Подхожу к нему — представляемся друг другу, и он мне на ломаном русском говорит: «Браво, браво — поздравляю, поздравляю!…» И почти сразу: «Хотите снять со мной картину — за две недели, сможете?» — «Конечно смогу!» — Сказать нет, значит упустить шанс…
Оператор
Рассказ в беседе с тремя отступлениями автора
Александр Половец
Окончание. Начало
…ЕЩЕ НЕМНОГО ИСТОРИИ
— Ну а дальше-то что? — Мой вопрос, а скорее подсказка, помог поставить точку на перипетиях непосредственно связанных с Сусловым, его предыстории в «тамошнем и тогдашнем» кино. Добавлю — не завершающую точку, а только прерывающая его историю на середине 70-х. Ниже мы вернемся ко второй ее части, конца и по сей день не имеющую — что прекрасно.
— О том как уезжали мы не в первый раз вспоминаем. Но раз уж об этом, вспомним и сегодня, каково там бывало после «подачи» докуметов в ОВИР: едем-то, разумеется, «в Израиль» — куда же ещё можно было! И уже вскоре из категории «подаванов» перешли мы всей семьей, включая и малолетнего сынишку Диму, в категорию «отказники»: нам было отказано — не выпускали нас из страны. А «отъезжантами» мы стали только спустя два года…
И кто только за нас ни ходатйствовал: надеялись-то мы всё же попасть в Америку, вот и подписывали письма конгрессмены, два отделения киношной гильдии ходатайствовали, Нью-Йоркское и Лос-Анджелесское, где был президент еврей греческого происхождения — он-то всё прекрасно понимал… И другой президент — Союза защиты советских евреев, Сай Фрумкин — он и в Москве нас навещал, других отказников — его роль в освобождении нас и еще тысяч бывших подсоветских граждан не переоценить.
Вася Макмаевский, председатель Совэкспортфильма, когда я, наконец, уезжал, сказал: «Есть две твои картины в Америке — «6 июля» и «Чайка», а это может помочь тебе и там попасть и в профессиональную среду». В те же дни позвонил нам мой друг Яша Бронштейн — был он известным режиссером: работал с Андроном Кончаловским на художественных фильмах, много снимал в документальном кинематографе — его картины отмечены были международными премиями, за одну из них, «Замки на песке», он получил множество наград. Именно он «виновен» и в нашей судбе — такой, какой она сложилась.
Когда мы встретились с ним в Москве, наша семья уже оказалась «в отказе», а он только еще подавал заявление в ОВИР. И вот он сказал: «Ребята, вы что — какой Израиль? Америка открылась!». А тогда, и правда, только что «открылись» для эмигрантов из СССР Америка, Германия, Австралия… Даже Южная Африка открылась! — веришь ли, там вообще предлагали ранчо приезжающим в страну, чтобы только ехали туда… Представляешь: дарят прислугу, дом! — живи не утруждайся… — смеется Суслов. — Вот мы и изменили маршрут — так, благодаря Яше, мы оказались в Америке.
АМЕРИКА РОССИИ ПОДАРИЛА ПАРОХОД…
…кто не помнит эту веселую песенку из «Волги-Волги»! А если кроме шуток — Россия подарила Америке из числа своих подданых несколько волн эмигрантов, и среди них не один десяток выдающихся ученых, музыкантов, литераторов — их имена наслуху, всех не перечислить. Так и теперь, когда появилась профессия, «киношник» — поехали и они. Вот и Яша Бронштейн — он оказался в Штатах на год раньше Сусловых, и к их приезду даже успел получить грант.
— Значит, не от того вы засобирались, что там было хреново? — подначивал я Суслова.
— Ты что! — у меня же была высшая категория оператора — да я в отпуске-то был всего один раз! Снимал каждый год: я ведь и на телевидении снял много чего. После высоко оцененного «6 июля» мне, вообще, разрешили снимать и на «Мосфильме», и на телевидении, по совместительству, с сохранением зарплаты — и там, и там…
— Вот я и спрашиваю тебя: уехать — сама идея была твоя? — Миша задумался, как бы вспоминая те дни, и продолжил.
