзьям места, где ей раньше было хорошо. Она привела меня на высокий левый берег Истры против Павловской Слободы, на место, полюбившееся ей на географической практике в пединституте. Там было красиво, несмотря на затоптанность и близость городов, но главное в том, что этот ландшафт украшала и освещала сама Люба. С тех пор и я не раз водил других девушек на то же место. Уже тогда, ночуя рядом с Любой в одной палатке, я убедился, что она не склонна переводить нашу «дружбу» во что-то иное. Но долго ещё у меня перед глазами стояла щемящая картина: развеваясь на ветру, сушатся наши купальники и полотенца; Люба сидит на одеяле и перебирает крупу для каши, а я, глядя на неё, мечтаю о чём-то похожем на взаимную любовь и семейное счастье, которого у меня никогда не было…

До середины ночи не мог я уснуть от горя и обиды. Любочка тоже не спала от беспокойства, понимая, что меня обидела, но «не могла поступить иначе». Мы долго ворочались, каждый в своей постели, слушая кашель и дыхание друг друга. К Любе подкрадывалась простуда, но всё обошлось.

Следующий день, предпоследний, был особенно вьюжным, но пережидать непогоду ещё раз уже не было времени. Люба предложила свернуть с большака к озеру. Она всё больше брала в свои руки инициативу в выборе пути, и я заметил, что она прекрасно ориентируется. Она вполне могла бы пройти маршрут без меня, руководя группой своих друзей, но говорила, что набралась от меня туристского опыта.

В этот день у меня треснула правая лыжа, но Люба быстро и ловко починила её, перевязав бинтом и липкой лентой. Я взял с собой весь необходимый ремонтный инвентарь, но применить его не смог бы без её указаний. Перебинтованная лыжа служила мне не только до конца похода, но и ещё долго в Москве, даже следующей зимой!

И вот наступил роковой момент: я решил нажать на кнопку, торчащую передо мной. Если человек очень долго ничего не делает и сидит перед кнопкой, он обязательно на неё нажмёт. И от этого рано или поздно погибнет наш мир.

В сырой и грязной избе, с окнами, залепленными и пронизанными снегом, среди сплошной вьюги, сидели мы у самовара и я смотрел, как всегда, на её руки, нарезáвшие грудинку. Люба, по её словам, не любила, когда мужчины занимаются домашним хозяйством. На единственном лесном привале я быстро собрал дрова и разжёг костёр, по утрам смазывал салом свои и её ботинки (высушенные за ночь возле печки), но когда Люба мыла посуду и подметала, мне нечего было делать и я не смел поднять на неё глаза, а только смотрел на её руки, которые мне так хотелось поцеловать!

Объяснение своё я начал издалека.

— Чехов писал: «Путешествуй с тем, кого любишь». А ты как на это смотришь?

— Я смотрю иначе. Я люблю путешествовать с друзьями и с теми, кого я уважаю. Вообще, я во многом не согласна с Чеховым.

— А я согласен. И сейчас я выполняю совет Чехова.

Люба промолчала, и я зашёл с другого конца.

— Почему бы нам не продолжить совместную жизнь в Москве?

— Как это продолжить? Ты имеешь в виду туризм?

— Не только туризм. А и так, вообще…

Она притворилась непонимающей. И тогда я сказал просто:

— Люба, я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Сказал и почувствовал, что падаю в пропасть, что для меня отныне всё кончено и поход наш вступает в новую, заключительную фазу.

Я хотел развить свою идею и, в соответствии с тем, что уже выяснил в разговорах с Любочкой, пообещать, что сделаю ей двоих детей, что не буду отрывать её от друзей и стеснять её свободу, что она будет каждую зиму ездить в горнолыжный лагерь; что наша свадьба, на которой, помимо её школьных однокашников, будет присутствовать весь отдел экономической географии во главе с его молодым и столь обожаемым шефом, а также Игоряша, Саша, Паша и прочие друзья-коллеги, — будет ещё веселее, чем моя неофициальная свадьба с Таней М. в 1962 г. (спектакль, которым Любочка так восхищалась по моим рассказам), но Люба сразу же направила разговор в другую сторону.