— Вообще-то, идея пришла от Иры и Алены, сестры ее старшей: я «имел глупость» купить им путевки в Прагу, а тогда только и можно было в Болгарию, в Польшу, ну в ГДР… — больше-то никуда не пускали! Они приехали и совершенно о…уели, рассказывают, вернувшись: «Представляешь — красный свет, и все стоят, не перебегают улицы… кругом чисто и красиво, и в магазинах всё есть!». Эмиграция тогда только еще начиналась — было это в 71-м году. Но первые отказники уже сидели, а они мне: «Поехали, давай — уезжаем!»… Мы и поехали — Ира, и сын наш Дима.
Отступление третье. Угораздило моего московского дружка и сослуживца Андрюшу П. жениться на прелестной Чинции, переводчице в московском посольстве Италии. И он, оставив брату отцовскую квартиру в высотке на площади Восстнания, стал падуанцем — не коренным, конечно, но всё же… Довелось и мне у него там гостить. И не раз, он мне (уже эмигранту, разумеется) много рассказывал и показывал, учил крутить рулетку в Монако, за что я навсегда ему остался признателен — с той поры азартные игры для меня табу. Объяснять почему наверное излишне…
И один из его рассказов я вспомнил слушая воспоминания Миши Суслова, потому что рассказанное им случилось тоже в середине 70-х, когда многотысячный поток бывших советских граждан хлынул и затопил гостеприимную Италию. Страна эта стала для них отстойником по пути в Штаты, в Канаду и даже в Австралию — там их принимали на жительство как политических беженцев. Заявить себя жертвой политических, или по национальному признаку, репрессий власти на оставленной родине был в те годы самый надежный «козырь», который мы тогда выкладывали. Вот этот рассказ:
— Заглянув как-то на римскую барахолку «Американо» размером с хороший стадион, я прошелся вдоль рядов оккупированных эмигрантами из СССР. Ты же помнишь прилавки заполненые вывезенными с собой матрешками, хохломой, фотоаппаратами, прочей оптикой и даже кубинскими сигарами — всем, что пользовалось спросом у римлян и их гостей — туристов со всего мира.
Ассортимент этот определялся из писем родным и друзьям от уехавших раньше — тем прежде всего, кто тоже «навострил лыжи» уже, или подумывал «воссоединиться в Израиле» с придуманной тётей, мечтавшей увидеть, наконец, своих дорогих племянников. — Помню, — рассмеялся Андрей, — твоя «тётя» с её ивритским именем должна была бы оказаться твоим «дядей»… — Мы оба посмеялись, а он продолжал рассказывать.
— Я подходил к очередному новоявленному «негоцианту», любопытствуя, откуда тот, кем он был до отъезда, и почему он решил оставить свою «Хацапетовку» — а это могли быть и Москва, Харьков, или Умань… — почему он решил, и трудно ли было ему выехать из СССР. И, оказывалась, что все выехали по «политическим мотивам» и, стало быть статус «политического беженца» присвоенного им и дававший право на получения пособия, пока в пути, оправдан и законен. А были среди них и назвавшиеся главными инженерами, директорами предприятий и главными там бухгалтерами…
— Однажды я подошел к типичному по виду грузину, торговавшему кавказской чеканкой, подумывая, не купить ли у него что-нибудь для подарка местным друзьям. Не удержавшись, я спросил у него, а вернее, подсказал ему ответ: «Ты, конечно, тоже, как все здесь, уехал по политическим мотивам, да?» «Грузин», сдвинув на затылок свою кепку-аэродром, рассмеялся: «Зачем по политическим, дорогой, — по экономическим!» Такого я больше ни от кого там не слышал — сплошная была политическая опозиция, что-то вроде «народников»
***
Вот такую забавную историю вспомнил я, слушая рассказ Суслова… — То есть, не от того вы засобирались, что там было хреново? — подначивал я его.
— Это здесь я, поначалу, ничего не делал — Ира работала в магазине… Хотя нет, и я — работал!— смеется Миша. — Перая работа моя была уборщик огромных подвалов «Мэсис», там нас было 16 человек в бригаде, из них белый я один. А ещё меня был свой трудовой стаж — 1 день в такси! И как раз тогда, приехали в Штаты Ширвинд с Аркановым, мы встретились, они спрашивают — что делаешь? — Такси, говорю, вожу! — Да ты что!!!..
Вернулись они в Москву, размышляют: ну, если Мишка работает в такси — нам там, вообще, делать нечего. Именно так — не «Миша» и, тем паче, не «Михаил Петрович». Вот я и вспомнил здесь, как Аксенов после гостевания в Вермонте у Солженицина, (а тогда же там оказался и Ростропович, на чьей подмосковной даче Александр Исаевич скрывался от гонений власти перед высылкой из СССР), рассказывал такое: «Представляешь, — говорил мне Аксенов, — он Солженицину — «Санька», а тот ему — «Славка»!
Правда, когда сам Аксенов обращался ко мне «Сашка», как и ныне вдова его Мая — сказать ему «Васька» язык не поворачивался… Потому что — Аксенов. Вот и я едва сдерживаюсь здесь от того, чтобы не написать «Мишка», как это в общении принято у нас: Яшка, Сашка, Лёнька — хорошо же: что это, как не знак приязни! И есть это — высокая степень дружеской расположенности. Хотя, где-то в тексте и сохраню «Михаила Петровича» в передаче прямой речи моего собеседника. Велик и могуч правдивый русский наш язык… — потому и отвлекся здесь от передачи нашего разговора с Сусловым-младшим.
— А еще и вторая была у меня замечательная работа — на Уолл-Стрит мессенджером… — рассказывал он. — Там осенью и зимой продувает со страшной силой, сквозняки сплошные! — и купили мне курточку военную, а на подстежку уже денег не было… Я эту куртку до сих пор храню.
— Мы-то тогда уезжали ко всему готовые, — заметил я, — и к такому тоже… Хотя, честно говоря, каждый лелеял во глубине души надежду остаться в свой профессии и там, по новому адресу жительства. И ведь, нередко получалось! Вот и Суслов, оказавшись в Америке, сразу пытался найти через дистрибюторские компании свои фильмы: в России была одна такая организация — «Госфильмофонд», здесь же их десятки, и каждую из них ему пришлось обзванивать, пока не натолкнулся он на киноархив при университете. Директором этого фильмофонда был профессор Ладе — он любил русское кино, знал снятые Сусловым «6 июля» и «Чайку», знал он и Ларису Шепитько.
— И когда я к нему обратился, — рассказывал Суслов, — он тут же прислал мне обе картины из Беркли и мы смогли устроить их просмотр в Нью-Йорке. А дальше-то что делать? — размышляли мы. Пока мы были «в отказе», в 74-м уехал из Москвы оператор Юра Спильный, сумевший (по подписанной мной ему характеристике в ОВИР! — он тогда на «Мосфильме» работал у меня вторым оператором) уехать из страны. Попал он, как это бывало, через Израиль в Канаду, получил там грант на съёмку, с ним мы потом сняли мой первый зарубежный фильм — об Олимпиаде в Монреале.
— Теперь, — объяснял мне президент Юниона Сол Негрин — у него я и спросил совета «про дальше» — заказывай за месяц зал на Бродвее, там и покажешь свои картины. Прежде всего зови всех, кого сумеешь найти из киногильдии — это главное, важно созвать побольше народа: и если придет из них человек сто — хорошо, дальше действуй! Если из 100 останется 10 — это очень хорошо! И если к концу показа будет один из зрителей, кто прелжит тебе работу — считай, что тебе повезло! — это уже большая поддержка… Ведь только в Нью-Йорке 300 производственных компаний — вот и пригласишь их…
Итак, настал день. Снял я зал на Бродвее — маленький зал, человек на 50, через киногильдии пригласил американских коллег, президента Юниона, его зама… ну и несколько приятелей русских для поддержки. И показал я им снятый со Спильным канадский фильм, и свою «Чайку».
В зале среди гостей оказалось человек 10 подростков — с «Чайки» они минут через несколько после начала убежали.
Ближе к концу «Чайки» появился в зале статный мужчина лет 65-ти, с ним высокая длинноногая дама, заметно моложе его. Сели они, досмотрели до конца, кончились аплодисменты… Подхожу к нему — представляемся друг другу, и он мне на ломаном русском говорит: «Браво, браво — поздравляю, поздравляю!…» И почти сразу: «Хотите снять со мной картину — за две недели, сможете?» — «Конечно смогу!» — Сказать нет, значит упустить шанс…
А он тогда делал ремейк своей черно-белой картины, которую снял лет 20 назад: это был Виктор Столов — режиссер и продюсер русского происхождения, рожденный в Ташкенте, уехавший в Южную Африку, и потом — учившийся во Франции. И поехали мы со Столовым в Пенсильванию: картина была несложная в производстве — и за две недели я ему снял кино. Потом он почему-то судился с продюсером… короче, сам я увидел картину только через 2 года.