Повторяя и резюмируя то, что она уже говорила в предыдущие дни, Люба сказала, что замуж выходить вообще не собирается, потому что дорожит свободой. Точнее говоря, не собиралась до недавнего времени, и только в последние дни познакомилась с одним человеком и впервые почувствовала, что за такого бы вышла замуж. Это был один полковник, с которым она уже ходила в кино.

Я вспомнил, как позавчера Люба спрашивала, в каком возрасте дают звание полковника и как я отношусь к таким бракам, когда девушки её возраста выходят замуж за «стариков». Её беспокоило, не потеряет ли муж преждевременно половые способности.

— Как человек не совсем молодой, заинтересованный в том, чтобы за меня вышла замуж молодая девушка, я, конечно же, отношусь к таким бракам положительно.

— Я говорю это безотносительно к нам, просто так.

— А что касается половых способностей, то многие сохраняют их до глубокой старости, если не пьянствуют, ведут активный образ жизни и общаются с молодёжью. Чем больше занимаешься этим делом, тем дольше сохранишься.

Вот какие разговоры были у меня с Любочкой на днёвке в Ивантееве.

— Никогда не думала, что смогу так откровенно говорить об этом с мужчиной.

Подобные беседы со мной и раньше вели почти все знакомые девушки. И вот теперь эти обсуждения, как и прежде бывало, обернулись против меня. Правда, Люба тут же выступила с «утешением»: полковник наверно её не любит и вряд ли она решится ему позвонить. А потом, вероятно, влюбится в другого — так всегда бывает после неудачи. И вообще, зачем выходить замуж?

— Если ты дорожишь свободой, то почему бы тебе не стать просто так, моей девочкой?

— Не могу, Борис, не хочу! Для этого надо иметь какие-то чувства. Обычно они возникают с самого начала. У меня к тебе ничего не возникло. Я тебя очень уважаю, с тобой интересно путешествовать. Не заставляй меня повторять это. Откровенно говоря, я не думала, что у тебя это так серьёзно. Да ты наверняка преувеличиваешь.

У Любы был буйно холерический темперамент. В компании она беспрестанно болтала, кричала, спорила, фанатично отстаивала свою точку зрения. По-видимому, это возбуждало меня и других мужчин, по крайнем мере, на первых порах и пока она была молода, но другие женщины на прогулках и в походах от неё уставали; нередко и я после общения с нею приходил домой нервный, взвинченный.

В научном институте, куда Люба поступила лаборанткой, она сразу же оказалась, как в родной семье. Там, на одном из многочисленных банкетов, она исполняла танец живота на столе среди бутылок и закусок — одетая и раздетая так же, как и в день моего с нею знакомства. У неё была неимоверно тонкая «осиная» талия и, соответственно, широкие, округлые бёдра. Я так сожалел, что не присутствовал на той легендарной вечеринке! Ничего подобного и в её жизни больше не повторялось, а в моей чисто туристской компании Люба не могла бы так расшевелиться.

Неужели я, 40-летний холостяк, никогда не пользовавшийся успехом у девушек, в которых влюблялся, в самом деле хотел, мечтал, надеялся, думал, был способен вырвать эту головокружительную, пружинистую, спортивную девчонку из её молодёжного круга, поселить её в комнате коммунальной квартиры рядом с моей старой матерью (с которой грызся ежедневно), отказаться от научно-литературного творчества, растить детей, искать нового заработка, улучшать жилищные условия? Да нет же, думать об этом мне было незачем. Я предлагал руку и сердце только таким девушкам, которые мне наверняка откажут.

— Люба, но я же привык к тебе! Привык видеть, как ты умываешься, причёсываешься, одеваешься.

— Да, конечно, это вас всех очень возбуждает. Смόтрите, как будто раздеваете, все вы таковы! А тут ещё когда остаёшься наедине на насколько дней.

Боже мой, да при чём тут раздевание? Не такое уж тут прекрасное место для полового возбуждения — между печкой и валенками, между кочергой и дровами, между ведром с водой и сельским рукомойником! Люба близка мне механически, она — родное существо, которое живёт, шевелится, дышит в нескольких дециметрах от меня. Я хочу протянуть к ней руки, хочу её охватить, сделать её частью себя.

— Борис, войди в моё положение. Я не обязана отдаваться всякому, кто пойдёт со мной в поход.

— «Всякому»! Значит, я для тебя неодушевлённый предмет, средство передвижения, как лыжи.