— Ну вот, — рассказывал Миша, — показал я свои работы юниону, снял эту ленту… — а что же делать дальше? Размышляем, советуемся с друзьями — с Бронштейном, естественно, в первую очередь. Он к тем дням написал сценарий для Американского Института Кино и получил 1-й приз — а это было 10 тысяч долларов.
— Здорово, конечно! — только на них кино не снимешь, разве что учебную картину на 3 — 5 минут, это можно… А у нас с ним солидные резюме включившие всё сделанное в Москве — вот мы и не хотели такого, был-то нами задуман полнометражный фильм. И, обнаглев, пошли мы за помощью ко всем президентам и менеджерам на студию МЖМ, на «Парамаунт», пошли к Стенли Крамеру…
И ведь, знаешь, нам никто не отказывал: у одних мы просили реквизит — получали, нам уже давали где снимать — дом на Лаурел-Каньоне, а кто-то дал нам мебель, кто-то дарил зелень чтобы обставить дом и сад, костюмы — в общем, все оказались очень отзывчивы, поразительно было! Но Крамер нам сказал: — Ребята, я вам ничем особо не могу помочь — я сам только что закончил картину, но у меня дома лежит 500 тысяч метров «шорт эндс».
— Когда снимается эпизод, — объяснял мне Суслов, — лента обрезается в кассетах и остается в каждой 50-100 метров — в России мы это называли «орешки». А здесь есть две компании, которые их скупают у студий по 10 центов за метр. Причем, иногда остаются и полные кассеты — это когда коробки с пленкой открыли, потом закрыли, и боятся, что она засвечена — и их покупают студенты для учебных целей, мы потом как-то тоже сняли одну картину на «шорт эндс».
Взяли мы у Крамера эти 500 тысяч метров, пошли в компанию скупавшую остатки, продали им пленку Крамера, а на вырученные деньги смогли купить свежие полные коробки «Кодак» — и этой пленки нам хватило снять картину! Называлась она «Кто-то, где-то».
Картина была очень спорной, да и вышла она одновременно с фильмом Формана «Пролетая над гнездом кукушки» — наша была в том же настроении: рассказ о проблемах в семье, в обществе, когда, при вроде благополучной жизни, приходит неприятность и семья раскалывается: терпели-терпели — и выдержать не смогли.
И вот, наши жены сделали колоссальный ужин-просмотр: тогда «Американ фильм институт» находился на бульваре Сансет в огромном замке — наверное, первый раз там подавали пирожки с капустой! Это был хороший просмотр, потому что аудитория разделилась — равнодушных не было: собралось там человек 300… Ко мне потом подходили студенты ЮФАЙ — просили остаться с ними, говорили: «Никуда не уезжай, у нас один продюсер запускается завтра-послезавтра, будет снимать независимое кино, не «юнионное», — вот-вот начнешь снимать». Здорово же! — я позвонил Ире в Нью-Йорк, рассказал, попросил друзей, чтобы ее забрали и перевезли сюда… Так мы и осели в Лос-Анджелесе. Правда, следующую картину я снял не через 2 недели, как мне говорили ребята, а через год.
С ними я снял всё же еще две картины: одна из них была с участием Роберта Уильямса — его самая первая картина, про комедиантов. И случилось, что тогда же я поработал с двумя великими актерами — с ним, и с Томом Селеком в самом начале их карьеры.
Потом снял я еще пару малобюджетных лент, с плохими сценариями, но мне надо было снимать — набирать так называемый американский материал, чтобы можно было сказать: «Да, у меня есть «американский экспириенс»! Я не сразу находил работу — оставался, большей частью, в «эмигрантской» среде, английский мой был плох… А бывало тогда и так: приезжали ребята из Нью-Йорка уже с опытом американским, и в Лос-Анджелесе всё у них начиналось с нуля — нет связей, нет знакомств.