— Ну, зачем так! Ты хороший спутник, с тобой я люблю путешествовать. Не заставляй меня повторять это. Не порть хороший поход.

«Ты испортил ей поход?! Ты ей, а не она тебе?! Неужели она не понимает, как она тебя ранила? Всё это происходит от какой-то нравственной неразвитости» (Л.С.).

— А ну-ка, скажи, какого цвета у меня глаза, — спросил я, зажмурившись.

— Ей-богу, не знаю, Борис, никогда над этим не задумывалась.

Я заплакал. Любочке тоже стало грустно. На её глазах показались слёзы. Моё горе напомнило ей аналогичное положение в её жизни, и теперь она готова была плакать по себе.

Но поход требовал своего, возобновились бытовые разговоры; мы продолжали наш путь по льду Селигера, пересекая мыс. Люба бодро съехала с сугробов на лёд, я поспешно плёлся за ней. Мне уже хотелось домой, чтобы всё это скорее закончилось.

Обида за то, что Любочка не видела во мне «потенциального партнёра» и не понимала, как больно мне было, на короткое время перешла в озлобление. Отвергнутая любовь склонна превращаться в ненависть, особенно если девушка лжива, коварна, кокетлива. Но в Любочке не было никакой фальши. Если она и обманывала меня, то лишь постольку, поскольку обманывала (не понимала) себя. Придраться к ней у меня не было повода. А мне захотелось её оскорбить.

Мне мучительно захотелось, чтобы Люба была несчастной, чтобы она жестоко поплатилась за то, что меня отвергла. Я хотел, чтобы ей выпали все неприятности, которые испытали некоторые мои знакомые женщины: пьяный муж, неудачный аборт, приведший к болезням и бесплодию, мертворождённый ребёнок; чтобы любимый человек ночью выгонял её из дому после закрытия метро и не давал денег на такси; чтобы век свой она доживала в полном одиночестве, не получая даже поздравительных открыток. И ещё я, как мне казалось, захотел, чтобы мы с Любой вместе провалились под лёд. Жить врозь, а утонуть вместе! Как это романтично!

Но лёд здесь был достаточно крепок, по нему ходили автомобили, а там, где мы действительно чуть не провалились, мысли мои приняли другое направление.

Любу сопровождал рыжий пёсик, который на неё всё время прыгал. В этом походе нас между деревнями сопровождали две собаки, запомнившиеся под условными кличками Чернушка и Рыжик.

Меня всегда раздражало, бесило и возбуждало, когда эти не по возрасту инфантильные девчонки-недотроги так усиленно, так чувственно ласкали собак и кошек, так демонстративно сюсюкали с ними. Люба тоже была такой. Я видел в этом проявление секса, но девушки с негодованием отвергали такую подоплёку. Но я-то знал истину! (И, наверное, завидовал щенкам и котятам).

— Знаешь ли ты, почему этот пёсик на тебя так прыгает?

— Нет, а что? Почему?

— Он мучается от похоти!

— От чего? Не понимаю.

— Да ты посмотри на него! Как он обнимает твою ногу!

— Ой, что ты гадости говоришь! — но по голосу её чувствовалось, что она мне поверила.

При короткой остановке на мысу Люба отлучилась в лес и вскоре прибежала встревоженная.

— Проклятый пёс, так меня напугал! Полез ко мне, я трахнула его палкой по хребту.

— Вот она, твоя любовь к животным!

— И собака должна соблюдать приличия! Всему есть предел!

А на следующий день добавила:

— Это из-за тебя я ударила бедного пёсика. Ты забил мне голову гадостями, а я серьёзно испугалась.

После такого инцидента мне больше не хотелось дразнить наивную Любу.

День этот закончился несколько необычно. Вместо того, чтобы к шести часам прийти в очередную деревню, мы продолжали двигаться в сумерках и темноте. Деревни на Селигере расположены гроздьями и не далее 6 км одна от другой, но тут, среди более живописного пейзажа и недалеко уже от города, не более 30 км от Осташкова, на протяжении 10–12 км нам не попадалось жилья. Деревню Турскую мы миновали стороной, впереди было только Заплавье.

Подвиг совершаем, подумал я. Ночью, без дороги, по тонкому льду прём. Самый подходящий маршрут для влюблённых, потерявших голову. Но она ведь меня не любит! И если искупаемся, то придётся разводить два костра, залезать на две печки, чтобы она не стеснялась. Анекдот!