И так потихонечку всё шло, но настало время — и я снял здесь свою четвертую картину «Стренжер кисс» с режисером Мэтью Чапменом. Англичанин, он приехал в Штаты с женой Викторией Тенант, красивая женщина была — она снялась в этом фильме в главной роли. Картина по голливудским канонам была очень странной — мы ее сняли всего за 150 тысяч. Но в прессе вызвала она большой шум, отметили фильм все — от «Голливудского репортера» до журнала «Американский кинематографист», были отклики и за границей… Потом нас спрашивали: а какой бюджет был у фильма? Даже для независимого, не профсоюзного, он был бы стандартно 2-4 миллиона долларов. Но у нас подобрались хорошие ребята, работали мы все, вся команда, как говорят, «на энтузиазме» под будущую продажу фильма — и его купили!
Вот с этого момента у меня появились агенты: раньше мне говорили «мы не можем тебя «продать» — у тебя ничего нет серьезного в американском портфолио». А теперь у меня появились сразу 3 предложения от агентов — я ещё советовался, с кем из них пойти. Ну, а дальше уже пошли нормальные картины — «Восход черной луны», ты же был на его просмотре, помнишь?
— Еще бы, — отвечаю — помню. Ну хорошо, вот ты говоришь «независимое», то есть не зависимое от профсоюза — но как, вообще, это происходит? Начинаются съемки, как здесь выражаются, «на спек» — т.е. в надежде на везение, на удачную продажу готовой картины, не имея контрактов с будущим ее покупателем, с дистрибьютором? Иначе говоря, студия сама себя продюссирует? И потом — она сама и дистрибьютор снятого фильма, «продвигают» его, и так далее?… — расспрашивал я Суслова.
— Нет, — смеется Миша, — начинают съемки, когда уже есть деньги. Вот «Пренцер» финансировали и у нас был уже нормальный бюджет, познакомились же мы с Джоном Хенкоком, когда он делал картину “Weеtеs” («Сорники») — в ней снялся и Ник Нолте. Джон хотел меня пригласить с самого начала, познакомил же нас общий знакомый Билл Бадаладо, он снимал большие картины, мы дружим втроем и теперь.
Потом был «Восход черной луны» — первая моя картина, которую купила Россия…. А с тех пор здесь в Америке я снял около тридцати картин. Замечу, в съёмках нескольких участвовал и сын — к тем дням Дима стал профессиональным киноосветителем, а надо ли говорить, какое значение имеет правильно поставленный свет. Его мама, наша Ира, тоже ведь работала на Киностудии им. Горького — монтировала киноленты, вот такая у нас кинодинастия образовалась. Да ведь и Лена Баранова, жена Димы, продюссирует производство фильмов…
— Но, вообще-то, как зачинается американский фильм? — дальше я сохраняю наш с Сусловым прямой диалог — так стройнее и внятнее, наверное, он будет звучать, — думаю я, записывая его сегодня:
— Нет стандартных вариантов — их тысячи! Например: хороший продюсер придумывает картину — её тему, и потом сам ведет фильм от начала до конца. Он знает, каких актеров и режиссера он хочет, ищет главных героев. Но если он крепкий продюсер, то оператора всё же ищет режиссер… хотя и продюсор сам может искать оператора. А чаще — так: режиссер говорит — я хочу работать вот с этим оператором — «Хорошо, пожалуйста!». В фильме с Дино Делорентисом «Сорняки» сразу так не получилось, потому что у меня еще не было солидного американского опыта, как они считали: мол картина большая, дорогая — и я не подхожу.
Но когда они кончили съёмки и Джону Хенкоку для монтажа не хватило кадров 200, их срочно надо было доснять — он позвал меня, и я ему прекрасно снял эти 200 кадров. Причем, я сразу понимал: задача моя тогда была «не выпендриваться» и не снимать так, как мне хочется, а так, чтобы отснятое мной не вылезало из манеры главного оператора — подстроиться под него.
Вот после съемки этого фильма мы стали с Хенкоком работать и по сегодня он больше ни с кем из операторов не работает — с ним я снимаю уже лет двадцать: с 86-го года мы сняли семь картин.. Да и, вообще, я считаю, что у меня есть два режиссера, не считая, конечно, советского времени, до отъезда из страны: Джон Хенкок — здесь, и Сергей Урсуляк — в России.
— И, наконец… — я задаю ему вопрос, которой с первых минут нашего разовора, вертится у меня на языке, — случись сегодня россиянину твоей квалификации (не обязательно оператору, но и ему, в первую очередь) — режиссеру, актеру, сценаристу, окажись он здесь, — удалось бы ему повторить такое, как это удалось тебе? Догадываюсь, непросто выстроить успешную профессиональную карьеру в кино, поменяв страну: всё же кино там, и кино здесь, — продолжаю я. — Разговорный язык, которым мы пользуемся повседневно, как и литературный «книжный», со временем претерпевают изменения, и тем более — здесь, в эмиграции…
Лет тридцать назад эти обстоятельства явились темой дискуссии в русской программе «Голоса Америки» — участвовали в ней Аксенов из Вашингтона, Гладилин из Парижа, Лосев из Бостона и твой покорный слуга из Лос-Анджелеса — я то есть. А что — в кинематографе? В первую очередь, я отношу вопрос к нынешнему состоянию американского и российского кинематографов, но и, пусть во вторую очередь, — к творческому потенциалу, к его универсальности, перечисленных мной выше категорий россиян занятых в киноиндустрии.
В России и на Западе, которым говорит кинематограф со зрителем (я, конечно, имею в виду язык изобразительный, в первую очередь) — меняется ли? Скажем, дозвуковое кино сегодня смотреть странно, хотя, бывает, те ленты завораживают — с Мозжухиным, с Верой Холодной, с Чаплиным, наконец! — это и при том, что аудитория многократно с тех лет переменилась…
— Вообще-то, профессиональный язык кино остается десятилетиями, правда режиссеры пользуются им по-разному, но меняется съемочная аппаратура: приходит новая техника, и с ней — новые возможности. Для операторов техника совершенствуется непрерывно, зрительные образы становятся богаче и разнообразнее — это и есть и наш «язык».
И НА ТИХОМ ОКЕАНЕ…
— Вот уже который год здесь, в нашем городе на Тихом океане, мы видимся, когда ты оказываешься «между картинами», — возвращаюсь я к вступлению. — Бывает, в России на съемках проводишь большую часть отведенного нам провидением времени, нежели дома — но это, когда твой случайный простой не перебивается «Голливудом», условно говоря. Вот и расскажи: как происходило твоё профессиональное возвращение в российский кинематограф?
— Вернулся-то я в российское кино совершенно случайно… Был кинофестиваль в Москве и Сережа Соловьев позвал меня, а мы только что сняли здесь «Пренцер». — Хорошо, — говорю, — только, давай, я приеду не один, а с режиссером и со сценаристом: мы привезем на фестиваль нашу картину. Организаторы Фестиваля отвечают — конечно! — и прислали нам билеты, как полагается, в 1-й класс — красота! А я лететь не могу — новые съёмки… и говорю режиссеру: «Джон, вы с Дороти, вот вам картина, летите, а я останусь кино снимать».
Они съездили — остались довольны, говорят: «Получили огромное удовольствие!» На следующий год я звоню Сережке, говорю — свободен! И всё получилось удачно: Джон в Россию коробки с картиной «на себе» вез и в Москве их оставил, так что прилетев туда через год, я устроил в Доме Кино просмотр фильма для детей, кому «Пренцер» в первую очередь и был адресован. В тот день там был утренник посвященный детской моде — отработали на сцене манекещики свои 3 часа, и после короткого перерыва мы запустили нашу двухчасовую картину.
Веришь ли, ни один пацан из зала не вышел даже в туалет, реагировали ребята совершено гениально: а это же огромное удовольствие — видеть, реакцию детей на свою работу… Я собрался было возвращаться домой, позвонили приятели: Куда ты едешь! — Урсуляк ищет оператора на сентябрь месяц. Отвечаю: скажите ему — если он помнит имя и видел мои картины — пусть позвонит мне. И мы с ним встретились на следующий день: он принес сценарий «Сочинения ко Дню Победы» — а там исполнителями значились Ульянов, Тихонов, Ефремов… конечно, я согласился — и понеслось! С ним мы сняли потом еще 9 картин — на большой экран, и для телевидения. Иные из них стали культовыми — «Ликвидация», «Долгое прощание», «Исаев», «Жизнь и судьба», например…
— Да, это опыт! — с уважением говорю я Суслову. — Но, нельзя, говорят, войти дважды в одну реку. Работа твоя там до отъезда, и — сейчас: многое ли поменялось в производстве фильмов, и многим ли, на твой взгляд, отличается само нынешнее российское кино от кино советских лет?