— Ничего, — говорила Люба по этому поводу раньше, — разденемся догола, но одеялами прикроемся.

Жаль, что нашего «подвига» никто не видит.

— Ты хотела бы, чтобы тебя сейчас видел кто-нибудь?

— Не понимаю… То есть, да, я хотела бы, чтобы с нами были мои друзья, например, Танечка.

Люба так любила Танечку, что постоянно возила с собой её фото.

— Твой полковник понимает туризм?

— Он каждое воскресенье ходит на лыжах.

— А ты с ним ходила?

— Пока не ходила.

«Пока»! Всё во мне снова закипело и заныло.

Нам предстояло обогнуть ещё не один залив, но Люба требовала, чтобы мы шли напрямик по льду. Здесь были уже не озёра, а соединявшая их быстрая извилистая река, поблескивавшая синими пятнами воды. Я предупреждал, раза три говорил Любе о коварных свойствах льда, а после без колебаний бежал по тонкому льду рядом с ней, и позади, и впереди, но слов моих было достаточно, чтобы Люба потом сказала:

— Ты боялся.

Однажды, когда я шёл впереди, Люба упала на лёд. В остальных случаях она падала раза четыре при спусках с горок, а я со своей сверхосторожностью за всю неделю похода упал только раз.

Наконец, мы перестали обходить опасные места и помчались на дальний огонь и собачий лай, прямо по фарватеру, по речке.

— По Полоновке?! — изумились егеря в охотничьей гостинице. — Да она же не замерзает! Ну, ребята, вам повезло. Конечно, не утонули бы, но искупались по пояс. А в темноте ведь не знаешь, куда потом идти.

— Я бы не утонула! Я умею плавать. А лыжи деревянные, не тонут.

Эта милая гостиница, всего на шесть коек, попалась нам чудом. В соседней комнате обдирали убитого волка. Другая красная туша валялась во дворе, на снегу.

— Пойдём, посмотрим, — сказала Люба.

— На это кровавое зрелище? Тебя не стошнит?

— Возможно. Но в жизни надо всё увидеть, всё испытать!

— Это касается и кое-чего другого?

— Да!

С волка, подвешенного к потолочной балке, сдирали шкуру, как чулок снимали. Охотник сидел на мягком диване. В сенях стояли два громадных холодильника, в кухоньке — сервиз для начальства.

Мы угостили егерей ромом и сами опять выпили. Ром считался деликатесом. По этому случаю мужики извлекли красивые рюмки, хотя пользоваться посудой для начальников им было запрещено.

Люба заговорила об охране природы, в том числе волков, но развивать эту тему с егерями не было никакой возможности, они её не поддержали.

— Абсолютно вредный зверь! Никакой пощады! Мы их так ненавидим, что даже в мёртвых стреляем.

Много было разговоров о волках, об охоте. Я вспомнил об «охотничьем заповеднике» для генералов на реке Аложе, в Калужской области.

— Кабанов полгода приручают желудями, а потом расстреливают с вышки. Это вы называете охотой?

— Согласен, это не охота, — ответил егерь, бывший севастопольский моряк. — А вот на волков — другое дело.

В Заплавье строят валютную гостиницу — три этажа, десять мест, с ванной, гостиной, камином и т.п.

После испытанной опасности броситься друг другу в объятия! Но Люба смотрела на жизнь иначе и расположилась в соседней комнате. Казалось, она готова спать с егерями, лишь бы не находиться рядом со мной.

— Даже здесь?

— Да, именно здесь! — ответила Люба с садистским торжеством.

Я сидел на кровати и опять тихо плакал от того, что она меня не любит и не хочет выходить за меня замуж. Губы мои дрожали, лицо дёргалось и кривилось. Люба чинила что-то за столом и поглядывала на меня с тревогой.

Я не скрывал своего горя нарочно. Мне хотелось если не разжалобить, то как-то ещё разбередить Любу. Я бессмысленно перебирал вещи в рюкзаке, ронял их и наконец стал надевать куртку.

— Ты куда собрался? — спросила Люба испуганно.

Бедняжка! Не думает ли она, что я иду топиться или сейчас же, среди ночи, уеду от неё в Осташков?

— Да куда же можно теперь идти… — пробормотал я и взял со стола карманный фонарь.

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.