— Еще бы! Мне кажется, при советской власти, до моего отъезда, кино было теплее — я говорю, прежде всего, о взаимоотношениях в съемочной группе, да и сами картины были теплые, директора картин были просто исключительные — все, с кем я работал. Отношения у нас тогда были более неформальные, а технический состав был просто замечательным…
Теперь же техника там в студии вся немецкая, пленка американская — нет вопроса! Да и технический состав работает замечательно! При советской власти был трудовой кодекс: рабочий день — 8 часов в павильоне, на натуре — 10 часов. Случалось больше — все: «перерасход-перерасход»! Да еще и сверхурочные просили. А сейчас работают по 12 часов, может и все 14 — и только потом начнут просить… И, знаешь, ведь там в съёмочной группе никак не могут привыкнуть к тому, что я американец!
— Но в Штатах существует минимальная ставка почасовая, за соблюдением её следит профсоюз, а как в России?
— Нет! Там они собрали худшее из всего, что есть в американском кино в смысле продюсерства: если раньше для такого, как сегодня, размера картины стандартно был штат такой: директор, два администратора, два его заместителя и бухгалтер — всё. А сейчас — 5-6 продюсеров, и у каждого свои заместители и секретари, причем еще и не обязательно все они профессионалы…
— Это на работе, а вообще, — какие привозишь впечатления домой после возвращения? Ну, например, в мазгазин тебе заходить случалось? Рассказывал мне Кончаловский, народ в России обозленный, люди, даже незнакомые, априори ненавидят друг друга, боятся!
— Для меня там все нормально: люди не замечают, не догадываются, что я американец. А улица мне там просто чужая, да и вообще, я как: приехал-поработал, на машине в студию, в ресторан — и домой. По улице не хожу, в метро не езжу. Правда, в первые годы меня три раза останавливали — спрашивали документы, поэтому сейчас пешком там не хожу. Хотя Андрону виднее — он там живет и видит больше… Москва же сама… город осовременен, красиво застроен, но себя я там себя чувствую в большей степени иностранцем, чем в Италии, в Канаде… Но вот, и теперь лечу туда доснимать последнюю серию «Тихого Дона».
— Как? — не верил я, когда он первый раз сказал, что читает сценарий, присланный из Москвы: сколько уже было лент с этим названием, и с замечательной «Аксиньей»-Быстрицкой, ведь самая кассовая была не один десяток лет, да и сейчас иногда телевидение к ней возвращается…
А сегодня, когда съёмки почти завершились, Суслов, уже имея за плечами 13 отснятых частей сериала, рассказывает мне такое:
— У режиссера, это всё тот же Урсуляк, своя идея: актеры все будут молодые актеры, в отличие от прошлых картин: ведь все герои романа в «Тихом доне» были лет по 18, «призывного возраста»… Да и тема сегодня актуальна в связи с событиями на Украине: речь там идет о расколе — о том, что брат убивает брата, отец — сына, а сын — отца… И всё это будет происходить на экране у нас в картине на фоне очень красивого пейзажа. Рядом с Вешенским построили замечательные декорации, а еще кусочек сняли в Риге, теперь поедем в Выборг на день-два…
— Да и вообще, — улыбается Суслов (опять чуть не написал — «Мишка») — я бы всем читателям посоветовал посмотреть фильмы, которые мы сделали с Урсуляком раньше, и особенно — «Жизнь и судьбу» по Гроссману, это очень серьезная картина. Таким же замыслен и наш «Тихий Дон», и хотя пока рано говорить, но мы верим в то, что фильм получится очень сильным.
Лента в магнитофоне давно кончилась, последние фразы нашей беседы я записывал от руки, а завершая ее, я напел, как смог, строку из патриотической советской песни, заменив в ней одно слово: «…и на «Тихом Доне»… свой закончили поход! Да закончили ли? Миша пожал плечами — кто знает?
Да я знаю! Хоть бы и завтра окажись по душе ему новое предложение — не откажется ведь… А пока ждем его возвращения домой — в наш замечательный город на побережье Тихого оекана.
И, наконец, — для любопытствующих, послужной список оператора Миши Суслова — его фильмография и плакаты некоторых его фильмов.
Александр Половец,
Декабрь, 2015 г.
